ЗАВТРА И ВЧЕРА ВЛАДИМИРА СОРОЧКИНА

Сегодня мы – и в стихах, и в беседах – всё чаще делимся друг с другом горестями, печалями, тревогами. Тут всё понятно и никуда не денешься: мы обмануты и у нас украли веру в завтрашний день… Но я всё-таки хочу поделиться радостью – радостью от встречи с настоящей современной поэзией.. Передо мной книга. Называется она «Завтра и Вчера». Издана – в Брянске. Автор – Владимир Сорочкин. Как-то он приезжал к нам, в соловьиный край, где и подарил мне свой сборник стихотворений. Не сразу я открыл его: книг дарят много, а времени у меня мало. Но когда открыл – изумился:

Ещё блестят в песке глаза
Горячей полночи вчерашней,
И всходов света ждёт гроза,
Посеяв молнии над пашней.
(«Гроза»)

Читаю дальше и опять изумляюсь и радуюсь:

Уснул темнотой убаюканный сад,
Затих – хоть трава не расти.
Как губы твои, эти листья блестят
Под тяжестью звёзд и росы.

… Да, мне повезло. Ведь Владимир мог бы и не заглянуть в нашу губернию, ведь и сегодня «поэтам деньги не даются» – особо не разъездишься. Но, слава Богу, выручил Фет. В тридцати километрах от Курска находится святое место – Коренная Пустынь, а в десяти верстах от Пустыни – село Воробьёвка, которым с 1877 года владел наш великий Афанасий Афанасьевич. «В настоящее время Воробьёвка – единственное, а потому уникальное место в России, хранящее следы поэта». Превратив свою усадьбу в «земной рай» (так сам Фет называл свою Воробьёвку), поэт пропел здесь свои чудесные стихи-песни, наполненные любовью, светом зари,  синью небес, блеском звёзд и росы, шелестом листьев… «В Воробьёвский период А.Фет достиг высоты в поэзии, издав четыре выпуска «Вечерние огни»,(в отличие от предыдущего – Степановского периода,  когда он не написал «и более трёх лирических стихотворений»), он создал единственные в своём роде стихотворения на века». «… Его стихи как бы вплотную приближали космос к нашему человеческому, земному восприятию… Первые слова об этом сказал поэт глядя из своего ночного сада на роящееся звёздное небо где-то в земной глуши около Курска» (К. Паустовский). Здесь – «около Курска» – у Фета гостили и Толстой, и Полонский, и Тургенев, и Чайковский, и Страхов, который так описал Воробьёвку. «Деревня Воробьёвка стоит на левом, луговом берегу реки, господская усадьба на правом берегу, очень высоком. Каменный дом окружён с востока каменными же службами, а с юга и запада огромным парком на восемнадцати десятинах, состоящим большею частью из вековых дубов. Место так высоко, что из парка ясно видны церкви Коренной Пустыни. Множество соловьёв, грачи и цапли, гнездящиеся в саду, около дома благоухали розы, в оранжерее выращивались кипарисы, олеандры, лимоны, кактусы»…

Теперь у Фета гостим и встречаемся мы, надеясь, что это святое место поможет и нашим душам вдохновиться и спеть так, чтобы услышали другие души. Впрочем, песни Фета не просто услышали: песни Фета сегодня, в век разора и разрухи, спасают Воробьёвку. Уже скоро, хотя, конечно, со страшным запозданием, здесь будет открыт музей… Да у нас теперь и надеяться-то больше не накого, кроме как на наших гениев. Александр Сергеевич спасает Михайловское, Михаил Юрьевияч – Тарханы, Тютчев – Овстуг, Толстой – Ясную Поляну, Тургенев – Спасское-Лутовиново, Есенин – Константиново… Гении наши, конечно, сильны, но помогать им надо…

В древнем Китае было очень мудро заведено: император назначал своим помощником («премьером»), при всех прочих достоинствах, лишь того, кто досконально знал поэзию и вообще – литературу, справедливо полагая, что такой человек менее всего способен на предательство, двуличие, воровство. Вот мудрость! У нас наоборот: всё чаще совершенно чужеродное стараются привить к нашему стволу развития. Тщетно: сохнет и вянет. Почему? Не только потому, что – чужое. Главное – не мудрое. Не плохо было бы, если б у нас все кандидаты на высшие посты сдавали экзамены по литературе, по ключевым вопросам истории.  И хорошо бы – прямо в прямом эфире. Здорово было бы всех кандидатов обязать посмотреть документальные фильмы о космосе, чтобы эти большие начальники не особо кичились высотой своих постов… А прочитав классиков, глядишь, прочли бы и современных поэтов. Например, – Сорочкина Владимира, который, как мне кажется, является одним из прямых литературных наследников и Случевского, и Анненского, и Фета. Прочтём стихотворение Сорочкина «Вьнок».

Цепляясь за щебень, лежащий у ног,
За чёрную грязь, просмолённого бруса,
Под самые рельсы подсунул вьюнок
Свои граммофонные белые блюдца.

И дружно плетётся зелёная нить
На свет прорываясь из сумрачной глины,
Пытаясь обнять, задушить, окрутить
Железки и насыпь тщетой паутины, –

Хватается, тянется с разных сторон
Цветками и листьями живописуя
Дорогу, но каждый молчит граммофон
И музыку вынужден слушать чужую.

Такие стихи требуют повторного прочтения. И не потому, что не понятны, а потому, что хороши. Но и после повторного прочтения останется загадкой: как это сделано? Как стихи появились, выросли? Где поэт нашёл слова? Только ли у железнодорожного полотна?.. Но эти мысли мимолётны: читая настоящие стихи, не возникает никакой охоты «разбирать их по косточкам». Просто: читаешь – и радуешься, радуешься этому «горькому хлебу».

Опять приходишь ты, ступая
Невнятно, кротко –
Поэзия, – моя скупая,
Чужая тётка.

Что мне делить с тобою?.. Горек
С любого бока
Твой хлеб, и только тем и дорог,
Что он – от Бога…

Вот как! Тонко – да не рвётся, хрупкое – да не ломается, крепкое – но не железное, а живое! Это, конечно, завидное счастье – уметь себя выразить: уметь из провалённой ли ямы жизни или с её  возвышенности достать до звёзд поэзии.

Ни тепла не прошу, ни покоя,
Пусть и холод наступит, но – твой.
Пусть ненастье твоё всеблагое
Над моей прошумит головой.

Реют тучи, как хищные птицы,
Дождь стучит и стучит по окну, –
Но ненастье твоё – как затишье,
И твой холод подобен огню…

«Затишье – птицы» - смелая рифмовка? Но, во-первых, перед словом «птицы» стоит слово «хищные», что придаёт более созвучности, а во-вторых, смелых рифм у Сорочкина немало: твои – травы; ушко – ушло; затворя – твоя; моего – молоко – легко; неги – в небе; иначе – наше….. Смелость эта оправдана: она берёт сердца в полон. А всё потому, что перед тем, как обратить внимание на рифму, читатель покоряется красоте и содержательности строк. К тому же рифмовка эта хотя и смелая, но – до определённых границ. Стихи не перестают быть стихами и даже наоборот: они неожиданны и, значит, – интересны. Да и не злоупотребляет такими рифмами поэт, хотя их и немало.

…То, что пело – уже отзвучало.
Так зачем я пытаюсь открыть
Дверь в ушедшие дни, чтоб сначала –
Пусть не жизнь – но тебя – повторить.

Чтобы снова услышать сквозь тени
Над заснеженной серостью плит,
Как цветущая ветка сирени
Молодою листвою шумит.

Эти стихи как бы даже не из нашего времени. И сам поэт как бы нарочно отстал от века. Отстал, чтобы искать и находить там слова для своих стихов. Даже стихи с какой-то политической окраской у лирика Сорочкина остаются быть лирикой:

Как трагик погорелого театра,
Себя переигравший на ура,
Я не хотел бы оказаться в завтра,
Которое мы прожили вчера. –

Такие стихи не бьют читателя по мозгам, не заставляют их закипать, негодовать, но заставляют думать. И ещё напоминают, что одной правды для стихов недостаточно.

Где родились мы, там и сгодились.
То раздор, то разлад, то война…
Мы же в красной рубашке родились,
Только что ж наизнанку она?.. 

… Вот и снова, вскочив спозаранку,
Над разором, над чахлым жнивьём,
Мы в рубашке своей наизнанку,
Подбоченясь, на праздник идём.

А впрочем, стихи – настоящие, самоцветные стихи на чистом русском языке – о природе ли они, о любви ли, о политике ли, о детях, о нескладной ли жизни, о терзаниях ли души,  – могут сделать для страны намного больше любых лозунгов. Могут! Но для этого они должны быть известны широкому кругу читателей. Я к тому, что сегодня тираж книг часто не выходит за сто-двести экземпляров. И не дай нам Бог, и тут гнаться за Америкой, где книгопечатание, если верить "телику", практически исчезает… Но, слава Богу, тут мы отстаём. Худо-бедно, у нас ещё выходят книги. И даже – хорошие, с такими стихами:

Ночь… Даже отсветы застыли,
Не в силах память осветить,
Как будто до меня не жили
Здесь – и уже не будут жить.

Чем осязаемей утрата,
Тем оглушительнее даль,
Как будто я и сам когда-то
Здесь и не жил, и не страдал.

И нелегко на самом деле
Не сокрушаться об ином,
как будто нет дорог за дверью
И нету улиц за окном.

Но веком кажется минута,
И тяжелеет ночь без сна,
Как будто ты ушла – и утро
С собой случайно унесла…

Как не случайно в этом волшебном стихотворении слово «случайно»!..

Да, стихи бывают разные, но не наличие рифм отличает их от подделок,  не соблюдение формы, главное – они должны быть сердечным выдохом, логическим выводом судьбы, потребностью отдать, одарить. Поэтому настоящие стихи может творить только настоящий поэт. Владимир Сорочкин – один из них.

…Планета Сорочкина, конечно, образовалась из нашей русской туманности, она ещё сформирована не совсем: она растёт, на ней появляются новые моря, материки, горы. И если некоторые плачутся: «Где же читатели?», то он пошёл по пути Господнему, который вначале создал мир, а лишь потом его заселил. И поэт создал свой мир – красивый и мудрый. И, конечно, его Завтра будет прекраснее, чем Вчера.

Юрий АСМОЛОВ (Курск)

Борис ОЛЕЙНИК
Перевод с украинского Владимира СОРОЧКИНА

НЕ ПОМИНАЙТЕ...
Лихая сила белый свет прессует,
А наша совесть продолжает спать.
…Не поминайте имя Бога всуе,
Когда в душе Его не отыскать.

Невольно перед будущим пасуя,
Предав отцов, кем ты сегодня стал?
…Не поминай Народа имя всуе,
Когда ты память Рода растерял.

Когда ж прощенье вымолить повинно
Придётся из Божественной Руки, -
Не поминайте всуе Украину,
Чтоб не отсохли ваши языки.

ПРИТЧА О СЛАВЕ
I
Круто кони Порты месят
Кровь казацкую в степи.
Глаз прищурил полумесяц
В полуночном забытьи.

Всюду рыщет лютый ворог,
И окрест - на весь простор
Стяг султана, точно ворон
Тень зелёную простёр.

Кошевой промолвил:
- Хлопцы,
Позабыло счастье нас,
И ещё не сядет солнце,
Как пробьёт наш смертный час.

Обступили супостаты,
Войско тает, что роса.
Нас осталось - посчитайте -
Только сотня, как... слеза.

Но а если всею силой
Логом нам зайти и враз
Налететь на турка с тыла,
Вот тогда б и дрогнул враг.

Только всё-таки поверьте:
Коль решимся на таран,
Многих, многих нас со смертью
Повенчает ятаган.

Круг примолк, не зная страха,
Призадумался народ.
И тогда казак Нетяга
Из толпы шагнул вперёд.

Губы - сладкие, как соты,
Ладен - девкам на беду,
Молвил:
- Дайте, батька, сотню, -
Будь что будет - проведу...

II
В неумолчном адском гуле
Льдом дробится тишина,
И сидит султан в Стамбуле
Бледный-бледный, как стена.

Потерял паша отвагу
И бежал, не чуя ног.
Кошевой обнял Нетягу:
- Я горжусь тобой, сынок!

За исполненное дело,
За работу от души,
Отпускаю на неделю -
Погуляй да попляши!

III
Льётся пенистая брага.
Звон стоит в Чигирине.
Как стрела летит Нетяга
На проворном скакуне.

В тулумбасы бьёт Полтава,
И ликует отчий край:
- Казаку Нетяге слава!
- Мама, двери открывай!

Мать соскучилась по сыну,
Батька вышел до ворот:
- Молодец, сынок! Спасибо,
Что не опозорил род.

Древний дед спустился с печи,
Еле-еле семеня,
И за дюжинные плечи
Обнял внука:
- Весь в меня!

Молодицы - точно павы,
Парни крепки, как дубы.
Слышно всюду:
- Слава, слава!
- Эй, Нетяга, пригуби!

Отдохни-ка - в кои веки,
Пой, чтоб смолкли соловьи!
Посмотри - какие девки,
Полюбуйся - все твои!

IV
Поднялся казак:
- И верно:
Раз взялся, так веселись! -
Если море - по колено,
Если люди - расступись!

Славы звонкую монету
Я добыл в тяжёлый миг.
С пляской я пойду по свету -
Руки в боки - напрямик.

К чёрту броды-перелазы,
Что мне брод да перелаз!
И плевал я на указы -
Я и сам себе указ!

V
Дед сказал:
- Чтоб сердце пело,
Вдарь по лиху, батькин сын!
Раз пошло такое дело,
Разбирайте, хлопцы, тын.
Гопаком пройдись по лугу,
Жарь, чтоб знали панычи,
Размахнись на всю округу,
Лишь... могил не потопчи.

VI
И сказал отец:
- Все вместе
Погуляем там и здесь:
Богачам потопчем межи,
Старшине повалим лес.

Расшатай плетень убогий,
Толстобрюхих проучи,
Но при этом, ради Бога,
Ты своих... не потопчи.

VII
Мать несёт рубашку сыну
С яркой вышивкой вразлёт.
- Позабудь, сынок, кручину,
Коли ныне твой черёд.

По тропинке сквозь отаву
Каблуками простучи,
Да гуляй себе на славу!
Только... жито не топчи.

ДАВАЙТЕ, ДЕТИ
Простите, земляки! Ей-Богу, стыдно
Народом величаться под хмельком,
Когда мы все ведём себя, как быдло,
А знак раба не вытрешь рушником.

По-прежнему срамясь в холопской позе –
Под сапогом чужим гудит спина –
Всё льём и льём о запорожцах слёзы,
Предав их дорогие имена.

Сдав торгашам святыни и соборы,
Звучит с телеканалов и газет,
Что это – незалежность и свобода,
И вместе с ними – суверенитет.

Кому, родимый, врём мы, словно сводни?!
На нас уже косится детвора:
«Когда такая вам мила свобода,
То схроны нам раскапывать пора!»

Давайте, дети!
И казацким строем
Встряхните разом отчие места!
Нас не кляните – мы того не стоим,
Чтоб вы о нас поганили уста.

И нам ещё, надеюсь, хватит силы
Во имя вашей будущей судьбы
С лица земли стереть свои могилы,
Чтоб вы не знали, где лежат рабы.

Спешите, дети!
Вам дано узнать,
Как нас у края бездны удержать!

ПРИШЛИ
Пришли, как в дом к себе, подобно стае,
Обчистили до нитки все кутки,
А к ним уже бегут вперегонки
Наняться поскорее в полицаи
Мои блакитно-жовты земляки.

А комендант небрежно планы строчит,
И партизанам, как в былые дни,
Уже столбы фонарные пророчит.
О, Господи, спаси и сохрани!

Пришли, свои расставив ловко сети.
Пришли без пулемётов и гранат.
Ещё петух не крикнул на рассвете,
Но – тут как тут – наперебой поэты
Новейший воспевают каганат.

Всё, как и было… Но, увы, разнится:
Не так давно под грохот канонад
Наш чернозём свозили в фатерланд,
А ныне похотливые ордынцы
Вывозят наших – как товар! – девчат.

Всё, как и было… Нет, не всё, миряне:
Тогда под оккупантами земля
Горела, словно в кратере вулкана,
Теперь же – только пепел да зола.

Но под золой, взметнуться кверху силясь,
Ещё трепещут пламени венцы.
Эй, раздувайте горны, кузнецы:
Ужель ковать мечи вы разучились?!

Господь, держа в ладонях небосвод,
Простит того, кто понапрасну гнёт
Пред оккупантом боязливо спину,
Но лишь вовек прощенья не найдёт
Поэт, молчащий в лютую годину,
Когда изводят исподволь народ.

КОГДА ВОЗВРАЩУСЬ...
Когда возвращусь к вам опять, облачившийся в камень, -
То камень тяжёлый свой сброшу я с плеч и с души,
И сделаюсь лёгким, как тучка в дороге на Канев,
И в душу, как в чашу, вольётся казацкая ширь.

И станут никчёмными отзвуки «слава – неслава»,
Бесплодные споры, что ночи велись напролёт,
Когда я увижу, как солнце голубит отавы,
И мудрый мураш осторожно личинку несёт.

Зачем тогда, братцы, каррарский заманчивый мрамор,
И золото Крёза, и вкупе с хвалою – хула, -
Я всё отдаю за одно недопетое: «мама»,
За то, что ладони мои освятила пчела.

Зачем тогда слов перелётных пустая пороша,
Объятья фальшивых друзей, их неискренний пыл, -
Я всё отдаю за платок в васильковый горошек
Из песни далёкой, про ту, что когда-то любил.

Да будет покой вам и мир в неизбывном свеченье!
Друзей и врагов о прощении я попрошу,
Но я не прощу и пылинки на образ Шевченко,
И сломанной ветки калины вовек не прощу!

Тогда я приду отплатить, облачившийся в камень,
Движеньем гранитным смету торгашей и сутяг,
И пусть меня судит по правде и совести Канев –
Единый Верховный мой и Полномочный Судья!

ОБЖИВУТ КОСМОНАВТЫ...
Обживут космонавты пучину космических грёз,
Поколенья другие пребудут в веках... Всё одно:
На зелёной земле, как и прежде, поднимется рожь,
И во внуке продолжится дед: «Да хранится зерно!»

Облетят и листва, и созвездья, как листья с высот,
И иные распустятся в кронах далёких орбит. -
Но венчает чело хлебопашца просоленный пот,
Потому что без этого пота зерно не родит.

О, святая пора довершения дней и ночей
Хлеборобских трудов - для избытка на братском столе!
Вот стоит он - высокий, с усталым прищуром очей,
Прародитель древнейшего рода на этой земле.

Поклониться ему. Проведёт в августовский чертог,
Где ему поклоняется жито и льётся рекой.
Он стоит средь степи. Загорелый, натруженный бог.
И желтеют в его волосах зёрна жизни людской.

ГРЯДЁТ!
Суровый Ангел с поднебесных сводов
Гремит погрязшим в сатанинский смрад:
- Вы отдали нечистым Гроб Господень,
Свалив грехи на неповинных чад.

Они же вам припомнят в день отплаты,
Как вы пустили правду в обмолот.
И Тот грядёт незримо, супостаты,
Кому вы гвозди загоняли в плоть.

Теперь навеки тяжкое проклятье
Легло на вас, когда Его вели
На муку, на Голгофу, на распятье,
Вы - под рыданья Матери, как тати,
Ему венец терновый принесли.

…Неужто не поймём мы, что прохвосты
Нам залепили наглухо уста –
Они из тех, кто подавали гвозди
Нещадным распинателям Христа?!

Откройте очи! Небеса повсюду
Пророчески развезла Божья Длань:
Свершается уже – куда ни глянь! –
Всё началось: повесился Иуда.

* * *
День был убит прицельно.
Бросила киллер-ночь,
Не получив ни цента,
Месяца гнутый нож.

Кровь обагрила запад.
Всех поглотила тьма.
Сжался в комочек заяц,
Даже сорока – нема.

Выпь замерла в трясине,
Дятел в дупле затих.
Скрыла глаза осина
В дрожи ветвей своих.

В сборище крикнул рьяно
Следователь-рассвет:
- Криком сочатся раны,
Вам же и дела нет!

Уж из-под старой акации
- Тс-с, - прошипел, -
Оккупация.

БАЛЛАДА
И ветер трубил, и гром рокотал,
И я в этот мир ступил.
Как колокол сердце стучало моё
В груди вековой степи.

Мощь океана кипела во мне:
Плевал я на Буг и Сан!
И я про себя помышлял, что смог
Сподобиться небесам.

Локтями вокруг растолкав людей,
Я выкрикнул в мир:
- Я сам!
Когда даже Днепр по колено мне,
То что мне и Буг и Сан!

Товарищ мне крикнул:
- Послушай, брат, -
Тоскою душа полна.
Греха нет оставить её себе,
А людям - зачем она...

А я про себя посмеялся:
- Что ж,
Болтай про людей и свет,
А всё-таки ближе рубашка своя,
И дела до вас мне нет.

Зачем помышлять о других, когда
Всяк свой бережёт живот?
Быть может, со мною весь мир начался
И вместе со мной умрёт.

...И гром рокотал, и ветер трубил,
И я в поднебесье взмыл.
Кружил по привычной оси вокруг
Меня непутёвый мир.

Я сам – против солнца. Я солнцем стал.
И небо вокруг цвело.
Но сверху я вниз посмотрел – и в миг
Мороз опалил крыло.

От солнца - в пронзительном вираже,
Углом изогнув крыла,
Ко мне чёрный коршун летел в пике,
Как пущенная стрела.

Удар - и в глазах помутился свет,
Развергся провал глубин.
О, где мне подмогу теперь искать,
Когда я, как перст - один!

Он тенью меня прижимал к земле,
Да так, что спирало дух,
И перья летели из крыл моих
Как будто утиный пух.

А степь - как ладонь, только холм стоял
Чуть-чуть в стороне, как горб,
Да камень какой-то лежал на нём,
Подставив под солнце лоб.

Как заяц я юркнул за этот холм,
От страха глаза сомкнув,
И яростный коршун в тот самый миг
О камень разбил свой клюв.

В смертельной тоске на меня скосил
Он взгляд, источая зло.
И с камня - тяжёлое, как покров,
Опало его крыло.

И надпись открылась:
«Мы тут полегли
Давно, аж стал камень сед.
Все - за одного, и один - за всех.
И все - как один - за всех».

Владимир СОРОЧКИН

* * * 
Где родились мы, там и сгодились. 
То раздор, то разлад, то война... 
Мы же в красной рубашке родились, 
Только что ж наизнанку она?.. 

Что ж мы маемся в годы лихие? 
Как же это случиться могло? 
Мы же сильные, Мы же такие, 
Что нам чистое поле - мало́. 

Нам немного для праздника надо, 
И - в чаду неисполненных дел - 
Нам земной окоём - не преграда, 
И нехоженый путь - не предел. 

Вот и снова, вскочив спозаранку, 
Над разором, над чахлым жнивьём 
Мы в рубашке своей наизнанку 
Подбоченясь на праздник идём. 

ПОЭТЫ
Когда, ослеплённая светом,
Земная царит круговерть,
Рождаются в мире поэты,
Чтоб песни весёлые петь.

Им выстлана солнцем дорога,
Их ангел несёт на крыле…
Но песен счастливых немного
Я слышал на этой земле.

Когда разрывают планету
Раздоры, война и чума,
Рождаются в мире поэты,
Чтоб мы не сходили с ума.

В их строчках былое сойдётся
С грядущим, но, врезав под дых,
Безумное время смеётся
Над грустными судьбами их.

Сгорают, как свечки, сгорают
Поэты, и, вскинув чело,
Поют и, как будто не знают –
Зачем, для кого, для чего…

Воздав и победам, и бедам,
Лишь Слово – сильнее меча.
И новым затеплится светом
Спасённого мира свеча.

И звёзды сомкнутся над нею,
И пламенем станут огни. –
Чем судьбы поэтов темнее,
Тем ярче сгорают они.

И новые будут рассветы,
И ангела вздрогнет крыло…
Рождаются в мире поэты.
Зачем, для чего, для кого…

* * *
Судьба завяжет в узел нить –
Руби с плеча, не то
Дашь повод, чтобы говорить
О том, что ты – никто.

И чтобы не сгущался мрак –
Прочь из привычных ниш!
Не смей молчать! – лишь только так
Ты имя сохранишь.

Да не совьёт змея гнездо
В душе, где Божий знак,
Пусть даже если ты никто
И звать тебя никак.

* * *
         ...Где, не зная шумных оргий
          На глухом закате дня
          Иванов стоит Георгий
          С кружкой пива для меня...
                              Николай Поснов
Да, поэты – всего лишь поэты,
Их юдоль не похожа на рай.
Где-то бродит средь звёздного света
Одиноко Поснов Николай.

Пеленою туманов, обманов
Он окутан меж горних высот.
Там едва ли Георгий Иванов
Кружку пива ему поднесёт.

Став травою, водою, золою,
На уставшем, подбитом крыле
Он мытарствует, предан землёю,
Он покоится, предан земле.

Живы строки с прозрением поздним,
Звонких рифм неустанен полёт,
Но, увы, перед ликом Господним
Нас стихов мишура не спасёт…

В ярком блеске небесного сонма,
В доброте, что течёт через край,
Ты замолви за тёзку хоть слово
Перед Богом, святой Николай!

НИКОГДА
Я никогда не жил в раю,
Всему – стезя своя,
Но, Ангел мой, на жизнь свою
Не жаловался я.

Судьба срывалась невпопад,
Как ягода с куста.
Я знаю – что такое ад,
Но я замкну уста.

И ныне – в душной пелене,
Хотя б ещё чуть-чуть
Дай сил не заблудиться мне
На пепелище чувств.

Приди ко мне, когда я слаб,
И просьбу не отринь:
Не покидай меня, куда б
Я ни пошёл.
Аминь.

УЖЕ ПРЕДАНИЕ СТАРО...
Уже предание старо́,
Что в каждом Божьем граде
Господь дарует серебро
Богатым – нищих ради.

Вовек не оскудеет длань –
Безмерна милость Божья,
Но нищеты, куда ни глянь –
Всё больше, больше, больше…

Про суд людской, про Божий суд
Стараемся не помнить.
Людскую алчность – как сосуд
Бездонный – не наполнить.

А деньги – прах, и жизнь – вода
Да радужная пена,
Но и у Господа всегда
Железное терпенье. 

ПЕТРУ ПРОСКУРИНУ
Отзвуки попранной славы.
Боль позабытой любви…
Родина, горькие травы –
Разве они не твои?..

Разве, хрипя на коленях,
Ты растеряла, терпя,
Память о тех поколеньях,
Что поднимали тебя?..

Родина, милая, если
Ты не настолько слаба,
Встань, чтоб навек не исчезли
Имя твоё и судьба!

Видишь: разбужен толпою
Татей, пошедших вразнос,
Крылья крестом над тобою
Огненный ангел вознёс.

* * *
Ни тепла не прошу, ни покоя,
Пусть и холод наступит, но – твой.
Пусть ненастье твоё всеблагое
Над моей прошумит головой.

Реют тучи, как хищные птицы,
Дождь стучит и стучит по окну, –
Но ненастье твоё – как затишье,
И твой холод подобен огню…

НОВОГОДНЕЕ
Мы можем не видеться днями,
Но всё же – по-детски ясны,
Кружа́т над твоими полями
Мои новогодние сны.

И мне их хватает с лихвою,
Когда, засыпая на миг,
Я кутаюсь в жаркую хвою
Декабрьских объятий твоих. –

Сквозь снег – запашистый, как ландыш,
Бенгальский горит огонёк,
И хрупко мерцают гирлянды
Печалям моим поперёк.

Но где-то за белыми снами
Лежат, как начало пути,
И жизнь, что прошла перед нами,
И поле, что не перейти.

ИЗ ХОЛОДНОЙ ЗИМНЕЙ СТЫНИ...
Из холодной зимней стыни
      Слышные едва
Долетят слова пустые,
      Лишние слова.

Разорвало время сети.
      Что же – в добрый час!
И слова отныне эти –
      Знаю – не про нас…

Но, сухие, как горошек,
      Как глухие дни,
Из простуженных окошек
      Сыплются они,

Рвутся из-за каждой двери
      В снежный нежный хлам.
Я давно уже не верю
      Никаким словам.

Их ветра наколдовали,
      Только снова всё ж
Слышишь то, что вслух едва ли
      Вновь произнесёшь.

И звучит, звучит сквозь вьюгу,
      Вслед, из-за спины:
Мы ещё нужны друг другу,
      Мы ещё нужны…   

НА ОБЛАЧКЕ
Костёр уже замрёт вот-вот,
Погаснув без затей.
Гнездо из дыма птица вьёт
Среди густых ветвей.

В такой глуши, в такую тишь
Исповедим покой…
Но никого не удивишь
Идиллией такой.

Цветенье яблонь. Полузной.
Огня дрожащий взгляд.
И откровенен – белизной –
Пропахший дымом сад.

А мы с тобой знакомы пять
Минут, а, может, лет,
Но всем словам моим не спрясть
Тебя и этот свет.

А день растёт, как снежный ком,
И я в своей глуши
Тебя рисую угольком
На облачке души.

* * *
Какой портной в пресветлой горенке
Под шорох ветра и планет
Смог без сучка и без задоринки
Сшить воедино этот свет,

Соединить сиянье месяца
И синеву звенящей мглы…
Посмотришь — жизнь твоя поместится
На острие его иглы.

* * *
Ты приходишь дождём, ты себя не жалеешь совсем.
Ты становишься явью, окутанной терпкими снами.
Но, чем ближе хотим мы друг к другу приблизиться, тем
Всё безбрежнее пропасть невольно встаёт между нами.

И, как будто, пульсируя, дни обращаются вспять,
Оплывая тягучей водой по иссеченной раме,
И, когда я к тебе прикасаюсь — опять и опять
Разрывается небо, утробно играя громами.

Ты приходишь дождём, неразрывной сплошной пеленой,
Ты смываешь ту ложь, что минувшие годы не смыли,
А когда исчезаешь — вокруг растекается зной,
Оставляя меня задыхаться в потерянном мире.

Но мне страшно тянуться к тебе, преступая черту,
Чтоб прильнуть, чтоб уткнуться незряче в продрогшую шею,
Чтоб не видеть в зрачках твоих трепетных ту пустоту,
Что собою заполнить уже никогда не сумею.

* * *
Средь заснеженного края,
Глядя вниз из-под руки,
Ночь склонится, рассыпая
Так и этак огоньки.

Сто дорог сойдутся в точку.
Мгла. Посёлок. Глухомань.
На протоптанную стёжку
Месяц светит сквозь туман.

Еле-еле звёзды брезжат,
И все вместе, заодно
В темноте собаки брешут
Неусыпно, озорно…

Коротаешь, как умеешь,
Время в сонной духоте.
Топишь печь и чайник греешь
На расхристанной плите. —

И опять, опять подспудно,
Как натянутую нить,
Осязаешь то, что трудно
И понять, и объяснить:

Мир сужается, при этом
Расширяясь, и малы
Для него и мрак со светом,
И прямые, и углы, —

И уже кругом — ни тени,
Ни тропинок, ни дорог:
Только ты, да эти стены,
А вокруг — простор и Бог.

КАПЛЯ
Прими все то, что видишь: жизнь мала,
Чтоб ей успеть сложиться по-иному…
Скрипит сосна. По свежему излому
Стекает тёплой каплею смола.

Пройдет немало времени, пока
У ног твоих взамен смолы пустячной
Из-под волны, небрежной и прозрачной,
Сверкнёт янтарь, застывший на века…

И нет тебя, но твой замечу штрих,
Необъяснимый видимой причиной,
Как в камешках прозрачных и сухих —
Взгляд тьмы веков, оставленный пучиной.

И видится иным — как сад ветвей —
Непрочный мир, склонившийся над нами,
Что — заслоняясь нежностью твоей —
Не называет вещи именами…

ПОЕХАЛИ СО МНОЙ
Поехали со мной от этих будней,
Не спрашивай, куда… Махнем вдвоём,
Я сам ещё не знаю, где мы будем
Сегодня ночью или завтра днём.

Но всё-таки поедем — без привычки,
Без прошлых лет, завязанных узлом:
Уже идут к вокзалу электрички,
И есть билеты в кассе за углом.

Не сетуй на знакомые приметы:
Мир и сейчас реален, как вчера, —
Из тыквы я не делаю кареты
И не сажаю крысу в кучера.

Как ты светло смеешься, недотрога!
Там, где в просторах прячется жильё,
Для нас двоих оставлена дорога,
И ты с улыбкой ступишь на неё.

Вот-вот — и тепловоз сквозь снег кромешный
Качнется — и уйдет за окоём…
Поехали до станции конечной:
Костер зажжём и посидим вдвоём.

Три, четыре, и два, и пять
Бесконечно хочу набрать,
Но сквозь гул отвечает мгла:
«Эта женщина умерла…»

— «Извините! — кричу в провал. —
Я опять не туда попал…»
Шепчут, трубку не положив:
«Неужели ещё ты жив?..»

И тем острее чувствуется разность
И измененье путеводной нити,
И более походит на реальность
Обратный взгляд в себя с попыткой выйти

К тебе опять, и прежде чем умножить,
Остановить твоё мгновенье, прежде
Я поднимаю руку, и быть может,
Так близко ты, что я коснусь одежды,

И медлю, и, нетронутая мглою,
Ты не одним движением не выдашь
Отсутствие свое… Но ты — со мною…
Закрой глаза — и ты меня увидишь…