Местом проведения была выбрана территория дружественного журнала «Москва». Оно было посвящено жанру исторического романа, современному состоянию дел в этой области нашего литературного хозяйства. Среди участников, помимо председателя совета - начинающие критики и прозаики. Девизом этого творческого форума взято восклицание, не раз вырывавшееся из уст читателей еще в первой половине прошлого века. Что изменилось в этой литературной области к настоящему моменту? Председатель совета прозаик Михаил Попов выступил с короткой вступительной речью, в которой обратил внимания на несколько моментов: "Во-первых, по моим наблюдениям, возможно в чем-то ошибочным, укрепилось мнение, что на данном жанре лежит печать какой-то заведомой второсортности. Давайте зададимся вопросом, правильно ли оно? Не надо забывать, что и «Война и Мир», «Петр 1» и «Капитанская дочка» и «Тарас Бульба» должны классифицироваться как произведения исторического жанра. С другой стороны, нельзя отрицать, что довольно часто роман называют историческим только для того, чтобы не называть его неудачным. Именно этому аспекту бытования жанра исторического романа и посвящено восклицание, вынесенное в заглавие данного отчета. Во-вторых. История литературы дает нам примеры того, как именно сочинения исторического романиста становились как бы хранилищем национального духа в те периоды, когда реальное историческое существование той или иной нации было затруднено, и неотрефлектировано в других литературных жанрах. Англия, по мнению некоторых критиков, «осознала себя народом протяженным во времени не в последнюю очередь с помощью книг Вальтера Скотта». Да, Шекспир вершина национального духа, но романистика Скотта широкая равнина, посреди которой эта вершина расположилась. Можно вспомнить и Г. Сенкевича, по словам моего знакомого, гданьского критика Лешека Разводовского, были периоды в жизни Польши, когда страна существовала только в виде романов этого писателя. Не только поляки, но и многие другие народы осознавали себя историческими народами, в том числе и с помощью исторических романов. Пример из нашей литературы: «Великий Моурави», этот очень даже неплохой шеститомный роман о Георгии Саакадзе, грузинском азнауре, вершившем большую политику не только в Закавказье 17 века, но и на всем переднем востоке. Грузия тогда пребывала в абсолютном государственном ничтожестве, но перо романиста заставляет нас поверить, что именно Грузия была, говоря словами классика «родиной истории» и центром мира в те времена. Заслуживает внимания тот факт, что исторические писатели часто входили в самое зерно национальной элиты. Рафаэло Джованьоли, автор знаменитого «Спартака», дружил с Гарибальди; президент Колумбии Микельсен сам писал историческую прозу, как кстати один из венгерских премьеров Йожеф Антал, или министр иностранных дел Великобритании Дуглас Хэрд; Звиад Гамахурдиа был сыном знаменитого писателя, автора исторического романа «Десница великого мастера» Контантинэ Гамасахурдия; Демирчян первый секретарь армянской компартии был не только однофамильцем Дереника Демирчяна автора главного армянского исторического романа «Вардананк»; вице-президент США Альберт Гор являлся племянником исторического романиста Гора Видала, автора известных книг «1876», и «Бэр», об одном лихом вице-президенте США. И это примеры приведенные так, навскидку. В результате складывается забавная ситуация – исторические романы иной раз могут представать в виде чуть ли не главной книги своего народа в определенный момент, и в то же время жанр этот воспринимается многими как безусловно второстепенный. Вот противоречие, на которое я бы хотел для начала разговора обратить внимание коллег, начиная дискуссию". Л. Обломова. Филолог, преподаватель вуза: «Исторический роман» почти всегда синоним словосочетания - «развлекательный роман». Легкомысленность и развлекательность привнесена авторами типа Александра Дюма. Он обращался в исторической правдой, как с тестом, лепил из нее любые нужные ему кренделя. Но его выпечка была вкусной, и расходилась в больших количествах. Подражатели решили – вот отличный рецепт, и, не имея его литературного дара, бросились по казалось бы проторенной дорожке всякого рода искажательства и легкомысленного вранья. Но за малым исключением, подражатели писали вяло и болтливо. Врали скучно, отсюда и дикое падение акций жанра среди читателей требовательных. О. Пеструхина. Журналист, кинокритик: Дюма зло малое, если вообще, зло. Есть конечно люди считающие, что он писал правду, и им тепло с этой ловко надуманной правдой, но адекватный человек понимает – перед ним сказка. Тот же Дрюон делал вид, что он «серьезно» исследует предмет, но, в конечно счете, оказывается, что именно лишь делает вид. Врет с другим выражением лица, только и всего. Выдумками по большому счету являются и «Белый отряд» Конан Дойля, и «Черная стрела» Стивенсона. Я хочу сказать, что очень ошибаются те, кто ищет в исторических романах историю. Чаще всего там нет не только истории, но и романа. Л. Обломова: Особо стоит здесь Лев Толстой. Ведь, говоря честно, современные граждане, из тех, что вообще что-то читают, под вывеской «Война 12 го года» представляет себе просто смесь из сцен великого романа и «Гусарской баллады». М. Попов: Кино трогать не будем. О. Пеструхина: Мы тут топтали Дюма за вольное обращение с историческим материалом, но надо ведь вспомнить - чуть ли не на следующий день после выхода бессмертного романа «Война и мир», появились статьи разоблачающие под корень толстовскую некомпетентность в части подачи деталей великих сражений, и профессионального поведения военных того времени. Господин Драгомиров просто, уничтожил толстовскую пацифистскую философию – а что в итоге? Мнения военных историков к черту, мнение разумных людей к черту. А все почему? Толстой написал нечто большее чем роман, он сработал нам прошлое. Прошлое, с которым мы согласны. Прошлое, которым мы гордимся. Не «Сожженная Москва», хотя и Данилевскому большой поклон, и прочее. Л. Обломова: То есть, вы хотите сказать, что «Война и мир» играют у нас ту же роль, что и «Трилогия» у поляков, другими словами, здание национального духа строится везде примерно по одному плану, только не у всех строительные материалы одного качества. О. Пеструхина: Не сочтите за шовинизм, но что-то вроде того. Впрочем, я могу тут сослаться на польские же голоса. Очень небезызвестный Станислав Лем писал, о том, что в то время, когда мы, то есть поляки, носимся с Тетмайером, Жеромским, Прусом, за ближайшей границей, цветут совсем другие цветы – Толстой и так далее. О. Зинчук. Кандидат исторических наук: Тогда не было никакой границы. А. Шмидт. Аспирант, лингвист: Я бы не стала прямо со старта возноситься в эмпиреи. Толстой и даже Дюма это недостижимый уровень для современной романистики. А ведь именно ее мы призваны как-то оценить, присмотреть ей место в большом литературном мире. Мне приходится по роду моих преподавательских занятий знакомиться с довольно большим количеством текстов, которые можно было бы назвать историческими романами. И часто я ловлю себя на мысли, да я просто всегда ловлю себя на мысли – да пусть бы они врали как Дюма, именно как Дюма талантливо и живо, а то вранье-то присутствует, а литературы нет. История убивается без всякой выгоды, историю на самом деле и надо переваривать, но ради рождения литературы. А если просто так, то зачем? М. Попов: Мне тоже, как тут было сказано, по роду занятий, приходилось погружаться в толщи той части литературного моря, где водятся в большом количестве исторические тексты. Я работал экспертом в одной литературной премии, мне пришлось прочесть очень большой количество книг этого жанра. Когда количество прочитанных книг составляет уже число с нулями, неизбежно приходит время какой-то статистики. И я для себя, так интереса ради, отметил некоторые количественные моменты этого обширного и разнородного процесса, который мы здесь грубо обозначили как «исторический роман». Вернее – современный исторический роман. Во-первых – показателен набор тем. Больше всего книг, до двадцати процентов, посвящено так называемому Смутному времени. Не знаю, почему, может быть потому, что нынешним авторам кажется, что и наше время тоже является довольно смутным, и по аналогии ищут нечто сходное в истории. Или привлекает слово «смутный», - аналог мутной воды, где легче ловить рыбку сомнительных литературных достижений. О. Пеструхина: По вашему совету я прочитала повесть Леонида Бородина «Царица смуты», так это как раз вполне качественный текст, написанный строго и ясно, вообще без признаков отсебятины, с очень четким пониманием границ и особенностей жанра. М. Попов: Согласен, но тут скорей то самое счастливое исключение, что опровергает правило. Второе наблюдение: почти никто не обращается к теме Куликовской битвы. После сочинений Сергея Бородина и Федора Шахмагонова как-то мне не попадались книги серьезного уровня посвященные этому событию. И, что интересно, сравнительно мал интерес к упоминавшейся теме 1812 года. То ли пугает необходимость все же какого-то соревнования с гигантом, то ли следует поискать какие-то другие объяснения, не знаю Многих авторов влечет дохристанская, языческая Русь. Но тут вопрос сложный, мы не только рискуем выйти за границы истории как таковой, даже извращенной по принципу Дюма, но и за границы литературного жанра. Языческая Русь почти всегда описывается в стиле фэнтези. Были старые попытки Валентина Иванова «Русь изначальная», «Русь великая» и очень даже добротные попытки, но нынче «реалистические» исторические романисты, неохотно идут в эту область времени, отдавая ее на откуп Марии Семеновой и Сергею Алексееву с его «Валькириями». Литературное качество этих фантазий я оценивать не буду, упомянутые мной люди, несомненно, сочинители одаренные и плодовитые, но плоды их труда не на том столе, за которым беседуем сегодня мы. Л. Обломова: Да, углубляясь в историческое время, незаметно переходишь на мифологическую почву. Еще роман о Рюрике может быть историческим, а Аскольд и Дир, персонажи вполне мифологические. Роман об Илье Муромце господина Алмазова я читала с каким-то ощущением, что балансирую на грани соответствия заявленному жанру. Вот что интересно: вообще богатырские саги наших авторов, до поразительной степени внутренне родственны традиции романов о рыцарях Круглого Стола. Герои вроде отечественные, поверхностная стилистика - «ой, ты гой еси» - нашенская, а психологические конструкции и цели-задачи - оттуда. О. Зинчук:А я вот о чем хочу сказать, о нашенском- ненашенском. Фэнтези это культурный космополитизм-глобализм, и Бог с ним, ничего с этим не поделаешь, надо только отдавать себе отчет, что есть что и откуда оно. Я хочу вернуться именно к историческому роману. Как мне показалось, вы хотели сказать, что он почти всегда заповедник патриотического духа. Пишется толстая книга о былом времени некоего народа, где отстаивается точка зрения какого-то одного народа на кусок истории, на роль этого народа. «Трилогия» Сенкевича лучший пример. Особенно роман «Огнем и мечом». М. Попов: Что-то вроде того, и даже более того. Как писал Арнольд Тойнби: «армада наших исторических романистов совершила не меньший подвиг, чем наши моряки, разгромившие Великую армаду». Ведь нужно было создать в мировом общественном мнении огромный разветвленный миф - хорошие парни победили плохих. Славная империя согнала с морского трона алчную и мрачную. Англичане грабили, жгли и убивали не лучше, или не хуже испанцев, но в английской исторической романистике все представлено так, что они как бы имеют на это право. Они все же симпатичнее жестоких кастильских собак. «Зверства испанской солдатни», я натолкнулся на фразу в замечательном романе Сабатини про капитана Блада еще в детстве, и всю жизнь прожил в уверенности, что испанец всегда жесток, а англичанин всегда джентльмен, или, по крайней мере, среди англичан всегда сыщется джентльмен в нужный момент и спасет честь красного мундира и своего короля. Если ты англичанин, можно даже смириться с тем, что ты немножко пират. Кстати, имело место такое явление в 17 веке каперство, когда английская корона просто нанимала морских бандитов, и те брали на себя обязательство отдавать своему королю определенную долю награбленного. О. Зинчук: Так я про то же, я специалист, скажем так, по украинскому историческому роману советского периода. Не будем брать книги Скляренко, Загребельного и киевскую Русь, на это нужны отдельные посиделки. А вот короткий отрезок истории – вокруг Переяславской Рады: И. Ле «Хмельницкий», Соколовский «Богун», «Алексей Корниенко» А. Чайковского, «Клокотала Украина» П. Панча, «Перед бурей», «Буря», «У пристани» М. Старицкого, Натан Рыбак «Переяславская Рада», шеститомный «Зиновий-Богдан Хмельницкий» А. Кузьмича - когда все это прочитываешь, накапливается устойчивое ощущение, что помимо может быть воли авторов, проводится ими тайная, скрытная мысль, как яд текущая под видимым движением текста, мысль о том, что хорошо бы им, украинцам, быть побежденными Польшей и нырнуть туда к ней под цивилизационное крыло. М. Попов: Не навеяно ли это событиями нынешнего майдана? О.Зинчук: Как хотите думайте, но я вам больше еще скажу. Гоголь… А. Шмидт: Николай Васильевич Гугл. О. Зинчук: Что? Нет. «Тарас, хотя бы, Бульба». Неужели не видно, что Гоголь в восторге от католического богослужения и его красоты. Так-то он на стороне Незамайковского куреня, а нежной частью сердца, тайной мыслью, там, в Кракове. Л. Обломова: Ссылаться надо в подобных случаях, это еще и Розанов писал, и у других мелькает. О. Зинчук: Что мне ссылаться, если я и сам в состоянии прочесть и оценить. Но не это главное, вы лучше скажите, как это складывается с вашею мыслью, что исторический роман родник патриотизма, пусть и не всегда кристальной литературной чистоты. А. Шмидт: Да, я тоже сейчас бы не хотела про Украину, про майдан. Это уж точно не история, а злободневность… О. Пеструхина: Академик Панченко нас учит - вся историческая традиция воспроизводится ежедневно в повседневной жизни. Собственно, поступки твоего нынешнего дня, и есть последнее на данный момент слово исторического процесса. А. Шмидт: Мы все время хотим выскочить из рамок разговора, хотя они и так такие уж широкие. Я про другое, про то, что есть хорошие исторические романы и плохие. Какие мы можем дать советы романистам, чтобы их романы становились лучше. Чего на данный момент существования жанра точно не следует делать писателю, садящемуся за стол. Л. Обломова:. Да набор отрицательных правил всегда один и тот же. Не доверяй материалу сверх меры, Шопенгауэр говорил, что писатель тем слабее, чем больше он зависит от материала. А. Шмидт: И не выдумывай материал. У нас многие исторические писатели начинают вдруг сочинять язык, на котором заставляют говорить своих героев. Первое к этому языку требование – надо чтобы он был мало понятен современному читателю. И получается, что исторический роман, это текст, где все общаются на какой-то фене, и читатель обязан ее изучить, чтобы понять, что там происходит. Л. Обломова: То же и с предметным миром. Такие книги засорены невероятным количеством предметов ныне неупотребляющихся, да и в тексте нужных только для создания колорита. Не романы, а склады антиквариата. О. Пеструхина: Вот меня учили в университете на семинаре по редакторскому делу. Если герой вошел в подъезд трехэтажного дома, то он не должен ехать в лифте на пятый этаж. В пределах реалистического текста это обосновать нельзя. Историческому роману грозит больше всего тупая модернизация. Люди Древнего Египта не могут думать, как сегодняшние горожане. А я читала в одном таком модернизированном тексте как князь Андрей выезжает на поле Аустерлица на квадроцикле. М. Попов: Ну, это просто дешевая хохма. А. Шмидт:. Но при этом, заметьте, при страшнейшем извращении исторической логики, при насыщении текста ненужными деталями, заметьте, роман может остаться вполне патриотическим. Л. Обломова: Только в том случае, если квадроцикл собрали на калужском заводе. О. Пеструхина:. На в самом деле, какие можно дать определения, что такое исторический роман? Я сталкивалась с мнением, что историческим можно считать любой роман посвященный событиям, все участники которых умерли. А. Шмидт: Тогда «Война и мир» роман исторический для нас, но никак не для Льва Толстого. Мне кажется важнее повторить, что в таком тексте не должно быть признаков явной модернизации. Они или убивают текст, или переводят его в другой разряд и жанр. Например, хороший роман Водолазкина «Лавр» с его пластиковыми бутылками, попадающимися под ноги персонажам романа в лесу, оказываются там не по недосмотру автора и редактора, а специально. Автор сигнализирует нам, что он пишет не исторический роман, а только что-то похожее на него, а основные творческие цели у него иные. Л. Обломова: Но тогда и «Имя розы» в чистом виде роман не исторический, там модернизация второго рода, если можно так сказать. Следователь пользуется исследовательским методом, которого не могло быть в четырнадцатом веке, и создает психологический тип так же в это время невозможный, все эти переносы из девятнадцатого века в средневековье ломают канон, если мы вообще признаем его существование. Но, при этом замечательное чтение. А. Шмидт: Вообще романы исторические по виду, но с некой сверхзадачей, выпадают из разряда сугубо исторических, на мой взгляд. «Христос остановился в Гародне»… О. Пеструхина: Владимир Короткевич -скрытый модернизатор. И «Дикая охота короля Стаха» и другие его тексты, внешне как бы и не модернизированы, но всегда с тихой сверхзадачей. Л. Обломова: Или вот книга В. Шарова «Репетиции», там хоть и описан такой-то век, но историческая реальность, даже неплохо прописанная, всего лишь подмостки для решения других задач. О. Пеструхина: Или Голдинг: «Наследники». А. Шмидт: Это вообще-то скорей романная фантазия о встрече неандертальцев и кроманьонцев, хотя и очень сильная штука. Из той же серии «Клонк-Клонк», или «Двойной язык». Относить все это именно к исторической прозе не надо бы. А вот «Боги жаждут» несмотря на высокие претензии Франса, все же скорее «исторический роман», чем что-то другое. М. Попов: Ну, если мы станем так решительно отсекать, тогда у нас останется не слишком длинный список - Балашов, Чапыгин, Язвицкий, В. Ян… А. Шмидт: Отринуть нужно и все тексты типа «Похождения Ходжи Насреддина», всякая превалирующая сказочность запретна. От истории там только костюмы, да еще часто надетые кое-как. М. Попов: Я не закончил делиться своими статистическими наблюдениями. Очень много пишется книг, где действующие лица – казаки. А. Шмидт: В ваше любимое Смутное время они часто вели крайне двусмысленно, взять хотя бы Заруцкого, и вообще это были просто банды разбойников, пока они не приняли на себя роль борцов за веру православную. Вот у Гоголя они уже христианские рыцари, и походы их против турок и татар можно в известном смысле признать крестовыми. О. Пеструхина: Ой, не надо опять про казаков. О. Зинчук. Вообще мне хотелось бы вернуть к вопросу об идеологической стороне вопроса. Романы не только у британцев выполняли роль идейного оружия. У тех же, уже поминавшихся, поляков. Если «Последний римлянин» Т. Парницкого ни к чему в общем-то не привяжешь, или «Лунный лик», то уж «Серебряные орлы» чистая агитка, хоть и хорошего класса. Л. Обломова: А «Фараон» Пруса это просто памфлет, попытка вмешаться в движение государственных идей во времена наступления очередного царствования в Петербурге. Сборник довольно неуклюжих советов молодому государю, поданных в виде романа на древнеегипетские темы. А. Шмидт: Почему только поляки, а у нас разве что-то было по-другому. Тот же Югов. Мастер изрядный, пожалуй, но если заглянуть в идеологическую подоплеку… Ну, про Александра Невского его книжку я просто отказываюсь оценивать. Свести эту сверхдраматическую фигуру к такому однозначному картону… намного любопытнее история с Даниилом Галицким. Даже не любопытнее, а элементарнее. Тут просто за сто километров видно, как товарищ выполнял партийное поручение. Даниил Галицкий, между прочим, участник битвы на Калке, посидел даже немного на Киевском столе, но его всегда тянуло на запад, породниться с поляками и венграми. А что мы видим у писателя Югова? Однозначно прорусский персонаж, воюет с королем Бэлой, отбивается от татар, думая мыслями, больше подошедшими бы Андрею Боголюбскому, чем тайному католику. О. Пеструхина: А я не верю в эти разговоры, что Даниил Галицкий тайно принял католицизм. О. Зинчук:. В любом случае правильно было бы признать, что все нынешние украинские проблемы, и проблемы отношений России и Украины уходят корнями как минимум в середину 13 века. О. Пеструхина: Все так. Исторический роман часто состоит практически на службе, для некоторых авторов, писать исторические романы, значит проходит какое-то гражданское или даже государственное поприще. И примеры этому найдем повсюду. И в Европах больших, у англичан и немцев, и у нас, тот же «Петр 1», и у балканских наших соседей. Садовяну, Иво Андрич, Антон Дончев, Йожеф Дарваш. Но тут интересное наблюдение. Тот же Дончев, пока он пишет «Юность хана Аспаруха», он просто умелый пропагандист, но стоит ему написать «Час выбора», как его хочется уже назвать просто писателем, а не историческим романистом. То же и с Мешей Селимовичем. «Дервиш и смерть» мощный роман, но исторический ли? Л. Обломова: Лично мне милее книги иного рода. Взять хотя бы Торгни Линдгрена «Вирсавия», или Ивлина Во «Елена», у первого известная библейская история пересказанная просто, душевно и трогательно, а у второго, как известно ехидного сатирика, описание жизни матери Императора Константина, она первый археолог нашей цивилизации, нашла крест на котором распяли Спасителя… А. Шмидт: Давайте все же не будем переходить на разговор в стиле «а вот еще заведение». М. Попов: Насколько я понял, мы остаемся при общем выводе, что «исторический роман» это все же достаточно примитивное, однобокое сочинение, выполняющее чаще всего конкретную идеологическую задачу. Как только писатель пытается создать что-то объемное, честное, наконец, оригинальное, его роман или выпадает из жанра, или выскакивает из привычного среднего уровня. Претендует на то, чтобы отделаться от обозначений «исторический». Л. Обломова: А «Иудейская война» Иосифа Флавия более чем проримское произведение, да и не просто проримское, воспевающее конкретную династию – Флаивиев, но отказать в качестве ей нельзя. Почти две тысячи лет переводят и читают. А. Шмидт: Но и тащить ее в нынешние рамки «исторического романа» ее не следует. Это хорошая литература, но не роман. И читают сейчас не ее, а романы Фейхтвангера по ее мотивам, если честно. М. Попов: Начиная подводить итоги нашего разговора, должен констатировать, что заканчивая его, мы имеем дело почти с абсолютным хаосом. Не хотелось бы завершать его на таком расстоянии от каких бы то ни было конкретных выводов. Слишком расплывчатые очертания. Как у криминалистов, которые обводят труп мелом, чтобы указать место и где лежал убитый. И его позу. Эти очертания так же мало похожи на реального человека, как наши выводы на определение того, чем же все-таки является исторический роман. Л. Обломова: Я протестую против этого криминалистического сравнения. Наш «пациент» как минимум жив. М. Попов: Согласимся хотя бы на этом. О. Зинчук:. А почему мы не поговорили о совсем современных авторах? М. Попов: Во второй серии. Если угодно, можно рассмотреть «Раскол» Личутина, «Державного» А. Сегеня, «Цареградский оборотень» С. Смирнова, чингизидские фантазии Н. Лугинова, «1993» Шаргунова. А. Шмидт: Вы считаете этот роман историческим? О. Пеструхина: Для автора, безусловно, это историческая проза. М. Попов: Все свободны. Всем спасибо. |
|||
| |||