Когда на целых десять лет была закрыта из-за ремонта здания «Третьяковка», я больше всего страдал из-за того, что не вижу теперь свою самую любимую картину... Какую? – «Грачи прилетели» Алексея Кондратьевича Саврасова. Мои дети – сын и дочь – уже выросли, когда, наконец, знаменитая русская галерея вновь открылась, и я сразу же повел их туда. Быстрее, быстрее, через многие залы... – и вот она!

Когда я смотрю на это небольшое по размеру полотно, то окружающая толкучка перестает существовать. Мартовский снег, воздух, березки, грачи... «Весной пахнет!» – невольно воскликнул, приобретя картину в свою галерею, знаменитый Павел Михайлович Третьяков.

В настоящем искусстве всегда присутствует типическое. Помнится, в отрочестве и в юности я не раз замирал в волнении, увидев где-нибудь похожий пейзаж: уж не с этой ли церкви, не с этих ли берез писал свою картину Саврасов? И только уже в зрелом возрасте, проведя небольшое исследование, я с точностью узнал, что это было в селе Молвитине (ныне Сусанино) Костромской области. Позвонил, волнуясь, в местную библиотеку: цела ли церковь? Слава Богу, на месте, в целости...

И решил поехать туда вместе с близким мне человеком, старшим моим другом Василием Михайловичем Песковым. Захотелось сделать ему, глубокому, подлинному ценителю русской пейзажной живописи, своеобразный подарок  ко  дню рождения – к 14 марта, когда как раз прилетают грачи.

 Но весна 2004 года оказалась на редкость поздней, под Костромой лежал нетронуто глубокий снег... «Ничего, – успокоил меня Василий Михайлович.  – Подарок принимается! А в дорогу отправимся попозже, в самый разлив, чтобы там и деда Мазая поискать...»

Строго говоря, по самой географии, по атласу автомобильных дорог, мы сперва прибыли на родину деда Мазая, но в данном случае, думаю, справедливее будет всё же начать рассказ именно с Молвитино – как истока, исходной идеи самого нашего путешествия, которое потом уже само собой разрасталось, как говорится, и вширь, и вдаль.

И вот в конце апреля залюбовались мы еще с шоссе знакомым по картине видом. Конечно, с 1871 года здесь многое изменилось. Тогда это была окраина села, а сейчас – почти центр районного посёлка. К сожалению, градостроители новейших времен «постарались» – неказистое зданьице местного суда построили прямо у церкви, частично заслонив такой красивый вид. К тому же выпирают понаставленные тут столбы электролинии, какие-то подсобки-сарайчики... Само собой представляется, как при этом вырубали деревья. Кстати, берёз мало осталось, в основном тополя.

Но всё же, всё же... Как хорошо, что сама церковь уцелела до наших дней, отмечена теперь мемориальной доской, а если отойти подальше в поисках пригорка – по словам старожилов, художник писал картину с балкона дома богатого купца, – то тут же легко воскресает в памяти саврасовский неповторимый пейзаж. И невольно с волнением думалось: ведь именно с этой картины началась отечественная пейзажная живопись! До этого русские художники предпочитали рисовать всякие неаполитанские, зарубежные виды: море, горы, водопады, виноградные долины... Уже давно лучшие наши писатели вдохновенно отражали в своих произведениях неброскую, но такую пронзительную русскую природу («Записки охотника» Тургенева с упоением читались в России уже четверть века, и как раз в 1870-е годы старый писатель добавил в свою главную, на мой взгляд, книгу два подлинных шедевра – рассказы «Стучит!» и «Живые мощи», где описания природы средней полосы России доведены до совершенства), а меж тем маститые художники-соотечественники по-прежнему ездили на «италийские пленэры», совсем не замечая родных берез и осин. И вот приехал сюда на санях в середине марта 1871 года Саврасов и, по словам Пескова, «в руки ему далась жар-птица в образе грачей, принесших весну».

Стоило мне заметить, что все-таки наша Россия – самое прекрасное по природе место на Земле, как Василий Михайлович горячо отозвался:

– И главное тут знаешь что? Времена года! Меня давно удивляет, что никто из искусствоведов, верно писавших о тщательно выверенной композиции, о натуральности воздуха в «Грачах», о примете русского в пейзаже, не заметил саму сущность, то, что душу русской природы определяют именно времена года. Ну что там в той же Италии, в Испании или в Египте? Лето и лето... Скучно. А у нас? Целых четыре времени года! Почувствовал это не только Саврасов,  «песня зрела», но Саврасов взял в этой песне первую очень верную ноту. И сразу пошло! Его ученик, Левитан, немедленно подхватил песню – бессмертны левитановские «Март», «Вечерний звон», «Золотая осень»... И вообще, всё наиболее знаменитое у Васильева, Шишкина, Поленова, Мясоедова, Рылова, Юона, наших современников Пластова и Ромадина связано с постижением души природы, с её переменами на годовых кругах времени...

На прощанье, отъехав немного, еще раз оглянулись. И поблагодарили судьбу, что довелось здесь побывать. 

Когда мы любовались церковью, изображенной на саврасовской картине, то, конечно же, не преминули поинтересоваться: а почему село Молвитино переименовано в Сусанино? Оказалось, что отгадка близко, всего в получасе езды на автомобиле.

...Знаменитая опера «Жизнь за царя» великого композитора М.И. Глинки, 200-летие со дня рождения которого недавно всенародно отметили, долгие десятилетия шла на сценах наших театров под названием «Иван Сусанин». Последний раз мне довелось ее слушать в Большом театре уже давно, вместе с маленьким тогда сыном Алешей. Помню, шли к метро по мокро блестевшему от весенней талой воды Кузнецкому Мосту и я, переполненный только что завершившимся величественным оперным действом, держа за руку сына, который старался идти в такт моим взволнованным шагам, прочёл, вернее продекламировал довольно громко для чинной тогда московской улицы своё любимое из А.К. Толстого:

Край ты мой, родимый край,
Конский бег на воле.
В небе крик орлиных стай,
Волчий голос в поле!

Гой ты, родина моя!
Гой ты, бор дремучий!
Свист полночный соловья,
Ветер, степь да тучи!

И когда вот сейчас, через два десятка лет, я оказался в сусанинских местах, то сразу вспомнился именно тот давний вечер, именно те прекрасные строки... Много чувств охватывает тебя, когда стоишь и у огромного камня-валуна, установленного в честь сусанинского подвига, и у часовенки на месте бывшей деревни Деревеньки, где жил Иван Сусанин, и куда пришли за ним поляки (кто-то сообщил незваным гостям, что именно Сусанин знает все пути-дороги), которые хотели захватить Михаила Романова, основного претендента на российский престол после многолетней смуты. Как доносят предания, Сусанин повёл отряд зимой 1613 года из Деревенек по реке Корбе в низину реки Шачи, где непроходимое, незамерзающее лесное болото. Часть этого в самом деле необыкновенного по большой площади, дремучести и красоте лесного болота видно от камня-валуна. И сейчас, через четыре сотни лет, здесь опасно ходить. А уж в те-то годы и подавно... Так что народный герой, костромской крестьянин Иван Осипович Сусанин очень хорошо понимал, что он делает... Он отдал жизнь за Россию, погубив вражеский отряд, спас будущего царя – ведь уже вскоре после подвига Сусанина, 14 марта 1613 года свершилось судьбоносное для России событие: избранный в Ипатьевском монастыре в Костроме на всероссийский престол, юный шестнадцатилетний Михаил Федорович Романов принял царствование над разорённой, истерзанной страной. И с этой даты началось укрепление России, ей предстояло стать величайшей державой мира.

Мы поговорили об этом с Василием Михайловичем. Он вздохнул:

-  Хорошее место. А валун огромнейший тоже к месту поставлен. Но если честно сказать тебе, то не знаю, выберемся ли мы на этот раз…

Он имел в виду нынешнее международное и внутреннее положение России.

Сначала – о пользе разговора с простыми людьми во время путешествия. В первой машине среди губернского начальства тесно усадили знаменитого на всю страну Василия Михайловича Пескова, во второй ехали местные телевизионщики, а в третьей, замыкающей, просторно расположился я, не спеша беседуя с шофером. Мы ехали по многокилометровой дамбе Костромского водохранилища. Во время очередной остановки на берегу рукотворного «моря» телевизионщики привычно нацелились телекамерами на Пескова, а он разочарованно шепнул мне: «Надо поворачивать обратно... Что нам эта дамба? Мазаевские Вёжи, оказывается, давно на дне водохранилища».  – «Да не так! Бугор, где стояла деревня, остался. Островок теперь. Там до сих пор бывшие жители Вёжей сажают картошку. Вон там, где церковь виднеется, село Спас, там рыбак по фамилии Кузнецов живет, родом как раз из Вёжей. Мне шофер рассказал...»

И назавтра, с утра пораньше, собрались мы на маленькой сельской пристани. Попутно выяснилось, что вот эта небольшая избушка на берегу, где хранится всякий рыболовный инвентарь, не  что иное, как бывший амбар из деревни Вёжи. Это последняя постройка той легендарной деревни, прославленной самим Некрасовым. Нетрудно представить, с каким волнующим чувством смотрели мы с Василием Михайловичем на эту простецкую избушку! Ведь с малых лет каждый школьник России знал (причем, чаще всего наизусть) некрасовские стихи о деде Мазае, который весной на лодке спасал застигнутых половодьем зайцев.

Наш провожатый – крепкий, основательный, с уже загорелым лицом от апрельского веселого солнца и яркого блеска воды – Анатолий Александрович Кузнецов заводит мотор, и просторная лодка берет курс на Вежи. Тут самое время хотя бы коротко познакомить читателя с историей деревни и всего этого необыкновенного, по существу уникального края. Уникальность его была прежде всего в богатстве природы и в образе жизни здешних людей, промышлявших рыбой, охотой, сыроварением, заготовкой первоклассного сена, хмеля, выращивали отменный лён, славились ткачеством. Необыкновенно своеобразен был весенний разлив. Всё в низинах, на многие вёрсты, заливало талой водой. На редких островках, застигнутые врасплох, спасались зайцы, лоси, лисы, волки. Надо отметить, что лоси иногда пускались вплавь, чтобы найти более надёжное пристанище. И случалось, выбивались из сил, тонули. Самые большие весенние разливы за последние сто лет были в 1915, 1926 и 1936 годах. Узнав об этом интересном природном явлении, писатель Михаил Пришвин специально приехал в Вёжи в 1937 году, но разлив как раз оказался небольшим по здешним меркам, и тогда писатель снова наведался сюда в 1940 году. Конечно, изумительно красивы и волнующи были эти разливы для страстного натуралиста, но от местных жителей требовалось тут и большое уменье, сноровка, специальные навыки, чтобы не оказаться жертвами разгулявшейся стихии. Амбары и бани чаще всего строили на сваях, их еще с зимы загружали всяким тяжелым балластом (камнями, дровами), чтобы не снесло ледоходом и половодьем.

А в 1956 году пришел нежданно-негаданно печальный конец сказке. Неразумные «преобразователи» природы затопили всю округу, создав Костромское водохранилище. Все деревни с людьми, со всей их интересной жизнью, со всеми добрыми промыслами, со всем их человеческим счастьем, выселили за пятидесятикилометровую дамбу.

– Мне был тогда всего один год... – вздыхает грустно наш провожатый. – Той, прежней жизни я не помню.

Да, скоро будет ровно полвека с того печального события, когда, как скажет мне потом Василий Михайлович Песков, «все радости жизни, вся поэзия этих мест ушли под воду». Рассчитывали горе-экономисты, что «море» даст много рыбы, а получилось совсем наоборот. И сейчас, в половодье, колебанья воды здесь такие, что надо думать об искусственных нерестилищах. Вон сыновья Кузнецова готовят «гнезда» для рыбы – к веревкам привязывают еловый лапник, на него рыба мечет икру. Ребята и наружностью, и характером в отца, старательные, улыбаются по-мальчишески бесхитростно, а говорят солидно, по-взрослому: «Три тысячи гнезд надо сделать! Иначе ловить нам будет нечего, без заработка останемся». Опять же мечталось «преобразователям», что будут буйно колоситься хлеба по другую сторону дамбы, а на самом деле там, кроме кочек, кустов и бурьяна, ничего не растет. Конечно, нынешнему горожанину-костромичу для воскресного летнего отдыха и такой суррогат природы подходит, но что бы сказал хрестоматийный дед Мазай, увидя, что сотворили с его благословенной родной сторонкой?..

Да и был ли подлинный дед Мазай, не вымышленный ли это литературный герой?

– Какой же вымышленный? – чуть ли не обижается земляк Мазая. – Вот сейчас прямо к его бывшей усадьбе пристанем...

Полная фамилия некрасовского героя – Мазайхин, ну а по-деревенски, конечно, просто Мазай. Анатолий Александрович Кузнецов вспоминает, что его родители (мать родом отсюда, с Вёжей, а отец – из Спаса) из рассказов стариков много слышали о внуке деда Мазая, о Василии Мазайхине, крепком, зажиточном хозяине. Его дом был двухэтажным, самым старым кирпичным домом в деревне. И усадьба их, Мазайхиных, от веку была на одном и том же месте...

Остатки усадьбы многих поколений Мазаев мы и увидели через несколько минут, когда с трудом вскарабкались на островок – такой крутой здесь берег, укрепленный от размывания деревянными сваями. Сразу натыкаемся на археологические раскопки, которые ведутся тут постоянно. Ведь Вёжи – очень древняя деревня. По-видимому, будет уместно снова вспомнить побывавшего здесь задолго до нас Михаила Пришвина, который пишет, что на этом месте «были недавно открыты стоянки первобытного человека: тут неолитические люди ловили рыбу и варили уху. И в некрасовских Вёжах живут те же самые рыбаки, они поставили когда-то свои шалаши (вёжи)... Наверное, был и тогда здесь какой-нибудь холмик, спасающий шалаши от наводнения, и с течением столетий холмик этот от мусора человеческого всё нарастал и нарастал...».

Действительно, холмик за столетия превратился в большой холм – такой, что и водохранилище не смогло его скрыть. Тут много «культурных слоев», в каждом – свои сокровища. И достаются они, конечно, не только археологам. На островке мы встретили огородников – они как раз сажали картошку. Земля здесь, удобренная веками, одаривает просто фантастическими урожаями: с одной сотки – 16 мешков картошки! Ну а попутно... Один из пожилых огородников, Сергей Михайлович Тупицын, достаёт из кармана монету, где отчётливо читается год 1716-й... А потом с какой-то застенчивой, сокровенной грустью показывает нам, где стоял дом его деда, сарай, а поодаль – амбар и баня. Вот тут была главная улица деревни, вот туда сворачивали два проулка... Проводя для нас эту немудреную экскурсию, Сергей Михайлович всё приглядывался к Пескову, а потом – заговорщически, полувопросительно:

– Усть-Илим? Кафе «Лосята»?..

Оказалось, что ровно сорок лет назад, в 1965 году, когда строилась в Сибири Усть-Илимская ГЭС, они случайно оказались за ужином в кафе за одним столиком. Василий Песков уже год, как носил высочайшее тогда звание лауреата Ленинской премии по журналистике, прибыл на ударную всесоюзную стройку в качестве спецкора «Комсомольской правды», и был рад неформальной беседе с простыми рабочими парнями.

 Да-а... Как говорится, велика Россия, огромно человеческое море, а встретиться можно нечаянно на таком вот крохотном островке! Сергей Михайлович засокрушался, что у нас мало времени, что не при нас недавно археологи выкопали каменный топор, а еще не забывал предостерегать поосторожнее ходить по сухому, прошлогоднему бурьяну:

– Вчера здоровенную змею видели... Их много тут.

Но на островке живут в изобилии не только змеи. Домовито гудят шмели, трясогузки в брачном танце соревнуются... Когда снова спускаемся к лодке, Василий Михайлович спрашивает у Кузнецова:

– А с зайцами-то как тут сейчас?

Анатолий Александрович сразу схватывает суть вопроса, улыбается:

– Не-е, в положение деда Мазая мне попадать не приходилось. Зайцы теперь живут на матерой земле, а на маленьких островках водохранилища их не бывает.

Василий Михайлович понимающе вздыхает, но вскоре оживляется, с азартом, с яркими подробностями начинает рассказывать нам, как фотографировал терпящих бедствие косоглазых на весенних разливах рязанской Мещеры.

Отплываем от Вёжей, с высокого берега нам машут руками на прощанье огородники. На душе от этого простого человеческого жеста становится как-то мягче – всё же здесь еще что-то теплится, еще цепляется за здешнюю землю жизнь. Сквозь шум мотора, разворачивая с трудом по курсу лодку, Анатолий Александрович кричит нам задорно-весело:

– Ишь, Идоломка-то чувствуется!

Идоломка – это река, что всегда текла у деревни. Хоть и скрыта она полвека толщей воды «моря», но всё же вот не умерла, живо ее течение. И это явно радует родившегося в Вёжах человека.

А дальше наш путь лежал в Кологрив. Василий Михайлович еще в Москве подбил меня на продолжение путешествия: «Давай доедем и до Кологрива. Само название, а? Это, конечно, далековато, там и дорога-то вообще кончается, но зато... – и тут последовал «железный» для меня довод: – Отлично поохотишься, глухарей там, слышал, как в курятнике. А я диких гусей поснимаю...»  

В самом деле оказалось, что далее Кологрива дороги нет, если не считать проселков и лесных троп. Этот милый уютный городок (название его толкуется так: создан около грив, не затопляется половодьями) покоряет с первого взгляда, чему способствует и полноводная лесная река Унжа, в пойме которой, прямо на глазах горожан, каждую весну останавливаются на отдых дикие гуси. Их здесь никто не трогает, не беспокоит, люди только любуются ими. Местный егерь Александр Александрович Васичкин сделал загодя специально для Пескова хорошо замаскированный скрадок, но фотографировать гусей можно было и прямо с моста через реку.

В краеведческом музее городка, основанного как крепость еще по указу московского князя Василия III, нам подробно всё показали и рассказали, при этом заметив с укоризной, что «ваши москвичи, умники с телепередачи «Что? Где? Когда?» однажды ввели всю Россию в заблуждение, сказав, что вот-де имеется такой смешной город Кологрив, где есть железнодорожный вокзал, а самой железной дороги нету». Песков, слава Богу, у себя в квартире «ящик» не держит принципиально, а я сразу вспомнил этот уже давний случай. Тут, действительно, получилось, как в известной поговорке: слыхали звон... Дело в том, что в конце XIX века решался вопрос о подводе сюда железной дороги – и богатый житель Кологрива заявил, что если это произойдет, то он отдаст свой лучший в городе дом под железнодорожный вокзал. Но ничего такого от него не потребовалось, так как победила другая партия кологривцев, занимающаяся доходным сплавом леса на реке. Железную дорогу провели южнее этих мест, а в некогда обещанном под железнодорожный вокзал красивом доме сейчас и располагается краеведческий музей. Вот так-то!

Кстати, в этом музее довольно богатый природный отдел. Я заметил это вслух и услышал от пожилой служительницы: «Мы природу любим. Без природы нам сейчас нельзя». Думаю, не надо особо расшифровывать ее прямодушные слова. Сам городок и весь Кологривский район живет в наше нелегкое время лесом, рыбой, ягодами, грибами, огородами. Ближние сосновые боры, как и везде, в последние годы сильно вырублены, но есть здесь и по-настоящему заповедное место, больше того – бесценный памятник природы всемирного значения: в сорока верстах от Кологрива сохранился уникальный еловый лес, вообще не знавший топора. Уцелел он (подчеркнём, при активном участии Василия Михайловича Пескова , вскоре открылся здесь заповедник под названием «Кологривский лес») до наших дней в нетронутом виде – двухсотлетние огромные ели стоят!  И еще, конечно, спасло бездорожье – надо сказать, редкостное. Пробивались мы туда с приключениями не на чем-нибудь, а на гусеничной боевой машине пехоты... И она в особенно гиблом месте сломалась! Двое асов-мастеров долго возились, налаживая её.

«Вот уж над нами зайцы вволю насмеялись! – вспоминал потом Песков. – Помнишь, как они неожиданно появились из леса и стали нахально женихаться друг с другом прямо вокруг нас?»

Долго играли в догонялки, кругами огибая и нас, и нашу грозную машину… Нисколько не боялись, наверное, и людей никогда не видели. А когда мы повернули назад к Кологриву на слегка подправленном бронетранспортёре (пришлось ехать только на первой передаче), то шесть зайцев устремились за нами, сопровождая некоторое время.

Вечером мы стояли на вальдшнепиной тяге. Тянули лесные кулики отлично, а вот стрелял я неважно. И понимал почему: Василий Михайлович был рядом, увлеченно фотографировал вальдшнепов в полете, да и меня вниманием не обходил, пришлось мне выступать в роли фотомодели, а это всегда смущает даже бывалого стрелка. Вот отошел он на другой край поляны к егерю, и я тут же четко сбил налетевшего в «штык» долгоносика, а егерь, наоборот, отдуплетился впустую...

Но главное – завтрашнее утро, глухариный ток!

Разбудил нас егерь в полвторого ночи, в самый сон, тем более, что легли после вальдшнепиной тяги в полдвенадцатого. Так что точнее будет сказать: не разбудил, а усердно растолкал нас неизменно вежливый, корректный Александр Александрович Васичкин, бывший десантник. Но больше растолкала, привела в чувство ухабистая лесная дорога. Да еще полная, сияющая вовсю луна.

Место, куда мы приехали на «уазике» через час, не показалось мне особо глухариным – ельничек, осинничек, редкие сосны, заметны следы недавних вырубок. Егерь уверенно повел нас от дороги в лес. Минут через пять упреждающе поднял руку... Точно, поёт глухарь! Пошептавшись, решили, что к этому певцу Васичкин постарается подвести Василия Михайловича (ишь, какое у них подходящее сочетание фамилии одного, а имени другого!). Пескову давно хочется сделать редкий фотоснимок, а я вернусь немного назад, возьму еще левее и по параллельной просеке буду двигаться в глубь тока, где тоже постараюсь «снять» своего глухаря.

Подход оказался неожиданно трудным. Сначала, подскакивая под точение, я стронул несколько молчунов и они громким грохотом крыльев раз за разом остерегали и так почему-то вяло, сторожко токующих глухарей. Потом залез в такое навороченное колодьё старой вырубки, что чуть выбрался. При этом глухарь, разумеется, замолчал. Наметил другого, поющего в осиннике, перемежаемого молодыми елками, и уже остервенело, как в атаку, при стремительно набирающем силу рассвете, пошел на него. Рискуя, делал три быстрых шага-прыжка. И вдруг явно услышал, что слева от меня тоже кто-то идет. Может, это Васичкин с Песковым? Но как они оказались слева от меня, когда должны быть справа?..

Однако раздумывать долго сейчас нет никакой возможности – пока глухарь беспрерывно стрекочет, надо успеть проскочить почти открытую полянку. Ну вот, удалось, теперь, заслонившись елкой, можно немного отдышаться. Петух весь на виду, поет на голой осине. А шагов-то чужих больше не слышно... Пропускаю две песни, выгадывая, чтобы глухарь повернулся ко мне боком. Ахает раскатисто в утренней тишине выстрел. Вслед за ним – гулкий, плотный удар тяжелой птицы о влажную лесную землю.

Пока остывал от пережитого, то поднимая, рассматривая и взвешивая глухаря на руке, то снова бережно опуская на мох, подошли Васичкин с Песковым. К двум поющим петухам им не удалось подобраться близко, на верный фотовыстрел, потом наладились к этому, но тут уже я их опередил. Егерь всё же не терял надежды и, не мешкая, потянул за рукав Василия Михайловича – как раз в ту сторону, где послышались мне чьи-то шаги. Я сказал негромко об этом Васичкину. У того на лице что-то мелькнуло, вроде как вспомнилась недалеко припрятанная мысль:

– Что ж, гляну, кто там ходит.

Деловито распорядился возвращаться мне по просеке к машине, а они тут с Василием Михайловичем еще раз удачи поищут... И поправил на плече карабин.

Забегая вперед, скажу, что через тридцать шагов от того места, где мы разошлись, Александр Александрович обнаружил следы только что прошедшего здесь медведя. Не грех хотя бы запоздало испугаться, но меня прежде всего взволновало другое: за последний год-полтора я получил из разных мест северной лесной России несколько сообщений, что охотники всё чаще сталкиваются с медведями на глухариных токах. Что же там делают медведи? Егерь из Кировской области Леонид Бажин в своем письме вполне обоснованно предполагает, что охотятся на токующих на земле глухарей: не правда ли, медведь, этот умелый и осторожный хищник, мастерски маскируясь, значительно проще подберется к опьяненной страстью птице, чем тот же человек? Хотя самого момента поимки глухаря косолапым Бажину пока не довелось увидеть. Разумеется, я спросил у Васичкина его мнение на сей счет. Александр Александрович кивнул:

– Всё может быть. Медведь вышел из берлоги голодный, а в лесу жрать нечего, копытных браконьеры и волки подобрали, почему же ему не спробовать поймать того же глухаря? То, что на току медведей стало попадаться больше, это верно. Я вот и карабин теперь с собой беру. Мало ли что...

Вернулись к машине друзья мои заметно расстроенные – так и не поддалась госпожа-удача... Всё-таки фотоохотнику в несколько раз сложнее добыть на глухарином току свой трофей, чем нам, грешным, которые с ружьями. Хотя и тут, конечно, случаются нечаянные подарки – мы уже ехали обратно, как за поворотом неожиданно увидели глухаря, токующего прямо на лесной дороге! Некоторое замешательство в машине, бегут неостановимо драгоценные секунды, но всё же признанный мастер успел сделать несколько кадров. Правда, как позже выразился, «не самого первого разбора».

Другое дело – на мосту через реку Унжу, куда мы заглянули при въезде в Кологрив. Дикие гуси позволяли себя снимать совсем близко. У перил моста, кроме нас, расположилась стайка ребятишек с учительницей – шел натуральный урок природоведения для 2-го «А» класса. Обратил на себя внимание мальчик в очках, с гусиным пером в руке. Еще прошлой весной, когда гуси улетели дальше, в тундру, он нашел его в пойме реки. По здешним поверьям, это добрая примета. «Я хочу стать путешественником, как и вы», – радостно признался нам. Мы от всей души пожелали, чтобы его мечта исполнилась.

А когда отъехали от моста, Василий Михайлович задумчиво сказал:

– Будут у этого милого очкарика путешествия или не будут, но детство, проведенное в Кологриве, в этих местах, у этих гусей у реки, он будет помнить всю жизнь.

Фото автора
Публикация Татьяны Викторовны Старченко

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: