|
«Большая русская литература» Читать очередной прозаический «релиз» Евгения Прилепина, откровенно говоря, не думалось – даже и по присуждении ему пресловутой премии «Большая книга». Кого-то, конечно, оно могло и заинтриговать: что они там, мухоморов объелись – после того, что он о них написал, после его-то «Письма Сталину»? Не меня, однако: письмо по большому счету было необидное, из привычных банальностей. Экзальтированная попытка прибиться к русскому миру «от обратного» – от бытового осуждения иудейства, избегая толкования его истинных проблем и пороков. «Письмо» только Шендеровича испугало – но не господ, стоящих за премией БК. А что касается премии БК – тут все предельно просто: создана на средства либерального олигархата и присуждается на его идейное усмотрение. Что с учредителями все предельно ясно – авеновский «Альфа-Банк», группа «Ренова», Абрамович, Мамут и т.д., что с попечительским советом – Михаил Швыдкой, Олег Добродеев, Михаил Сеславинский и Сергей Филатов (главный администратор Ельцина, он и выпестовал когда-то Прилепина в писатели). БК – хорошо отлаженная машина либерализма, что, с другой стороны, вовсе не исключает наличия таланта у ее лауреатов. И прежние лауреатства подтверждают эту истину – включительно до Белякова, даровито и пространно пожурившего за скрытый контр-семитизм творца «Этногенеза» и подавшего литгурманам своего «Гумилева» в легком соусе из бытовухи и семейных дрязг. Интрига же возникла, когда я наткнулся в сети на рецензию в «эсвэпрессе» Владимира Бондаренко «Власть Соловецкая». На вот какие слова: «Роман Захара Прилепина «Обитель» - не рядовое явление в современной русской литературе. И даже не только в русской. Думаю, смолкнут голоса визжащих завистников и справа, и слева… Ибо, роман этот не политика – это большая русская литература, это погружение в жизнь человеческую, в трудную и всегда трагическую русскую действительность, в судьбы своего народа. И одновременно, это наслаждение русским словом, наслаждение художественностью, гармонией, интереснейшей и круто заверченной русской историей. Любование характерами людей…» Кто там визжал справа и слева – я, если честно, не знал, но интерес возник – а может быть, и поэтому. Может, и взаправду человеком стал Прилепин – о писательстве не говорю… К самому Владимиру Григорьевичу отношусь со смешанным чувством. С уважением – да, но еще и с каким-то недопониманием… Двадцать три года назад я приходил к нему в «День» - и он брал мои незатейливые антирусофобские статьи и заметки. И это наполняло гордостью до макушки: кто я рядом с этими титанами – с ним и Прохановым, а они вот не гнушаются моим блеклым лепетом – бросают в народ, воспламеняя массы… Когда же много лет спустя он указал мне со страниц своей газеты – кого читать («50 русских писателей»), я стал таскаться по букинистам, выискивая недостающее… За эти двадцать три прошедших года я многое на свете понял и почти летами с ним сошелся (тогда я был на треть его моложе, а теперь всего-то на одну шестую). Скажу и более того: теперь он публикует у себя в своем сегодняшнем малотиражном «Дне» то, что у меня никто другой и не берет, и я ему признателен безмерно, – и все же он мне непонятен… Нынешний Владимир Бондаренко зовет опровергнуть старое некрасовское – «Но гражданином быть обязан». Упреждая претензии таких как я («визжащих завистников»), он противопоставляет: «роман этот не политика – это большая русская литература». Да в том-то и дело, что Прилепин давно уже во всем, где и не стал еще – так и там ведет себя политиком - популистом авантюрного толка. Не лишенным влияния, впрочем… курирующим и арт-, и соцпроекты, а с ними и финпотоки. Да и роман-то – о политике, сама политика и есть. Пару лет назад я гневно недоумевал в своей статье «Так с кем же вы, maestri di cultura?» Как можно совмещать в себе взаимоисключающие данности: быть главным редактором регионального подразделения «Новой газеты» в Нижнем Новгороде (вполне читабельного, но тенденциозного и матеро либерального издания), публиковать у себя фирменных глобалистов о пользе массовой миграции и прочую русофобскую лабуду – и при этом бить себя в грудь, приговаривая, что на дух не выносишь либералов? Как можно оставаться главредом региональной структуры «АПН», детища С.Белковского, ставившего пиар Березовскому и проч., и клянясь при этом публично в преданности русскому миру? Как можно участвовать в разного рода либеральных и по большому счету антирусских проектах – и здесь же, почти не меняя позы, еще и успевать «отрусопятиться» картинно в стане традиционалистов – любимым чадом предстать пред ясны очи АлександрАндреича или детски светло улыбнуться в усы Юрию Павлову на «кожиновских»? И что же тогда литература в лице Прилепина – озорная мистификация, повторение задов западного литпротеста 60-70-х или болотное месиво из негативизма, ушатами разбрызгиваемое вокруг – то тем, то этим, но все же меньше и с политкорректностью в сторону тех, кто кормит? И наконец – с чего начал: как можно браться за роман о Соловецком лагере особого назначения, оставляя «чистую литературу» и вынося за порог политику? На какую башню из слоновой кости взгромоздиться нужно? Смею уверить: при написании этого сочинения, набитого под завязку смачным сатанизмом характеров и положений, людским немыслимым дерьмом и натужно-отвязной метафорой (нередко, впрочем, и удачной), исступленным долбанием по тоталитаризму и плебейскому садомазохизму как будто бы архетипу русской натуры, автор о политике и помышлял. И «Большая книга» здесь вовсе не случайно пробежала. Она ждала эту сладкую косточку – и знала, в каком уголке ее схоронить. Налицо все признаки соцзаказа. Роскошнейший подарок и самим господам авенам, и внешней русофобствующей тусне – уж там-то это точно будет встречено восторгами… Но если и о собственно «большой русской литературе» речь вести – где доказательства, что она именно таковав исполнении Прилепина? И ученических ляпов, и вымученных потягиваний кота за хвост, и тоскливых ковыряний в почве языка неологизмами «а ля Александр Исаевич», с попытками вставить «ять» в простое слово «корова», довольно уже на первых страницах сочинения. Довольно и претенциоза, написанного второпях – в полуночных томлениях писательской души. Вот первые слова – натужное подражание Толстому, кислая привет-гримаса через век, – несколько простеньких фраз по-французски, который нигде больше и не всплывет. Только начал повествователь - и тут же буквально переходит с французского на родную канцелярщинку: «…Его смешок – напоминавший звук, когда железной ложкой шкрябают по сковороде, - все это играло не меньшее, а большее значение, чем сама речь…» Или тут же: «Во дворе росли старые березы и старые липы…» Мотив понятен: добавить выразительности удвоением. Но только автор не подумал о читателе, у которого при чтении это вызовет неизбежную «пробуксовку» - и он поморщится: да зачем нужно-то было? Русский язык на то и редуцирует всякую избыточность – чтобы радовать своих носителей, а не ставить в ступор авторским произволом. И ведь подобного рода ученического, на грани с дилетантским, претенциоза у Евгения Прилепина навалом. Его превозносят за точность образов – и можно согласиться в том, что познавательный писательский инстинкт присутствует, но полно ведь и провалов – и того, что надумано, что притянуто за уши. Все там же – на самых первых страницах романа «Обитель»: «Его небезуспешно выбритая щека брезгливо подрагивала…» Как чертики из табакерки, тут и ненужное журналистское «небезуспешно» выскочило, а с ним и автор себя обнаружил… «Кожа лица у него была всегда покрасневшая, будто обваренная…» Алогизм: если «всегда» - то уже не «по-«, совершенный вид здесь лишний. Возможно, автору хотелось подчеркнуть это восприятие «обваренности» - что, мол, «только что» случилось – но при этом есть и некая перманентность состояния - «всегда». Даже если автору хотелось сообщить что-то свое, как-то выделить и окрасить это простейшее и привычное чередование слов - читатель между тем гадает: да почему же не сказать «красная» - так ведь проще и понятней, и недоумений никаких… Можно согласиться, Владимир Григорьевич, в том, что слова и словосочетания Прилепин любит, как и архаику лексическую, ну да сколько у нас таковых по Руси сочинителей – и не хуже имеются, и верней, и сочнее в слове, почему же он один таков у вас? Многим достает таланта писать и правдиво, и без натурализма, и за душу читателя цеплять – оставляя вне нормативного поля все эти прилепинские «ссыкливая падлота», «хер полоскал» или «не пришей к манде рукав…» Взять вот это – опять же в самом только начале: «…что казалось странным для человека, задействованного на общих работах». Словцо-то ущербное в своей природе и этимологии, «литературка» когда еще этому канцелярскому изобретению 70-х ужасалась… Не это, впрочем, главное. Этот стилевой и лексический претенциоз у автора сублимируется в претенциоз иного рода, в готовность внедрить зубило худвымысла в те глыбы истории, которые давалось право исследовать только свидетелям эпохи. Таким как Шаламов и Солженицын (при всей тенденциозности последнего). В страстное желание стократ их превзойти в описании чудовищностей и патологий падшей человеческой натуры. И в стремление показать, что мы, русские, одни только и повинны во всех наших исторических трагедиях и национальных «заморочках», в исключительном садомазохизме как свойстве русской души. Достигается это Евгением-Захаром очень просто – безостановочным нагнетанием немыслимых ужасов лагерного смертоносного существования. Куда там Солженицыну с его природным негативизмом (поставленным ему в анамнез вдумчивыми критиками – и очень точно ветераном русского слова Владимиром Бушиным и питерским философом Николаем Ильиным) – он у Прилепина в учениках. Владимир Лакшин когда-то писал о «мизантропической наклонности ума» у Солженицына, вот бы почитать ему Прилепина. Понятно, что основа драмы – конфликт, понятно, что и без «негативизма» репрессий не опишешь, а вот у Прилепина катастрофизм суть главный принцип описания природы человека. Словно неофит, впервые постигший истину познания добра в сравнении со злом, иначе - через оное, Захар-Евгений неутомимым дятлом долбит и долбит в старую щепу антисоветизма и русофобии, возгоняя в героях все мыслимые мерзости людские до запредельного состояния. Но за показным сочинительским исступлением есть еще и нечто сладостно-порочное, геростратовски-азартное… В основе поисков Прилепина нередко обнаруживается не столь писательское, сколь пугливо-провокаторское стремление ступить на новую почву, в неизведанное, поковыряться в чужих гниющих ранах - без того чтобы их уврачевать. Чем зыбче и бедовее - тем интересней. Заглянуть героям в самую изнанку человеческую - и смачно живописать ее или нафантазировать словесно, - возможно, в поисках славы «нового Достоевского» (тем паче что славу «нового Горького» он уже у Владимира Бондаренко снискал: «Для меня Захар Прилепин чем-то напоминает нового русского Максима Горького, даром что земляки» - хотя бы и через странноватое «даром что», трактуемое в толковых словарях как указание на несоответствие тому, о чем сообщается в главной части сложносочиненного предложения ). В чем-то Прилепин вполне интересен – хотя и новых смыслов не открывает, а в чем-то движим и побуждаем бесами – что те же «шатуны» мамлеевские, «русские»: А че там будет, если этак вот мазнуть… Как отреагирует народец? Не побесить ли тех, у кого я в кумирах? А и пусть… Чего б еще изобрести такого? И главное в тексте – чтоб все они, и зэки, и эйхманисы, стоящие над ними, понимали, что полный цейтнот – что сделать ничего нельзя, что машина уничтожения и расчеловечивания запущена, и остановит ее нельзя… И так – со страницы на страницу, из абзаца в абзац – все о той же тысячелетней рабе и тяжко устроенном русском мире. С азартным смакованием страданий, крови и садизма. Иногда – в традициях вялой славянской дискуссии, иногда под Солженицына, и все же не достигая уровня последнего. Владимир Бушин, в «Гении плевка» многажды уличивший Исаевича в негодяйстве и поставивший его стилю диагноз («словесное недержание, болтливость свойственны его стилю»), изумился бы, сколь превзошел того Прилепин. Никто не станет исключением – и главный герой Артем (убивший отца в бытовой драке – вполне прозрачный символ), из старорежимно мещанской среды, наделенный природным индивидуализмом. «Эйхманис (первый начальник лагеря – Г.С.) тебя на минуту пригрел, и твоя жалкая человеческая душа сама себе вставила кольцо в губу – и бегает за тенью хозяина…» У читателя возникает желание одернуть автора: я бы и поверил, но тут сильно зашкаливает, тут кто-то сбился в масштабе… А в остальном отдает соцзаказом – или может быть результатом особого рода самоцензуры и тяготения к смакованию патологий как к художественному принципу (если речь не о свойстве натуры).
О патологиях Тут нужна некая ретроспекция. О неправде поступков и характеров в первом романе Прилепина «Патологии» несколько лет назад писал Константин Алексеев – в литинститутской курсовой работе «Патологическая ложь с элементами правды в романе Захара Прилепина». Хорошо знакомый с военной темой и с «горячими точками», Алексеев выявляет неправду поступков в «чеченском романе» Прилепина. Что-то написано верно, есть и авторские удачи – но при этом наврано в самом главном. В поступках и характерах. То кто-то из бойцов беспричинно стреляет по собаке из кузова грузовика, идущего в колонне… «Представьте себе: вы опытный боевой командир, ведете колонну в пункт временной дислокации. И вдруг в кузове одной из ваших машин один за другим звучат три выстрела! Каковы будут ваши действия? Правильно – остановить колонну, разобраться что произошло и наказать виновных. Ибо беспричинная стрельба в кузове набитом людьми – это ЧП. Тем паче, что согласно тексту «Патологий», командир у наших героев не желторотый сопляк…» Однако этого не происходит… Алексеев продолжает: «Вместо того, что бы погрузиться на имеющиеся в отряде «бэтээры» и мигом домчаться до места, командир и бойцы совершают десятикилометровый марш-бросок по предрассветному Грозному. Для тех, кто не представляет себе, чем чреват подобный маневр, описанный в романе, поясню: бегущая колонная людей – лакомая цель для боевиков. Да за то время, пока эти спецназовцы пыхтели, преодолевая расстояние по дороге, наблюдатели боевиков давно бы уже сообщили об этих четырех десятках сумасшедших, и на одном из отрезков пути их стопроцентно бы ждала засада. Достаточно было от силы пять-шесть моджахедов, чтобы уничтожить весь этот отряд». Читаем дальше: «Но дальше начинается и вовсе из ряда вон выходящее. Во-первых куда-то таинственно исчезает бравый и бывалый командир отряда майор Куцый. Во всяком случае, когда бойцы на протяжении трех с половиной страниц безрезультатно прочёсывают окрестности и самовольно выставляют некое подобие заслона на трассе, Семен Семеныч нигде не мелькает даже эпизодически. А тем временем, бойцы замечают слоняющихся по заводу нескольких чеченцев, безоружных и не особо прячущихся. Мне, например, сходу стало ясно, что пришли эти люди не зачем-нибудь, а поживиться чем-нибудь нужным на разрушенном нефтезаводе, к примеру, тем же цветметом. И автор спустя пару абзацев поясняет читателю то же самое. Однако бойцы сначала хладнокровно избивают, а потом и вовсе показательно расстреливают их. Причем, повторяю, без какого либо приказа командира, который, как уже говорилось выше, куда-то загадочно исчез, ну прямо как сквозь землю провалился. Прилепин со смаком описывает, как агонизируют тела расстрелянных и переживания главного героя Егора Ташевского по этому поводу… Не отстает от товарищей и та часть спецназовцев, которые устроили засаду на дороге. Видя появившуюся на горизонте одинокую машину, в которой сидят мужчина и женщина, они изрешечивают автомобиль пулями, а потом сжигают вместе с трупами. Знакомая картинка, не правда ли? Один к одному списана с нашумевшего дела капитана Ульмана. Правда, там офицер расстрелял людей и сжег их тела по приказу командования, а тут доблестные бойцы совершили это по собственному почину. Поскольку, повторюсь с сотый раз, их командир куда-то испарился с самого начала операции… подобные инциденты, не спорю, в Чечне случались, правда, далеко не в таких масштабах, описанных Прилепиным Впрочем, в следующей сцене, по прибытию на базу Семёныч вновь возникает. Вот он, сверкая нажитой в Чернобыле лысиной, задумчиво ходит перед строем. Да, положение у него – злейшему врагу не позавидуешь. Подчиненные только что сотворили невиданное преступление, со множеством трупов. Что в реальности бы сделал командир, (ибо подобные инциденты, не спорю, в Чечне случались, правда, далеко не в таких масштабах описанных Прилепиным), оказавшись на месте Семеныча? Нет, он скорее всего не стал бы посыпать голову пеплом и бежать с повинной в прокуратуру, дабы сдать туда своих провинившихся охламонов. Но разнос бы всему личному составу устроил такой, что никому бы мало не показалось. Конкретным виновникам разбил бы морду, а потом отправил их от греха подальше на Большую Землю, дабы прокурорские и правозащитники, которых в Чечне было всегда как собак не резанных, не нашли концов и не раздули из случившегося вселенский скандал. Но что же делает в книге героический майор Куцый? Он обводит своих бойцов долгим взглядом, а потом… поздравляет их «с боевым крещением»! Да-да, и вдобавок, дает команду достать из НЗ десять бутылок водки, дабы обмыть этот кровавый «почин». Вот это да! Теперь уже для любого читателя герои романа становятся отъявленными убийцами, которых надо ставить к стенке без суда и следствия. Что в романе в конце концов и делают боевики, возведенные стараниями Прилепина в ранг народных мстителей. Вот, к примеру, описывается организация охраны пункта временной дислокации отряда. Все достоверно: старая разбитая школа, мешки с песком в окнах, посты на крыше… Зато по периметру ограждения ни одного часового и даже калитка не охраняется. Заходи кто хочешь и режь этих спецназовцев, что называется тепленькими! Нет, не спорю, в Чечне разгильдяйства хватало, но не до такой же степени! Да, напивался, бывало, народ от тоски и безысходности, но в этом случае действовало одно непреложное правило: определенное количество людей, включая кого-то из командования, оставалось кристально трезвыми. В том числе и те, кому предстояло дежурить в течение ночи в охранении. За все свои командировки в Чечню и прочие горячие точки я повидал всякое, в том числе и разгильдяйства, из-за которого гибли люди, хватало. Но не до такой же степени, как описано в романе: жить-то всем охота! Причем отряд, где служит наш «патологически-сексуальный» Егор Ташевский, существует не автономно… Да и сам описанный им «спецназ» выглядит бандой опившихся и обкурившихся анаши школьников, которые от нечего делать где-то раздобыли оружие и двинули на Кавказ в поисках приключений. И даже их командир, «афганец» Семеныч, больше напоминает не бывалого обстрелянного воина, а состарившегося сверхсрочника, просидевшего всю службу на вещевом или продовольственном складе вдали от войны». Но в мирной жизни героя все куда патологичней – и патологии носят уже половой характер. Избегая цитирования ввиду прямого неприличия, Алексеев заключает: « В общем, прочтя эти строки, даже человеку далёкому от медицины, становится ясно: у главного героя (а возможно, и у самого автора) проблемы с психикой и довольно серьёзные. Я вполне могу предположить, что данные случаи взяты из жизни самого автора и впрямь страдающего какой-нибудь патологией, созвучной названию и содержанию его опуса. Только вот зачем вываливать эту шизофреническую похабщину на страницы романа о войне? Но вот наступает финал. Уцелевшие бойцы – Плохиш, Егор и Хасан, покидают Чечню. Колонна катит обратно в Северный, где долгожданная вертушка на Моздок, а оттуда – военный борт до подмосковного Чкаловского. Казалось бы, можно ставить точку, но… автор вновь производит нечто вроде контрольного выстрела в душу читателя. Выясняется, что все боевые деньги, в том числе и солидное пособие семьям погибших уже давно присвоили себе командир отряда и подполковник Черная Метка. В душе читателя все обрывается… Все продано и предано. Даже своими боевыми товарищами, с которыми все эти сорок пять дней войны ты сражался бок о бок. Однако мне, в отличие от гражданских читателей, в том числе и известного литератора Владимира Бондаренко, в числе других критиков написавшего хвалебную оду роману Прилепина, неясно одно. Каким образом смогли присвоить «боевые» и «похоронные» деньги обычный командир отряда и какой-то там чин из Ханкалы? Создается такое впечатление, что те самые «боевые» привозят прямо в Чечню неконтролируемыми мешками и тот же Семен Семеныч Куцый, ухватив этот самый мешок, решил для себя: «А хрен вам всем! Жаба душит вам и вашим семьям такие деньжищи отдавать! Я их лучше себе захапаю, разве что с куратором поделюсь чуток…» Ну, тут уж хоть убей, не поверю я, что бы Прилепину не было известно о порядке выплаты денег, хоть боевых, хоть и компенсаций семьям погибших, которые возможно поучить только по прибытию на Большую Землю, в пункт постоянной дислокации… ну не мог этого не знать наш Женя-Захар! А значит, выходит, умышленно это все допустил он в сюжете, равно как и предыдущие абзацы, а то и целые страницы голимой неправды…» И вот уже последний вывод Алексеева: «Так зачем понадобилось Прилепину разбавлять реальную окопную правду откровенной ложью? К чему эти застреленные собаки, исчезающие посреди операций командиры, показательные расстрелы мирных жителей, за которые руководство хвалит подчиненных и даже угощает их от пуза водкой из собственных неприкосновенных запасов? И, наконец, с какого перепоя Прилепин разбавляет фронтовые эпизоды извращенческими страданиями главного героя в былой мирной жизни? Разгадка всего этого одновременно проста и чудовищна. Помните, в самом начале данного своего опуса я упомянул о том, что Евгений Прилепин ныне является одним из руководителей национал-большевистской партии, и членом политсовета «Другой России», близким соратником Лимонова, Каспарова, Немцова и Хакамады? В этом-то и загвоздка. Прилепин талантлив. Талантлив, несмотря на встречающуюся в каждом абзаце его произведений грубую и примитивную тавтологию, на элементарную авторскую небрежность(Вспомним как в начале романа, шофер маршрутки в течении одного предложения курит, то папиросу, то сигарету. То ли водитель перемежает курение табака с тем же гашишем, который обычно любят забивать в тот же «Беломор», то ли для Захара-Евгения нет различия в этих понятиях – хоть чинариком, окурком или «бычком» для разнообразия обозвал!) Но это, я уверен обычное наплевательское отношение к языку собственных текстов. Так зачем же Прилепин умышленно встраивает в правдивый текст явную ложь? Все просто. Да для того, чтобы показать, что наши войска и другие силовые структуры, выполняющие задачи в этом регионе – сплошь патологические убийцы, насильники, способные лишь расстреливать и сжигать трупы безоружных людей, за что командование их всячески поощряет, называя их действия ни много, ни мало «боевым крещением». Заработавший свое сомнительное имя написанием заказных статеек, щедро проплаченных и распиаренных спонсорами «Другой России» государственным преступникам Борисом Березовским и Ахмедом Закаевым, омоновец-расстрига Прилепин, решил подзаработать еще и на откровенном передергивании фактов, полностью меняющих картину того, что происходило на Чеченской войне. А уж как талантливо, ёмко описаны действующие персонажи – так здесь Жене-Захару могут аплодировать все вахаббитские пропагандисты, которых не один год готовили в тех же пакистанских и прочих спецслужбах… Роман Захара Прилепина «Патологии» нельзя назвать просто талантливым или удачным произведением. Нет, это еще и самая удачная агитка за все время противостояние сепаратистов и федеральных сил на Кавказе. Прочтя ее даже многим жителям из средней полосы России, захочется сбежать в горы, дабы взяв в руки автомат, броситься на защиту Кавказа от оккупантов, и убивать, убивать, убивать ненавистных человекоподобных «бойцов», чьи зверства и подлость превосходят даже гитлеровцев, а заодно с ними и тех чеченцев, кто сообщничает с этими недочеловеками, официально нареченных «федеральными силами». Да, роман «Патологии» - это нечто. По сравнению с ним бледнеют и блекнут все труды ваххабитских и прочих сепаратистских идеологов. Уверен, что сам главный дудаевско-басаевский пропагандист Мовлади Удугов, наверняка не только окропил бы собственную бороду слезами умиления, и не только бы расцеловал автора «Патологий» в десны, но и презентовал бы Жене-Захару свой лик на холсте, обрамленным в дорогую золоченую раму, с дарственной подписью: «Победителю-ученику от побежденного напрочь учителя»…
Гипертрофия – как соцзаказ Спасибо Константину Алексееву за писательский взгляд и экспертное мнение. Ведь он когда-то сказал главное – да, что-то подобное бывает, но не в таких же масштабах… А в подобных чрезвычайно чувствительных для общества вещах – ошибаться можно, а врать и предаваться фантазиям недопустимо. Если нет особой задачи, конечно… Примерно в той же невероятной пропорции смещены и масштабы «Обители». Оно и подтверждает ориентацию Прилепина на соцзаказ, на некритичное молодежное сознание, на внешнего издателя, которому только такая правда и нужна о России. Отсюда и специфическая самоцензура «молодого, но уже великого русского писателя». Можно было бы и согласиться в том, что война в Чечне была неправедной – развязанной теми, кому позарез было нужно отвлечь обманутых и недовольных на внешние раздражители, канализировать соцпротест в нужное русло. Но можно ли, живописуя неправды, нести миру некую высшую истину о войне? И можно ли, бесконечно возгоняя страсти по Соловкам в ректификационной колонне худвымысла, повествовать миру обобщенную «правду о России»? Между тем и «Патологии», и «Обитель» по сути и обращены к молодому или внешнему читателю, который уж точно не оспорит автора – и тем больше уверится в том, что Россия – это то, что о ней писал Солженицын, только много хуже… Признаки самоцензуры в «Обители» проявляются еще и в образах ее попутных персонажей – например, в образе «дежурного еврея» Моисея Соломоновича. Трогательный и добрейший персонаж – с незлобивым намеком в сторону еврейского материализма: он начинает петь всякий раз – где чувствует еду, в присутствии еды, даже и не видя ее. И предает пению все подряд – поет и русские былины… Образ символический – но и свидетельство авторской оглядки (как бы не выпасть из тренда) и трусости интеллектуальной, над которой и сами евреи давно уже смеются. Например, Алина Ребель в своей прошлогодней статье на jewish.ru «ОБЯЗАТЕЛЬНЫЙ ЕВРЕЙ»: «Феномен дежурного еврея в кино мне лично не очень понятен… Стремление предложить зрителям еврея как обязательный элемент программы вызывает лишь раздражение». Зато нам понятен: речь о самоцензуре и показательной политорректности господ сочинителей, способных бросить мнимый вызов и ОМОНу, и самому Путину, и даже еврейству «для внутреннего потребления», но готовых заискивать перед теми, кто захватил контрольные позиции в мировой литературе - и не только. (А уж после шальной стрельбы вслепую, после экспрессивного «Письма Сталину» - сам бог велел). Ребель писала о кино и сценаристах – но подождите, снимут и кино… Описывая лагерный голод, Прилепин часто подражает Солженицыну – в правдивых, за душу берущих образах, но иногда получается больше в сторону Жванецкого, со смаком лепетавшего о простых земных радостях – в смысле того, как хорошо порезать и того и этого, добавить свежих овощей, перемешать - и трескать все за обе щеки… Не исключаю – задумывалось с антибольшевистского протеста, без большого желания очернить все советское время чохом, а потом стало понятно, что в таком виде оно никому и не нужно будет… И получилась очередная волна нагнетания ужасов и трагизма по становлению эпохи коммунальности – только художественно усиленная, настоящее цунами – с полным смывом читательских мозгов в канализацию традиционных западных клише о России. И все же не верится… случайно или из стремления живописать в проекции к эпохе то, что ее породило, такое получиться не могло. Не должно было. Очень жаль, когда такую волну поднимает тот, в генезисе у кого было, хочется все же верить, сильное желание справедливости, праведного мироустройства. Оно и остается, скорее всего – но в роли побежденного перед стремлением к сытости и благополучию. В сети наткнулся на такой вот отклик: ..И то что Проханов, Лимонов, Охлобыстин и другие, считающие себя патриотами России, одобряют деяния этого ненасытного до людской крови и страданий чудовища, говорит об их моральной и нравственной ущербности... Суждение резковатое, и Охлобыстин вроде не причем, но все же показательное. Пусть офисный планктон взахлеб восторгается «эпичностью» произведения и творческими достижениями автора - хочется думать, в других молодежных стратах не все с готовностью это примут… Там, где кончается один ужас, начинается другой, из второго у Прилепина могильным червем вылезает третье непотребство, а из него - кровавая ублюдочность, в которой по непредсказуемой логике образов возникает росток человечности, но и она не свята – тут же обращается в предательство и очередную мерзость, выказываемые всеми и вся, и так бесконечно по кругу…. Все тонет в болоте из грязи и крови, а на поверхность гигантской отрыжкой выбулькивается - эта земля проклята… И дохлым лягушонком подсознательно всплывает древнее швыдковское – про русский фашизм, что страшнее немецкого… Новое идущее советское – это СЛОН, предвестье ГУЛАГа. Но и досоветское прошлое не свято, а то, что должно было служить опорой святости, представлено пороком (устами Василия Петровича, персонажа из прежней эпохи: «Русский поп беспробудно пил»). Или – опять же в самом начале: «Обитель высилась так тяжко и огромно, будто была построена не слабыми людьми, а разом, всем своим каменным туловом упала с небес и уловила оказавшихся здесь в западню…» И местный монах у Прилепина – мерзкий тип и сводник, устраивающий главному герою Артему близость с неким исчадием в юбке. Казалось бы, и эти ужасы и унижения, немыслимые ни у Шаламова, ни у других свидетелей народной беды, должны когда-нибудь закончиться – но нет, это только начало, даром что ли роман на семьсот страниц… Красноречив запредельный садизм красноармейцев-конвойных и десятников, без устали колошматящих заключенных дрынами. «Работать не будешь – вечером выдавлю глаз – и заставлю съест»ь. Смотрите – вот оно, звериное, подлое нутро русского человека,.. «Били Артема только до обеда – всего часов шесть…» То поэта Афанасьева чекисты живым закапывают в землю. То: «Чекист, тащивший священника, был пьян – не отпуская волос из кулака, он проблевался на камни двора и через эту зловонную лужу потащил своего пленника дальше…» Озверевшие чекисты, расстреляв у женбарака Бурцева, тут же идут подбирать себе на случку женщин. «Внутри раздавались тягостные женские стоны, как будто каждую крыл не мужской человек, а черт с обугленными черными яйцами и бычьим раскаленным удом – склизко выползающим откуда-то из глубин живота, полного червей и бурлыкающего смрада…» Подобной «художественности», кстати, - на добрую треть всего текста. Выразительно? Еще как. Увлекает? Почему же нет – да и как еще опишешь непотребство ублюдочного племени из зэков и чекистов, одержимых бесами большевизма и непреходящего тоталитаризма…
Дети убийц святых мучеников А не добавить ли еще газку? Глядишь – и до «нобелевки» дотянуться можно… И русский критик плечо подставит, и «большие книжники» подсобят… Пусть весь мир узнает правду о «русской мечте» - что и не так сама система подавления была порочна, как люди в ней элементарно гадки… Вот слова одного из главных героев романа: «И бродят по Руси одни дети убийц святых мучеников…» Неповинных нет на Руси – все грехом замазаны. Чудовищным вселенским катарсисом, когда нелюди-красноармейцы затащили несчастных, голодных и раздетых, в загаженный холодный храм - и вытаскивают на расстрел всех молящих о тепле и пище, звучат признания перед Владычкой, принимающим коллективную исповедь. Каются все – а ведь и люди с виду обычные, не злодеи – они в романе несчастные жертвы произвола, над ними измываются другие… И вот - один зарезал жену, другой расстрелял жидка, третий задушил ребенка, четвертый ограбил и убил старуху, пятый сознался в мерзостном непотребстве с котом, засунутым в сапог, мордой к носку, шестой изнасиловал сестру, седьмой согрешил противоестественным блудом с мужчиной – и это раскаяние в ряду других звучит уже почти как нечто вполне нормальное… Так и хочется возопить (по Писанию): И увидел Господь, что велико развращение человеков… Или вслед за Розановым (в «Апокалипсисе»): По содержанию литература русская есть такая мерзость бесстыдства и наглости, как никакая другая… Вот она, Россия… А вы говорите информационная война – что Запад нам житья не дает, все извращает о нас и клевещет… Вот же – есть кому о нас правду сказать… В самом чекистском руководстве - кокаинисты и сифилитики. Или просто негодяя – иногда живущие в сознании собственной порочности. Главным образом русские и редкие прибалты вроде Эйхманиса, других нет. Нет здесь святости – не ищите, а если и есть какое-то приближение к ней – то лишь в готовности к покаянию… Молодые, прочтя подобное, станут тихо ненавидеть и большевизм, и сталинизм, и брежневизм – потому что мазки в этой картине широкие, от края до края… Прилепина вовсю по стилю и в приемах, в любовном живописании бесовщины сравнивают с Босхом. Но Босх – это эзотерик, бичующий человеческие пороки, а какое бичевание может быть тут – где место исключительно трагедии? Впрочем, как придумщик Прилепин Босху не уступит, скорее превзойдет – хлебом не корми, дай поозорничать… Но не превзойдет в силе воздействия художественного образа. Видимо, уже по завершении этого горемычного бодрствования с погружением в кислотный раствор собственного «нарратива», автор решает сбалансировать его несколькими вымученными реверансами вроде этого: «Русская история дает примеры удивительных степеней подлости и низости, - впрочем, не аномальных на фоне остальных народов, хотя у нас есть привычка в своей аномальности убеждать». Но останавливаться в «тривиале» не хочется – он продолжает: «Однако отличие наше в том, что мы наказываем себя собственными руками – других народов в этом деле нам не требуется». Вот так – сами во всем виноваты. И не верьте Александру Зиновьеву, сказавшему, что в развале СССР внутренних причин не было. Я, Прилепин, лучше знаю. Или в столетней давности крушении России царской. Как и во всех иных ее исторических катаклизмах… И вообще – уже из интервью, не из романа «Обитель»: «Я очень мало люблю советскую власть. Просто ее особенно не любит тот тип людей, что мне, как правило, отвратителен. Это меня с ней примиряет». Вот, оказывается, как надо решать вопросы истории. Эпоха-то была дерьмо, но люди, что ее ненавидят, еще хуже. Вот и думай тут – вслед за великим литератором… Одно местечко в рецензии Владимира Бондаренко на прилепинскую «Обитель» проникнуто несомненной иронией: «Захар взял себе имя своего прадеда, потому что во всем хочет быть похожим на него, гордиться им». Но ведь и родного прадеда Прилепин описал как редкого семейного тирана, если не злодея. Женщин бил в семье со страшной силой и довольно изощренно… Щенок цыплят помял – тут же его башкой об стенку и т.п., - в общем нрава диковатого. Но вот что достойно интереса: предок посидел свое на Соловках – не за политику, как будто. Коротенькая прадедова фигурка и дала писателю «связь времен», обеспечившую моральное право на роман про Соловки… Был бы жив академик Лихачев, о Соловках знавший не понаслышке, вскричал бы в испуге: есть тут, возможно, и правды гран – но караул, неправды больше… Вот беда - свидетелей эпохи нет, а осуждать художественный вымысел, нам объяснили, способны исключительно невежды.
О чем говорить Тут вот о чем нужно говорить… Кто-то радуется торжеству «принципа всесоития» в творчестве Захара-Евгения Прилепина – в его стихийной потребности к охвату всего и сразу… И неба содроганья… и гад морских подводный ход… Нам объясняют – он «большой художник», потому-то и не держится примитивных политических представлений, легко дрейфует от патриотов-традиционалистов к либералам-глобалистам – и обратно. Да вот и сам в своих публичных обращениях убеждает, что делает это потому, что видит правду и там и там – и не может предпочесть одну, жертвуя другой… Что писательски объемлет все полюса – а как художнику иначе и что тут такого предосудительного? Что ж – и хорошо бы так. Иной раз в лагере единомышленников наталкиваешься на косность большую, чем иезуитство в стане недоброжелателей. И способностью к анализу, а то и показным гуманизмом, последние, бывает, превосходят первых. Только тут надо понимать, что эти последние нередко просто искусней в игре за две команды сразу – и умело крадут и наш протест, и наши потенциальные трибуны, не давая нам ни правду сказать, ни до конца ее осмыслить в процессе говорения, ни изощриться в полемических приемах. Впрочем, это тема иного разговора… В этой связи можно отослаться еще и к восьмилетней давности наставлениям известного писателя-патриота начинающему писателю Прилепину. В цитаты и детали вдаваться не буду – не сохранил интервью, но в главном ученику заповедовалось: живем в эпоху постмодерна – поэтому принципиально важно не выпадать из тренда, из дискурса в СМИ. По принципу: есть тебя нет в телевизоре, то тебя нет вообще. Главное – быть медийным лицом, да и нечего особо цепляться за политические платформы в век симулякров и перевоплощений. Успех в литературе теперь даруется лишь тем, у кого все горячо и смачно… Цель оправдывает средства, а средства добывания известности и поддержания себя на плаву могут быть разными… Эти напутствия мэтра «горячеточечной прозы» и добавили ускорения прилепинским дихотомиям с полифониями, неуверенным, но обширным, от которых и русские критики в неизбывном восторге пребывают, и нерусские умиляются… Почему б не согласиться? Разве не так должно поступать «большому художнику»? Разве не должен он объемлить все стороны сразу? Готов бы и согласиться – только что-то останавливает… Вот ведь незадача: к примеру, ездит писатель Прилепин в Новороссию, организует благотворительные акции для нее, сострадает ее народу, клеймя ворога… А на другую сторону фронта, на сторону «нацгвардии», не стремится… Хоть и мог бы – повинуясь все тому же «инстинкту писательской беспристрастности и надмирной всеохватности»… Значит, есть все же некие табу (будь то в форме указаний сверху, от собственного понимания вещей, самоцензуры ли), которые нельзя превзойти в себе как некую ненужную «политику» – ради «объективности литературной»… Значит, есть все же «красные линии», за которые писатель не заступает в попытке объять необъятное… Он, может, и хотел бы как смелый художник слова и властитель дум и тех понять, и этих, но включается самоконтроль – стоп, нельзя… Выбор в пользу молодой «физиологической прозы» со стороны людей, сделавших для русского дела немало, конечно же, явление печальное. Впрочем, по-своему он вполне симптоматичен. В какой-то части он происходит в надежде, что вот – еще усилие, еще один случайный шаг – и будет написано что-то похожее на «Санькю», но уже на новом витке спирали – и превзойдет его. В какой-то – из того простого расчета, что патриотической оппозиции нужны писатели смелые и витальные – и в жизни, и в творчестве. Энергичные, динамичные, прошедшие суровую школу – не рохли и дистрофики, сочиняющие из элементарной пугливости. А от того, что и о чем они пишут, все равно ведь ничего не зависит. Вон ведь какой мощный идеологический аппарат был у прежней эпохи – и сколько писателей было, а где она теперь? Ошибка в последнем тезисе очевидна, впрочем: нынешние времена куда злее на идейность и мифологию. Вся мощь транснацизма за ними. И уступать уже никому не собираются… Но за этим выбором есть и другое…
Так все же пип или не пип? В феномене прилепинского творчества еще и вот что настораживает: в «сети» полно сообщений о родственных связях Евгения Прилепина и Владислава Суркова. «Википедия» сообщает: «В СМИ неоднократно упоминалось про родство Прилепина с ныне заместителем председателя правительства Владиславом Сурковым. Кроме того, сообщалось, что Сурков и Прилепин выросли в одном и том же городе. Сам же писатель уточнял, что «они с Сурковым не кровные родственники, и давно уже вообще не родня». Сестра Прилепина в прошлом была замужем за двоюродным братом Суркова. В принципе это совершенно неважно – потому что и без того слишком очевидно, что, что Прилепин – это проект. И даже лучше было бы, если бы не был родственником, а то как-то уж больно анекдотично выходит… Кто-то пытается это опровергнуть – но есть некие косвенные признаки, обстоятельства родства подтверждающие. Во-первых, об этом пишет сама «википедия», а там в статье про него все подобрано методически четко и постатейно – и биография, и книги, и фильмография, и дискография, и экранизация, и театральные постановки, и статьи, и премии, и интервью, и ссылки, и т.д. В общем задача «отобразить» ставилась. С перечнем большого ряда СМИ, в которых Прилепин работал и с которыми сотрудничал. Но и скрыть задача также ставилась - никакого упоминания о том, что Прилепин (за псевдонимом Евгений Лавлинский) долго трудился главредом подразделения «Новой газеты» в Нижнем, как и про АПН Белковского нет упоминания. А есть про местную газету «Дело», которую он тут же в тексте называет «желтой» и «черносотенной». Есть про другое что-то. Впрочем, с политической ориентацией и так все ясно: никакого истинного патриота ведущим на телеканал «Дождь» не возьмут – и на ЦТ регулярно выставлять не будут. Не будь Прилепин родственником кремлевского искусника, у которого в послужном и «Менатеп», и «Альфа-банк», странно было бы представить, что банкиру Петру Авену зачем-то понадобилось бы рецензировать роман «Санькя» и вступать с ним в громогласную публичную дискуссию. Да и вообще – кому-то ведь нужно было сооружать трамплин для вполне рядового, хотя и амбивалентного молодого писателя. Родство с Сурковым, главным кукловодом политпроцесса, и объясняет все в Прилепине, все ставит на места. И среди прочего – с учетом того, что в последние годы власть с упоением (и думая не только о своей ближайшей корысти - но и «сплочении» общества, в расчете на достижение соцмира) вела активный поиск… не скажу «оборотней» (какой Прилепин оборотень… обаяндель этакий, теленок ласковый, до парного молока охочий), но… Тактичней сказать - «посредников», литброкеров, способных без большого социального напряга контактировать и с теми, и с этими. Нажитое-то как защищать идейно? Его ведь либеральными головастиками не отпиаришь – хоть их пруд разведи. Власть буквально на пустом месте создавала симулякры, рекрутировала двойных агентов. К таковым вполне можно отнести и нашего маэстро. Либеральный проект, как и проект «либеральная литература», большой надежды новым хозяевам страны не давали, это очень скоро стало понятно. И тогда власть рекрутировала искусников вроде Суркова-Дудаева, истинных диалектиков пиара. Чтобы сопрягать несопрягаемое и сочетать несочетаемое. Это был один из вполне просчитанных маневров соцпиара, еще один шанс связать кремлевских маркет-мейкеров и с русской темой, и с метафористами-трибунами от народного протеста, теперь уже на личностном уровне. Да и они уже не против – с этой нашей гидрой вечно воевать, не рассчитывая на благодарность доверчивого люда… Машешь, машешь ей по головам, а их еще больше отрастает… Лучше уж договориться к обоюдной выгоде… Да и дети уже подросли – по стопам идут, их-то что на бессмысленный протест обрекать… А то, что, по словам Прилепина, «они с Сурковым не кровные родственники, и давно уже вообще не родня», ровным счетом ничего не значит. Были ведь когда-то – и сошлись, свела судьбинушка. Импульс-то получен был – а дальше завертелось. Оба жизнелюбы и со склонностью к авантюрам. И что тут невероятного в том, что рядом жили еще в Скопине, что родственниками стали? Мир тесен. Я вот тоже на одном курсе с первой женой Немцова учился в Нижнем. И с Алексеем Балабановым, режиссером культовым, был дружен до поры. И еще с одной бывшей студенткой из нашего института знаком был, которая, говорят, сейчас исполнительным директором музея кукол, что Владислав Сурков создал для своей первой жены – больших денег не пожалел … А ведь чем ближе к Москве – тем он теснее, этот мир. Чему же удивляться, что эти двое могли быть в родственных отношениях… Сестра, возможно, и развелась, а тут уже не разведешься – тут уж «брак» иного рода… Сестра сестрой – а приятельские отношения остались, еще и окрепли в промоутинге, проект ведь надо развивать… А если и вообще никакой Прилепин Суркову не родственник – что это в принципе меняет? Ровным счетом ничего. Находятся же тысячи друг другу не родственников, а обыкновенных московских болтунов, а там уже и не московских, всяких радио-говорунов, «телетокеров», аналитиков, экспертов, пиарщиков и т.п., готовых увлеченно дурить мозги кому угодно нескончаемыми буффонадами, играми в «веришь – не веришь». Когда-то Искуситель донимал Фауста уговорами, а теперь и не знает - куда бежать от наплыва клиентуры. О, этим господам нужна амбиваленция большого стиля - рисковая и счастливая, рисующая жизнь как ярмарочный балаган, способная загнать культурный код народа за Можай, а на его место водрузить большую куклу-мистификацию… Сам я славы «личного Зоила писателя Прилепина» не ищу - хоть и получается, что пишу уже не первую критическую статью о нем. И хорошо сознаю, что поза моралиста неблагодарна и малопродуктивна. Не буду уподобляться реакционерам, что, стуча по столу обувью, готовы осудить всякое новое явление в творчестве как идеологически враждебное и содержащее злобную клевету на радужную действительность. Если хотите – принимайте это за попытку одернуть бывшего земляка (в Нижнем когда-то шесть лет прожито). И ей-богу, должен же кто-то указать на то, что перестарался парень в своем стремлении угодить господам грантодателям – пусть и небесталанно. (Местами и поступки у героев мотивированы, и образы вполне спиралевидно развиваются, и передержек нет). И что стоит за этим замечательным рвением… А то ведь все это переведут и предъявят миру как некую «вечную правду о России» – хотя бы и художественную.
P/S Да, совсем забыл: аббревиатуру ПИП придумал, кажется, Юрий Поляков, а (для тех, кто не знает) расшифровывается она как «персонифицированный издательский проект»… Так что на вопрос – пип он или не пип, ответ один: конечно же, пип. Пип, впрочем, может быть и не лишенным сочинительского дара – и все же оставаться пипом при этом. Да и сам вопрос не вполне корректен. Корректный вопрос надо ставить так: пип или симулякр? И отвечать на него просто: и то, и другое, и третье - и писатель, и натурой широк – сузить бы, – и все это в одном флаконе. |
|
