Где? укажите нам, отечества отцы,
Которых мы должны принять за образцы?
Не эти ли, грабительством богаты?
Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве,
Великолепные соорудя палаты,
Где разливаются в пирах и мотовстве ¹ .
А.С. Грибоедов. Горе от ума

Часть 1

Александр Иванович Одоевский (1802–1839) – русский поэт-романтик, восторженный мечтатель-идеалист, грезивший, по его словам, «о будущем усовершенствовании рода человеческого», горячо жаждавший посвятить благу отечества

...прелесть всю воспоминаний,
Святыню чувства, мир мечтаний,
Порывы всех душевных сил ² .

Будучи 23-х лет отроду, этот молодой гвардейский офицер вместе с другими членами тайного «Северного общества» вывел восставшие войска на Сенатскую площадь в Петербурге 14 декабря 1825 года. Одоевский командовал заградительной стрелковой цепью, «унимал солдат, стрелявших без спросу», подальше от цепи «удалял чернь» – собравшиеся вокруг площади массы народа, толпы петербургских жителей.

Целями восстания были отмена в России крепостного права, перемены в государственном устройстве: упразднение абсолютной самодержавной власти и её замена либо конституционной монархией, либо республикой – решение должен был бы принять созываемый Всенародный собор.

Кондратий Фёдорович Рылеев (1795–1826) – поэт-гражданин, один из пяти казнённых руководителей декабрьского восстания – объяснял: «куда стремятся мои помышления! Умоляю вас, поймите Рылеева! Отечество ожидает от нас усилий для блага страны!! Души с благороднейшими чувствами постоянно должны стремиться ко всему новому, лучшему, а не пресмыкаться во тьме. Вы видите, сколько у нас зла на каждом шагу; так будем же стараться уничтожать и переменить на лучшее!» ³

В то же время декабристы осознавали жертвенный путь своего служения. Рылеев писал:

Известно мне: погибель ждёт
Того, кто первый восстаёт
На утеснителей народа, –
Судьба меня уж обрекла.
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода? ⁴

Впоследствии в своих мемуарах друг Одоевского декабрист Николай Иванович Лорер (1794–1873) размышлял:  «Не ребячество, а любовь к отечеству и стремление на развалинах деспотизма, самого самодурного, самого пагубного для общества, построить благо России! Но время ещё не настало, Русь наша была ещё слишком далека от сознания необходимости реформы вверху и в основании. Молодое увлечение увлекло Одоевского, подобно многим другим молодым людям» ⁵ .

После разгрома восстания Александр Одоевский отчётливо осознал, что «30 или 40 человек, по большей части ребят, и пять или шесть мечтателей не могут произвести перемены». Такие показания он дал на следствии по делу декабристов.

Мечта его была хотя и неосуществимой, но пламенной, искренней и чистой. Голубоглазый кудрявый Саша, рождённый для «надежд, поэзии и счастья» ⁶ , с самой ранней юности пробуждал в людях чувства добрые,  вызывал своими человеческими качествами уважение и притяжение современников. Родные, друзья, знакомые – все в один голос с восхищением отзывались о нём. «Его пылающая душа кажется огненным лучом, отделившимся от солнца, так она ярка», – написал один из друзей под миниатюрным портретом Одоевского.

Светлая, обаятельная, незаурядная личность Александра, жар его души проявились, в том числе, в его переписке с двоюродным братом Владимиром Фёдоровичем Одоевским (1804–1869), впоследствии ставшим известным русским писателем-романтиком. Юный Александр писал брату: «Ничто более не возмущает меня, как холодность, особенно в молодом человеке». В письме от 10 октября 1824 года Александр пишет Владимиру о своей напряжённой внутренней жизни, подвластной великому идеалу: «У меня есть что-то, пусть – идеал, но без меры и без счёту. Шагаю себе, может быть, лечу, но сам не знаю как, и вместе с тем в некоторые мгновенья наслаждаюсь истинно возвышенной жизнью, всегда независимою, и которая кипит во мне, как полная чаша».

Не случайно Владимир Одоевский в «Дневнике студента» (1821) вспоминал: «Александр был эпохою в моей жизни. Ему я обязан лучшими минутами оной. В его сообществе я находил то, чего везде искал и нигде не находил».

Прекрасно образованный, умный, благородный, романтически восторженный Александр Одоевский был любимцем лучших людей своего времени. Высоко ценил его Александр Сергеевич Грибоедов (1795–1829) – создатель бессмертной комедии в стихах «Горе от ума» (1824), посол России в Персии, где он и встретил свою трагическую гибель, защищая русское посольство. В 1825 году он писал об Александре Одоевском, с которым был в родстве, своему другу С.Н. Бегичеву: «Помнишь ли ты меня, каков я был до отъезда в Персию, таков он совершенно. Плюс множество прекрасных качеств, которых я никогда не имел».

Грибоедов и Одоевский состояли в родстве не только по крови, но и по духу. Возможно, в образе главного героя «Горя от ума» Александра Чацкого – горячего борца с крепостничеством, косностью, несправедливостью – нашли воплощение некоторые черты Александра Одоевского. Сам он ощущал то самое «горе от ума» – разлад между разумом и чувствами:  «ум может ли быть в вечном согласии с сердцем?» «Ум с сердцем не в ладу», – говорил о себе Чацкий.
Герой смело, открыто, пламенно выступил против наделённых властью «авторитетов», сильных мира сего, крепостников, грабителей и угнетателей народа – «негодяев знатных»; обличил «подлейшие черты» их существования:

Где? укажите нам, отечества отцы,
Которых мы должны принять за образцы?
Не эти ли, грабительством богаты?
Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве,
Великолепные соорудя палаты,
Где разливаются в пирах и мотовстве ⁷ .

Примечательно, что Одоевский организовал коллективное переписывание с подлинной рукописи и распространение в списках комедии Грибоедова, запрещённой в России царской цензурой. Это было важной частью радикально-просветительской деятельности тайных декабристских обществ.

Грибоедов создал стихотворение-посвящение «А. О <доевскому>.» (1826?), когда его
родственник и друг томился в неволе, приговорённый по обвинению «в умысле бунта» и участии «в мятеже с пистолетом в руках» к 15 годам сибирской каторги, срок которой при утверждении приговора был сокращён до 12 лет:

Я дружбу пел… Когда струнам касался,
Твой гений над главой моей парил,
В стихах моих, в душе тебя любил
И призывал, и о тебе терзался!…

В свою очередь поэт-узник тяжело переживал гибель родного человека – замечательного сына России – в «Элегии на смерть А.С. Грибоедова» (1829):

Но под иными небесами
Он и погиб, и погребен;
А я – в темнице! Из-за стен
Напрасно рвуся я мечтами:
Они меня не унесут,
И капли слёз с горячей вежды
К нему на дёрн не упадут.

Обширная, исторически, литературно и социально значимая тема «А.С. Грибоедов и А.И. Одоевский» заслуживает отдельной глубокой разработки.

Декабрист и мемуарист Николай Васильевич Басаргин (1799–1861) также оставил свои воспоминания: «Против нас сидел князь Одоевский, очень молодой и пылкий юноша-поэт. Он, будучи весёлого, простосердечного характера, оживлял нашу беседу и нередко мы проговаривали по целым ночам».

Из поэтического наследия сохранилось в основном лишь то, что было создано уже после заключения в крепость, в тюрьме, на каторге и в ссылке. До событий на Сенатской площади Одоевский принципиально не публиковал и не издавал своих произведений. Будучи чрезвычайно строгим и взыскательным к себе, многое из написанного он сам уничтожал. После 14 декабря 1825 года все документы и бумаги поэта-декабриста были сожжены его отцом.
Художественная образность немногих сохранившихся произведений отличается свежестью, искренним поэтическим переживанием красоты Божьего устроения мира. Например, в стихотворении «Луна» (1824) ночное светило представляется поэту золотым челноком, управляемым в волнах облаков ангелом небесным:

Встал ветер с запада; седыми облаками
Покрыл небес потухший океан.
Сквозь тонкий видишь ли туман,
Как, увлекаемый волнами,
Челнок летает золотой?
Вот он исчез… блеснул… вот скрылся за волной,
Вот снова он и выплыл, и сияет,
И ангел светлых звёзд кормилом управляет .

Одоевский также старался избежать, как он говорил, «журнального славостяжания».

Славолюбие, пустое участие в жизни высшего дворянского круга и успехи в нём были глубоко чужды возвышенной душе поэта. Так, в стихотворении «Бал» (1825) лирический герой явно в оппозиции к светскому обществу. На бале он уединяется, отворачивается к окну, на время глубоко уходит в себя. И вдруг возникает фантасмагорическое зрелище. Летящие в вихре бала пары, сверкающие роскошными нарядами и «свежей красотой», внезапно превращаются в безобразное, безликое сонмище мертвецов, крутящихся в жуткой пляске смерти:

Глаза мои в толпе терялись,
Я никого не видел в ней:
Все были сходны, все смешались.
Плясало сборище костей .

Те же мотивы разрабатывал В.Ф. Одоевский в рассказе «Бал» (1833): «Свечи нагорели и меркнут в удушливом паре. Если сквозь колеблющийся туман всмотреться в толпу, то иногда кажется, что пляшут не люди... в быстром движении с них слетает одежда, волосы, тело... и пляшут скелеты, постукивая друг о друга костями...» ⁸ Поистине это адское, бесовское коловращение: «а над ними под ту же музыку тянется вереница других скелетов, изломанных, обезображенных... но в зале ничего этого не замечают… всё пляшет и беснуется, как ни в чём не бывало» ⁹ .

В знаменитом стихотворении Михаила Юрьевича Лермонтова (1814–1841) «1-е января» («Как часто пёстрою толпою окружён…») <1840> также нарисована картина бала в Дворянском собрании. Бездушный и бесчувственный «высший свет» состоит из живых мертвецов, коварных, лживых, лицемерных, прячущих свою  отвратительную суть за масками приличий:

Как часто, пёстрою толпою окружён,
Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,
‎При шуме музыки и пляски,
При диком шёпоте затверженных речей,
Мелькают образы бездушные людей,
‎Приличьем стянутые маски,
Когда касаются холодных рук моих
С небрежной смелостью красавиц городских
Давно бестрепетные руки .

Гротескный образ живых мертвецов впоследствии создал Иван Сергеевич Тургенев (1818–1883) в жанре стихотворения в прозе «Черепа» (1878). В роскошном, пышно освещённом зале «множество кавалеров и дам» берутся рассуждать о бессмертии.  Но за всем этим внешним блеском автор видит жуткое уродство смерти: «мгновенно выступила наружу мертвенная белизна черепов, зарябили синеватым оловом обнажённые десны и скулы. С ужасом глядел я, как двигались и шевелились эти десны и скулы, как поворачивались, лоснясь при свете ламп и свечей, эти шишковатые, костяные шары» ¹⁰ . Вся это внутренняя мертвечина власть имущих подавляет живые силы страны, препятствует их развитию.
Находясь в Петропавловской крепости, Одоевский продолжал творить. Основной темой его поэзии, вполне понятно, стала тема тюремного узничества, неволи и страстная тоска по свободе, традиционно воплощённая в образе вольной небесной птицы. Таково стихотворение «Утро» <1826>:

Рассвело, щебечут птицы
Под окном моей темницы;
Как на воле любо им!
Пред тюрьмой поют, порхают,
Ясный воздух рассекают
Резвым крылышком своим.
Птицы! Как вам петь не стыдно,
Вы смеётесь надо мной.
Ах! теперь мне всё завидно,
Даже то завидно мне,
Что и снег на сей стене,
Застилая камень мшистый,
Не совсем его покрыл.
Кто ж меня всего зарыл?
Выйду ли на воздух чистый –
Я, как дышат им, забыл.

Тема узничества в широком значении, когда каждый честный человек в России ощущал себя в оковах и жил мечтой о свободе, нашла воплощение в поэтических шедеврах с одинаковым названием «Узник»: у Пушкина («Сижу за решёткой в темнице сырой…») и у Лермонтова («Отворите мне темницу, Дайте мне сиянье дня…»). К циклу «тюремных стихотворений» можно отнести также лермонтовские стихи с их характерными мотивами «Пленный рыцарь»:

Молча сижу под окошком темницы;
Синее небо отсюда мне видно:
В небе играют всё вольные птицы;
Глядя на них, мне и больно и стыдно –

и «Соседка»:

Не дождаться мне, видно, свободы,
А тюремные дни, будто годы;
И окно высоко над землёй!
И у двери стоит часовой!

 Поначалу одиночное тюремное заключение, следствие, ожидание приговора убивали жизненные силы Одоевского,  приводили молодого человека в отчаяние. И всё же поэт нашёл в себе мужество, обрёл силу духа, помогающую с достоинством выдерживать посланные ему неслыханно тяжкие испытания:

Что мы, о Боже? – В дом небесный,
Где Сын Твой ждёт земных гостей,
Ты нас ведёшь дорогой тесной,
Путём томительных скорбей,
Сквозь огнь несбыточных желаний!
Мы все приемлем час страданий
Как испытание Твоё .

Словно предвидя свою трагическую судьбу, Александр Одоевский, будучи ещё 18-летним юношей, задолго до восстания декабристов писал своему младшему двоюродному брату Владимиру Одоевскому 2 октября 1821 года:  «Я люблю побеждать себя, люблю покоряться, ибо знаю, что испытания ожидают меня в жизни сей, испытания, которые, верно, будут требовать ещё большего напряжения моего духа, нежели всё, что ни случилось со мной до сих пор».
Узник-Одоевский горячо молился, возлагая все свои упования на беспредельное милосердие Божие, и, заточённый в камере, прославил Всевышнего в пасхальную ночь Светлого Христова Воскресения. «18 апреля 1826 года. Петропавловская крепость» – так поэт указал время и место создания своего стихотворения «Воскресение»:

Пробила полночь… Грянул гром,
И грохот радостный раздался;
От звона воздух колебался,
От пушек, в сумраке ночном,
По небу зарева бежали
И, разлетаяся во тьме,
Меня, забытого в тюрьме,
Багровым светом освещали.

Заточение не препятствует воспарять окрылённым духом к воскресшему Христу. «Забытый в тюрьме» поэт становится свободным сопричастником всеобщей, вселенской пасхальной литургии:

Я, на коленях стоя, пел;
С любовью к небесам свободный взор летел…
И серафимов тьмы внезапно запылали
В надзвёздной вышине;
Их песни слышалися мне.
С их гласом все миры гармонию сливали .

Внутреннему взору поэта предстаёт лучезарный образ Христа – источник любви, света, радости, спасения:

Средь горних сил Спаситель наш стоял,
И день, блестящий день сиял
Над сумраками ночи;
Стоял Он, радостный, средь волн Небесных Сил
И полные любви Божественные очи
На мир спасённый низводил .

Светлое Христово Воскресение даёт надежду на духовное обновление и возрождение – от тьмы к свету, от погибели к спасению, от смерти к жизни:

И славу Вышнего, и на земле спасенье
Я тихим гласом воспевал,
И мой, мой также глас к Воскресшему взлетал:
Из гроба пел я Воскресенье.

Часть 2

Друзья-декабристы, заключённые во время следствия в Петропавловскую крепость, затем на каторге – в Читинском остроге и Петровском заводе – продолжали отмечать высокие достоинства Александра Одоевского, нисколько не утратившего своих превосходных душевных качеств: «Одоевский – ангельской доброты. Пиит и учён <…> он всегда в нужде, ибо со всеми делится до последнего». Но внутренне поэт исполнен неизбывной «сердечной грусти», все романтические мечты и надежды когда-то пылкого юноши обращаются в тлен:

Не изменилось заточенье;
Но от надежд, как от огня,
Остались только дым и тленье;
Они мне огнь: уже давно
Всё жгут, к чему ни прикоснутся;
Что год, что день, то связи рвутся,
И мне, мне даже не дано
В темнице призраки лелеять,
Забыться миг весёлым сном
И грусть сердечную развеять
Мечтанья радужным крылом .

В то же время Одоевский находил в себе внутренние силы, чтобы утешать и ободрять собратьев-узников, «в дни чёрные» вселять строками своей поэзии – «святой», «страдательной и сладкой» – надежду на Божью милость и высшую справедливость:

Недвижимы, как мёртвые в гробах,
Невольно мы в болезненных сердцах
Хороним чувств привычные порывы;
Но их объял ещё не вечный сон,
Ещё струна издаст бывалый звон,
Она дрожит – ещё мы живы!
<…>
Все чувства вдруг в созвучие слились…
Нет, струны в них ещё не порвались!
Ещё, друзья, мы сердцем юны!

Подвигу любви, верности, самопожертвования, который явили жёны декабристов, добровольно последовавшие за мужьями в сибирскую ссылку, Одоевский также посвятил проникновенные  строки своей лирики. В стихотворном послании «Кн. М.Н. Волконской» (1829) – молодой княгине Марии Николаевне Волконской (урождённой Раевской) (1805–1863), супруге декабриста Сергея Григорьевича Волконского (1788–1865) – поэт сравнивает самоотверженных женщин с ангелами небесными:

И узникам, с улыбкой утешенья,
Любовь и мир душевный принесли.
<…>
В затворниках печали все уснули,
И лишь они страшились одного,
Чтоб ангелы на небо не вспорхнули,
Не сбросили покрова своего.

Декабрист Н.И. Лорер вспоминал: «Александр Одоевский, главный наш поэт, прочёл стихи <…> Он читал отлично и растрогал нас до слёз» ¹¹ .

Поэтическое творчество Одоевского –это «и мученье, и сладость» (154). В стихотворении «Как я давно поэзию оставил…» поэт размышляет о благотворной, спасительной роли поэзии, создаваемой во славу Божию, в самые тяжёлые периоды жизни:

Я черпал в ней
Все радости, усладу скорбных дней,
Когда в снегах пустынных мир я славил,
Его красу и стройность вечных дел,
Господних дел, грядущих к высшей цели
На небе, где мне звёзды не яснели,
И на земле, где в узах я коснел,
Я тихо пел пути живого Бога
И всей душой Его благодарил,
Как ни темна была моя дорога,
Как ни терял я свежесть юных сил…

Животворящая поэзия, воспевающая «красу и стройность» Божьего мира, – это «друг, со мной в печалях неразлучный», «Ангел-утешитель»:

В поэзии, в глаголах провиденья,
Всепреданный, искал я утешенья –
Живой воды источник я нашёл!
Поэзия! – не Божий ли глагол,
И пеньем птиц, и бурями воспетый,
То в радугу, то в молнию одетый,
И в цвет полей, и в звёздный хоровод,
В порывы туч, и в глубь бездонных вод,
Единый ввек и вечно разнозвучный!

Одоевский создал образ поэта – свободного, неподкупного, искреннего и бесхитростного «певца народного»:

Нет, с хитростью певец, как соловей,
Не сочетал Божественного дара.
Лилася песнь, как вольная струя,
По первому порыву, без искусства,
От полноты восторженного чувства.

В поэме о событиях древнерусской истории «Василько» (1830) такой народный певец на княжеском пиру отважно обличает сильных мира сего и их безбожные злодеяния против народа:

Видел я мира сильных князей,
Видел царей пированья;
Но на пиру, но в сонме гостей
Братий Христовых не видел.
Слёзы убогих искрами бьют
В чашах шипучего мёда.
Гости смеются, весело пьют
Слёзы родного народа.

В трагической судьбе главного героя поэмы виделся Одоевскому отзвук его собственной судьбы, участи его соратников, и в то же время поэт выражал веру в конечное торжество истины:
Господь суда от мира не приемлет!
<…>
Пред Спасом не виновен Василько,
И пред людьми страдалец не виновен:
Пройдут князья, пройдёт и суд князей,
Но истина на небе и в потомстве,
Как солнце, просияет (122–123).
Одоевский вспоминает казнённых декабристов –
Несчастных жертв, проливших луч святой
В спасенье русскому народу.
Мы братья их!.. Святые имена
Ещё горят в душе: она полна
Их образов, и мыслей, и страданий.
В их имени таится чудный звук:
В нас будит он всю грусть минувших мук,
Всю цепь возвышенных мечтаний.

Поэт от лица всех своих сподвижников утверждает верность памяти погибших друзей, хранит их идеалы:

Нет! В нас ещё не гаснут их мечты.
У нас в сердца их врезаны черты,
Как имена в надгробный камень.
Лишь вспыхнет огнь во глубине сердец,
Пять жертв встают пред нами. 

Суд повелителей земных – ничто в сравнении с правым Божьим судом, пред которым предстанут все одинаково:  
              
Когда пред суд Властителя царей
И палачи, и жертвы станут рядом…
Да судит Бог!..

Согласно единодушному признанию ссыльных каторжан-декабристов, поэзия Одоевского явилась художественным выражением их общих чувств и мыслей. «Звучные и прекрасные стихи Одоевского, относящиеся к нашему положению, согласные с нашими мнениями, с нашей любовью к отечеству, нередко пелись хором и под звуки музыки собственного сочинения какого-либо из наших товарищей», – вспоминал Н.В. Басаргин.

Именно Одоевский выразил солидарное мнение в поэтическом ответе на историческое послание А.С. Пушкина (1799–1837) «Во глубине сибирских руд…» (1827) декабристам. Многих из них Пушкин знал лично, со многими был дружен, состоял в переписке с Рылеевым. Последнее стихотворение Рылеева, написанное в Петропавловской крепости:

Тюрьма мне в честь, не в укоризну,
За дело правое я в ней, 
И мне ль стыдиться сих цепей,
Когда ношу их за отчизну ¹² .

Пушкин очень тяжело переживал трагедию разгрома декабристов.  Во время восстания он отбывал очередную ссылку за создание вольнолюбивой лирики – находился фактически под домашним арестом в селе Михайловское Псковской губернии.

Размышляя о судьбе Ленского в одной из редакций романа в стихах «Евгений Онегин» (1823–1831), Пушкин предполагает, что его герой мог быть

Иль в ссылке <…>,        
Иль быть повешен, как Рылеев ¹³ .

В своём послании в  Сибирь, исполненном гражданского мужества, первый поэт России преклоняется перед подвигом отважных людей; стремится духовно поддержать героев-страдальцев, сосланных на каторжные работы в сибирские рудники, упрятанных царским правительством в «мрачные подземелья», «каторжные норы», закованных в кандалы – «оковы тяжкие». «Любовь и дружество» Пушкина проникают сквозь «мрачные затворы» темниц. Поэт полностью разделяет высокие идеалы свободы и счастья России, исповедуемые декабристами:  

Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадёт ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
<…>
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут ¹⁴ .

Стихотворение «Струн вещих пламенные звуки…», с его знаменитой строкой «Из искры возгорится пламя», – самое известное произведение Александра Одоевского, свидетельствующее не только о его таланте, но и об огромном мужестве, духовной силе, человеческом достоинстве, вере в грядущую свободу народа и родины:

Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли,
К мечам рванулись наши руки,
И – лишь оковы обрели.
Но будь покоен, бард! – цепями,
Своей судьбой гордимся мы,
И за затворами тюрьмы
В душе смеёмся над царями.
Наш скорбный труд не пропадёт,
Из искры возгорится пламя,
И просвещённый наш народ
Сберётся под святое знамя.
Мечи скуём мы из цепей
И пламя вновь зажжём свободы!
Она нагрянет на царей,
И радостно вздохнут народы!

Этот поэтический диалог – послание Пушкина и ответ Одоевского, два истинных шедевра русской патриотической и гражданской лирики распространялись в списках, рукописных копиях по всей России.

В 1833 году Одоевский был переведён с каторги на поселение в Иркутскую, а затем в Тобольскую губернию. И, наконец, в 1837 году по распоряжению Николая I поэта направляют на Кавказ в действующую армию рядовым. Воодушевлённый долгим путешествием с севера на юг – через пол-России, по дороге он создал стихи, наполненные любовью к раздольям родины, святой своей Руси:

Как сладок первый день среди полей отчизны,
На берегах излучистой Усьмы!
Опять блеснул нам луч давно минувшей жизни
И вывел нас из долгой скорбной тьмы…
<…>
И может ли что быть милее и привольней
Обзора мирного приятных этих мест,
Где издали блестит на белой колокольне,
Манит, как жизни цель, отрадный Спасов крест?

В то же время по мере приближения к месту назначения усиливались тревожные мысли и предчувствия, которые нашли отражение в стихотворении  «Куда несётесь вы, крылатые станицы?..»:

Пора отдать себя и смерти и забвенью!
Но тем ли, после бурь, нам будет смерть красна,
Что нас не Севера угрюмая сосна,
А южный кипарис своей покроет тенью?

Декабрист Н.И. Лорер в своих «Записках» (1867) вспоминал: «Вечером нас потребовали в штаб для объявления, кто из нас в какой полк назначен. Государь повелел разместить нас непременно по разным местам. Одоевскому, как бывшему кавалеристу, досталось в Тифлисе в Нижегородский драгунский полк, мне – в Тенгинский полк, квартирующий в Черномории. В эту же ночь должны мы были отправиться по полкам. Нам дали прогоны каждому на руки. В первый ещё раз, с выезда из Сибири, мы отправились без провожатых и только оттого, что уже рядовые, принадлежим государю и вошли в состав армии. Была туманная, чёрная ночь, когда несколько троек разъехались в разные стороны. Что ожидает нас в будущем? Черкесская ли пуля сразит, злая ли кавказская лихорадка уложит в мать сырую землю?» ¹⁵

Автор этих мемуаров прожил долгую жизнь, а вот Одоевского сразила «злая кавказская лихорадка». Он умер 15 августа 1839 года от малярии в форте Черноморской береговой линии (ныне Лазаревское).

А он не дождался минуты сладкой:
Под бедною походною палаткой
Болезнь его сразила, и с собой
В могилу он унёс летучий рой
Ещё незрелых, тёмных вдохновений,
Обманутых надежд и горьких сожалений!

Так писал о кончине поэта-декабриста Лермонтов – такой же свободолюбивый поэт-изгнанник, так же преднамеренно отправленный государем-императором на Кавказ на верную гибель под горские сабли и пули. Служа в одном драгунском полку, Одоевский и Лермонтов успели познакомиться и подружиться.

Лермонтов откликнулся на смерть своего друга большим лирическим стихотворением – почти поэмой – «Памяти А.И. О-го» (1839):

Я знал его: мы странствовали с ним
В горах востока, и тоску изгнанья
Делили дружно.

В этом стихотворении воплотились все лучшие черты любимого лирического героя лермонтовской поэзии в целом: романтический образ поэта-трибуна, узника, одинокого мятежного изгнанника, чуждого светскому обществу, с трагической судьбой: 

И свет не пощадил – и Бог не спас!

Лермонтов нарисовал обаятельный портрет своего друга, отдал ему дань сердечной памяти:

Но до конца среди волнений трудных,
В толпе людской и средь пустынь безлюдных,
В нём тихий пламень чувства не угас:
Он сохранил и блеск лазурных глаз,
И звонкий детский смех, и речь живую,
И веру гордую в людей и жизнь иную .

Стихотворение, исполненное глубокого чувства личной утраты, позволяет понять, насколько крепкой была дружба, связывающая двух замечательных поэтов:

Но он погиб далёко от друзей...
Мир сердцу твоему, мой милый Саша!
Покрытое землёй чужих полей,
Пусть тихо спит оно, как дружба наша,
В немом кладбище памяти моей!

Пейзажные зарисовки, живые картины морской стихии, венчающие текст, служат своеобразным утешением в скорби:

Любил ты моря шум, молчанье синей степи –
И мрачных гор зубчатые хребты...
И, вкруг твоей могилы неизвестной,
Всё, чем при жизни радовался ты,
Судьба соединила так чудесно:
Немая степь синеет, и венцом
Серебряным Кавказ её объемлет;
Над морем он, нахмурясь, тихо дремлет,
Как великан, склонившись над щитом,
Рассказам волн кочующих внимая,
А море Чёрное шумит, не умолкая.

Свободная морская стихия напоминает о бесконечности и вечности жизни, гармонии и правде Божьего мира, который воспевал истинный русский поэт Александр Одоевский. Таково одно из последних его лирических религиозно-философских признаний:

Но в жизни есть минуты, где от мук
Сожмётся грудь, и сердцу не до прозы,
Теснится вздох в могучий, чудный звук,
И дрожь бежит, и градом льются слёзы…
Мучительный, небесный миг! Поэт
В свой тесный стих вдыхает жизнь и вечность,
Как сам Господь вдохнул в свой Божий свет –
В конечный мир – всю духа бесконечность.
<…>
Поэт горит! Из глубины горнил
Текут стихи, – их плавит вдохновенье;
В них дышит мысль, порыв бессмертных сил –
Души Творца невольное творенье!

Примечания

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: