| |
К 80-летию Победы в Великой Отечественной войне
Чтобы всегда вы помнили о нас!...
Подборка произведений
Татарстанского отделения Союза писателей России
Светлана Мингазова
Восхождение на Мамаев Курган
Ты виден изо всех концов земли:
И с пароходов, проходящих мимо,
Из поездов, несущихся вдали…
Отчизна, мне на склоне постели:
Прилечь среди могил. Неодолимо
Иную связь всей плотью ощутить,
И оказаться средь огня и дыма,
И разом всю войну предотвратить…
Припасть к земле, проросшею травою,
И слушать как вздыхает шар земной,
И чувствовать вспотевшею спиною:
Гул голосов роитсяподо мной.
…Шел бой за город двести долгих дней.
До высшей точки – двести ступеней,
Я их неспешно преодолевая,
Вину в себе за то, что я – живая,
Несу.
Планета стонет и скрипит:
Довольно ран она зарубцевала,
Но не видать побоищу финала
И несть числа, кто ранен, кто убит…
А мы несём венки, цветы и свечи,
В молчании стоим, склонив главы…
Ничто не вечно, и никто не вечен,
Но полегли они среди травы,
Недодышав, и сильно недожив,
недолюбив, и сотни разных «недо»,
Не сдав, ценою жизни, рубежи,
Как журавли ушли в седое небо…
Но памяти священной умножая,
Во все века да укрепится нить.
Там, на войне убита жизнь чужая
И за неё дано мне чудо: жить!
Пиджак
В шкафу пропылённом висит пиджачишко:
Забытая мода далёких времён.
Носил тот пиджак мой приятель, парнишка.
Со мною дворами соседствовал он.
На лацкане длинном значок комсомола.
Отменная ткань, замечательный крой.
И вот – аттестат, и окончена школа.
Июнь сорок первого: бал выпускной…
Но громом – война. И под «ноль» шевелюра.
«Прощанье славянки» играет труба.
Отделан пиджак новомодный велюром,
Да только не время носить. Не судьба…
И полон отчаянной праведной злости,
Что в нашем живёт про запас мужике,
Дружок мой незваного гостя чехвостил.
Домой в лейтенантском пришёл пиджаке.
И щурясь от солнца вдоль улочки узкой
Глядели на крепкого парня деды.
И шёл их земляк, и отсвечивал тусклой
Эмалью на кителе орден Звезды.
Он доски, что накрест забиты на двери,
Как крышку у гроба, тихонечко снял.
Война! Безвозвратны людские потери.
Не так возвращенье своё представлял!
В сенях постоял, подошёл к шифоньеру
Повесить свой китель военный. И вдруг
Пиджак щегольской на глаза офицеру
Попался. Там сети развесил паук…
А времечко вспять: и за юностью – детство…
И замер солдат средь избы нежилой.
В родительском доме в шкафу по соседству –
Гражданский пиджак и пиджак фронтовой.
Новый год ветерана
Залп! И цветами рассыпан
в ночи салют.
Что, ветеран, невесел? –
Всё в стороне, молчишь.
Мерных двенадцать ударов
куранты бьют…
Вот и ешё один год,
как день, миновал.
А ты по ночам на «Яке»
девятом мчишь.
Не отпускает память,
руки вросли в штурвал.
Небо грохочет. Снова
жмёт на гашетку «ганс».
Вот ты заходишь в хвост:
это последний шанс.
Залп! И дымится «мессер»,
круто идёт в пике.
Что ты искал в России,
гибнущий в тростнике?..
В звёздном небес распадке
мак золотой расцвёл,
Будто вонзилась в воздух
туча цветная пчёл…
Вот полоса посадки.
Близок её предел.
Чудом, с пробитым баком,
всё-таки сесть сумел…
Пьёшь из помятой кружки
с давних военных лет.
Верной твоей подружки
с сорок второго нет.
зрывы огня и пыли
на бирюзе небес.
Подло, врасплох бомбили
наш Севастополь, Брест…
Залп! Не отдать ни пяди
русской земли вовек…
Крупным калибром садит
праздничный фейерверк.
Юрий Хара
Завуч
Ах, эта осень так простосердечна,
Классические лекции свои
О красоте, душе и о любви
Читает, увлекая бесконечно…
Дух осени повсюду; он проник
Вдоль изгороди сада к нашей школе,
Где ранний сумрак, ощущенье книг,
Как никому неведомый родник,
В беседке затерявшийся тайник.
Хоккейная "коробка" и турник.
И как-то проще, беззаботней, что-ли
Живется нам. А завуч – фронтовик
Кивает всем: «до завтра» и подолгу
Глядит в окно… Что вспоминает он?
Порою хочется его спросить о том,
Как он прошел пылающие годы,
О подвигах друзей-однополчан.
Молчит, как все, кто воевал, молчат.
А мы иронизируем, уроды...
Уроки не готовим, что уроки?..
Мы спорим с ним, смеемся над акцентом,
И, хромоту изображаем, гады...
И вот он плачет, слезы под очками,
Письмо на перемене принесли.
"...Ребятки, я уйду сейчас, мне надо..."
Платок в руке дрожит "... Да как же так?..
Скончался друг... ведь всю войну прошел,
Иван Сергеич, Ваня - фронтовой
Товарищ мой, напарник. Обещали,
«Поправишься» – ему врачи сказали.
Звонил, что в мае встретимся в Казани...
Не встретимся. Прости меня, Иван!"
...Выходит, не закончилась, война.
Сергей Манжелеев
Ленинградская Мадонна
Ольге Берггольц
Как сердце
метроном
стучит
в тиши
Блокадного ночного Ленинграда.
На улицах промёрзших ни души,
Но город жив.
Он крепость.
Он преграда.
Врагу сковавшему,
бомбящему его,
Не взять измором невскую твердыню.
Не потопить у стылых берегов
Корабль-город –
русскую святыню.
Звучат стихи,
как клятва на крови...
И пусть беда ужасна и бездонна,
Они кричат...
терпи,
борись,
живи.
В эфире
«Ленинградская Мадонна».
Мы – это вы!
Мы – чернозём под вашими ногами.
Мы – небо ясное над вашей головой.
Мы – города, не взятые врагами.
Мы – ставшие цветами и травой.
Мы – блиндажи, окопы и траншеи.
Мы – гильзы и снаряды на полях.
Мы – батальоны, роты, батареи.
Мы – холмики могильные в степях.
Мы – хрип атаки с кровью и надрывом.
Мы – заживо сгоревшие в огне.
Мы – танки, искорёженные взрывом.
Мы – корабли, лежащие на дне.
Мы – скрип сапог и лязганье затворов.
Мы – самолёты, сбитые в боях.
Мы – жертвы Бухенвальда, Собибора.
Мы – умиравшие от ран в госпиталях.
Мы – миллионы писем–похоронок.
Мы – реки материнских горьких слёз.
Мы – плоть и кости бомбовых воронок.
Мы – сталь курков, примёрзшая в мороз.
Мы – кинохроника, ожившая на время.
Мы – это вы, рождённые сейчас.
Мы на себя войны взвалили бремя,
Чтобы всегда вы помнили о нас!
Детдомовский
Детдомовский парнишка молодой,
(Портрет его в альбомах не найдёте)
В заснеженных окопах под Москвой
Убит врагом при авианалёте.
Над ним лежит бескрайний горизонт.
Он был закопан в стылую воронку.
Никто не провожал его на фронт,
И некуда отправить похоронку.
Не погибну
Ни одной «живой» избушки
В «перепаханном» селе...
Ночевать легли в церквушке,
Чтоб не мёрзнуть на земле.
Стены смотрят сиротливо –
Пустота и темнота.
Стёкла выбиты от взрыва,
Сбиты Царские врата.
Подлампадное колечко
Шевельнуло сквозняком.
Кем-то найденная свечка
Замерцала огоньком...
Словно лучиком от солнца
Осветило храм на миг.
Николая Чудотворца
Проявился светлый лик.
Его очи грели душу,
И сказало сердце мне:
Если выдержу, не струшу –
Не погибну на войне.
Валентина Зикеева
Тётя Клава
Сидит и плачет у экрана тетя Клава.
А там – война, а там – смертельный бой.
Не думал наш солдат о вечной славе,
А защищал он родину собой,
Где за спиной остался дом у речки,
За речкой – голубое поле льна.
Сестренки там остались на крылечке,
Все ждали, что закончится война,
И как живым придет родимый Миша,
Как побегут они его встречать,
Но только все за нас решают свыше,
Кому домой, ну а кому лежать
В земле смоленской у чужой деревни,
Которую он грудью защитил.
За эти земли воины издревле
С мечом сражались до последних сил.
Пусть тете Клаве восемьдесят с лишним,
А Мишке восемнадцать навсегда.
Но в мае зацветет все так же вишня,
Как в довоенные счастливые года…
Родственная нить
Вдаль дорога убегает от крыльца.
Не пришли с войны три брата у отца.
Три плечистых, три вихрастых, три орла.
В сорок первом их дорога увела.
Я не знаю даже где, в каком бою
Каждый брат погиб за родину свою.
Где скривились над холмами три креста,
Кто к могилам этим ходит в тех местах?
Нет уже ни фотографий, ни имён.
Затерялись похоронки с тех времён.
Только в памяти отцовские глаза.
В рюмку капает горячая слеза.
Снова хронику смотрю военных дней.
Всё пытаюсь разглядеть кого-то в ней.
Долго всматриваюсь в лица тех солдат.
Каждый для меня из них – отцовский брат.
Вот и май на дворе
Вот и май на дворе.
Вот и праздник Победы!
Вот и майские зори,
Как прежде, ясны.
Мой сосед-ветеран
Исчислять свои леты
Уже начал давно
От весны – до весны.
И, наверно, он прав.
Счёт ведут ветераны
С той победной поры,
Но редеет их строй.
К непогоде опять
Ноют старые раны.
И на лавке сидит,
Сгорбясь, бывший герой.
Только в майские дни
Он опять молодеет,
Доставая к параду
Свои ордена.
Перед зеркалом гордо
Награды наденет,
Сам себе подмигнет:
«Вот и снова весна!»
Ольга Журавлёва
***
Я видела войну.
Я даже могу назвать точную дату:
27 ноября 1986 года.
Я зашла пообедать в кафе.
И какая-то смутная тревога
Охватила меня.
Но я ещё не догадывалась,
Что это – война.
За соседним столиком
Сидел старый мужчина.
Он сидел прямо,
Почти монументально.
А возле него сидел другой, помоложе.
Но я ещё не поняла, что это – война.
Тот, что помоложе,
Взял ложку
И начал кормить старика.
Я увидела два пустых рукава
И уже не спускала с них глаз.
Старик тоже очень внимательно
Посмотрел на меня,
Но я не отвела взгляда.
Моя еда осталась нетронутой.
Единственное, что смогла съесть –
Кусочек чёрного хлеба.
Старик ушёл.
На его плечи было накинуто кожаное пальто
Образца 1941 года…
А я не могу найти рифму
К слову «война».
Владимир Антонов
Вдовы России
После победы похоронка:
Скупые скорбные слова.
В глаза не смотрит почтальонка,
А женщина, как обмерла...
В России горе не в новинку,
Где счастье реже, чем беда
И вот прижалась к фотоснимку
Губами юная вдова.
Её соседки не любили,
Cчитали гордой и чужой.
Не раз ей предложенья были,
Чтоб снова чьей-то стать женой.
«Погоревать – погоревала,
Пора подумать о себе...»
Она же двери закрывала,
С любимым виделась во сне.
Она не верила в приметы,
Она не слушала молву.
Летали в космосе ракеты,
Снимались фильмы про войну.
И ветераны молодые
С едва заметной сединой,
Надев награды боевые,
Весной вставали снова в строй.
В России горе не в новинку,
Где счастье реже, чем беда
И вновь, рыдая к фотоснимку,
Припала горькая вдова.
Дядя Яша
Во дворе у нас, ребята,
Жил один старик, когда- то,
Одинокий старичок- еврей.
Как попал к нам, непонятно,
Жил он тихо, аккуратно
Без жены, без внуков, без детей.
Сам себе готовил ужин,
А, поев, сидел и слушал
Песни о любви и о войне.
Во дворе гармонь играла,
День Победы отмечала,
Радовалась жизни и весне.
Звали его дядя Яша.
Во дворе Казанском нашем
Женщины жалели старика –
Одному на свете худо,
Нету писем ниоткуда
И не ждешь звонка издалека.
Был мужской он парикмахер
И совсем не гешефтмахер,
Говорили: легкая рука.
Мужики к нему ходили,
Постригались, щеки брили.
«Дядя Яша, может быть, пивка?»
Я не помню, как случилось,
Но однажды все открылось –
Сколько горя принесла война!
Коренного ленинградца
Жизнь заставила остаться
Там, где похоронена жена.
Одному на свете худо,
Нету писем ниоткуда
И не ждешь заветного звонка.
Так и умер дядя Яша
Во дворе Казанском нашем.
Многие любили старика…
Дина Мухаметзянова
Письма с фронта
Моей бабушке-военврачу
Мухамедзяновой Г.Н.
Верить – верила. Не права?
Жизнь отмерила года два
Или менее… Где семья?
Где же дерево? Сыновья?
Где та улица? Дом? Казань?
Драгоценные те глаза?
***
В двадцать пять – на Халхин-Гол.
В двадцать семь – опять война,
А братья из лётных школ
Не вернулись. Мать одна.
……………………
Я последний. Я один.
Доживу ли до седин?
……………………
А письмо мне дописать
Не дано: не кончен бой!
Будешь раненых спасать,
Знай: я мысленно с тобой.
***
Куст сирени. Окна. Ночь.
Если б я могла помочь…
Я – в санчасть. В атаку – ты.
Не хватает теплоты,
А тебе ещё трудней,
Но Всевышнему видней….
Куст сирени. Окна. Ночь.
Если б я могла помочь!
***
И в град, и в стужу, и в пургу,
В жару: «Вперёд, пехота!»
В крови ромашки на лугу.
Иду. Курить охота.
Уж прохудились сапоги.
Без отдыха в дороге.
Шепчу: «Всевышний помоги!»,
А в кровь истерты ноги…
Эх, Галя, Галочка! Беду
Узнал не понаслышке…
Куда прикажут, я пойду!
Такие же мальчишки
Всё время гибнут на глазах.
Лежат на дне воронки,
А дома матери в слезах
Читают похоронки…
Татьяна Сушенцова
Китель
В опустевшем доме у карьера,
Где тоскует пыльное былье,
Из отверстой пасти шифоньера
Извлекаю прошлое свое.
Время залежалыми пластами:
Душегрейка, ветхая лиса,
И ползут крысиными хвостами
За плащом и платьем пояса,
В гуще лет и вареве событий
Растеряли краски новизны;
Вот пиджак, да нет, похоже, китель,
В нем отец пришел еще с войны.
Портупеей грудь его протерта,
Без погон и пуговицы нет…
Здесь до нитки пороха и пота,
И огня едва заметный след.
Где-то там, у взорванного танка,
За победу капнуло вино,
Красной жилкой орденская планка
Рассекает старое сукно.
Все ушло: и боль, и расставанье,
Прошлого таинственная суть,
И висят в шкафу воспоминанья,
И кого-то тянет заглянуть.
И уже далеким и былинным
Он со мною, словно оберег,
Щедро пересыпан нафталином,
Бесконечно мой – двадцатый век.
В березовой роще
И выдохлась к ночи
Последняя битва,
В расстрелянной роще
Березы убиты.
Не знают, не слышат,
Как, требуя дани,
Останки их лижет
Голодное пламя.
Сквозь черные тучи
Горящего тлена
Стволами, по сучьям
Взошло постепенно,
Взметнулось до неба,
Срывая покровы,
И хлопьями пепла
Покрыло остовы.
Убиты березы,
Под саваном серым
Обуглены косы,
Растерзано тело.
Залетные пули,
Горячие вихри
Ломали и гнули,
Но к ночи утихли.
Относит все дале,
К соседнему лесу,
И запахи гари,
И дыма завесу...
И капли дождя -
Запоздалые слезы,
И снова заря,
Но убиты березы.
У Мясного Бора
(В соавторстве с внуком Дмитрием)
А Ленинград в кольце блокады,
И враг позиций не сдает,
Но город ждёт в горниле ада,
И Волховский прорвётся фронт!
Какой ценой! В боях тяжелых
Кровавой кашей белый снег,
Остались у Мясного Бора
Сто тридцать тысяч человек!
Эфир дрожал тогда от стонов,
И путь телами проложив,
Без провианта, без патронов
Пошли солдаты на прорыв.
Леса и топи им могилы,
Их единицы, кто дойдёт,
Отрезаны от главной силы,
Но Волховский прорвётся фронт!
Он будто рядом, день вчерашний,
Он день сегодняшний догнал,
Там, в мясорубке, в рукопашной,
Прапрадед мой когда-то пал.
«В Мясном Бору, как в мясорубке»…
Какой словесный оборот!
Смешались лица, тени, звуки,
Но Волховский прорвался фронт!
Сегодня здесь шумит дубрава,
Ей сотни лет ещё стоять,
И на доске мемориала
Прапрадед мой живёт опять. |
|
