Петр ЧАЛЫЙ, Россошь Воронежской области
Река Жизнь
глава из книги об Алексее Прасолове

...Дальше — жизнь Прасолова предстает в рассказах близко знавших его людей.

Учительница из села Еленовка Россошанского района Елизавета Илларионовна Головенко:

— Вступительные экзамены сдавала вместе с Алешей Прасоловым. Набралось «пятерочников» по два на одно зачисляемое место. Всех нас взяли и в первом полугодии проверяли знания. Отстающих отчисляли. Труднее осваивали учебные предметы мы, сельские. Нам помогали выпускники городских школ — Тоня Мазуха, Валя Чехова, Лида Эсаулова, Леня Яковенко, Алеша Пацев и другие. Благодаря горожанам, наша дружная группа «А» удержалась в полном составе.

Учились и работали. Расчищали послевоенные развалины. Трудились на строительстве железной дороги к Ольховатскому сахарному заводу, сажали сосну на песках.

Дисциплина строгая. Директор педучилища Павел Сергеевич Ширинский находил время, навещал нас даже на квартирах, выяснял, как занимаемся самостоятельно.

Алеша выделяться стал на втором курсе — на занятиях по русской литературе отвечал отлично, выпускал стенные газеты. В разговорах цитировали часто его сатирические стихи, беззлобные, но с юморком. Мы гордились, что наш Прасолов печатается в районной газете. Хвалили его преподаватель литературы и русского языка Ольга Дмитриевна Беляева и наша «классная» Софья Ивановна Принцева.

Сокурсница Клавдия Стефановна Горбань:

— Алеша был застенчивый. Даже его улыбка мне казалась какой-то виноватой. Писали сочинение по картине Федора Решетникова «Опять «двойка». Прасолов единственный в группе выдал рассказ «по картине». Все мы придумывали, что могло быть «за картиной», больше предполагали, как накажут мальчика за неуспеваемость и так далее. Его сочинение для меня стало уроком. Так видеть, вникать в произведения искусства старалась учить ребят в школе.

На всю жизнь запомнила стихи «Прощальные, друзьям», которые читал Алеша на выпускном вечере.

Мне сказать хотелось слово
Тем, кто едет в дальний край,
Край богатый, край суровый —
Незнакомый нам Алтай.
Чтобы вы трудились честно
Добрым людям напоказ,
Чтобы были вы известны
В том краю и здесь, у нас,
Чтоб не только о героях,
Но писали и о вас.
А теперь скажу второе,
Что берег я про запас.
Перво-наперво, девчата,
Вам скажу без лишних слов:
Чтобы жили вы богато
И имели женихов.
Выбирайте осторожно,
Различайте суть и стать,
Знайте: после невозможно
Слез уроненных поднять.
А ребятам я желаю
Подобрать таких невест,
О которых люди знают,
Что они лишь в сказке есть.
И красивых, и веселых —
Мне их трудно описать.
Словом, тех невест, которых
Днем с огнем не отыскать!
И еще скажу словечко.
Что всегда в душе носил...
Чтоб любой из вас навечно
Его в сердце сохранил.
За трудом и недосугом
Иль за выбором невест
Не забудьте имя друга
И родимых наших мест.
Чтобы в миг нежданной встречи
Нам любого узнавать,
Обнимать его за плечи,
Крепко руку пожимать...

— Послевоенные годы — засухи и голод, голимая нищета. Но время то остается дорогим потому, что молоды мы были, — говорил Леонид Семенович Яковенко. С Прасоловым он сидел на одной учебной скамье. Подружились и оставались верны юношескому братству. Семья Яковенко жила на железнодорожной станции. В хатенке друга Алексея встречали всегда по-родственному тепло. В непогоду тут оставался ночевать. За стол сажали вечерять. Угощали обычной в ту пору едой — спасительницей картошкой да разбавленными хлебной мукой супчиками. Удавалось ребятам порыбачить — лакомством уха, а то и поджаренные караси, окуни, красноперка.

— Науки в педагогическом училище давались, учился хорошо, — вспоминает близкий друг Алексея Леонид Яковенко.

В архивах хранится журнал, на страницах которого выставлены дипломные оценки выпускника. Пятнадцать «пятерок» — по русскому языку, литературе, истории, физике и так далее, пять «четверок» и лишь три «тройки» — по алгебре, геометрии, химии.

Очень чтимая Алексеем Тимофеевичем преподавательница педагогики Александра Ивановна Просфорнина запомнила первую встречу с учеником. «Гляжу, в библиотеке берет много книг. Когда ушел, я упрекнула библиотекаря: почему выдаете сразу столько книг, другим не хватает. Объясняет: самый аккуратный книголюб. Больше всех читает. Все новинки его. В другой раз вижу его в методкабинете. Листочки в руках. Конспект по практике? Нет. Признался: стихи. Дал прочесть. Содержательные. Я ухватилась за них. А он — вы никому не говорите, засмеют. Убедила его прийти в наш литературный кружок. Там познакомила с Мишей Шевченко, тот тоже писал интересно. Он похвалил Алексея. Так его первые стихи появились в «печати» — в нашем рукописном журнале. Стал Алеша как поэт выступать на вечерах. Читал хорошо — под Маяковского».

О пристальном интересе Прасолова к творчеству Александра Сергеевича Пушкина в те годы поведал соученик Алексея по педучилищу Михаил Егорович Остапенко:

— Из села на рабочий поезд — к железной дороге — пешком вместе случалось ходить. Одет Алексей был в обычный для той поры наряд — заношенный пиджак на нем. Ростом мал, но не казался замухрышкой. Все знали, что он пишет стихи, этим выделялся. Пушкина, наверное, всего наизусть знал, что ни попроси, прочтет. На выпускном курсе дипломную или курсовую по сказкам Пушкина на «отлично» написал. Преподаватели очень хвалили, говорили — стоит печатать как научный труд.

Нечаянно подтвердил эти воспоминания мой земляк, учившийся у Алексея Тимофеевича в старшем классе Первомайской школы Владимир Иванович Величко. Встретились у книжного прилавка, в стихах копается, перелистывает сборники, стопку уже отобрал.

— Это меня еще Прасолов к поэзии пристрастил, — говорит. — Вечер школьный проводил однажды и поразил — едва не всего «Евгения Онегина» наизусть выдал. Сидели, не шелохнувшись, слушали. Удивило: человек книгу целиком держит в голове!

На квартиру к Прасолову был вхож. Соклассница жила одно время у своей тети Мотри. Нет учителя дома, пересмотрим его книги. Хранил он их в большущем фанерном ящике из-под спичек. Запомнились сочинения Пушкина в красивых обложках, напечатанные еще до революции. Алексей Тимофеевич догадался о незваных гостях в его библиотеке. Не ругался, стал давать книги почитать. Правда, к пушкинским сборникам с «ятями» не допускал.

...Не из тех ли лет у самого Прасолова на лице «свет задумчивости зрелой с порывом юным наравне», не с той ли поры и ему «море теплое шумит, но сквозь михайловские вьюги».

В годы педагогического училищного студенчества Алексей Прасолов принес стихи в редакцию Россошанской районной газеты. Редактировал ее Борис Иванович Стукалин, будущий известный государственный деятель — министр печати «всего Советского Союза». Он-то приободрил и поддержал начинающего автора.

С того времени, видимо, Прасолов всерьез начинает думать о газетной работе. Учителем он пробыл лишь полтора учебных года. В 1953-м возглавлявший уже воронежскую газету «Молодой коммунар» Стукалин подписал приказ о зачислении на должность корректора А. Т. Прасолова.

Так Алексей Тимофеевич приобщился к журналистике.

Каким он приехал в областной город, пришел в молодежную газету, хорошо запомнил писатель Владимир Александрович Кораблинов.

— Тогда я работал в «Коммунаре» художником-ретушером. Приходил в редакцию пораньше, готовил снимки, рисунки в очередной номер — пока колгота заполошная не началась. Собеседником моим в столь ранний час всегда был Алеша Прасолов, являлся он на работу тоже спозаранку. (Кораблинову не жаловался, как трудно привыкал к городу. Изливал душу в письме другу: «Помнишь, шли мы с речки, а у дороги девочки-подростки пели — ладно, голосисто... Здесь этого не услышишь. Тут и птиц почти нет. Вместо них звенят деньги, свистки на перекрестках... В городе отдохнуть, а жить устанешь. Погляжу — даль, синяя-синяя... Пойти бы по нашей земле, а потом сложить песню, чтобы жизни была под стать»).

— Тихий Алеша, незлобивый, держался от шумных компаний на отдалении. Сельский пастушок — и только.

В утренних беседах сошлись поближе. Стал он откровеннее, стал не таким скрытным. Почувствовалось — начитанный, знающий паренек, уже имеет свой твердый взгляд на литературу, на жизнь.

Так повелось частенько: я рисую, он читает стихи.

Потянуло их друг к другу с Васей Песковым, тот фотокорреспондентом был.

Поступил учиться заочно на исторический факультет Воронежского университета. Хорошо началась учеба, отмечали его способности. Вдруг оставил науки. Объяснил так: то, что на лекциях читают, — чаще знакомо, то, что необходимо, — сам постигну.

Мне его слова не показались хвастливыми, нисколько не сомневался в способностях Алексея к самостоятельной, серьезной работе.

Неплохо все вроде складывалось в его жизни.

Да, помню, прибежали раз ребята в комнату с известием: Алеша пьян. Не поверил. Все мы не святыми были, грешили. Но Алеша же всегда был в стороне от таких дел. Тихий, повторяю, что пастушонок.

Ребята не обманули. Случаться такое с Алексеем стало все чаще и чаще. И он как человек изменился не в лучшую сторону...

В те годы за пишущей машинкой редакции служила Анна Слюсарева. (Алексей Прасолов писал о ней: «Анна Ивановна была причастна к газете, будучи в ней в роли машинистки, но и в этой роли она больше любила газету, чем иные газетные обыватели.) Под крышей коммунальной квартиры ее соседями были тоже сотрудники «Молодого коммунара» Прасолов и Касаткин. Павел Ефимович — постарше возрастом, фронтовик, писал стихи. Одна беда: уже маститый литератор любил «застольно-хмельной поэтический обычай». В этой богемной обстановке Алексея по настоящему искусил «зеленый змий», утверждала Анна Ивановна, тут он болезненно пристрастился к вину. «На моих глазах это было».

Владимир Александрович Кораблинов не припомнил, но, очевидно, эта беда вынудила Прасолова уйти из молодежной газеты, покинуть Воронеж. Было это в конце августа 1955 года.

В душу недавнего сельского парня уже тогда вселялась тоска-кручина.

В вагоне ночью ехал я
И равнодушно усмехался:
Вагон был пуст, как жизнь моя,
И — к остановке приближался.

Свой опрометчивый поступок спустя годы в письме близкому человеку оценит самокритично: «глупец, бросил тогда комнату, университет, работу, Воронеж и уехал сдуру в район».

Перебрался он на жительство к родному дому поближе. Работать начал корректором, а затем литературным сотрудником, заведующим сельскохозяйственным отделом районной газеты в Россоши. Опять-таки неплохо все складывалось. «За участие в выпуске городской сатирической газеты награжден Почетной грамотой обкома комсомола», — не без приятного чувства писал он эти строки в послужном листке. Приглашали его на областное совещание молодых литераторов. Столичные, известные поэты, а среди них были Владимир Солоухин, Николай Старшинов и Юлия Друнина, устно и в печати отметили серьезные творческие искания Алексея Прасолова, как и его поэтических сверстников. «Трагичное, но полное оптимизма стихотворение «Ночь в сельсовете» прочел молодой поэт Алексей Прасолов из города Россошь», — писал в журнале «Наш современник» Николай Старшинов. Стихи россошанского газетчика публиковались тогда не только в своей районной, но и в областных, даже центральных газетах, в коллективных поэтических сборниках. Начал он печатать и первые рассказы. Писал он и «нечто вроде повести».

Давать отлеживаться готовой рукописи не стремился. «Еще: представь себе, — беседовал он в письме по этому поводу с другом Михаилом Шевченко, — что ты идешь против морозного ветра; чем глубже ты прячешься в воротник, тем сильнее жжет лицо; а стоит тебе поднять голову и обветриться, как ты уже не чувствуешь прежнего холода. Так и печатание стихов: чем дольше прячешь их, тем страшнее за них, тем ты неувереннее. Печатайся и не своди глаз с той вершины, к которой стремишься».

В тогдашней литературной среде не чувствовал себя робким провинциалом.

«На областное совещание творческой молодежи я опоздал. Зашел в зал, там в разгаре «вечер одного стихотворения», — припомнилось Михаилу Федоровичу Тимошечкину. — Прочитал и я свое. Подходит ко мне парень, как к старому знакомому. Подает руку: «Прасолов». Явились с ним на обсуждение стихов, а здесь свободных мест нет. Поделили стул на двоих. Сосед мой за словом в карман не лезет, сразу выкладывает свое мнение об услышанном. Я тоже не стал отмалчиваться. Как соревнуемся: кто из нас поострее оценит выступление критика. Вольно кидаем реплики — удачные, одна хлеще другой. Смеемся и подталкиваем друг друга. Потом Алексея попросил прочесть стихи Солоухин».

В семейной жизни намечалось житейское спокойствие. Кончились одиночные скитания по углам. Правда, суженную встретил скоропалительно: ехал в поезде, глянулась попутчица — Нина Илларионовна Лукьянова. Моложе жениха на четыре года. Выпускница финансового техникума, по распределению была направлена на работу из Астраханской области в Воронежскую. Предложил ей руку и сердце. Во время регистрации брака «бросили даже жребий, на чью фамилию нам писаться». Выпало — Прасоловы. Крутые перемены позже объяснит так: «когда устают искать — женятся». Получили квартирку. Жена работала бухгалтером, старшим экономистом в Россошанском районном финансовом отделе. Вскоре, 21 сентября 1957 года, родился сын — Сережа. «Мы с женой в начале нашей жизни. Еще не до конца стерта живая, молодая непосредственность в отношениях. Нам очень некогда: пришли с работы, бежим к реке сажать огород. Делаем это при свете луны. Кругом никого, только речка журчит. Смотришь, как девчонка (совсем недавняя) бросает в лунки картофелины, отводит от лица спадающие волосы. Мне она очень близка. Я ей тоже. Идем в полночь усталые, но чем-то очень сближенные».

Годовые подшивки Россошанской районки, называлась она «Заря коммуны», «Ленинская искра», а в хрущевскую пору была перелицована в «За изобилие», хранят след творческой работы Алексея Прасолова.

Часто под материалами на сельскохозяйственные, бытовые и прочие темы встретишь подписи «П. Алексеев», «А. Градов», а то и просто знакомую фамилию. Заметно, что Алексей Тимофееевич готовил «литературные страницы». При их выпуске в редакции в стихах обычно недостатка нет, а требуются небольшие прозаические вещицы. Прасолов пишет короткие рассказы «Запомнившийся случай», «Обидно!»

Есть собственные стихотворные публикации.

Среди них — приуроченные к праздничным торжественным датам стихи, какие всегда в газете обязывают делать тех, кто хоть чуть умеет рифмовать. В общем ряду прасоловские, конечно, выделяются, читаешь по-человечески теплые строки.

Особо сельские жители принимали сатирические стихи, которые автор сопровождал письмами читателей на злобу дня. Притом в разговорах они дословно вспоминаются и поныне старожилами. Одно из таких коротких стихотворений называется «Хлеболепие».

Опять у хлеба синий цвет
И тот же кислый вкус! —
Директор слышит — но в ответ
Не дует даже в ус.
Уменье скульпторное мне б,
Хоть об заклад побьюсь:
Я взял бы этот самый хлеб
И вылепил бы бюст.
Уж я б труда не пожалел,
Чтоб увидал любой,
Как хлебопекарь-бракодел
Увековечен мной!
Но я не скульптор.
Бюста нет.
Лишь слово рвется с уст:
Верните хлебу хлебный цвет,
Верните хлебный вкус!

Выходит к читателям Прасолов со стихами о людях, с которыми он живет. Вот деревен¬ская женщина, мать летчика, со своими заботами о сыне. Новоселье на сель¬ской улице: «В дробной пляске под гармошку расходились гости, в половицы каблуками забивают гвозди». Садовод «с пустым рукавом», которого «всемирные думки под старость ночами измором берут».

А мне, весна, в степи просторной
Цветов побольше приготовь:
Фиалок — синевы озерной,
Тюльпанов — огненных, как кровь.
Навек уверовавши в силу
Живую, юную, твою,
Я отнесу их на могилу
Отца, погибшего в бою...

Запоминается уже свое откровенное слово:

Рассвет застенчивый и ранний
Вдвоем с тобой застиг меня.
Давай же постоим на грани
Еще не прожитого дня.
За дверью мир,
Живой, весенний,
Он в путь зовет меня опять...

Из публикаций тех лет интересны большие по газетной мерке стихотворение «Обреченный корабль» и отрывок из поэмы «Комиссар». Впечатляет поэтиче¬ское лицо «неуемного, бурей вздыбленного океана». Трогает душу напевный лириче¬ский мотив поэмы.

В дубовой обветренной чаще
Щербленой листвы перезвон,
И вот синевою знобящей
Проглянул под кручею Дон...

Правда, из поэмы, напечатанной в книге, эти строки выпали. Скорее всего — сократили их помимо воли самого автора. И все же солидная публикация не могла не порадовать молодого литератора из районной глубинки. Белгородским книжным издательством в 1960 году был выпущен этот голубой плотнокорый томик. В полном соответствии с названием сборника — «Наше время» — на обложке фигуры юноши и девушки, устремленные взглядом ввысь к летящей ракете. Поэма «Комиссар» по содержанию, пожалуй, не выделяется в тогдашнем литературном потоке, но выписана, чувствуется, уже мастеровитым пером.

В годы газетной работы Прасолов не отказывается вести литературные кружки, наставляя начинающих авторов. Одним из них был сельский учитель из Новопостояловки Виктор Васильевич Беликов.

— Познакомился я с Прасоловым в 1959 году. После техникума и первой осечки с университетом в ту пору слонялся по родным местам, много читал и кое-что писал, слабо, но осмысленно. Где-то в декабре накропал нечто патриотическое и новогоднее и, зажмурив глаза, отослал в районную газету... Прошло какое-то время, директор нашей семилетки передает: «Тобой заинтересовался Алеша Прасолов. Говорит, что хотел бы познакомиться. Что-то в твоих стихах ему понравилось». Можно себе представить, как я взволновался, как долго оттягивал встречу. Будучи в Россоши, набрался храбрости и зашел в редакцию, спросил Прасолова у невысокого лысеющего парня с колючим, пронзительным взглядом.

«Я Прасолов. Что ты хотел?»

Представился ему. Думаю, что мы оба друг друга разочаровали. «Неужели этот заморыш и есть Прасолов? А я-то думал...» Полагаю, примерно так же мог подумать и он обо мне, если вообще я его интересовал. Во всяком случае, разбирая мои стихи, он задал мне такую трепку, не оставил от них и строчки путной. Возражать не стал, лишь слабо и раздраженно защищался.

«Впрочем, у тебя что-то есть, греет лирическая интонация, есть неплохие образы. Но все пока сыро, много словесного мусора. Кое-что отберу в печать».

Вылетел я из редакции злой и разочарованный. Приласкал. Подумаешь, классик! Хотя в глубине души и понимал, что он прав, что стихи слабые, стихотворец из меня пока что никакой. И захотелось вдруг доказать, что я что-то могу. Эта злость пошла на пользу. Как и последующие нелицеприятные разборы. Именно они дали понять, что поэзия — не игра в бирюльки, а тяжкий, хотя и радостный труд.

Так совпало, что в тот же день по совету Прасолова купил тоненькую книжицу стихов «Никитины каменья» Владимира Гордейчева и по дороге домой, в санях закутавшись в тулуп, глотал строку за строкой. Стихи меня потрясли. Пока я доехал домой, досада на Прасолова, на его разнос совсем растаяла. «Вот как надо писать, а ты принес детский лепет и еще на что-то рассчитываешь», — примерно так думал я. И окончательно решил: учиться пойду на филологический факультет, ибо знаний имею маловато, чтобы всерьез заниматься литературой.

Уже в шестидесятых по рекомендации Прасолова меня пригласили на литературные встречи в Россоши — в педучилище, на железной дороге. Встречи прошли хорошо, стихи наши публика принимала доброжелательно. И в первую очередь тепло аплодировали Прасолову. А вот, так сказать, под занавес в клубе маслозавода контакта со слушателями Алексей Тимофеевич не нашел. Нам, начинающим, внимали благосклонно, а прасоловские стихи «не пошли». Всем бросилось в глаза, что автор «на взводе», это просто обидело людей. Алексей Тимофеевич нашел выход, как исправиться, заявил: «Слушайте Маяковского!» И выдал «Во весь голос!» Да как выдал! Читать со сцены он умел.

 

Текущую жизнь Прасолову осложняло именно это обстоятельство. Нет-нет да и объявлялся он на редакционной службе — «на взводе». А после писал покаянные записки вроде этой:

«В сильно опьяненном виде я вошел в кабинет редактора. Здесь мне предложили уйти домой отдыхать. Обошлись со мной хорошо, лучше, чем следовало бы. Но, уже не владея собой от хмеля, я не послушал доброго совета, неосторожным движением опрокинул стол, разбил стоявший на нем графин, а при выходе из редакции — стекло в коридоре.

Я считаю, что мой поступок, особенно оскорбления в словах в адрес работников редакции, достойны сурового осуждения. К этому выводу пришел я в тот же вечер и теперь считаю, что это не тот путь, по которому я должен идти. Я твердо в себе уверен, что смогу искупить свою вину. И не словом — делом. А. Прасолов».

Ему верили. Жалели его и семью. Обходились очередным «строгим выговором с предупреждением», оставляя на работе. А вскоре вновь выслушивали схожее: «Поступок мой неправилен. Я решил в будущем не повторять его, где бы то ни было». Иногда Прасолова подобру-поздорову просили уволиться по собственному желанию. На время он исчезал из Россоши, устраивался на работу в ближних редакциях районок. Так в июле 1958 года Алексей Тимофеевич попал в «ссылку» в тогдашний районный центр — Новую Калитву.

— Я заочно училась в университете. Вернулась домой с летней сессии, — рассказывает Раиса Ивановна Каменева. — Первым делом, конечно, забежала в редакцию. Узнаю новость — у нас новый работник. Не заладилось у него в семье, перевели к нам. Обычный случай. Алексей в тот час уже уехал по колхозам.

Вечером зашла в библиотеку проведать подружку и увидела возле книжных стеллажей незнакомого человека. Ростом невысок, особенно если учесть мои сто семьдесят сантиметров. Лысеющий. Немаркая темно-синяя рубашка в белую полосочку. Копался в книгах долго. Я предложила новинки, о каких услышала в университете. Разговорились и сразу заспорили. Не помню, в чем не сошлись во мнениях. Сначала неохотно, потом энергичнее он отстаивал свое. Горячился, глаза загорались непримиримым огоньком, постепенно потеплели.

Так познакомились. Фамилия Прасолов мне ничего не говорила.

Утром, мне показалось, обрадовался, увидев меня в редакции. Приветливо поздоровался и сел за свой стол. Почти все сотрудники располагались в одной большой комнате, невольно были на виду друг у друга. Прасолов часов до одиннадцати ничего не делал: сидел, поднимался, ходил и вновь садился. «Гроза» редакции — ответственный секретарь теребил всех, а к Алексею Тимофеевичу пока не подходил, не торопил сдавать материал в набор. Меня это удивило. Ведь свои строки к сроку — вынь да положи.

Прасолов вроде почувствовал, что я переживаю за него.

Отписался, сдал статью секретарю и ушел. Так повторялось изо дня в день. Прасолов ни с кем в редакции особенно не общался, не участвовал в чаепитиях, оставался малоразговорчивым. Мне казалось, что душа у него постоянно застегнута на все пуговицы.

Когда выпускали литературную страницу, Алексей Тимофеевич преображался. Читал, будто пробуя на зуб, оттачивал с удовольствием стихи наших авторов. Работал с большой охотой. Собственные стихи выкладывал. Чувствовалось, поэзия для него не просто любимое занятие. Помогала ему, как могла.

В редакции я была моложе всех. Наверное, наивна. А еще по-комсомольски принципиальна и бескомпромиссна. Старшие принимали меня за большого ребенка. Старались учить, а мне казалось — поучать. Задания давали полегче. На село посылали поближе, добираться ведь приходилось нередко пешком. А вот Алексей Тимофеевич первым заговорил со мной на равных. Вижу, прислушивается к моим суждениям, хоть и не всегда соглашается. Проговорилась, что пишу стихи. Уговаривал показать. Но я не решилась и правильно сделала — рифмованные строчки были далеки от истинной поэзии. Это я уже, к счастью, понимала.

Так сложилось, что в редакции Прасолов общался больше со мной. Его не трогали наши острословы, не «шумело» на него газетное начальство.

Как-то уже поздним вечером встретила Алексея Тимофеевича в парке вблизи танцплощадки. Сказал, что часто бывает здесь, очень удивляется однообразию молодежных развлечений. Присели на лавочку и разговорились.

Стоял август. Клены да акация, высвеченные электрофонарями, казались фантастически красивыми. А еще то лето мне запомнилось щедрым звездопадом.

Сидели на скамеечке и говорили. Так получалось все чаще. Девчата бежали в танцевальный круг, а я оставалась с Прасоловым. Читали стихи любимых поэтов, Алексей Тимофеевич — и свои. Обсуждали прочитанное, новые фильмы.

Когда я с подружками уходила домой, он направлялся к близкому берегу Дона, потом признавался: бродил там до самого утра.

У нас в Калитве писал он поэму «Комиссар». Читал мне первые строчки:

Копытами землю кромсая,
Запенив свирепый оскал,
Безудержный конь комиссара,
В какую он даль ускакал?..

Мне казалось, что стихи сложены об односельчанине Герасиме Степановиче Ткаченко, мой сосед был первым председателем ревкома. Как и у героя поэмы — у Ткаченко рос непутевый сын. «Эх, жаль, что и сильные люди бессильных родят сыновей». Схоже Герасим Степанович любил Дон — «вот всадник его поседелый, стоит он над кручей донской, и сабельный росчерк на теле задумчиво гладит рукой».

Читал Прасолов только написанное стихотворение «Юным» — «Один выхожу я при свете луны из дома солдата гражданской войны». Правда, вещи эти после поэт сочтет скорее всего как ученические.

В библиотеке Алексей Тимофеевич покажет мне сборничек, представляющий воронежских авторов. Я его как-то пропустила мимо, хоть всегда интересовалась книжными новинками. В нем были напечатаны и стихи Прасолова.

Кончилось неожиданно интересное для меня лето. Августовский звездопад сменила осенняя слякоть. Встречались теперь в Доме культуры. А подружкам не нравились больше и больше мои вечерние уединения с Алексеем Тимофеевичем. «У него семья. Говорят, он пьет». Напрасно я старалась переубедить их, что говорим с ним только о литературе, о стихах, на ухаживания нет и намека. Ведь, действительно, о личной жизни мой собеседник однажды высказался чуток. Тепло обмолвился, что сыну Сереже дал имя в честь Есенина. Походя бросил: «Моя жена изо всех книжек любит только сберегательную».

А поздняя осень делала окружающий мир серым и убогим. Слякоть просто угнетала. В такую тягостную пору Алексей Тимофеевич начал выпивши появляться в редакции. Трезвым оставался редко. Как секретарь комсомольской организации не придумала ничего лучше — взялась прорабатывать редакционного комсомольца на собрании. Представляю теперь, каково ему было выслушивать прилюдно мои разглагольствования о вреде алкоголя.

Встречи наши, разумеется, прекратились. Однажды вечером остановил, пахнуло вином. Сказала ему что-то резкое. А он не обиделся, прочел стихи о солнышке, какое так нужно тучке. Солнышко же ей ответило: на меня и так обижаются люди — то жгу их посевы, то слабо грею, а тут еще ты, тучка, пристаешь. Утром в редакции попросила записать для меня те строки, отказался: «Нельзя, зазнаешься».

Над головой Прасолова все же сгущались тучи. Не спасали его исключительная работоспособность, журналистский профессионализм. Покайся, извинись за случившееся прогрешение, возможно, что его бы и оставили на работе. Он же был слишком гордым. Ушел из редакции, уехал из Новой Калитвы как-то незаметно.

Мне оставил письмо. Развернула лист.

«Как смог, ответил в один присест на многие твои вопросы.

Легла знобящей синевой
На воду осень.
Я никогда б,
Товарищ мой,
Тебя не бросил.
Но есть еще одна река —
Она сильнее.
Ей имя — Жизнь.
Я, как тебе, ей жарко верю,
Чтоб никогда не разлюбить
И надвое вот этой дверью
Мой бурный мир не разбудить.
Он или ты?
Кто нас оценит...
Но нет в душе моей черты:
Ведь мир тебя мне не заменит,
Как мира
Не заменишь ты. »

...По оконному стеклу моросил дождик, — припомнила Раиса Ивановна. — Было пусто на душе. Уже тогда я, наверное, неосознанно поняла, что не разглядела в своей жизни очень важное.

Читайте также: Петр Чалый ЭТА СЛАДКАЯ ГАЗЕТНАЯ КАТОРГА. 1967 ГОД (Из книги об Алексее Прасолове)


Комментариев:

Вернуться на главную