Аршак ТЕР-МАРКАРЬЯН

ШОЛОХОВ В МОЕЙ СУДЬБЕ

1966 год. М.А. Шолохов (редкий снимок)
Вот я и произнес родное и знакомое с детства: «Шолохов». И словно услышал первородный шум вёшенских дубрав, утренний скрип рыбацких уключин и тугие капли, падающие с влажных весел на полированную гладь Дона – батюшки…

— Шолохов!

Басовито шуршат прибрежные камыши, над которыми тонко позванивают, устремляясь в полет, журавлиные стаи…

— Шолохов!

И сразу видится широкое раздолье, обрамленное сыпучими, переливчатым песками, зажавшими в жарких горстях зеленые пучки кинжально острой осоки. И рядом, в окружении низкорослых кустов, согбенные, как вдовы, печальные вербы, щемящая тоска колокольной сини до самого окоема, где приподнимаются на дыбы, натянув уздечки троп, старинные казачьи курганы, над которыми величественно кружат до первой блескучей звезды, расправив могучие крыла, одинокие стрепеты да горделивые орлы – степняки..

Шолохов, Шостакович, Шаляпин, Шишков, Шукшин? Шагинян .. (Этот список можно продолжить иностранцами – Шопенгауэр ,Шуберт, Шопен, Шиллер, Шолом Алейхум !) ...

Неужели фамилии великих сынов начинаются с заглавной по- осеннему шелестящей буквы «Ш», удивительно похожей на символический скипетр – старинное гусиное перо, коим счастливо пользовался и другой вдохновенный гений – Пушкин? И в его фамилии присутствует та же выдыхающаяся из глубин слов Ш.. Бог с ним, с моим поэтическим домыслом, подсказанным сердцем недавно, но все – таки…

— Шолохов!..

Я пишу о моём, потому что втайне надеюсь, что у каждого читателя есть свой Шолохов, как есть свое небо, своя земля…

Он вошел в мою жизнь бесповоротно, раз и навсегда, и все годы был рядом, разделив поровну мои невзгоды и радости, став настоящим другом, мой Шолохов!

Отчетливо помню ту далекую суровую пору, когда распахнулась шаткая фанерная дверка нашей полуподвальной « коммуналки» и, кособоко припадая на раненую ногу, осторожно переступил порог долгожданный батя в шинели, пропахшей порохом и дымом, запудренный последним снежком Победной весны…

Мы глядели во все глаза, привыкая к мужественным чертам лица, забытого за четыре голодных и холодных года… Из нехитрого солдатского вещмешка он достал скромные гостинцы – цветастый полушалок маме, а нам потёртый томик « Тихого Дона». Позднее я узнал, что после лечения в госпитале отец поменял на толкучке за буханку хлеба великую летопись…

Вечерами, при свете тусклой керосиновой коптилки, соскучившись по Букварю, затаив дыхание, слушали бессмертные страницы… И каждое слово жадно впитывали и запоминали наизусть, соизмеряя с прожитыми днями: « Там, где шли бои, хмурое лицо земли оспой взрывали снаряды, ржавели на ней, тоскуя по человеческой крови, осколки чугуна и стали », фразы, которые искрились, переливались, словно медные гильзы – игрушки моего горького детства. « Сотник поднял над головой плётку. Погон на его плече вспух бугром » или « Пахло в вагоне степной полынью, конским потом, вешней ростепелью и далекая на горизонте прядка леса, голубая, задумчивая и недоступная, как вечерняя неяркая звезда ».

Посмотришь в разбитое оконце, а там: «Ветер скупо крошил дождевые капли, будто милостыню сыпал на черные ладони земли»… Конечно, многое не понимали!.. Но беззаветная святая любовь Ильиничны, трагическая судьба Аксиньи, бесшабашная смелость Григория Мелехова были сродни событиям минувшей войны, поэтому близки нам. Этот огромный мир чувств и страстей властно заставлял сопереживать.

Хочу вернуться к истокам второго, уже не заочного знакомства с Михаилом Александровичем Шолоховым. К горечи, сейчас не могу восстановить тот год и час, когда после школьных уроков заглянул в распахнутую дверь нынешнего кафе «Космос» (в ту пору художественной мастерской) и остолбенел. Мраморный бюст Шолохова, возле которого стояли живой Шолохов и Вучетич.

— Смотри, уже пришел первый зритель, - обращаясь к скульптору, сказал Шолохов. Лукаво подмигнул мне и поманил рукой: « Заходи, хлопчик! Ну что, похож?

— Да – а – а… протянул я. Очень! – и, стесняясь, вышмыгнул испуганным воробушком…

Потом была третья, мимолётная, когда из большой толпы на открытии памятника С.М. Буденному выхватил и сопровождал взглядом, пока он не сел в машину. Именно тогда на ростовской улице Пушкинской мне показалось: скоро его увижу снова…

Так и случилось.

1964. Первая встреча с Шолоховым
Сентябрь 1964 года. В составе группы ростовских писателей совершил литературный рейс на Верхний Дон.

Долгая дорога от Ростова до Вешенской утомляла. И я, чтобы скрасить пыльные версты, бесстрашно шутил в присутствии лучшего поэта Юга России (кстати, существовал и такой титул!), пока он не пригрозил отправкой меня домой…

Строгий командирский глас вмиг отрезвил и заставил вглядываться в окошко автобуса, где уже склоняли русые головы круглолицые подсолнухи, словно пытались рассматривать старческие морщинки троп мудрой земли, проступавшие сквозь чахлую траву…

На степных озерцах грациозно пробовали, хлопая по воде окрепшими крылами гуси – лебеди...

Гривастые табуны, словно развернутые знамена, проступали на горизонте... Дурманяще пахло чабрецом и полынью..

Вешенская!

Развернутой гармонью стонал понтонный мост.

На площади, возле двухэтажного особняка, каменной чернильницей застыл собор.

Забегая вперед, скажу, посетив село Константиново – родину народного любимца поэта Сергея Есенина – замечу, что из окна его избы тоже видна старинная церковь. И приду к выводу, что гениальные мастера прозы и поэзии живут рядом с пристанищем Бога на земле, наверное, чтобы общаться с ним!..

Прошла одна неспокойная ночь. Гадали, как на ромашке: «Примет – не примет!»

Утром мы стояли у высокого зеленого забора.

Калитка распахнулась.

Михаил Александрович встречал нас с улыбкой, перекатывая в губах «беломорину».

Невысокого роста, в ладно сидящем на плечах пуловере, по – снайперски зорко вглядывался в лицо каждому, поправляя натруженной рукой ковыльный чуб.

— Здравствуйте! Проходите, пожалуйста, - пригласил делегацию вглубь двора. – Сегодня тепло. Может быть, устроимся на веранде?

Гости рассаживались. Шолохов не торопился. Плетеных из прутьев ивы кресел явно не хватало. Я, как самый молодой, замер, понимая, что на одно место осталось нас двое.

— Присаживайтесь. Сейчас принесут еще один стул!- сказал Михаил Александрович.

Через минуту секретарь Шолохова Петр Елизарович Чукарин принес недостающий и поставил его с хозяином дома.

— В ногах правды нет, присаживайтесь, — повторил он, легонько подтолкнул меня и показал на свободное место рядом с ним. Испугавшись такой близости, осторожно отодвинулся, чтобы не быть в центре внимания, и, положив блокнотик на колени, несмотря на запрет ничего не записывать, все – таки запечатлел на бумаге отдельные фразы беседы…

Кажется, время остановилось.

Слева направо: Михаил Шолохов, Аршак Тер-Маркарьян, Михаил Никулин и Григорий Тягленко
Главными собеседниками стали – земляк из станицы Каргинская талантливый писатель Михаил Никулин, знавший Шолохова с детских лет, белогвардейский офицер, вернувшийся из Болгарии в конце тридцатых годов и бывший редактор миллеровской городской газеты, журналист Григорий Тягленко – горячий поклонник творчества донского Гомера.

В те дни мы знали: Шолохов трудится над романом « Они сражались за Родину». Чувствовалось: оторвали его от рабочего стола. И, несмотря на это Шолохов был настроен добродушно. Обращаясь к Никулину, заметно прибавившему в весе, мягко выговаривая « Ч », как « Ш», шутил: « Станишник, давненько не виделись. Почаще приезжай. Воды у нас такие – вылечат тебя и снаружи, и снутри». На радостное сообщение Тягленко, что он бросил пить, Михаил Александрович лукаво посмотрел в мою сторону и грустно обронил: « Эх, Гриша, Гриша, за тобой после смерти будет гоняться пустая бочка. И я с таким атаманом никогда бы не поехал!»

— Михаил Александрович, как работается?- наконец отважился спросить Никулин.

— Хорошо! - коротко ответил Шолохов и больше не возвращался к этой теме, ненавязчиво переведя разговор на перспективу развития станицы в связи с открытием лечебных источников. О том, что желательно разводить увиденных им в Северном Казахстане мериносных овец, неприхотливых в условиях скудного разнотравья, но дающих мясо и шерсть.

Григорий Тягленко, влюблено глядя на создателя « Тихого Дона», все – таки попытался повернуть разговор в литературное русло. Хотел, чтобы я прочитал стихи.

Видимо, Шолохов в то утро не был настроен лирически:

— Потом, когда познакомитесь с районом, и вас примут в казаки…

С гордостью сообщаю: в казаки приняли меня в станице Терновская на следующий день. А вот встретиться не удалось: Михаил Александрович срочно уехал на сессию Верховного совета СССР. Через три дня из газет мы узнали, что Хрущева сняли, и возглавил компартию Леонид Брежнев.

Потом секретарь Петр Чукарин доверительно рассказал мне, что радостный Леонид Ильич после утверждения в должности генсека подошел к Шолохову со словами: «Михаил Александрович, помните на Малой земле, что вы мне предсказали?»

И Шолохов вспомнил холодную зиму сорок третьего, тесную землянку, где всю ночь под грохот орудий полковой комиссар Брежнев «исповедовался» писателю – военному корреспонденту газеты «Правда», что иногда не так воюем... В конце разговора Михаил Александрович шутливо сказал: «Быть тебе, Лёня, генеральным секретарем!

… Все поняли: подошел конец нашей двухчасовой беды. Встали, как по команде, одновременно. Поэт, над которым я подтрунивал в дороге, решил отомстить неразумному мне и обратился к Шолохову: «Михаил Александрович, надо же, Аршак, мягко говоря, нагловатый молодой человек. А Вас увидел – покраснел, как девушка!» Шолохов на мгновение приостановился. И сурово посмотрев то на меня, то на него, резко бросил: «Покраснел? Да потому что любит!»

Мой друг поэт Борис Примеров, как ответ, как объяснение моему тогдашнему состоянию, напишет пронзительные строки: «Если я полюблю, я, наверно, заплачу!»

— Давайте сфотографируемся на память?- предложил кто – то.

— Можно! – согласился Михаил Шолохов…

Мы тесно стали у ступенек веранды.

— А фотографии будут? – спросил я, осмелевший.

— Конечно. Фотограф провинциальный, – с юмором ответил Шолохов.

— Подписали бы и нам книги, Михаил Александрович.

— Писатели… И тоже автографы собирают… Оставьте. Подпишу.

Вечером я уже разглядывал снимки и читал надпись на двухтомнике: « А. Тер-Маркарьяну – желаю в поэзии быть удачливым, как (по созвучию) был Д?Артаньян! И таким же лихим . М. Шолохов».

Потом я стану обладателем нескольких автографов Шолохова. Но первый станет самым дорогим.

В усадьбе Шолохова. 1964 год
Возвращались мы от М. А. Шолохова просветленные. Как будто прикоснулись к чему – то вечному, одухотворенному.. Я думал: какое могучее влияние он оказывает на всех писателей, но, прежде всего — на донских…

На этом месте позволю себе отступление. Господи, прости заблудшие души! Михаил Александрович Шолохов, на мой взгляд, самая трагическая фигура за всю историю человечества! Его судьба сродни Иисусу Христу, которого люто травили иудейские чернокнижки, не веруя его пророчествам. Через века и тысячелетия коварные потомки «одесситов» вновь теми же способами настойчиво клеймили русского гения. Не ведаю: откуда брались силы у Шолохова, чтобы выстоять в этой неравной борьбе. Подленький ярлык «плагиатчика» сопровождал его всю жизнь и сократил годы. Когда очевидно, что от первых «Донских рассказов» до романа « Тихий Дон» заметна самобытная манера автора. И как наши уважаемые «учёные мужи» (ослепли, что ли?) не заметили, что в остро драматическом рассказе « Коловерть» впервые появляется имя Гриша!.. И как не узреть, что художественный образный почерк плавно перетекает в бессмертные страницы великой эпопеи: « Утром морозным на крыльцо вышел Николка, хрупкую тишину ломая перезвоном подкованных сапог », «… под потолком с перекладины голубь сыпал скороговоркой дробное и деловитое бормотание .», « К груди прижимая, поцеловал стынущие руки сына и, стиснув зубами запотевшую сталь маузера, выстрелил себе в рот… » ( «Родинка»), « Степь, иссохшая, с чахоточным румянцем зорь, задыхалась от зноя. Лежа на спине, смотрел Григорий на бугор... » Кто определит из какого произведения фразы? Из «Тихого Дона»? Оказывается, нет! Из рассказа «Пастух» и опять имя Григорий!?

Обратите внимание на предложение: « Председатель трибунала, бывший бондарь, с приземистой сцены народного дома бросил, будто новый звонкий обруч на кадушку набил », « Тишина обручем сковала лес »…(«Продкомиссар»).

Я уже писал, что у Шолохова нет «девичьей» забывчивости, а есть усиление того или иного образа: « И в помощь – чей – то старческий дребезжащий , как обруч на бочке мужской голосок », « Тут ить казаки.. – застонала Аксинья, перехваченная железным обручем боли », — а эти строки из романа, как и предложение: « В упор в лошадиную морду выстрелил Игнат, сел, широко расставив ноги, сплюнул на сырую, волнами нацелованную гальку и ворот рубахи разорвал до пояса ». («Коловерть») и запев – начало «Тихого Дона»: « Мелеховский двор – на самом краю хутора. Воротца со скотиньего база ведут на север к Дону. Крутой восьмисаженный спуск меж меловых глыб, и вот берег: перламутровая россыпь ракушек, серая изломистая кайма нацелованная волнами гальки и дальше – перекипающее под ветром вороненой рябью стремя Дона ».

И музыкальная интонация, и буквальное совпадение «нацелованная галька» не говорят, а кричат, что это самобытное могучее слово Шолохова!!!.. Таких примеров могу привести сотни!

Они лежат на поверхности и не надо было унизительной процедуры доказывать шведскому компьютеру авторства – руки Шолохова!..

Стыдно, господа – товарищи!

Как и делать коммуниста Михаила Шолохова антисоветчиком. За год до смерти моего учителя, знаменитого писателя, « младшего брата» (так его ласково окрестил М.Шолохов) Анатолия Калинина, не предавшего великую коммунистическую идею и до последнего вздоха платившего партийные взносы, автора романа « Цыган», который экранизировали с одноименным названием я побывал, чтобы написать материал для еженедельника «Литературная Россия», в хуторе Пухляковский.

Мы долго говорили о литературе, вспоминали друзей …

Провожая до калитки, Анатолий Вениаминович по - мужски обнял и на прощанье, впервые назвав меня по имени – отчеству, как давно выстраданное, печально обронил; « Аршак Арсенович, знаете, если бы жив был Михаил Александрович, то Советский Союз никогда бы не распался!..»

Я мысленно согласился. Вот такой был огромный авторитет у лауреата Нобелевской премии! Да как же можно лгать, если в письме Н.С. Хрущеву он откровенно выражает свою гражданскую позицию: «… А я горжусь не тем, что звание присвоено мне, как человеку, а что некуда им, «бедным», деваться, и присвоили они его коммунисту! И гордость за партию – со мной и до конца »
(9 апреля 1962 г.)

Михаила Шолохова недоброжелатели рисуют этаким рубакой – ненавистном Константина Симонова. Когда он в речи на Втором Всесоюзном съезде советских писателей жестко, но шутливо покритиковал: « Я уже не говорю о т. Симонове. Он смело будет выдавать на – гора по одной пьесе, одной поэме, по одному роману, не считая таких мелочей, как стихи, очерки т. д. Стало быть, три медали в год ему обеспечены, Сейчас Симонов ходит по залам съезда бравой походкой молодого хозяина литературы, а через пятнадцать лет его, как неумеренно вкусившего славы, будут не водить, а возить в коляске », как и Илью Эренбурга: « Не знаю, что испытывает другие делегаты, но меня лично крайне огорчает отсутствие моего дорогого старого друга Ильи Григорьевича Эренбурга. Посмотришь, посмотришь вокруг – нет Ильи Григорьевича, и вроде чего – то тебе не хватает, становится как- то не по себе, сосет под ложечкой, и явная грусть черной тенью ложится на моё в общем – то безоблачное настроение. Где Эренбург? Оказывается, он накануне съезда отбыл к берегам италийским. Нехорошо как – то получается у моего старого друга. » и далее в своей речи по-товарищески пожурил: « По сравнению «Бурей» и «Девятым валом» «Оттепель», бесспорно, представляет шаг назад. Теперь Эренбург обещает сделать шаг вперед. Не знаю, как эти танцевальные па называются на другом языке, а на русском это звучит: «топтание на месте». Мало утешительного вы нам обещали, Илья Григорьевич!»

(IV съезд писателей СССР, 1967 г.)

Какая тут злоба?

Обыкновенная товарищеская критика. И где «узрели» злопыхатели юдофобские высказывания, которые ему приписывают?

У Шолохова характер был прямой и честный. Вот как он хлопочет у Л.И Брежнева: « Обращаюсь с покорной, но настоятельной просьбой, ради Бога, разберитесь с Костей Симоновым. Нельзя дальше тянуть. Парень он талантливый и умный, он нужен нашей литературе и его, как говорят на Украине, надо «пригорнуть», обласкать, поставить на ноги.

У меня за него болит душа, И я прошу ему внимания больше, чем себе. В этом я вижу истое «товариство» и, если хочешь, хозяйский расчет: партии и литературе нужен этот человек, стало быть надо сделать все, чтобы не оттолкнуть его…

Найди время поговорить с ним врастяжку. Будет успех!..»

(7 марта 1969г.)

Это ли не отважное доказательство доброты русского гения?.. Кстати, Михаил Александрович обращается на Ты первому лицу партии и государства, как равный к равному! Может ли позволить так общаться в эпистолярном жанре современный литератор сегодня к нынешним кремлевским небожителям?

Разве не виден «крен», что клеветники Шолохова напрочь «забыли» сегодня и Симонова, и Эренбурга, потому что они были советскими писателями - патриотами и восславляли в своих произведениях Родину – СССР! Но настойчиво продолжают возвеличивать до небес и насаждать в умах молодого поколения хрипунов- бардов Высоцкого и Окуджаву!? Тут им не откажешь в предвзятости!. .

Бессовестные болтуны!

Но я возвращаюсь к началу своих заметок.

…Недавно я снова побывал в станице Вешенская. Пришел к уже музейной усадьбе. Падал густой снег на серый карельский камень, на котором проступало, как кровь сквозь бинты – ШОЛОХОВ.

Я стоял молча, но в душе повторял стихи, присланные мне замечательным поэтом Виктором Боковым:

Ты помнишь, меня
Шолохов позвал,
И принял по – родному,
Домовито, я ваши имена
Ему назвал,
Он наказал:

«Будь за отца им,
Виктор!»

Я помню (очевидцы – Лариса Васильева и Владимир Дагуров) ту встречу, когда Шолохов пригласил в гостиницу «Московская» автора «Оренбургского пухового платка». Поднимаясь на второй этаж мы столкнулись и поздоровались с гостями, английскими писателями – Чарльз Сноу и Памелой Джонс, которые вышли из шолоховского номера, а их сынок – недоросль, опередив родителей, не жалея клетчатых брюк, чересчур смело катался на перилах…

Виктор Федорович подарил Шолохову пузатый тульский самовар и куклу, одетую в национальное платье, чтобы сохраняла тепло…

— Михаил Александрович улыбнулся, и произнес: « Ну, Виктор, разве мы будем пить чай из-под этой бабки?

И протянул рюмочку с коньяком.

…Кружили, парашютя, снежинки. Словно не ветер, а незримая рука стирала с могильного валуна белую метель.

Горели, переливаясь, золотые буквы, как строки его бессмертного творения.

Казалось, я слышу приглушенный его голос, похожий на простуженный колокольчик родника с ключевой водой, который наперекор лютому морозу непокорно пробивается тут же, у обрывистого берега закованной льдом реки.

Он лежит в нескольких шагах от того места, где мы сфотографировались!..

Было холодно.

И мне захотелось дотронуться до камня. Словно отдать ему на прощанье немножко своего живого тепла…

Август 2011г.


Комментариев:

Вернуться на главную