…Письма нынче плохо пишутся. Может быть, потому что их не читают? Всё телефон заменил. Включил и болтай себе на здоровье. Или ещё проще – примитивным набором фраз, подсказанных тем же телефоном, набросал пальцем послание в экранчик и отправил словесную неразбериху в бесконечный путь по эфиру. Кому надо тот разберётся…

А письма жанр сложный, требующий должного отношения, понимания и… времени. Иногда и нужно бы письмом с хорошим человеком перекинуться, ан нет к тому должного понимания важности такого хорошего дела. Уж сколько лет пишу в «Новый Енисейский Литератор», и связь довольно прочная с замечательным сибирским альманахом, а вот с редактором Кузичкиным Сергеем Николаевичем общаемся без писем, через интернет-почту коротко, сухо и только по делу. Плохо это, понимаю…

Вот и к Дорошенко Николаю Ивановичу письма подолгу не складываются. Раз в год, или и того дольше. С одной стороны, представляя объём его редакционной почты, не хочется докучать. Но иногда задумаешь письмецо, две-три строки сообразишь и оставишь на время, вроде как самому себе, то, что латиняне называют солилоквием. А потом и мысль теряешь, и настроение другое приходит, и остаётся письмо недописанным в хаосе компьютерной памяти. Посматривая в неё иногда, нет-нет и пожалеешь о недодуманном и недосказанном. Вот и вознамерился из разрозненных мыслей этакий своеобразный жанр смекнуть – дневник не дневник, одним словом заметки, как некий опыт посильного участия в том, что могло бы служить некоей отправной точкой для дискуссии. Поэтому прошу принимать мои размышления как своеобразную реакцию на интересные статьи и комментарии думающих о жизни читателей «Российского Писателя» и как заметки из писем к его редактору, не более того.

«…Помните всегда, что на утоление глада
нужен только кусок хлеба и ковш воды…»
А. Н. Радищев.

…Бьюсь над названием. «Окраина» – хорошо и одновременно совсем плохо. Плохо, что всю жизнь считаю себя человеком с окраины. У кого-то из поэтов есть хорошие строки: «…окраина, ты городом не стала, и навсегда утрачено село…». Грустно! Но, правда. Вечная раздвоенность. На пути к благу от чего-то благого уходишь, теряешь что-то такое…, чего жаль до спазма в горле, что неудержимо растрачивается и никогда, никогда не возродится. Безысходно…

…В какую бескрайнюю и бесконечную пустыню кричишь? А кто заставляет? Помалкивай себе, говорят, проживёшь дольше. Ой, ли?.. Жизнь так устроена, что её ни на что не хватит – ни на крик, ни на молчание. Но для чего-то ты пришёл? Что-то сделать? Или сказать? Красиво звучит: пришёл – сказать. Многое, чего хотелось бы, всю жизнь сознательно и упорно уменьшаешь, ограничиваешь, и… помалкиваешь…

…Скажу чуть о своём увлечении литературой. Чтобы что-то состоялось у автора с этой «капризной дамой» нужно, чтобы она стала ему… женой. И в этом всё. Я же в последнее время всё больше и больше сравниваю её с той, кого в обыденности зовут «любовницей». Это та, что, несомненно, красивей жены, отношения с ней захватывающе страстны. Но в ней видят меньше, чем в жене и потому оставляют от себя ей меньше, а вот брать у неё всегда пытаются больше, пренебрегая элементарной бережливостью. Может быть, её сильнее любят, но тем горше тогда её несостоявшаяся цельность. Она не жена. Она не половинка в целом. Она просто частица, сама по себе. К ней приходят с годами всё реже и реже. Угрызения совести, неудовлетворённость, незавершённость отношений всё больше и больше удаляют эту частицу, а если и перевешивают случайно в её пользу, то редко когда из этого что-либо цельное получается. Время ушло. Поздний уход к любовнице грозит драмой, как обычно, для всего треугольника. И даже она не выигрывает, у неё тоже не осталось времени расцвести. Хотя, может быть, я здесь ошибаюсь самую малость. Ведь поздние осенние хризантемы тоже цветы, и мы ими восторгаемся не меньше, чем цветами весны и лета…

…Телевидение это без сомнения эпоха со своим законом миропостижения. Поэтому и в кино в принципе пришёл ёмкий, яркий, обрывочный, словно мельком подсмотренный, кадр. У Михалкова в «Утомлённых солнцем» какой кадр, когда в машине бьют Котова! Драки-то по существу нет. Просто короткие резкие движения локтей, «монолит» чугунной спины энкэвэдэшника и всё! А в результате – ещё один мощный незабываемый кадр с изуродованным лицом командарма! И в этих моментальных кадрах, в этих фрагментах, в этих слезах «железного мужика» жизнь поколения, с её взлётами и сомнениями. Эпоха!..
Может быть потому, что как-то притух соцреализм, а может быть, и вообще в искусстве наметился новый всплеск реализма. Не натурализма, не сюр, не футуризма, а именно реализма. И именно с подачей фрагментарности, выпуклости, обрывочности, с намёками, конечно же, на романтику.
В общественной жизни пришло преобладание этакого либерально-демократического монархизма. В частной жизни возобладал индивидуализм, что тоже есть моно. Мир стал теснее, более открытым, понятным, но люди в отдельности стали более обособленны, более оторваны друг от друга. Отсюда эта необходимость знать и понимать быстрее и больше. Это достигается фрагментарностью восприятия, по-другому просто не объемлешь сегодняшний воз информации и знания. В этом и своё достоинство, и своя ущербность. Личность в таких условиях более усреднена, но мир в целом более наделён движением и потенцией. Природу интересует более сохранение вида, но не индивидуальности…

…Последний писательский съезд, да и сам Союз писателей есть многозначительное отражение общественного состояния. Нынче ясно различаем непреодолимую разность идеологий – на одном полюсе собственность и ею предоставленные возможности главенствовать и диктовать нравы и обычаи, на другом благое желание справедливости и равноправия. Между полюсами «водораздел» – вернувшееся в общество право собственности на всё и вся. С одной стороны раздела, опустившееся к средневековым формам распределения меньшинство с собственностью, с другой большинство с совестью, но без достояния. И эти величины никогда не были и не будут равны. Но за меньшинством, за собственником, особенно за «великим собственником недр», уже мрачно громоздится буржуазное государство со своим дремучим правом сильного. За большинством же совестливых только былое величие «неудачного опыта» социалистического строительства.
В выборе председателя Союза писателей кандидата от большинства можно видеть лишь справедливую, но в большей мере случайность, так или иначе способствующую всеобщему желанию порядка в писательских рядах. Власть же давно не видит в писательском собрании какую-либо силу потому и допустила «огрех» в контроле за всё ещё не уходящей со сцены «братией бессребреников». Но в любом случае победит власть. Буржуазное государство, как механизм, может состоять из убеждённых коммунистов, но служить будет капиталу. Любую активность левых ли, правых ли власть просто-напросто приспособит к своим нуждам, как например, приспосабливает многих из сегодняшнего ряда борзописцев любого толка. Сегодня СМИ могут выращивать любой «генно-модифицированный» продукт в любом из искусств. Будь возможности современных информационных технологий когда-то у керенцев, они никогда не уступили бы инициативу ленинцам.
Нынче из любого маломальского грамотея можно создать симулякр, псевдогероя, замещающего в сегодняшней «агонизирующей реальности» необходимую важную личность. Имитируя такую личность, спроектированный симулякр как бы поднимается выше реальности, тем самым, в конце концов, действительно из своей театральности предстаёт единственной незаменимостью, поскольку живой герой из реальности обязательно в чём-то уступит его корпоративным возможностям. Потому так сомнительны сегодня краснознамённые парады и празднества, потому так подозрительно помпезны и показно представительны концерты великих юбиляров из прошлого социализма. Слишком уж много фальши в показной возможности покрасоваться былой славой. И видим, как на прежних больших и важных делах и мероприятиях, потерявших ныне идеологическую опору, спешат прижиться делишки, что используя намеренно прежние названия, былые достоинства и опыт, растаскивают, размельчают веру в силу и возможности любой общности.
Надо признаться, таким мир был всегда, последние времена технологиями лишь ускоряют события. Но в обществе всегда живы возможности и условия распознать подделку и отличить её в нужный момент от истины. Вот использовать эти условия и призвана всегда совесть у людей. На этот раз совесть чуть взяла верх и восторжествовала на «малом острове» с численностью в восемь тысяч человек. Что дальше…
СМИ проигнорируют факт победы большинства у писателей или преподнесут его так карикатурно и пошло, что разглядеть что-то важное в таком событии будет просто невозможно. Это принцип нынешних информационных технологий. Анализировать соотношение сил в писательском союзе нужно самим писателям без оглядки и на недругов и на доброжелателей. Комментарии на писательском сайте, ставшем с некоторых пор своеобразной трибуной, показывают, как непримиримы и противоположны взгляды в рядах и этих восьми тысяч, как противостоят писатели друг другу «противниками в политике и противниками в нравственности», как непросто идёт поиск единения. Как и следовало ожидать, после съезда писательство негласно безмолвно раскололось. Это весьма примечательный факт. По срезу раскола этой общественной организации можно судить и об угрожающе угрюмом сословно расслоившемся нашем народе. Поэтому призыв к «бесполитичности» писательского общества некорректен. Вот раньше писательские дрязги были действительно аполитичны, а ныне это политика и какая!..
Случившийся разлад в обществе грозит возвратом жёстких сословных отношений, а это серьёзный аргумент духовной розни людей. В известном смысле общество вернулось далеко назад, вот почему нынешние «мещанские времена» так рельефно просматриваются с позиций Максима Горького в его статьях из начала века двадцатого. (…)
…Сегодняшняя мода или так называемый «возврат к истокам», особенно там, где дело касается веры, совсем не поиски Бога. Наоборот, лицемеры ищут возможность ещё одного доказательства своего «величия». В потёмках душ вызревает не способность верить и бояться (да, да – по-евангельски именно бо-ять-ся!) Бога, а ещё одно «доказательство» возгордившегося –я– , тщетно взбирающегося на царствование в природе. «Мне всё подвластно», «я и это могу, если надо…». «А это оказывается всем надо, обязательно необходимо, это так важно сегодня, это так востребовано…» и т.д. Да, это всегда было важно – верить в доброту и справедливость, в возможность истины и блага, в благие намерения, в че-ло-ве-ка! Только по-настоящему верить в это и в Бога, в том числе, давно не все не умеют. Сегодня пошли в церковь еще и для того, чтобы приобрести «веру» на всякий случай, а вдруг пригодится. И не причаститься идут, а именно свой кусок купить, урвать, глупо полагая, что это действительно можно и нужно делать, совершенно не сознавая того, что к Вере истинные поборники идут служить…
С самого своего начала от сотворения у человека было два пути – с миром, тренируя, упражняя и развивая дух свой, и, наоборот, против мира, «покоряя» его, извлекая выгоды, «не ожидая милости». На первом пути человеку всё было дадено – …мысли и возвышайся…, во втором же случае он обречён безжалостно грабить природу на свои неестественные всеразрастающиеся нужды. И так до сих пор. Идущих первым путём мало и потому успехи их сомнительны, но и всё остальное множество на втором пути может похвастаться лишь «успехами» в деле грабительства и разрушения мира…

…Участие в любых обрядах приносит удовлетворение величием и восторженностью единения, особенно это касается религиозных или идеологических обрядов, обставленных роскошью либо сложностью служения. (приближающийся древний праздник, предвкушение жертвенного ужина делают собравшихся единомышленниками…). Иерархическая составляющая таких обрядов, чёткое расписание действа, почти всегда сложного и долгого, приобщают участников к естественному духовному единению перед неизвестностью и сложностью жизни вообще. Отсюда принятие участниками всех предписаний и правил, таинство единения обязывает чтить любые условности, особенно в дни розни и противоречий в обществе.
(…)

…Владеющие материальной составляющей веры, по сути, собственники при соответствующих нравственных нормах в обществе всячески способствуют возврату сословного расслоения, поскольку якобы оказываются «ближе к познанию основ мироздания». Вполне понятны и приемлемы достоинства религиозного консерватизма в его нравственных основах, но современное производство разрешило человеку несколько изменить мировоззрение совсем не в пользу Творца, особенно в области земного устройства института веры. (…)
Припомнилась встреча на улице с самоуверенным молодым человеком, взявшим на себя смелость проповедовать Евангелие так запросто с листа тут же раскрытой книги. Столько зауми, столько апломба, назидательности, но ни йоты сомнения в своём начётничестве. Подумалось грешно: неужели даже такое малое приобщение к чтению вслух библейских истин даёт молодому невеже основание поучать и назидать. Я был старше встретившегося «учителя веры» раза в три и понимал, что если в нём пытливость не иссякнет, то время и жизнь поубавят в нём гордыню и дадут больше учтивости. А про себя подумал: « – Вот видишь, сколько знания даёт лишь одна книга из канонов, а ведь есть ещё немало другой умной литературы, есть множество знаний и кроме книжных, и всё это человек постигает и создаёт из одной великой книги, которая вот тут вокруг всегда рядом и всегда доступна. Имя этой книги – жизнь…»

…Нынче же писательское содружество поддерживается силою инерции ещё горьковской задумки, да надеждою на лучшие времена. И ещё живо тщеславием некоторого числа авторов, прикоснувшихся однажды к таинству писательского промысла. Очарованных, наивных, печатающихся от случая к случаю, дорожащих и малым вниманием писательского цеха, гордящихся причастностью к творческим началам, тем и убегающих из сегодняшнего индивидуализма в пусть и малую, но коллективность, членский билет берегущих, как знак принадлежности к важному, достойному и весьма нужному людям делу.

…Литературный союз (творческое объединение), если речь идёт действительно о дружеском близком единении авторов, всегда формируется неким общим творческим пространством, на основе языка, определённой идеи и способности превосходить сообща в служении народу, а в сложных условиях помогать литераторам, защищать их интересы и т.д. Если этого нет, то союзом называть простое сообщество пишущих людей сложно. Ныне есть попытка определиться с формой сообщества, сохранить прошлое именно союзное единение, закрепить за собой некий людской потенциал в обществе, найти единство интересов творческих, профессиональных, политических и т. д. Но эти попытки не союз. Союз это в первую очередь идейное политическое единство. Профессиональные же особенности писательства ныне направлены именно в поиски возможностей – развлекательного ли свойства, образовательного ли, познавательного ли и т.п. Общество всегда в той или иной степени использует это в своём развитии. Государство же, как политический механизм, так или иначе, стимулируя такую деятельность, экономически поощряет труд нужных ему авторов. Если содружество держится лишь на этом, то это в лучшем случае ассоциация (добровольное объединение). Удержаться же слабому содружеству сегодня в значении союза, сплочённого идеей справедливости ли, правды ли, означает вступить в определённые противоречия с усиливающимся властным механизмом, запущенным в работу совсем другой идеей. Отсюда фактическое игнорирование СП идеологической машиной страны. Идёт проверка идеи и сил, ещё способных объединять писателей в экономически независимый союз. Где силу брать, и в чём она – вот в чём вопрос. Призыв служить почти равносилен предательству. Потому ныне так много смолкло чистых голосов.

…Вернувшись в порядки капиталистического развития, общество приняло и правила становления капитала (обычно здесь припоминается «беспринципность его при трёхсот процентной прибыли…»). Но наш капитализм искусственно состоялся сверху, потому он так вычурно показушен в первую очередь «духом», потому для него непримиримо неприемлемо абсолютно всё наследие социалистического недавнего устройства общества – чуть окреп и тут же амбициозно воинствующе утверждает своё явно деспотическое не гуманное происхождение. Потому так много в нём фиглярства и нахрапа. Заметьте, как беспринципно показное стяжательство, обрядная театральность и непременная сценичность на всех уровнях отношений так «важны и обязательны» в обществе. Повсеместно принято актёрство в политике, организованные театрализованные представления, чиновники, позиционирующие себя не хуже кинозвёзд, помпезность их заседаний, дутая показная активность для телевидения и т.д. Ныне повсеместно ценится искусство пародии, отшлифованное в бесконечности вариаций. Буквально во всех жанрах получает добро попса, быстро доходчивая, усреднённая, приспособившая в своих интересах багаж старых устоявшихся испытанных произведений. Новое же либо вульгарно, либо опять-таки низведено до пародии. С этим искусством невозможно соревноваться, оно агрессивно и воинственно. Рядом с ним выживают лишь подлаживаясь, угодничая и подражая. Рассчитанное на массу, оно становится бизнесом и служит теперь только денежному мешку…

…В искусстве сплошные ремейки и повторы прежнего вдохновения и открытий. Мы живём достижениями отцов, их трудом и достоинствами. Причём повторяем их с ёрничаньем и смешками. Киношные фальшивые подвиги воспитывают вседозволенность, «всемогущество» и своеволие.
Нынешний взгляд в искусстве на прошлое революционное ли, военное или просто обыденное преподносится солидным профессионально отточенным набором примитива, безудержной пародийности, и буквально всё пропитано предательством, изменами, грязью, пошлостью, тщеславием и коварством. Пародия и ёрничанье из этого набора, и полное отсутствие того, что зовётся общественно необходимым трудом – обязательная дань сегодняшней публике, способной оплачивать, так или иначе, именно такое творчество. У другой публики на другое искусство просто нет средств. И поэтому творим сегодня, забывая напрочь о том, что все прошлые революции и войны свершались ради справедливой достойной жизни для всех. Тогда как сегодня вершится всё для единиц. Конечно, в труде так мало интересного!.. Что в прошлой буржуазной России, что в советской, что в сегодняшней капиталистической. Кадры хроники 80-х годов можно показывать так (и показывают именно так!..), словно это снималось ещё до братьев Люмьер – ни цвета, ни контраста, одни тени.

…Но чем выше, тем фальшивее игра. (…) Потому в обществе всячески вуалируется факт измены, идёт забрасывание его из сферы политики в нормы морали и права, где такой простор для аргументов в пользу предательства любого и всякого.

…Как механизм, необходимый обществу в процессе жизнедеятельности, государство действительно важно. И у нашего вернувшегося, казалось бы, из небытия капитала ныне получилось «смастырить» своё государство. Народ, способный к труду и своему продолжению, обязательно воздвигает над собой систему необходимого подчинения. Это и придаёт капиталу дерзости «набросить» на общество систему своего правления. Но, как и любая система, эта «сеть» ограничена некоторым набором экономических и производственных возможностей (сырьё, производство, трудоресурс и пр.), вбирающих в себя лишь ограниченную массу населения. Всё лишнее в системе будет балластом, и так или иначе со стороны управления будет подвергаться так называемой оптимизации.

…Элиты или то, что обычно подразумевается под этим термином, состоят из двух половин. По крайней мере, так можно судить о нашей современности. При явном перемешивании народов одна условная половина привержена тому, что, в общем, называют ментальностью, природностью, сутью этноса и т.п. Эта половина кровно и неразрывно привязана к народу, в котором её начало, её корни. Элита из этой половины обычно разрастается до форм беспринципного барства. Безжалостного, дикого, но это «своё родное барство». Оно упрямо и целенаправленно обособляет народ, в теле которого родилось и трудом которого живёт и преуспевает. В сегодняшних безжалостных процессах глобализации эта половинка элиты, сопротивляясь процессам мирового перемешивания, так или иначе, способствует-таки этнической самоидентификации народа, сохранению природы, особенности и неповторимости его.
Другая условная половина элиты есть проводник инородных влияний на этнос. В современном мире транснациональных производств и технологий эта часть общества может быть полностью оторванной от экономических основ своего общества. У неё появляется возможность кормиться с руки «глобального хозяина», интересы которого уже переросли «заботы» о своем народе. В складывающейся в эту сторону системе отношений эта элита в большей степени включена в сферу влияния мировых сил, потому зависит напрямую от сложившихся форм мировой экономики, хотя и не факт, что большую часть своего состояния она продолжает тянуть из закрома своего «родителя». Так устраивается мир современного капитала. Элита и в социалистической системе всегда раздваивалась, и перестройка лишь поспособствовала проявлению более агрессивной части «западников». Вот в таких условиях раздвоения элиты и вызревают силы способствующие непримиримости в обществе.

…Идеологические противоречия в союз не объединить. Противоположные мировоззрения несовместимы. Мир безудержного потребительства это изматывающая гонка в материальное. Разум же приходит к пониманию ценности воздержания и умеренности в условиях такой гонки, к пониманию соревновательности в скромности, в уклонении от соблазна избытка. Добродетель в скромности, величие и значимость в воздержании, не в излишествах. Когда в обществе это понято и принято за ценности, а не наоборот, то при должном воспитании у человека с детства закрепляется чувство обязательной скромности. Потому эти ценности становятся верой и оказываются наиболее понятными и близкими народам во времена поиска единения и справедливости. Сохраняют свою актуальность эти ценности и ныне в эпоху индустриального развития обществ.

…Это разные культуры, разные психологии. В современном кино – безлюдное производство, пустые заброшенные цеха (но обязательно с работающим оборудованием!..), и отдельно –  обязательно обезумевшие массы, подчиняющиеся лишь инстинктам. А противовесом –  исключительные одиночки, либо спасающие эти «стада», либо наоборот замыслившие уничтожить всё человечество. В таком искусстве проявляется индивидуализм, воспевающий волю и возможности одиночек либо во зле, либо в добре, базирующихся совсем не на труде, не в общественном производстве, а вырванных в сферу фантасмагорических отношений, в реальности никогда бы не состоявшихся без слаженного обобществлённого труда. Поддерживающие систему добрые одиночки – герои, одиночки во зле – антигерои. В этом случае только система уже сложившихся отношений (и производственных в том числе) является абсолютной силой способной сдерживать инстинкты масс, либо воля одиночек решает, быть ли обществу далее вообще. Изменение системы в этом случае означает неизбывное зло, как и любой призыв к трансформации…
В противовес такому искусству вызревает обращение к психологии масс, как к необходимости и правильности сохранения общества. В самой природе масс вся сила и возможности дальнейшей общественной судьбы. И поскольку массы всегда в движении, любые изменения есть их обычное состояние. Потому непременные изменения сложившихся систем есть одна из закономерностей развития общества, и призывы к их благому изменению по существу тоже должно быть благом. Не потому ли наши массы с каким-то неописуемым восторгом приступили к «перестройке» в конце двадцатого века?..
Но в случае с психологией индивидуализма любые призывы к социальному преобразованию угрожают возобновившейся капиталистической системе распадом, и обращения к массам предстают обязательно злом. С позиций индивидуализма сегодня давние призывы Льва Толстого «не служить системе» есть самое большое зло. В сложившейся системе индивидуализма малая часть общества особым путём захвата овладевает общественным трудом и извлекает из такого обладания все возможности в пользу определённого так называемого элитного сословия, значительно превосходя во всём другие общественные группы. К слову, индустриальное развитие при этом происходит, несомненно, в любом случае. Оно – сложение мировых производительных сил. Таково условие складывающегося миропорядка – капитал заставляет работать всех на себя. Об этом кричат улицы разрастающихся мегаполисов, это видится в явлении новых армий, в помпезности чиновничьих «толковищ», в кричащей излишеством роскоши единиц. Но тут же противоположно этому – опустошение территорий, распад социального единения обществ, неудовлетворённость и ещё более вопиющая в мире бедность масс, становящихся вообще лишними.
(…)

…Революция – разгорающийся костёр, выброс энергий, движение к новому неизвестному, активный поиск, решительность, обязательно ошибки и обязательное их разрешение, открытость к миропознанию и т.д. В революционные времена людьми верховодят восторженные и в большей мере романтичные вожди, смелые и открытые, окружённые и поддерживаемые соратниками.
Контрреволюция – угасающая свеча, затухающее движение, возврат к привычным для общества порядкам, к предрассудкам, опора на прежнее знание, сомнения и неуверенность пред Миром. За лидерство в контрреволюции берутся манерные, скрытные циники, эгоисты и прохиндеи, окружённые командой телохранителей.
Слом социалистического государства привёл на вершину власти категорию людей хватких и циничных, по натуре своей способных в условиях распада системы обращаться к любым средствам в политике, чтобы в любом случае выплыть в качестве кого угодно и в любом случае остаться при «своём куске». (…) И это придаёт им уверенности в правильности выбранных средств и целей. Они уверены, что сохраняют и усиливают государство, не задумываясь, сохранится ли при этом народ...
…Начала революционные и контрреволюционные всегда есть в каждом из нас. И эти начала всегда в борьбе. Борьба насмерть. Это в самой природе. Ярая непримиримость с обеих сторон иногда делает эти явления похожими друг на друга. Потому их часто путают. Вот эта непримиримость, дошедшая до крайности, и несёт смерть. Человек и в непримиримой крайности находит то, что называют любовью, и останавливается. Нелюдь в крайности одержим ненавистью, и переступает черту.
(…)
…В худой час, перехватив из нерасторопных рук народное производство, хваткие ребята постарались быстро растащить его, чтобы и следа не осталось общественного. И теперь записывают свою пронырливость как аргумент в пользу себе, вознаграждая себя за «сохранение страны и государства» так щедро, что «оставшемуся с носом» обществу стало не по себе (…)

…Зависть, как и тщеславие – ему нет меры, есть только мера в умении скрывать его. И никаких тут патологий нет, кроме, может быть, самых выходящих из ряда вон случаев изощрённого злодейства, случающегося на почве подогреваемых завистью страстей. Но всегда нужно иметь ввиду, что не всё так просто в многообразии эмоций и поступков. В жизни всё намного сложнее…
Сосед по гаражу, когда-то с завистью поглядывая на мой новенький «Запорожец»:
- Тебе хорошо, тебе машину выделили…
Я засмеялся:
- Тебе еще лучше!..
Сосед, оглядываясь на свой мотоцикл, недоумевал:
- Это почему же?..
Я ответил:
- У тебя ноги целы…
Приятель смутился, тут же и ушёл в магазин.
Sine ira et studio, как говаривали латиняне («без гнева и пристрастия»), мы раскупорили поллитровочку, и после двух стопарей он ругал на чём свет стоит свою зависть, был смешон, честен и открыт, как мальчишка. А я действительно завидовал его здоровым ногам. Спустя время сосед приобрел «Жигулёнка» и окончательно перестал завидовать, а вот моя прежняя зависть после его гибели в автомобильной аварии почему-то превратилось в непостижимое чувство вины…
Не так просто разрешается «зависть» межсословная или как говорят социальная. В общественных отношениях она утоляется  обещанием прогресса. Но и понятие прогресса, как некоего движения вперёд (к чему?) ныне, в условиях ускоряющегося бега к саморазрушению, уже весьма сомнительно. Поэтому на вопрос – «зависть порок или двигатель» – сегодня всё чаще отвечаешь:
- Если двигатель, значит порок…

…Мы всё чаще приходим к двоякому пониманию жизни, к пониманию того, что жизнь распадается на два мира. Истинно размышляющий о жизни человек не может этого не замечать. Нелегко оставаться собой в окружении алчности и вседозволенности.
Но мы живём в мире деятельном, активном, властвующем, утверждающем напор, силу, в том числе и с помощью подлости и лицемерия. Все негативные стороны его нынче рисуем смачно, со всех сторон, образно, в красках (казнокрадство, ложь, прелюбодейство, непристойность и т.д.). Лучший общинный мир уже забыт, для него почти нет ни плохих, ни хороших слов.
И сытый мир, смыкаясь в элиту, развращает и разрушает всех, как проходящая сквозь лес трасса или нефтяная труба оставляют за собой исковерканную безжизненную полосу, залечить которую у природы уже не хватает сил.
В принципе мы все хотим того, что имеют они, причём пытаемся достичь этого тем же безжалостным путём («жаль лесов уже не осталось, но и без торговли лесом нельзя!»). Мы видим важнейшие ценности в их роскоши и излишествах. И они знают об этом, потому чувствуют себя вершителями необходимых «главных» дел. Противостоять (только в теории, давно названой толстовством) этому можно лишь не признавая ценности, не участвуя в таких отношениях. Все же другие способы ведут к распаду на «два образа жизни», два мира – и нет выхода из этого! Хотя цивилизация давно бы устоялась на сбалансированных формах социального устройства умеренного труда и умеренного же потребления, если бы не постоянно разрастающиеся аппетиты элиты при якобы беспрестанном поиске воздержанности. Так было всегда.
И в нынешних формах, и в темпах производства явно просматривается тупик. Об этом говорит, прежде всего, стремительно заканчивающийся запас природных ресурсов и тут же прогрессирующее до алчности потребление, явные неравномерность и переизбыток производства и тут же прекращение рождаемости, обусловленное якобы недостатком средств для жизни, разрастающиеся города с их кажущимся ростом «окультуривания» общества и тут же массовое падение нравственности. В людях произошёл раскол. В состоятельности людей, в экономике, в политике, в мировоззрении, в семье, в душах, в сердцах пролегла рана-трещина, которая теперь будет со временем расти во все стороны, пока не взорвутся сердца. И люди отныне разделены, и разошлись по разные стороны разлома, и будут отныне всё более и более удаляться друг от друга. Теперь и с той и с другой стороны будут прозревать свои «пророки», вершиться своё мировидение, созревать свои идеи. И странным образом непонятны те, кто тужится и пытается как-то срастить рану, стянуть расходящиеся края её, залечить, заглушить боль.

…Если советская система, так или иначе, пусть в декларативном порядке, но, тем не менее, ставила в идеологии задачу человеку с помощью общества стать выше, чище, здоровее, добрее, то нынешняя система отношений перевернула всё к противоположному знаку. Сегодня уже не в декларативной форме человеку предложено стать ниже, невежественнее, злее, иначе общество, опустившееся к принципам естественного отбора, затопчет, уничтожит либо оставит в одиночестве. Ныне завуалированная в развлекательные формы идеология изо дня в день напоминает человеку о его скотстве, о его низменных, никогда никем якобы не изменяемых наклонностях. Это испытание гнусностью наш великий народ ещё не одолел.

…Кажется, нет разницы между коммунистами, взявшими власть в начале прошлого века и демократами либерального толка, верховодящими ныне в начале двадцать первого века. Нахраписто взявшись вести народ, и те и другие силой устанавливают свой закон, силой овладевают недрами и землёй, силой «переделывают» под свои порядки человека и т.д. Но разница между ними всё-таки есть! Первые были разуты, раздеты, как и народ, сами, с горящими глазами мечтателей, брались строить хорошую состоятельную жизнь… для всех(!). Вторые же сыты, богаты, захватив землю и недра, строят с помощью всё также не всегда сытого народа личную более состоятельную жизнь, лицемерно пообещав, правда, прикармливать некоторых «инвалидов и других малообеспеченных граждан». За первыми, увлечённые социалистической идеей, зачарованно, бескорыстно шли многие и многие. За вторыми с их идеей капитала так же многие идут и сегодня, только теперь в людях возобладали меркантильность и зачарованность индивидуализмом.

…Я неслучайно заговорил о «деревенщиках», о России-крестьянке. Жизнь в любых её формах – всегда обязательная смерть. В этом трагизм мироздания и определённая безысходность познаний этого. Отсюда желание законсервировать, остановить время, либо вернуться в каком-то порядке назад. Возврат в крестьянство в какой-то мере определён надеждой на сближение с природой, с началами, с истоками высшей силы, пробудившей однажды этнический рост и движение.
Потому и возврат на землю в современных условиях и по форме и по численности видится подобным движению ранних христиан. Думается, как и у христиан, это будет путём противоречивым, трагичным, но… спасительным.

…Религиозность – изначальное чувство, подвигающее человека к осмыслению основ общественной морали, одно из начальных форм самопостижения жизни вообще. Складываясь в определённую систему, это чувство приводит к созданию общественного института церкви, несмотря на свои архаичные формы и способы, в причину многих условий сохраняющего до сих пор влияние на людей. Есть мораль, как божественное чувство совести, значит будет церковь, а затем и современные формы институтов управления обществом. Не наоборот!.. Это чувство преподносит возможность выживать обществу. Усовершенствуя это чувство, человек продвигается в жизнеспособности дальше, опять-таки используя прежние и создавая новые институты управлять общественной жизнью. Церковь – архаичный институт. Живучий, приспосабливающийся к современности, но древний. Социальные же учения предлагают более современные конфигурации общественных институтов управления (…вплоть до неприемлемых форм и способов насилия, приносящих больше вреда, чем пользы). Отрицать напрочь основу религиозности в людях – непростительная ошибка. В религии – фундамент морали.

…Нынешняя состоятельность воздвигнута на рвачестве. Когда говорят о временных трудностях на предприятии, то надо полагать требуемое в таких случаях воздержание и тяготы должны распространяться на всех, по крайней мере, в рамках корпорации, коллектива и т.п. Но когда небольшая группа управленцев делает себе зарплату в десятки раз больше, чем всем остальным, это не назовёшь трудностью для всех. Когда необходимостью «затянуть пояса» оправдываются долги предприятия и под эту же марку сокращают работников, сохраняя при этом фонд заработной платы для себя, тогда со всех точек зрения это сложно называть рациональной экономией.

…Чем объяснить сегодняшнее «ничегонеделание» в сравнении с советскими временами и, тем не менее, так или иначе безбедным существованием? Первое, что приходит для объяснения – это объём наработанного и до сих пор распределяемого потенциала советского производства, что всё-таки говорит в пользу той формации.

…Долго не понимал, почему распалось советское производство? Казалось бы достаточно незначительного разворота в идеологии и централизованное управление советским хозяйством перейдёт в энное число частных рук, закрепившись собственностью в основном за директорским и ближайшим к нему корпусами. Но всё рухнуло! Тут же приходило объяснение – такой процесс необходим для перехода «ничьей народной собственности в частную, но, чтобы перейти из одной категории в другую ей необходимо исчезнуть, раствориться, развалиться, совсем потеряв при этом большую часть определений своей социальной сущности. (…) Примиряют лишь идеологии и достигнутый обществом уровень нравственных устоев, сложившейся на определённый момент государственности. Если бы не эти рамки, сегодня в обществе младшее поколение выбросило бы стариков «на свалку», поскольку у старшего поколения в миропонимании отсутствует навык и умение «честно» присваивать чужой труд. А поскольку такое умение в советском обществе не культивировалось вообще, то случившийся делёж всеми признаётся незаконным, но допустимым. Отсюда всеобщая допустимая безнравственность, которая быстрее утверждается где социализм не «случался».
 
Приморский край, 2021

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: