Рубрика "Спроси у классика"

Наталия ТЯПУГИНА, критик, литературовед, доктор филологических наук (Саратов)

«БЫТЬ СВОИМ…»:

«Дело Корниловой» на страницах «Дневника писателя»  Ф.М. Достоевского

“Дневник писателя” (1876 – 1881), был задуман Ф.М. Достоевским  как уникальная  форма постоянного общения с читателем,  как оперативный отклик на всё, что его взволновало – от политики до не замеченного многими случая из жизни 1). Писатель в живой и непосредственной форме дневника хотел говорить с людьми  «обо всём, что поразит меня или заставит задуматься».

Пожалуй, не было в России и мире острых вопросов и проблем, не нашедших то или иное отражение в «Дневнике писателя», который с 1876 года  Достоевский начал выпускать в виде отдельного ежемесячного издания.

И о чем бы ни размышлял Достоевский в своём «Дневнике»:  о восточном вопросе или  русском языке, о спиритизме или русских  учителях - он “оживляет”  сухие теоретические построения  с помощью воображения, апеллируя не только к интеллекту, но к чувству, к традиционным верованиям своих читателей.

Писатель был убеждён: чтобы  ощутимо выразить непосредственное содержание жизни, надо видеть корни и последствия совершающегося события. Нужно с помощью интуиции раздвигать его  временнЫе рамки, вписывая тот или иной эпизод не просто в одну из глав “Дневника”, но - в летопись народной жизни.

У этого издания есть и ещё одна  важная особенность. Создаваемый  с  предельной авторской открытостью, «Дневник» позволяет выявить технологию творчества Достоевского, понять механизм проникновения   слова писателя в душу читателя. Сами условия “Дневника” - это, по сути, жизнь на  миру, “возвращение в непосредственность, в массу”. Обратная связь замышлялась Достоевским как необходимая составляющая.

 

Ф.М. Достоевский к 1873 году - ко времени публикации первых глав “Дневника писателя”, не говоря уже о выпусках 1876-1877 и 1880 годов, - это знаменитый писатель, за творчеством которого жадно следит вся читающая Россия. И вот он, своим талантом вознесённый на литературный пьедестал, решает возвратиться в народ.

Это был его свободный выбор, решение “не по воле, не по разуму, не по сознанию, а по непосредственному ужасно-сильному, непобедимому ощущению, что это ужасно хорошо”. Для Достоевского очевидно: только тогда русский писатель обретает право на общенародное и “всеединяющее” значение в будущем, когда сумеет  соединиться со своим народом.

И в «Дневнике» он ищет это “новое” слово, которое было бы  больше, чем слово. Оно должно быть помощью, советом и  призывом, на который люди захотели бы откликнуться.

Конечно, мало это понимать и хотеть, надо уметь сознавать “ход вещей невидимых”, надо знать, как влиять на людей, объединяя их вокруг высших идей, без которых,  был убежден писатель, не может существовать ни отдельный человек, ни целая нация.

У Достоевского на этот счет была своя теория. Он полагал, что идеи распространяются в воздухе “непременно по законам”, которые для обычного человека трудноуловимы, но могут открыться “развитому уму”. И если такой “ум” их выразит, сможет передать, “заразить” малограмотные существа открывшейся ему истиной, то идеи эти обретут реальную историческую силу. К  идеям,  которым он придавал значение общественных регуляторов, он относил идеи о смысле жизни, о бессмертии души, о народной “почве”, языке. Именно они организуют жизнь нации как единого организма, когда важно даже не содержание идеи, а то,  к а к  она бытует в народе. Достоевский был убеждён, что двигателем национальной жизни являются не умозрительные, кабинетные “идейки”. Ц е н н а    с а м а  ф о р м  а   б ы т о в а н и я   и д е и   в   в и д е   в е р ы.

И в этом издании  автор выступает не просто в своей писательской ипостаси, -  здесь он  и летописец, и эксперт, и пророк, а подчас – и  участник события.

В этой связи характерно “дело Корниловой”, о котором Достоевский рассказал в нескольких главах своего  “Дневника писателя” (“Простое, но мудрёное дело”, “Опять о простом, но мудрёном деле” из “Дневника” за 1876 год и “Освобождение подсудимой Корниловой” из “Дневника” за 1877 год).

Писателя привлекла история крестьянки Екатерины Корниловой, двадцати лет, которая, будучи замужем, испытывала в семейной жизни всяческие притеснения. И, вздумав отомстить мужу, совершила дикий поступок: выбросила из окна свою шестилетнюю падчерицу.

Девочка, по счастливой случайности, осталась целой и невредимой.  Но Корнилова, не знавшая этого, выполнив задуманное, сразу же отправилась в полицейский участок и во всём чистосердечно призналась. При этом она даже не удостоверилась, что стало с ребенком? И, не имея свидетелей, сама объявила себя виновной.

Её осудили на каторгу и ссылку, и она приняла  наказание как должное. Между тем Достоевский, узнав об этом деле, обратил внимание на явную непоследовательность, некоторую бессмысленность и даже загадочность поведения молодой преступницы. Он стал выяснять обстоятельства дела и обнаружил, что Корнилова в момент происшествия была беременна; что потом,  во время заключения, она резко изменилась: поступила в тюрьму грубой, угрюмой и неразговорчивой, а после разрешения от бремени “явился характер тихий, ласковый, ясный”, что и было засвидетельствовано начальницей женского отделения.

На суде Корнилова отвечала на вопросы откровенно и прямо. При личной беседе с писателем сказала так: “Пожелала злое, только совсем уж тут не моя как бы воля была, а чья-то чужая”.

Суд подошел к этому делу, как предельно простому: есть преступление, есть признавшаяся преступница, приговор  ясен.

 Но Достоевский почувствовал некоторую  “фантастичность” этой простой истории. Он, знающий, какие каверзы может выделывать с человеком подсознание, какие неожиданные аффекты сопровождают поведение  беременной женщины, сопоставив все известные факты, пришел к выводу, что история эта совсем не проста, что дело требует “тонкого и глубокого разбора”.

Достоевский, больше многих в своем творчестве обращающий внимание на роль бессознательного в поведении людей, полагал, что и в случае с Корниловой  нужна специальная экспертиза, потому что странность её поведения могла быть связана, например,  с ее беременностью. И ошибиться здесь нельзя, ибо на каторгу, кроме Корниловой, осуждён и только что родившийся младенец. И вообще - “лучше уж ошибка в милосердии, чем в казни...” Тем более что выпавшая из окна падчерица, пусть чудом, но осталась цела. Между тем преступница искренне считает себя виноватой и готова по совести нести наказание.

Нет, не сходились у писателя концы с концами. Простота принятого судом решения не укладывалась в представление Достоевского о человеке. Он интуитивно почувствовал что-то, ускользнувшее от равнодушного взора судебных чиновников.

 И тогда писатель пошёл привычным для себя путём: он вообразил и описал в «Дневнике…», как могут сейчас и в дальнейшем у Корниловой складываться отношения с мужем и падчерицей. Окинув ситуацию внутренним взором, он углядел в ней черты такой жизненной правды, когда Корнилов, к примеру, может навещать жену и даже говорить с ней о самых насущных и простых делах: “Почём знать, может быть, самым задушевным образом сойдутся теперь, когда их развели, а прежде ссорились. И не попрекнут, может быть, друг друга даже и словом, а разве только поохают на судьбу, друг дружку и себя жалеючи” (XXIII, 140).  И самое трагическое - при прощании, когда поклонятся друг другу в пояс, попросят прощения и повинятся в своей вине великой.

Вот что представил себе в этой ситуации Достоевский-писатель, который  заметил: “... с нашим народом никогда поэмы не выйдет... Это самый прозаический народ в мире...” Но в том и сложность. Это не романы выдумывать “с раздвоенною жизнью и высшим прозрением”. Тут сюжет, жизнь отражающий. Понять и написать об этом - вот настоящая задача художника. “А впрочем, - итожит Достоевский, - что ж я, забыл старое правило: не в предмете дело, а в глазе: есть глаз - и предмет найдётся, нет у вас глаза, слепы, - и ни в каком предмете ничего не отыщете” (XXIII, 144).

Напечатав в «Дневнике…» этот материал, Достоевский, конечно же, захотел увидеться с Корниловой, чтобы лично проверить: “Угадал ли я вправду что-нибудь о том, что написал о Корниловой и о чём потом размечтался?”

 Состоявшееся знакомство принесло писателю подтверждение основных его предположений. Он с удовлетворением констатировал: “...я даже сам был удивлён: представьте себе, что из мечтаний моих по крайней мере три четверти оказались истиною: я угадал так, как будто сам был при том”. И после перечисления мелких несовпадений - снова резюме: “Несходства мелкие, но в главном, в сущности ошибки никакой” (XXIV, 38) (курсив мой - Н.Т.).

Писатель выдержал эту проверку жизнью,  не провалил эксперимента по проверке на подлинность своего художественного дара. А произошло это ещё и  потому, что представления Достоевского о народе были не умозрительного характера. Он всегда думал о народе, пребывая в слиянии с ним не только как равная, но, порою,  даже как приниженная, страдающая его часть.

Вот почему, например, Корнилова, уже при первом посещении Достоевского, “сначала минуты две...  была несколько удивлена моим приходом, но быстро поверила, что видит подле себя своего, ей сочувствующего...” (XXIV, 39)

О том, что для Достоевского “быть своим”  - это необходимейшее условие творчества, свидетельствует, например, такая запись в “Записной тетради” 1864 года:  “...кроме ума надо понимать вещи, над быть самостоятельным, надо иметь мнение, надо иметь направление. Да кроме того, чтоб иметь своё направление, надо и быть своим, то есть русским”2).

“Быть своим” - значит любить и ненавидеть то, что любит и ненавидит твой народ, веровать и чтить его святыни, разделять с ним всё, что составляет его национальную судьбу. А “быть своим писателем” - это  страстным, неравнодушным словом  помогать своему народу, ведь “безразличие ...  и реальное воспроизведение действительности ровно ничего не стоит, а главное - ничего не значит”3).

Достоевский из личного опыта знал: народ ненавидит грех, но жалеет грешника.  Да он  и сам испытывает к поверженной Корниловой те же чувства, что и любой другой  православный человек. Он, несмотря ни на что,  сочувствует, сострадает ей. Уж кому, как не ему,  было знать: тяжело переносить  душе  человеческой такие потрясения; душа тоскует и надеется, и разочарование может быть невыносимо: “...похоже на то, как бы приговорённого к расстрелянию вдруг отвязать от столба, подать ему надежду,  снять повязку с его глаз, показать ему вновь солнце и -  через пять минут вдруг опять подвести его привязывать к столбу”.

 Как видим, ассоциации чисто личностные.

Конечно, главная  надежда писателя была - помочь несчастной, попытаться объяснить своим читателям всю сложность  ситуации, склонить общественное мнение  на свою сторону, ведь он лучше кого бы то ни было знал: “Кого когда исправила каторга?” А сломала, озлобила многих. Надо спасти эту, может быть ещё не окончательно погибшую душу, потому что нет положительных ответов не вопросы: “Не ожесточится ли душа, не развратится ли, не озлобится ли навеки?” А ещё  младенчик на руках...

Разве могли обжигающие эти вопросы оставить равнодушными тех, от кого зависела судьба нового приговора? - Ведь Достоевский не только вскрыл реальную картину происшествия, не только мотивировал странное, а точнее – конечно, страшное поведение Корниловой, - он придал гласности судебные ошибки и, главное, поместил ситуацию в контекст народного миропонимания.

 Он апеллировал к национальному чувству своих читателей - дару великодушия и, по существу, сам явил его в полной мере. Писатель  был убеждён, что “безобразие есть несчастье временное, всегда почти зависящее от обстоятельств, предшествовавших и преходящих ... а дар великодушия есть дар вечный, стихийный, родившийся вместе с народом, и тем более чтимый, если и в продолжение веков рабства, тяготы и нищеты он всё-таки уцелеет, неповреждённый, в сердце этого народа” (XXV, 14).

И вот уже в апреле 1877 года с нескрываемой радостью Достоевский сообщает читателям своего “Дневника”, что повторный суд вынес оправдательный приговор  Екатерине Корниловой.

 Это торжество разделила и его подзащитная, и члены её семьи, и многочисленная публика, которая, можно с уверенностью утверждать, была привлечена к этому делу публикациями Достоевского.

 Все присутствующие на суде, а также читатели “Дневника” получили хороший моральный урок, подтвердивший, что правда существует на свете, что она, как говорил Достоевский, “правда жизненная, самая реальная и самая неминуемая, в которую и надо верить”.

 И хотя на повторном суде грамотнее действовали и суд, и защита, и эксперты, - именно благодаря вмешательству Достоевского стало ясно, что правда - это не абстрактное понятие, она существует и сейчас, на глазах у всех, побеждает. Вот почему “многие крестились, другие поздравляли друг друга, жали друг другу руки”.

А сама Корнилова, эта новообращённая, а вернее возвращённая к жизни  женщина, осталась “с впечатлением огромного вынесенного ею урока на всю жизнь и явного Божьего перста во всём этом деле, - хотя бы только начиная с чудесного спасения ребенка” (XXV, 121).

“Дело Корниловой”, впрочем, как и многие другие  описанные в “Дневнике писателя” сюжеты, свидетельствуют о том, что Достоевский  достиг своей цели: он может своим творчеством  влиять на жизнь. Его слово – действенно.

На наших глазах герои «Дневника…», не утрачивая конкретных черт личности, обретают качества общенациональные. Отраженный писательским сознанием, обогащенный фантазией, отдельный  эпизод из текущей хроники оказывается встроенным  в систему воззрений художника. Более того, он оказывается до конца понятным и объяснимым именно в системе этих мировоззренческих координат. И при этом мы каким-то седьмым чувством угадываем справедливость авторской трактовки, её подлинность. Мы так убеждены в правоте писателя, что готовы не только принять его точку зрения, но и отстаивать её как свою собственную 4).

Так  слово  будто обретает живую  плоть, а  сама жизнь подтверждает представление  писателя о своём народе.       

И о чем бы ни говорил Ф.М. Достоевский в своём «Дневнике писателя»: о событиях текущей жизни (“дело Корниловой”), воспоминаниях далёкого детства (Марей), о литературных персонажах (Влас) или житии новомученика (Савва Данилов) - во всем эмоциональная, личная и при этом подлинно народная правда. Это не было случайностью. То была его высшая цель. Писателю было важно помочь людям преодолеть их разобщённость. “Выше этой мысли обняться ничего нет”,  - признаётся  писатель в своей Записной книжке 5).

Именно в этом Ф.М. Достоевский видел смысл просвещения и творчества, что для зрелого писателя  было, по сути,  одним и тем же. “Я всего только хотел бы, чтоб все мы стали немного получше. Желание мое скромное, но, увы, и самое идеальное...”

Чьи это слова? Князя Мышкина? Макара Долгорукого, Алеши Карамазова? Самого Достоевского? - Не правда ли, различить почти невозможно. В  данном случае они высказаны от первого лица  в “Дневнике писателя”.  Но расхождений нет.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. – Л., 1991.- «Дневник писателя» цитируется по этому изданию с указанием в тексте номера тома и страницы.
2.Литературное наследство. - Т. 83. М., Наука, 1971. – С. 212.
3.Там же. С. 610.
4.Характерными в этом смысле являются воспоминания В.В.Т-вой (Починковской), работавшей в редакции журнала “Гражданин”, где в 1873 году  Достоевский печатал главы из “Дневника  писателя”: “Я впервые тогда почувствовала на себе неотразимое обаяние его личности. Голова моя кипела в огне его мыслей.  И мысли эти казались мне так понятны, они так проникали меня насквозь, что, казалось, они - мои собственные”. “Я ощутила тогда всем моим существом, что это был человек необычайной духовной силы, неизмеримой глубины и величия, действительно гений, которому не надо слов, чтобы видеть и знать. Он всё угадывал и всё понимал каким-то особенным чутьём” (Из воспоминаний В.В.Т-вой (Починковской) // Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников, письмах и заметках. - М., 1912. - С. 138-139).
5. Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. Достоевского. – СПб.,1883. - С 373.

Тяпугина (Леванина) Наталия Юрьевна – прозаик, литературовед, литературный критик. Член Союза писателей России. Доктор филологических наук, профессор.
Автор более двухсот научных, литературно-критических и художественных работ. Публиковалась в журналах «Москва», «Октябрь», «Дон», «Волга», «Волга – XXI век», «Наш современник», «Литература в школе», «Женский мир» (США); «Крещатик» (Германия – Украина), альманахах «Саратов литературный», «Краснодар литературный», «Другой берег», «Мирвори» (Израиль), «Эдита» (Германия) и др.
Победитель конкурса «Росписатель» в номинации «Критика» в 2019 и 2021гг. за статьи: «Жизнь, длиною в песню»: о творчестве В.М. Шукшина, «Сергей Потехин – поэт, отшельник, инопланетянин» и «Горящая головня, летящая по ветру»: о поэзии Виктора Лапшина .

Все статьи авторской рубрики Наталии Тяпугиной
"СПРОСИ У КЛАССИКА">>>

Наш канал на Яндекс-Дзен

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную