Михаил Ефимович Трофимов родился в 1936 году в сибирской деревне Снегиревка Красноярского края.

Из воспоминаний Михаила Ефимовича: «Деревня Снегиревка при ферме N 2, праздник Покрова Божьей матери, снег выпал. Дед в дом входит, а бабушка к нему: "Мы мальчика поймали..." Дед, конечно, радешенек: казак на свет явился, потомственный!

У дедушки Кузьмы отец с братом в казачьем войске воевали, а бабушка так и сыпала частушками, они запомнились мне все как есть: «Дитятко рожденное, в казаки снаряженное: конь, шинель, фуражка и отцова шашка».

Семья Ефима Трофимова ездила по югу Красноярского края, отец был специалистом по коневодству, выводил породистых жеребят. И Михаилу на всю жизнь запомнились ночные дозоры за табуном кобылиц и молодняка, в летнюю теплую пору, на лугах, под звездами. Он рос старшим братом, младшие – сестры. Работал каждое лето, ходил с отцом на охоту, все крестьянские обязанности выполнял, как положено жителю села.

Воспитываясь в семье, где никогда не забывали православной веры и чтили традиции, он сызмальства впитывал все семейные предания, а в третьем классе начальной школы уже начал писать первые стихи. Никто из родных не удивился, когда Михаил отправился в Иркутск поступать в университет на филфак, но стать студентом ему тогда не удалось — не прошел по конкурсу.

После этой неудачи Михаил Ефимович работал на стройке, занимался парашютным спортом и даже был инструктором, потом поехал на комсомольскую стройку — валить лес в зоне затопления в Братском районе. Попутно Трофимов учился заочно в сельхозинституте. Но совмещать работу с учебой стало трудно, поэтому институт пришлось бросить. Куда только судьба не заносила поэта: был он и промысловым охотником, и участником геологических экспедиций... Однако писать стихи Трофимов не прекращал. И однажды отправив свои произведения на творческий конкурс, он стал студентом Литературного института имени Горького, попав на один курс с Николаем Рубцовым.

Первая книга его стихов — «Первотроп» — вышла еще во времена студенчества. А в 1972 году увидела свет следующая книга, «Иван-чай», и Трофимова приняли в Союз писателей СССР. Свою писательскую карьеру Михаил Ефимович всегда совмещал с тяжелым трудом — работал то вальщиком леса, то слесарем, то кочегаром, а то и вовсе дворником, — но никогда не прекращал писать, в том числе и для детей. Особенно были любимы малышами книги «Звонышко» и «Жили на озере Чупыри», ребята постарше с удовольствием запоминают буквы и учатся читать, познают тайны родной сибирской природы, листая вслед за автором «Лесную азбуку».

Посреди России встану
И на шашку обопрусь,
Помолись, казачка, Богу,
Буду жив, так ворочусь. –

Так начинается передача «Играй, гармонь». Стихотворение Трофимова, ставшее всенародно любимой песней… Правда, почти нигде его авторство не указано, пишут «слова народные».

Ему дан талант редкого поэтического качества: пристрастие к стихии народного поэтического мира и умение организовать эту стихию в больших поэтических формах.

Скромный и не похожий на других, поэт Михаил Трофимов обитает в мало пригодном для жилья дачном домике. Не жалуется на жизнь, считая ее благодатью Божьей, а в городе его называют «Иркутским ангелом». Занимается лепкой глиняных игрушек и свистулек. Это увлечение появилось в 1978 г ., когда он был в гостях у братского художника Анатолия Иванова и попытался вылепить из глины фигурку. С тех пор поэт не расстается с «глиняшками» – так он называет свои поделки. Трофимов вылепил всех своих сказочных героев: хабалду, лешего, чупыря, барана-охотника и других. Работы сибирского мастера отправляли на всесоюзные выставки, и сейчас его игрушки хранятся в архитектурно-этнографическом музее «Тальцы», а также в музеях Суздаля и Сергиева Посада…

Михаил ТРОФИМОВ

ИВАН-ЧАЙ
Становлюсь я, не чаявши,
И сильней, и добрей…
Иван-чай, иван-чаюшка,
Разлиловый кипрей.
Ты входил в меня силою
Заварною из кружки,
Где зимой вьюга сивая
Меж зимовьями кружит.
Кедры ветками машутся,
Ели в колких крестах.
Меня Мишею матушка
Нарекла неспроста…
Был Михайлушка зелен,
Свет Ефимович мал,
Пил таёжное зелье,
Стал сильней — оклемал.
И за плугом я следовал —
Резал землю тугую,
По собольему следу
Шёл с берданкой в тайгу я.
Может, горе и видывал,
Да окрепнуть сумел…
Только птицам завидовал,
Только зверя жалел.

ГДЕ ЗЕЛЁНАЯ ДЕРЕВНЯ
Там, где радуга над полем,
Где зелёная деревня,
Где гуляют грозы в ливнях
По берёзовым лесам,

Жил мальчишка синеглазый,
Белобрысый и вихрастый,
Никого он не боялся,
Птичьи гнезда разорял.

На руках от грязи цыпки,
Брюхо щавелем набито.
Без седла и без уздечки
Он на лошади верхом.

Хлюпает босой ногою
Крепко держится за гриву —
Через речку скачет бродом
Во зелёные луга.

В заливных лугах пасутся
Нестреноженные кони,
Морды в росах, гривы смолью —
Золотые табуны.

Он идёт по мокрым травам,
В волосах его репейник,
А за пазухой зайчонок,
Тоже мокрый от дождя…

За крестьянскою работой
Он подсолнухом тянулся,
И девчонка подарила
Первый робкий поцелуй.

Но, гонимые войною,
К нам в Сибирь грачи летели,
И притихшие глядели
На чужой суровый край.

Мать колосья собирала —
По полям пустым ходила,
Пироги с калиной горькой
На дороженьку пекла.

На войну ушёл парнишка,
Никогда он не вернётся
В ту забытую деревню
Над уснувшею водой.

У плетня растёт крапива,
Зеленеют крыши мохом,
Так же, кланяясь колодцу,
Воду достаёт журавль.

Дремлет старая дорога,
И слепой под солнцем дождик…
Да кукушка на раките
Не устанет куковать.

ГРАЧИ
Сестре Марии
Помнишь ли, Маруся,
К нам грачи прилетали,
На ободранных берёзах отдыхали
Из калюжин снеговую воду пили
И за плугом бороздой ходили.

На коровах бабы зябь пахали,
Тонкой хворостинкой погоняли,
Плакали, бурёнок обнимали —
Плуг тянуть тяжёлый пособляли.

Потерпи, кормилица, немного —
Бьют фашиста да в его берлоге.
Мужики ушли как на медведя —
В орденах охотнички приедут.

Станут соболя стрелять да белку,
Нас ласкать, да и пахать не мелко —
А грачи летали и кричали,
Возвращенья всем не обещали.

Мы с тобою, дошколята-крохи,
Собирали прошлогодние картохи
В зябкие холщовые торбинки,
Пили под кустом из рыжей крынки

Бывает, и теперь ночами снится —
Летят на север траурные птицы,
Усталые, кричат над полем нашим,
А мама на Бурёнке землю пашет.

* * *
Холодно, и слякотно, и глухо.
В камышовом шалаше ночую.
Завернусь в тулуп и буду слухать:
Птицы к югу поздние кочуют.

Скоро птице, зверю будет лихо,
Летнее тепло земля теряет.
Снег летит торжественно и тихо —
Поле не покроет, сам растает.

А вода шумит на той плотине,
И ни до чего мне нету дела:
Вот снежинка бьётся в паутине —
До земли она не долетела.

В реку упадут рассвета капли…
Сонный поползу из шалаша.
Встану я печальней серой цапли
В стылых и продутых камышах.

***
Нет, не вышел я к реке:
Вместе со снежочком
Понатаю в котелке
Беличьих следочков.

Чай горячий — хорошо,
Нет счастливей доли:
На снегу костёр большой
Будет греть до боли…

Росомаха — зверь ночной —
След мой станет нюхать…
Сон опустится такой,
Что нежнее пуха.

Кедры встанут вкруг огня,
Будет грусть уменьшена…
Но приснилось — у меня
В доме плачет женщина.

Может, и была беда,
Вспоминать-то поздно…
Это плакала вода —
Да в ночи замёрзла.

* * *
На палке верхом парнишка-крикун —
Моё повторяет детство,
Здесь Баба-Яга потеряла клюку,
И не на что ей опереться.

В кочкарнике топком увязла она,
Ночами кричит совою,
И сено, в арбе увязанное,
Везёт кобылёнка соловая.

А с воза увидишь: с дождливых полей
Раздельно хлеба пожинают,
И, снега белее, семья лебедей
В прибрежный камыш заплывает.

И перепёлки всю ночь до утра
Скликают детей в тревоге,
Усталое слышится: «Спать пора» —
Ведь завтра с утра в дорогу.

Ведь завтра совсем опустеют поля
Да иней на травы ляжет.
Холодной и белой станет земля:
Стога и печальная пажить.

* * *
Я давно с деревнею расстался
На брусничной зорьке ясна дня.
По родной округе стосковался,
Сердце испалилось у меня.

Городскую прокляну удачу,
На родном крыльце картуз сниму,
А увижу маму — и заплачу,
Старую, седую обниму.

Только, мама, не умри от счастья…
Стыдно мне, я землю не пашу.
И бываю у тебя не часто —
Горечью асфальтовой дышу.

Я вернусь, притихший и влюблённый:
Жаль дождя, что мочит лопухи,
Жаль щенят слепых и несмышлёных, —
Оттого в слезах мои стихи.

Журавлёнком сердце встрепенётся,
Так берёзы светятся вдали…
Детство, мое детство не вернётся, —
Мама, не вернутся журавли!..

* * *
Я напьюсь берёзового соку
Да услышу пенье соловья —
Вдруг увижу: небо так высоко
Улетает в дальние края.

Да глаза светло засиневеют,
Как в разливе талая вода,
У девчонки, что любить умеет,
С именем татарским Загида.

В небо глянет гордая, как птица,
Запоёт под русскую гармонь —
Вся она от радости лучится,
Прячет в сердце бурю и огонь.

Вместе с соловьями затоскую…
Как же о любви ей расскажу?
На руки возьму и зацелую —
В яблонях цветущих закружу.

НАДПИСЬ НА КАМНЕ
Я ль тебя, землица, не любил?
Я ли тебя плугом не пахал?
Плугом пахал — всё хлеба растил,
На меже от устали засыпал.

Ты кормила меня, веселила меня,
Ты давала тепло — ты дарила жизнь,
И теперь будь мне пухом, моя земля,
Камнем на грудь мою не ложись.

Люди, земная моя родня,
Меня забудут, тоскуй не тоскуй,
Жизнь мою на закате дня,
Кукушка милая, перекукуй.

* * *
За деревней, в камышах,
Пруд, заросший тиною,
Там всю ночь звенит в ушах
Кряканье утиное.

Там дощатый шаткий мост,
Шум воды на мельнице,
И вода в крупинки звёзд
Жерновами мелется.

* * *
Кружат снежинки вороньим граем
Осенним продроглым утром,
Речка плотом на порогах играет —
Моим судёнышком утлым…

Этот снег опустился бедой,
Что не упал дождями.
Камни заснеженные над водой
Мёртвыми лебедями…

Птица глухарь взлетела вслепую,
От белой беды ослепла —
Вот и кончились все мои пули,
Выстрел упал последний.

Скоро будет большая река,
Плот поплывет по Лене,
Крепче весло сжимает рука,
Тлеют в ведре поленья.

Скоро в ведёрке костёр догорит,
Больше не быть ночёвке.
К селенью причалю на склоне зари,
Люди спросят: «А чей ты?»

У печки при лампе согреют меня.
Река меж лесов не заблудит.
Коснувшись спокойного светлого сна,
Сердце невзгоды забудет.

ЕСТЬ КРАЙ…
Есть край, где в июне не стаять снегам, —
Сибирью рождённый, я пасынком не был…
Там летом в горах снеговая пурга,
Там вечно летящее низкое небо.

Деревьям и людям нелёгкая жизнь:
Из солнца и снега рождаются реки —
Стой кедром иль гибкой лозою ложись,
Иначе не выжить вовеки.

За голые камни цепляются кедры, стоят:
В них ветра и щебета птичьего много…
Пугливых и гордых оленей пасутся стада
На мшистых полянах у Синего лога.

Уходят охотники там за зверями по следу,
И золото моют, и сеют хлеба по подзолу —
Там делят душевный огонь и сухарь последний,
А жадность с корыстью
считают большим позором.

Там реки веками камень буравят,
Спят облака на гольцах ночами,
Зимой дома засыпают снегом бураны.
Там моя родина — моё начало.

ТАЙГА
Тайга таит звериное тепло
И лютые извечные законы,

Их радости и беды мне знакомы —
Я греюсь у огня, мне повезло.

Здесь собственною шкурой всяк согрет,
Тайга, она людьми не так богата,

А зимовьё убого и щербато.
Но крепкое. На двести хватит лет.

Звериного лица не различить
За синевой окна, за сенью хвои,

Но снег скрипит, и, стало быть, нас двое.
Беру ружьё — уходит, не убить…

И птицы чёрные летели на ночлег,
Их тени по земле вослед бежали —

Поймать и растерзать им угрожали,
Как будто всех не породнил ковчег.

Как будто места нет и на земле тесней,
Лесами рыскают, на небесах летают —

Пугливую добычу настигают:
Клюют, грызут, рыча, играют с ней.

Я сам бедой звериною брожу,
Припоминаются лесные встречи.

Зверь раненый кричит по-человечьи,
А я в звериной радости гляжу.

ВОЖАК
Ждал человек с карабином в руках.
Под выстрелы вышла стая —
Волчьей кровью пролился закат,
Тощих зверей спасая…

Но слышен кедровки громкий плач.
Вожак брёл шагом неверным
И рану лизал, свернувшись в калач,
Языком шершавым и нервным.

Случайно, против обычаев всех,
За стаей своей он вышел:
Под лапами стал скрипучим снег,
Луна покатилась выше.

А он с дороги зло свернул,
Верный законам волчьим,
И долго стоял, и выл на луну
Седой вожак-одиночка.

* * *
Я из лесу на салазках
Сучьев палых притащу,
Сочиню детишкам сказку
И синичкам посвящу.

Мне синичек бедных жалко:
На морозе все живут.
Натоплю я печку жарко,
Будет в домике уют.

Сочиню я сказку к сроку
И порадую детей.
Дам я косточку сороке —
От неё я жду вестей.

Накормлю собак и кошек,
Белке сладкий пряник дам,
Воробьям дам хлебных крошек,
Проса красным снегирям.

Белке — пряник, сойке — сало,
Всех друзей я накормлю.
Хоть себе оставлю мало,
Никого не обделю.

И ко мне слетятся птицы,
Белки с лесу прибегут.
Только волки и лисицы
За кустами подождут.

Волк мне руку не откусит,
Буду жизнью дорожить —
Сколько лет Господь отпустит,
Столько буду в радость жить.

РУСАЛКА
Белый выгоревший песок,
Бесконечный пустынный берег,
Только молятся камни безмолвно,
Только в ярости бьются волны.

Я один пред огромным морем,
Безуютный, сижу на камне, —
Словно море, тревога бьётся,
Тени туч по лицу бегут.

Сам себя по имени кличу,
И чужим мне кажется имя,
Только плачет осенний ветер —
Я уже сам себя позабыл.

Был такой же рассвет солёный,
Штормовое ревело море.
Море с небом слилось воедино,
Я на этом же камне сидел.

Вдруг крутая волна набежала —
Море выкинуло на берег
Удивительное созданье,
И я понял, что это она;

Руки были нежны для ласки,
Были страстными алые губы,
Волос нежный, зелёный, длинный
И чешуйчатый рыбий хвост.

По любви истомились груди,
Ритм единый у сердца и моря,
Было горьким юное тело —
Косу плёл я и грудь целовал.

Но она, дитя неземное,
Умирала, в тоске глядела —
Породила её стихия
Для течений морских и глубин.

Холодели глаза голубые,
Ртом красивым хватала воздух,
Взяв её, чтоб нести в избушку,
Я не думал, что загублю.

И над нею сжалилось море —
Нас огромной волной накрыло,
Нас от берега уносило,
И она ускользнула из рук.

Я искать уже не пытался,
Плыл на берег — за жизнь боролся.
Полз от моря — волна смывала.
Снова плыл я и снова полз.

Вот опять я один пред морем:
Каждый день я на дно ныряю,
В царство синее осьминогов,
Страшных скатов, морских чертей.

Каждый день я ныряю в море
С той надеждой — её увидеть,
Ухожу я в чужую стихию
С безопасной и твёрдой земли.

А она во сне меня манит…
Тишина не приходит в сердце…
Я живу так многие годы.
Одиночество злое всегда.

Лебедой зарастает избушка…
Чем я жив и на что надеюсь?
Только небо, песок да море…
Да печали жемчужина в нём.