Посмотрела я давний фильм об адмирале русского флота Нахимове. Захотелось больше узнать о флотоводце и людях, служивших рядом с ним. Служивших - да ещё как! - Отечеству. Покопалась в домашней библиотеке, нашла книги, приступила к чтению. И тут встретила такое, чему сама не сразу поверила. Павел Степанович Нахимов лично за храбрость хвалил и награждал нашего земляка. А ещё - пластун Василий Чумаченко стал одним из героев известной книги «Севастопольская страда» Сергея Николаевича Сергеева-Ценского.

Но - обо всём по порядку.

Прославленные адмиралы Корнилов, Истомин и Нахимов, хирург Пирогов, матрос Кошка - это хорошо знакомые имена мужественных защитников Севастополя в годы Крымской войны. Рядом с ними и лихой «унтер с двумя георгиями» Чумаченко. Его я посчитала собирательным образом-персонажем, придуманным автором, рождённым воображением писателя. Оказалось, что это не совсем так. Уже на страницах документальной книги «Оборона Севастополя и его славные защитники», автор К.Е. Лукашевич, вновь встретилось знакомое имя. Чумаченко - «крестьянин слободы заштатного города Калитвы Воронежской губернии». Как сейчас бы мы сказали: уроженец села Старая Калитва Россошанского района Воронежской области.

Факт достоверный, так как сборник Клавдия Лукашевич составила по воспоминаниям участников той войны. Имя и подвиги Василия Чумаченко остались в памяти благодаря походным запискам его непосредственного командира Алабина.

Даты жизни воина неизвестны, о детстве и юности его не сказано ни слова. Узнаём только, что Чумаченко был вынужден бежать из родной Калитвы. Спасался Василий от рекрутского набора-призыва. В середине девятнадцатого века армию пополняли за счёт сельского населения, ещё с петровских времён существовала рекрутская повинность. Новобранца определяли по жребию из числа мужчин в возрасте от 17 до 30 лет. Служба длилась до двадцати лет и дольше. Была она тяжёлой даже в мирное время без воинских опасностей. С рекрутом в селе прощались в большинстве случаев навсегда.

Чумаченко к сроку призыва успел жениться, имел сына. Вот он и ударился в бега, надеясь, наверное, как-то сохранить себя для семьи. Ушёл Василий на Кубань к черноморским казакам. Там попал на выучку к пластунам. А это особый род казачьей пехоты - разведчики, незаметно подползавшие к врагу, телом пластаясь-прижимаясь к земле. Пластун умел днями без движения находиться в засаде, стрелял без промаха, владел кинжалом. Отряды таких храбрецов были «глаза, и уши, и щупальца кордонной линии». Они не подпускали незамеченным неприятеля, к каким бы хитрым уловкам тот не прибегал.

Вот на такую ответственную, опасную и полную неожиданностей службу попал наш беглый калитвянин. Он учился и ползать по-пластунски, и воевать храбро.

Узнав о том, что «француз, собрав много язык», уже в Крыму и напал на Севастополь, Василий Чумаченко отправился туда. Своему командиру он признался:

- Ваше сиятельство, виновен я перед Богом и перед батюшкой царём. Явите такую милость, заступитесь! Хочу послужить за веру православную и за царя.

Слово своё он сдержал, служил достойно.

Однажды был ранен, но из лазарета сбежал. Рассказывал товарищам: «Три дня провалялся, невмоготу… Моркотно по своим… Болестно слушать, что палят, палят… Ну уж я и решил. Как прошёл утром доктор по палате, я вышел из лазарета будто погулять, да и тягу на свой бастион». Не успел Василий начальству доложить о «скором выздоровлении», как узнаёт страшную новость. Три пластуна из его отряда погибли во время вчерашней вылазки. Тела достались неприятелю, который оставил их на съедение собакам. Да ещё привязали накрепко, чтобы русские не смогли отвоевать погибших.

Посмотрел Василий на это глумленье и решил: «Хошь трудно, а достать побитых товарищей можно. Полезу поближе, посмотрю». И полез по-пластунски. Проскользнул незаметно для неприятеля к его позициям, осмотрелся, приметил укрытие и - назад на родной бастион. А весть о смельчаке дошла уже до самого Нахимова. Благословил он Чумаченко. По просьбе Василия велел выдать три мотка крепкой верёвки да разрешил двенадцати пластунам-добровольцам помогать храбрецу в этой опасной операции.

И вот Чумаченко вывалялся в пыли, чтобы на земле быть неприметным. Товарищей рассадил в ямы-секреты по четыре человека и дал им концу веревки. Объяснил задачу: «Коли дерну три раза верёвку, значит, - тяни, братцы!» Сам же с большими клубками бечёвки пополз в расположение неприятеля. Но враги заметили - открыли стрельбу. Пришлось припрятать верёвки, а самому отползти назад в один из секретов. Так пролежали недвижимо весь светлый день.

К полночи, когда огонь стих, снова взялся делать задуманное. На этот раз повезло больше. Вражеские секреты-постовые его не заметили. Миновал их, добрался благополучно Чумаченко к ближнему телу убитого. «Лежит, сердешный, от шеи веревка идет к вражескому секрету. Ну, я её трогать не стал. Щупаю вокруг - полы шинели колышками к земле прибиты, я их обрезал. Потом окрутил тело под мышками своей верёвкой. Полез дальше». Схоже Василию удалось осторожно и бесшумно справиться со вторым и третьим убиенным, хоть «ногти задрал до крови, больно, в глазах мутится, руки скрючило. Невмоготу человеческую…»

А все-таки справился!

Пополз назад к товарищам. На полпути подал условный сигнал. Дружно и разом потянули пластуны за концы верёвок. Неприятельский секрет, к которому вели бечёвки от тел, кинулся. Не успели французы понять - что к чему, как к ним мертвецы пожаловали. По простой случайности путь их пролег мимо. А ночь тёмная. Ветер выл, надвигалась гроза. Испугались французы, «ополоумели» со страха, побросали ружья, оставили свой пост и убежали. А когда разобрались в обстановке, поняли, что опоздали - тела погибших были уже в русской траншее. Оплакали их и похоронили с честью.

Василия Чумаченко на другой день вызвал к себе Нахимов. Павел Степанович похвалил героя за храбрость и проявленную смекалку. Обнял, три раза поцеловал и повязал георгиевскую ленточку.

После этого ещё во многих вылазках участвовал пластун. Изо дня в день нёс он тяжелую службу. Выходил в поиск, как разведчик, шёл и в штыковые атаки. Однажды снова был ранен, теперь тяжело. Месяц пролежал Василий в госпитале. «Такая притча вышла: ни встать, ни сесть, ни ходить; всё ничком лежал, братцы».

Выздоровел - вернулся к своим. И тут же снова ему «счастье» выпало. Лежал он в секрете. Караулил неприятеля. Ждал его пять ночей кряду, вдруг да придёт. Настала шестая ночь. Лежать одному тоскливо, курить нельзя, измаялся весь, тараща глаза в темноту. Вдруг видит он, идёт кто-то с «их» стороны. Шёл француз, не подозревая опасности. Чумаченко прицелился. Да жалко стало убивать «французика». Решил взять его живым. Повернул он ружьё, изловчился, да как хватил неприятеля прикладом. Француз упал, ещё пытался отбиваться шашкой. Но Василий наскочил на него, оглушил и в охапке принес бесчувственного на свой бастион.

Оказалось, что офицера взял в плен. Когда тот пришёл в себя, стал горько жаловаться на пластуна - сильно ударил и сломал ему руку. Осмотрели, увязали кисть в лубки. А суровый пластун тихо проговаривал: «Терпи, мусью. Разве лучше было бы, кабы и ружьё-то не оборотил я. Тогда бы тебе капут. Не жалься, мусью… Служба!»

Никогда не унывал Чумаченко. Где горячо, опасно, туда и вызывался «счастья отведать». Трижды его ранило, много раз, как он выражался, был «конфужен». А вот когда окончилась война, вдруг голову повесил.

- Куда мне идти? Домой? Нельзя. Денег нет, от станового не отмолишься. Осьмнадцать лет я в бегах. Он меня, бисов сын, в кандалы закуёт. А что же будет с женой, с сынком?

Василий ведь каждую копейку, заработанную им и данную в награду, отсылал семье и скучал о ней постоянно.

Решил Чумаченко идти в Питер «прямо к царю» и покаяться ему в грехах молодости, попросить, чтобы «с семьей помиловали и на Капказ записали».

Больше о его судьбе ничего неизвестно.

У писателя своя воля. Сергеев-Ценский отправил пластуна на Кубань, куда к нему вскоре перебралась и семья.

* * *

Участник той же Крымской войны Лев Николаевич Толстой написал: «Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский…» Не позабытая судьба нашего Василия Чумаченко - тому подтверждение.