* * *
– Что на Руси? Не таи!
– Господи, вьюга и вьюга.
– Как же там овцы Мои?
– Господи, режут друг друга.
Вьюга и ночи, и дни.
След от могилы к могиле.
То ль осерчали они,
то ли с ума посходили.
Лютый, садись на коня.
Добрый – в слезах умывайся.
– Что ж они? Верят в Меня?
– Господи!
Не сомневайся.
* * *
Свобода – затянутый пояс,
еще не затоптанный полюс,
и змей в небесах, как луна,
взлетевшая из-под ножа.
Под кожей пчелиное жало.
Пиратский расплесканный ром.
И так ее, матушки, мало,
что дай ее вдоволь – помрем.
Насытимся хлебною крошкой,
воскреснем цветущим репьем.
И вслед за влюбленною кошкой
со всех чердаков запоем.
Из всех подворотен завоем,
костями поляжем в ночи.
Но все, что хотели, построим,
свалившись однажды с печи.
ЗВЕРЬ
У зверя глаза с поволокой,
и в каждом – холодный алмаз.
И с каждой душой одинокой
зверь встретится с глазу на глаз.
Забудешься, словно ребенок,
кошмаров ночных посреди,
когда он, как теплый котенок,
уснет у тебя на груди.
А утром, поднявшись на локте,
увидишь, рассвет пригубя,
какие огромные когти
сжимают в объятьях тебя.
А сердце все тише и тише,
и колокол тает, звоня.
А пастырь небесный все выше.
А зверь – на груди у меня.
Холодный, и грозный, и льстивый.
И, что характерней всего,
по-своему очень красивый,
и можно погладить его.
* * *
Лопни, глаза!
Это ж Витька пришел из тюрьмы!
Маленький Витька,
угнавший по пьянка бульдозер.
Тихо прольется
мелодия русской зимы.
Вечером теплые окна ледком приморозит.
Я не спрошу его:
«Как тебе, милый, жилось?»
Вижу и сам: крутовато.
Да Бог с ним. Сгорело.
Рыжая шапка поверх поседевших волос,
словно коровья лепешка, на голову села.
Да и не стоит остывших углей ворошить.
Витька вернулся
улыбчивый, а не унылый.
Он улыбается и говорит: «Будем жить».
Будем, конечно.
Куда же мы денемся, милый?
Выпьем по маленькой в честь наступившей зимы.
Есть еще козыри в нашей затертой колоде.
Все же нечасто случается, что из тюрьмы
к нам в лихолетье
хорошие люди приходят.
Худо ли, бедно, наполним свои закрома
хлебушком-солью,
а дальше и горюшка мало.
Смотрит в окно,
головою качая, Зима:
«Витька вернулся...
Давно я его не видала».
* * *
Как змея, соскользнув со ствола,
Оценив мою злую унылость,
Шелестящая осень вползла
Мне на плечи. И там поселилась.
Я не высох, не пал, не зачах,
Я хожу со змеей на плечах
И пускаю слова на распыл,
Как заштатный болтун, бестревожно.
Я не то чтоб тебя разлюбил,
Просто понял, что это возможно.
Просто понял, что нынче могу
Через золото видеть пургу.
(Непричёсанной глупой душе
Не положено умничать-думать).
Я не то чтобы умер уже,
Просто понял, что это — раз плюнуть.
Что во времени, пущенном вскачь,
Так бывает: пред тем как расстаться,
Обнимается с жертвой палач —
Больше не с кем ему обниматься.
* * *
Снег выпадет
И не растает.
И не прервётся тишина.
Кто первый след на нём оставит?
Война.
Она войдёт, скрипя ремнями:
— Ну что? Пошли?
И снайпер ляжет между пнями.
— Палить?
— Пали.
Огнём расколота колонна,
Но остальные — напролом.
В снегу
Застынет цепь ОМОНа
Перед Кремлём.
Взлетают в воздух мавзолеи,
И опадают купола.
Вон — по заснеженной аллее —
Война прошла.
Война прошла по волнам снега,
Уткнувшись мордой в свой предел.
И взял Господь Россию в небо.
И — пожалел
Своя измученныя овцы...
— А кто там ходит в этот час?
— Там только добрые литовцы.
Им хорошо теперь без нас.
* * *
«Давайте мириться», — сказала змея
И вытерла слёзы.
Ликует и плачет старушка Земля
И нюхает розы.
И думает: «Вот они, дети мои,
Как любят друг друга!
Согрело их мудрое слово змеи.
Спасибо, змеюка».
А ветер поёт, как Орфей и Баян,
Ветвей не ломая.
По жёлтым полотнам плывёт караван,
Той песне внимая.
— О, мы не погибнем в походе, друзья,
Не надо молиться!
По радио утром сказала змея:
«Давайте мириться».
От снежной земли до песчаной земли,
До крайней границы
Весёлые праздники дружно взошли,
Как стебли пшеницы.
Салюты в столице, гармошки в селе!
Ах, друг мой,
Гляди же,
Как ласточки-птицы слетают к земле
Всё ниже и ниже...
***
Любимых не целуют по ночам,
Хоть мир увязнул в заблужденье этом.
Любимых
Не ревнуют к их мужьям,
Как не ревнуют
К стенам и предметам. Их выкликают взглядом из толпы
Без отклика в ответ,
Легко печалясь.
Их не приводят в тень своей избы
Ни на пирог,
Ни на стаканчик чая.
А, ежели случаются они,
Как вспышки посреди дороги ровной,
Не помечайте крестиками дни,
Припоминая смачно и подробно.
Сочтите сантименты за пустяк,
Чтоб жить светлее и дышать ровнее,
И горе вам,
Когда хотя бы шаг,
Хотя бы шаг
Вы сделали за нею…
* * *
В могиле неизвестного поэта,
В которую мы ляжем без имен,
Мерцают рядом свечка и комета,
Сроднившиеся в громе похорон.
Мы не прошли в анналы и в журналы.
Живя в тени, мы не отвергли тень.
Мы ляжем здесь –
Одни провинциалы
Из русских городов и деревень.
Смеясь, плутаем вдаль путей-дорожек
И крошим хлеб печали и страстей.
И, как ни странно,
Этих малых крошек
Хватает на прокорм России всей…
|
* * *
И-эх-х! Не жизнь, а семечки.
Продали, что смогли,
Пересчитали денежки
И баиньки пошли.
А пела, пела дудочка,
Звала, звала свирель.
Чего хотела, дурочка?
Отчаливай отсель.
Мы, мальчики толковые,
Нигде не пропадём.
Мы в грязные столовые
За счастьем не придём.
Ступай по шумным улочкам,
Где глупым морды бьют.
А дурочкам и дудочкам
У нас не подают.
* * *
...Наступят годы зрелые,
Проступят мысли ясные,
Лишь не забыли б белые,
За что их били красные.
Красивые и сытые
В шезлонгах и авто,
Уже однажды битые
Как будто ни за что...
Как это по Конфуцию?
Родную вашу мать,
Мать вашу,
Революцию —
Не надо забывать!
* * *
... А в этом городе так много
Автомобилей и собак.
Но нету Бога,
Нету Бога,
И потому здесь мрачно так.
Железный блеск Дворца и Рынка.
А посреди пустых дорог —
Рыдает глупая травинка
За всех одна.
Ей нужен Бог.
И я её люблю, как чудо,
Дитя моё, всё ничего.
Пошли,
Пошли,
Пошли отсюда.
Они привыкли без Него.
* * *
Обрывается в яме дорога,
Прекращается долгий загул.
Сколько раз я обманывал Бога,
Столько раз я себя обманул.
Неужели всё это серьёзно?
Эй, ребята, подвиньтесь чуток.
Ничего, что я прибыл так поздно?
Я и так торопился, как мог.
Боже мой, узаконь эту точку.
И ещё: средь вселенских забот
Не забудь мою умницу дочку
В нескончаемом списке сирот.
ГРЕХОПАДЕНИЕ
Мы долго падали с небес
К земле, трясущейся от гуда.
Стонала речка, плакал лес,
Когда мы падали оттуда.
Мы — нечисть, нежить. Мы никто.
Страшнее страха. Тьмы темнее.
Никто не спрашивал: «За что?» —
Оно Всевышнему виднее.
В провале средь зеркальных скал
Нас облепила гниль сырая.
Один рычал, другой рыдал,
Обличье зверя примеряя.
С тех пор мы — грешных душ ловцы —
Глядимся в зеркало всё реже.
Нам поклоняются жрецы,
На алтаре младенцев режа,
Чьи души примет Бог, любя,
За поколеньем поколенье.
Но каждый бы из нас — себя
Зарезал ради искупленья.
Плачь, павший ангел, лютый бес.
Неужто кровью захлебнёмся?..
...Когда мы падали с небес,
Мы думали — что мы вернёмся.
* * *
Константину Рассадину
Я закончил свой сладкий, свой радостный труд
И упал посредине болота.
Понимаю, что нынче лежачего бьют,
Но уж больно вставать неохота.
Мне мой сладкий,
Мой радостный труд стал тяжёл —
Вот что, Костя, и мучит, и ноет.
А что гол, как сокол, и что стар, как козёл —
Это, Костя, и хрен бы со мною.
Всё равно наша участь с тобою легка —
Словно двух ветерков в чистом поле.
И зачем нам с тобою лететь сквозь века,
Что мы, Костя, Державины, что ли?
Где упал, там лежу, кончив радостный труд,
Заплутав средь болотного смрада.
В назиданье идущим — лежачего бьют,
Так что ты не стесняйся, коль надо.
Без меня возвращайся в пустынный квартал,
Лишь тропу на болоте не путай.
А что я тебе десять рублей не отдал —
Это, Костя, от жадности лютой.
Ты и сам уже в зеркале не Аполлон,
Вот и я, заглянув туда, охнул.
Слышишь, Костя, вокруг очарованный звон? —
Это я своё зеркало грохнул.
Вообще все поэты пред Богом равны,
Потому, как бы ни был кто славен,
В зеркалах отражаться они не должны.
Даже тот... по фамильи — Державин.
* * *
Зачем я пил одеколон?
Три года он лежал в комоде.
Зачем потом гонял ворон
И песни пел на огороде?
Сгорела зорька со стыда,
И возмущённая звезда,
Всходить иль не всходить,
Решала.
Потом решилась — и взошла.
— Привет, подружка, как дела?..
— Ты бы умылся для начала.
Любому сраму есть предел.
Прости, звезда, прости Отчизна.
Я как-то где-то охренел
Со всем этим
Капитализмом.
Я как-то стал ему под стать.
Мне как-то всё едино пресно.
Что выпивать,
Что убивать,
Что целовать —
Не интересно.
Как в пьесе Горького «На дне»,
Где нет спасительного средства.
И то ли впрямь умыться мне,
А то ли сразу утереться...
БАШНЯ
Прямо не жизнь, а балет на карнизе.
Чудно и страшно.
В тёплой Италии, в городе Пизе
Падает башня.
Падает башня с мольбой и тоскою
В каменном взоре.
Это же надо — несчастье какое,
Горе, так горе!
Ночью проснусь сиротою казанской
И цепенею:
— Мать её за ногу, как там пизанцы
С башней своею?
Не предлагайте мне
Славы и лести,
Места в круизе.
Только бы башня стояла на месте
В городе Пизе.
Только бы пьяную башню спасли
Божья любовь и участье.
Мне, сыну стонущей Русской земли,
Этого — хватит для счастья.
***
Пока меж нами длилась драма,
Там, за окном, все эти дни
Шел снег устало и упрямо,
Как будто бы солдат с войны.
Снегирь ел крохи из кормушки,
Печной дымок струился ввысь.
Пора, пора, друзья-подружки,
Смотреть серьезнее на жизнь.
И украшать полезным делом
Свой ясный и короткий век.
И землю чувствовать всем телом
Как этот, к ней летящий, снег.
* * *
Твои рассыпанные зёрнышки
Дыханьем чистым сквозь дымы
Всходили вновь на самом донышке
Переполнявшей душу тьмы.
Скорбящее за человечество,
О, как ты терпишь каждый день,
Моё Небесное Отечество,
Свою поруганную тень?
Из новых стихов
Из новых стихов
|