|
КРЕСТИК Поездка в аквапарк для Димы Козина – все равно, что награда: восьмой класс позади, начались каникулы, ура! Он обожал воду, любил купаться в реке, отец научил его плавать почти профессионально, а мать любила вспоминать, как при крещении он, единственный из младенцев, не плакал, а смеялся, когда его погружал в купель отец Арсений. Нарядный экскурсионный автобус под веселый шум одноклассников вырулил на стоянку, и вот он, парк невиданных развлечений… В свои 14 лет Дима в первый раз очутился здесь и чувствовал себя почти что в раю. Для детей аквапарк и, правда, был раем: прячась одна за другой, высились причудливые горки, в солнечных лучах струи фонтана высвечивали в летящей прохладе изогнутые радужные полосы, музыка и радостные вопли малышни соревновались напропалую. Дима поправил крестик на шее, перевесив его, как положено, со спины на грудь, и вместе с одноклассниками ждал переодевавшуюся в кабинке учительницу. Классную руководительницу Инну Леонидовну видеть в купальнике было странно, но Дима стеснялся не ее, а себя в плавках, и особенно девочек, гибкие фигурки которых были настолько волнительны, что он невольно отводил прямой взгляд, стараясь смотреть на них украдкой. Инна Леонидовна пересчитала «своих» и со спокойной душой разлеглась на белом шезлонге под широким зонтом. Несколько часов она могла загорать, не волнуясь – детский бассейн, выложенный разноцветными плитками и заполненный надувными кругами не умеющей плавать мелкоты, колыхался прямо перед ее глазами. Дима вместе со всеми нырнул в голубовато-перламутровую воду и стал предаваться свободе движений, благо водные аттракционы, в виде чешуйчатой змейки и гладкого слоника, позволяли заниматься шалостями сколько душе угодно. Спустя час не только Дима понял, что бултыхание с малышами – не самое почетное занятие для мальчиков, и вскоре целая делегация предстала перед очами «классной»: - Инна Леонидовна, зачем нам этот лягушатник, пустите нас во взрослый бассейн, там и горка другая, со скоростным спуском! Размякшая и расслабленная классная мама махнула рукой: - Делайте, что хотите. Дима вместе со всеми победно побежал к самой большой горке настоящего бассейна с глубокой водой. Несколько прыжков по ступенькам, и схватывающий дыхание ужас разбился о поверхность – вот что значит настоящий спуск! Челночная круговерть началась. Дима и не мечтал о таком счастье – он не просто скользил по желобу, а летел: то вперед ногами, то боком, то головой. Он представлял себя сразу и летчиком, и гонщиком, и спортсменом-ныряльщиком – стекающая бурлящая вода наполняла все его существо восторгом лихости и свободного скольжения… В очередном полете вниз головой Дима почувствовал, как его серебряная цепочка с нательным крестиком зацепилась за что-то и, оторвавшись от шеи, упала в воду, напоследок сверкнув – он успел схватить взглядом всплеск от места падения. Внутри у Димы все похолодело. Он вспомнил слова отца Арсения, сказанные им в воскресной школе: « - Крестик никогда не снимать! Нательный крест – это святыня!» Словно лишенный какого-то невидимого покрова, дважды обнаженный, Дима, не раздумывая, нырнул в глубину, вдохнув как можно больше воздуха. Верхний шум сменился приглушенным гулом – обмен воды шел постоянно, сверхмощный электромотор насоса перекачивал хлорированную массу по кругу. В расплывшемся водном слое Дима увидел опускающийся далеко и в сторону блеск – он поспешил за ним и на самом дне схватил цепочку. Но всплыть наверх уже не смог – какая-то неистовая сила потащила его к себе. Диму стало засасывать в коллектор с отверстием слива. Он, сопротивляясь, выставил левую руку вперед, но было уже поздно – откачивающий воду насос бесстрастно заглотал Димину голову в черную пасть трубы. Дима закричал, отчаянно хватаясь за ложбинки плиток, сдирая кожу и ломая ногти, но его уже никто не мог услышать… Тьма взорвалась яркой многоцветной вспышкой, рассыпавшейся на мелкие зеркальные осколки, боль исчезла и наступила тишина. В спокойной облачной сини кто-то в белом нежно взял Диму за руку и повел вперед, к огромному и чистому небу… Через два часа проходивший мимо бортика мужчина с волосатой грудью и в полосатых плавках, - чуть ли не единственный трезвый среди всеобщего пивного угара, - заметил внизу застывшее в судорожной позе тело подростка: - Врача! Вызовите врача! Он нырнул, не став дожидаться подмоги. Сгрудившиеся у бортов бассейна увидели, как в его углу спасатель-любитель пытался вытащить труп, но затем, бросив его, и с неимоверным усилием оттолкнувшись от кафельного дна, выскочил из воды как поплавок, почти по пояс. Его багровое лицо взревело: - Выключите насос! Немедленно! Когда спустили воду, два приехавших на вызов спасателя так и не смогли оторвать от смертельного отверстия Димино тело – лишь восемь рук смогли это сделать. На окровавленном кафеле застывшая ладонь Диминой правой руки яростно и мучительно сжимала цепочку с крестиком…
МОСКОВСКИЕ ЗАРИСОВКИ Венчание Москва всегда была шумливой, взъерошенной, уставшей от приезжих. «Базар-вокзал», что с нее взять… В середине 90-х московский базар раздулся, как флюс. К каждой станции метро прилипли торговые ряды из палаток с сомнительными продуктами. Народ был беден, и поэтому «отоваривался» здесь. Но была и другая, благодатная сторона в тогдашних бедствиях – неофиты потянулись в церковь. Я ходил в храм Михаила Архангела на юго-западе столицы. В один из дней, зайдя в него и почти сразу услышав возглас: «Отче наш!..», я удивленно посмотрел на циферблат – службу почему-то перенесли на час раньше. В церкви было тесно и как-то неуютно: сквозь толпу верующих протискивались репортеры с камерами, было много незнакомых лиц, жующих жвачку и тихо переговаривающихся по дорогим и редким тогда сотовым телефонам, - все они были одеты в темные пальто из тонкого сукна. Служба закончилась. Толстый седобородый отец Ярослав вышел на амвон и объявил: - Братья и сестры! Прошу вас освободить храм, нам надо подготовиться к венчанию. Верующие послушно вышли, некоторые остались стоять у входа, предвкушая зрелище. Я собрался было уйти, как вдруг громкое покашливание из репродукторов заставило меня замереть: у входа на храмовую территорию возле машины с усилителями сверкали на солнце два белых «линкольна», стоял автобус, два грузовика, карета «скорой», а все вокруг было перекрыто заграждениями, возле которых дежурили милиционеры. Верующие зашевелились: - Вы слышали, Жириновский будет венчаться? - Сын? - Нет, он сам. - Для полного счастья ему еще нужно совершить обряд обрезания! – едко заметил мужчина, похожий на былинного богатыря. Динамики неестественно радостным голосом завопили: - К нам приехал, к нам приехал Владимир Вольфович, дорогой! То ли цыганский, то ли народный хор торжественно запел, приплясывая на открытой платформе грузовика. Толпа ахнула: на тройке белых коней ворвались в проезд Владимир Вольфович в «жириновке» и его свита. «Жених» стал разбрасывать купюры, мальчишки, отталкивая друг друга, бросились их подбирать. - Мало, мало! – усмехался тусовочный голос ведущего. – Еще! Вверх полетели монеты, зеваки не выдержали и стали их ловить, размахивая ладонями с растопыренными пальцами. Из «линкольна» вышла странная пара: пожилой иностранец в бабочке, ведущий под руку высохшую спутницу. - Это Ле Пэн! – шушукались соседи. Наконец, ворота распахнулись, и тройка, подъехав к нам под переливчатое дребезжание колоколов, остановилась у входа в храм. Жириновский, подхватив руку жены в длинной снежной перчатке и самодовольно поджав тонкие губы, последовал внутрь. Белая ажурная шляпка Галины Жириновской заколыхалась – «новобрачных» чуть не смяли фото- и теле – репортеры. Церковные двери закрылись. Толпа любопытствующих подхватила меня и понесла к боковому входу с широкой стеклянной рамой. Напирали со всех сторон. Была слышна английская речь: зазевавшиеся американские журналисты тщетно поднимали на руках свои видеокамеры – наши оказались выше ростом. Вдруг в мою спину кто-то стал отчаянно и грубо толкаться: - Я депутат Государственной Думы Митрофанов! Требую меня пропустить, вот удостоверение! Диабетического вида мужчина в очках, на возмущенном лице которого ходуном ходили большие черные брови, не смог добиться своего – толпа равнодушно и одновременно презрительно стояла, почти не шевелясь. Я увидел сквозь стекло, как возле иконостаса бегали старушки в служебных халатах, вениками отгоняя от икон обнаглевших операторов, установивших свои лестницы прямо на амвоне, - они пытались направить свои аппараты на «молодых», повернувшись спиной к алтарю. Старушки были неумолимы – лесенки пришлось сложить. Венчание началось. Батюшка Ярослав водил чету вокруг аналоя, потом над ними стали держать венцы: - Венчается раб Божий Владимир и раба Божия Галина! Прильнувшие к окнам комментировали: - Вон, короны уже надели. - Жалеет, наверное, что не царские! Мне, наконец, удалось выбраться из людской массы. Я пошел в сторону метро и слышал, как взревел хор: - Многая лета! Еще через минуту заиграла мелодия из песни «Серебряные свадьбы», и на ее фоне ведущий стал перечислять: - Получены поздравления от всех женщин: от Франции до Японии! - Только что пришло поздравление от министра обороны Павла Грачева. - От всех поздравления, от всего мира!! - Владимир Вольфович благодарит Русскую православную церковь, ее священство, за ритуал. - Слово имеет олимпийская чемпионка по гимнастике… И снова звучал хор, потом стали петь акафисты, продолжался колокольный звон. На лужайке между храмом и переходом метро выгуливали собачек две девушки-модницы, по возрасту школьницы. Одна вела на поводке пуделя, другая – таксу: - Ты не знаешь, чего это там, у церкви делается? - Да это Жириновского отпевают!.. Карбонат Вот уж не думал, что когда-нибудь окажусь на Рублевке! И не где-нибудь, а на самом настоящем съезде… Коммунистической партии Российской Федерации. Тогда, в начале нулевых, компартия учредила что-то вроде союза патриотических сил, стремясь собрать в единый кулак всех патриотов – дело, как учит история, благородное, но абсолютно неосуществимое: сколько у нас людей, столько и партий. Пригласили меня, - то ли в качестве вологодского гостя, то ли наблюдателя; в общем, в статусе праздношатающегося. Возле станции метро гостей поджидал «Мерседес», - автобус с тонированными стеклами, который и повез нас в самый дорогой поселок элиты, Жуковку. По пути я с изумлением разглядывал частные трех-, пяти - и даже девятиэтажные (!) дворцы, стремящиеся хоть как-то приподняться над высотным забором, чем-то напоминающим Кремлевскую стену. У ворот олигархических владений дежурили евроохранники в черных костюмах, обязательных белых рубашках и галстуках – они изнывали на солнцепеке, но стойко переносили «тяготы и лишения» своей холуйской службы. Жуковка оказалась неожиданно скромной снаружи, словно путана у входа в «Метрополь», а вот внутри… Я сразу понял, что такое богатство вижу в первый и в последний раз… Гостиница в центре поселка походила на американский круизный лайнер – в ней было все, и все это было построено и оборудовано по высшему разряду. Если паркет – то из самых ценных пород дерева, инкрустированный с удивительным изяществом; если блистающие двери – то такой красоты, что даже урод в них смотрелся бы душкой; если картины на стенах – то подлинники итальянских мастеров; если сады – то висящие, парящие и благоухающие немыслимыми запахами; если девушки обслуги – то такой внешности, от которой таяла душа. До начала мероприятия оставался час. За это время я почти потерял дар речи, способность здраво мыслить и внятно смотреть. Единственное, что во мне еще сохранялось – это чувство голода. Ведомый желанием, я отыскал на первом этаже буфет, больше похожий на дворцовую палату. За стойками в свете ламп переливались высокоградусные бутылки всех марок, за стеклами витрин манили живописно разложенные деликатесы. Я выбрал из неизвестных и знакомых названий самый тонкий бутерброд с карбонатом и заказал к нему чашечку кофе. На ценник даже не посмотрел – в кармане лежали заработанные за целый месяц деньги, а заодно и обратный билет. Через мгновение с зарплатой мне пришлось расстаться… Я давился карбонатом, сидя за столиком, и лихорадочно соображал, пытаясь вспомнить, в какие эмпиреи упорхнул мой рассудок. Звонок вернул к действительности – надо было идти в конференц-зал. Там, сидя в кресле с краю, я стал разглядывать делегатов. В президиуме разместились три Геннадия: вождь Зюганов, спикер Селезнев, - они приехали на черных «Ауди» в милицейском сопровождении; «красный» предприниматель Семигин, а также Сажи Умалатова, стойкая защитница СССР. В зале я тоже искал знакомые лица, и нашел: это были актеры Елена Драпеко, бессмертная Лиза Бричкина, и Иван Рыжов, «дед всея Руси». Заседание началось. Выступления, указанные в программе, шли чередом, все – по теме, но ораторов тянуло совершенно в разные стороны: один призывал изничтожить олигархов, другой – их приручить, третий клеймил церковь, четвертый хвастался знакомством с Патриархом, пятая укоряла мужчин… не помню, в чем, но правильно – нечего увлекаться бесполезными разговорами. В антракте…ой, извините, в перерыве, коммунисты, сочувствующие и все остальные тонкими струйками просочились в ресторан. Ах, что это был за ресторан! Светлый, яркий, зеркальный, музыкальный, - за роялем играл Шопена лауреат международных конкурсов, наверное, для поддержания аппетита. А какие лакомства нам предлагались! Половину из них я видел впервые. Официантки, приглашенные, вероятно, прямо с конкурса красоты, вручили нам папки с меню. Я, по скромности, заказал борщ, мои случайные спутники оказались бойчее – аромат их блюд словами было не передать, только междометиями. Вволю загрузившись съестным, мы вышли в фойе, и тут… Лучше бы я не видел этого изобилия: на белоснежных длинных столах, стоящих вдоль стен, была выставлена бесплатная снедь и горячительное всех типов и расцветок: армянские, греческие и французские коньячные бутылки; бокалы с шампанским, винами и водкой; фрукты, сладости и бутерброды всех видов: черная икра, красная, балык, осетрина, сервелат… Карбонат!!! Настроение резко испортилось. Еле досидев до конца, я выскочил на свежий воздух, где на парковке тихо мурлыкал автобус. Через час я очутился в том же самом месте, откуда и начиналось незабываемое путешествие – у перехода в метро. На память у меня остался выданный всем участникам съезда небольшой синий пластиковый портфель с блокнотом и ручкой внутри – подарок от Геннадия Андреевича Зюганова. И на том спасибо. «Кудряшка Сью» Иностранцы в нашей аспирантуре начала 90-х были похожи на диковинные растения. Полька, готовившая к защите диссертацию о Василии Белове, прилетела явно из другой галактики – ее неземная фирменная одежда на фоне донашиваемых советских пальто и сапожек выглядела убийственно и, вызывая бессильную зависть, ввергала наших девчонок в тяжелое уныние. Низкорослый и редкозубый вьетнамец, сравнивавший фольклор двух «близких» народов: русского и родного, говорил с душераздирающим акцентом, но дело свое знал, и к заветной цели – стать профессором ханойского университета – двигался медленно, но упорно, как газонокосилка. Негр (пардон, африканец), из страны с поэтическим названием, ходил как тень посреди большого читального зала Ленинки и появлялся только на обсуждениях своей будущей диссертации: «Традиции Максима Горького в литературе Берега Слоновой Кости». В общем и целом эта временно пересаженная на нашу почву флора меня особо не заботила и проходила себе мимо, как вдруг… Ранним весенним утром в мою комнату на тринадцатом этаже огромного сурового общежития на Юго-Западе постучали вежливо, но настойчиво, и с этого мгновения я неожиданно для себя стал опекуном только что прибывшей на стажировку из Америки аспирантки Джейн. Представительница североамериканских штатов выглядела забавно: невозможно было понять, что она собиралась штурмовать, вылетая из Нью-Йорка, - то ли Эльбрус, то ли местную свалку. Мятые и рваные джинсы, куртка грязно-серого цвета, поношенные кеды и необъятный рюкзак за ее спиной свидетельствовали о чем угодно: о походно-туристском, геологическом или бродяжьем настрое, но никак не о филологических изысканиях. Но взглянув на ее лицо, я все понял, и объяснения сопровождавшей ее однокурсницы уже не потребовались. Я никогда не считал себя физиономистом, но в этот раз готов был уверовать в свои неожиданно проснувшиеся способности читать по выражению глаз: вопросительно-восторженный взгляд Джейн разгадывался легко и просто - она была большим ребенком. Точнее, не очень большим: среднего роста, чуть пухловатая в талии, ручках и щечках, она притягивала внимание своими громадными шоколадными глазами на круглом румяном лице, обрамленном кудрявой взъерошенной прической. «Кудряшка Сью», - сразу и бесповоротно назвал я ее про себя, и более уже не отходил в мыслях от этого прозвища. Кудряшка держала в руках ключ от своей комнаты, но не знала, что с ним делать. Я открыл соседнюю дверь, снял с растерянной девушки рюкзак, посадил на видавший виды стул и, взяв документы, сбегал к кастелянше. Каково же было мое удивление, когда, вернувшись, я застал американку на полу – она сидела на истертом паркете и, раскинув ноги в кедах, рылась в своих вещах. Я не знал, как мне быть: то ли сесть на пол рядом с ней, то ли поднять и усадить на стул… Выбрал нечто среднее – опустился на матрас пустой кровати и стал помогать в разгрузке рюкзака. Содержимое вещмешка оказалось потрясающим: Сью вытаскивала из его необъятного чрева бутилированную воду: одна бутылка, вторая, третья… «Зачем тебе столько? – ошарашено спросил я Кудряшку и услышал ответ: «Но ведь у вас, Ник, в России с водой плехо?» - Плохо, конечно, но не до такой же степени, - обескураженный ее вопросом, я так и не сумел закончить фразу. Последующие дни были заполнены хождением по магазинам и самопальным рынкам возле станций метро – мне пришлось взять в свои руки процесс одевания и последующей «реабилитации» Кудряшки Сью в условиях российской действительности. Представления Сью о России были предсказуемыми: она сильно удивилась, не обнаружив на Красной площади свободно гуляющих по брусчатке медведей и цыган, долго не могла понять смысл наших денежно-обменных операций и все время попадала в нелепые ситуации в общении с аборигенами, в том числе не «местного» розлива… - Я не понимай, Ник, у вас есть русский, но есть еще другой русский, черный русский – я купила поми… томаты на барахолке (это слово, к моему удовлетворению, она произнесла чисто и ясно), но очень-очень дорог… - По какой цене, Джейн? – встрепенулся я, предчувствуя недоброе, и сник, коря себя за непредусмотрительность – «черный русский» нагрел наивную американку на приличную сумму. Через месяц Кудряшка вроде бы освоилась и прижилась на необъятных просторах нашей столицы, но держать ухо востро мне надо было постоянно: она вечно попадала в анекдотические истории, вызывая гомерический хохот в «научных кругах» нашей общаги, постепенно превращаясь в ее легенду. Однажды Кудряшка Сью забрела на Арбат и, восхитившись пестротой разложенного где попало товара, предназначенного почти исключительно для интуристов, накупила матрешек и шапок-ушанок всевозможных расцветок, вплоть до розового. - Только не надевай эту шапку на свою голову! – взмолился я, представив, как легко будет «клюнуть» мастерам «карманных дел» на приметную за километр иностранку. Но окончательно она меня добила, явившись в самый разгар «русского веселья» нашей общей коридорной компании с печалью: - Ник, я не понимай, почему так плехо работай ваша пневмопочта? Я посылай письма, но не получай ответ… - Так-так, Джейн, повтори еще раз, - переспросил я, мгновенно протрезвев, - какая-такая пневмопочта? - Ну, у вас в общаге у кухни есть пневмопочта, только странная: я дергай за ручку, бросай письма, а она гремит-гремит вниз и не пикайт. - Так это же мусоропровод! – закричал я, похолодев от ужаса, и услышал хлюпанье, хрюканье, сдавленный смех и грохот упавшего стула за своей спиной. - Джейн, - жалобно закончил я, - больше туда не ходи, я покажу, где у нас почта!.. Через полгода Джейн, нагруженная матрешками, ушанками и ошеломляющими впечатлениями, уехала «из России с любовью». Она, наверное, и не догадывалась, как по-настоящему, искренно и нежно мы ее полюбили. Кудряшка Сью, где ты теперь?..
ТРОПИНКА Неужели никогда в нашей жизни не было счастья? Неужели сейчас, когда все разрушено, и речь идет о разводе, нам нечего вспомнить, не за что зацепиться, спасаясь от неминуемого падения вниз, в бездну одиночества? Нет, все-таки были, были дни, скрытые смутной пеленой времени, и всплывающие в памяти, словно кадры старой кинопленки… Мне стукнуло восемнадцать лет, и я поехал за тобой в причерноморскую глушь, в тихий поселок, кое-как примостившийся на узкой береговой полосе извилистой и каменистой реки, впадающей в разомлевшее от зноя ярко-синее море. Ты была пионервожатой, еще совсем юной, неопытной как в общении с детьми, так и в отношениях со мной, зеленым парнишкой, опьяненным безотчетным влечением к женскому теплу. Ты ничем не отличалась от «подопытных» пионерок: такая же блузка с красным галстуком, такая же голубая плиссированная мини-юбка «выше некуда», такие же белые гольфы и легкие босоножки. Нас притягивало друг к другу с непреодолимой силой, и мы были готовы идти на что угодно, лишь бы ощутить вблизи горячее дыхание и затаенную дрожь наших тел. Директор пионерлагеря ничего не понял, выслушав мои путаные объяснения, но взял грузчиком в столовую, кормившую ребятишек строго по часам. Ранним утром, переодевшись в рабочий комбинезон, я вытаскивал из рефрижератора замороженные и разрубленные свиные и телячьи туши, разгружал бортовой «газик», перетаскивая коробки с печеньем и консервами, а вечером, перекормленный сердобольными и все понимающими поварихами, спешил к тебе, в крохотный щитовой домик, затерянный в конце лагерной аллеи, украшенной гипсовыми барабанщиками и трубачами. У нас впереди была целая ночь, - немыслимая роскошь, несравнимая ни с чем, ни с одним из самых великих богатств на свете. Мы шли, взявшись за руки, по темному пустому асфальтовому шоссе и узкой земляной тропинке к чернильному морскому заливу, и не верили собственному счастью. Раздевшись на галечном пляже, бросались в мелкую волну и плыли рядом, наблюдая, как вспыхивают в воде переливчатые огоньки на наших ладонях. Мы согревались пылающим теплом, прижавшись так близко, как только возможно, но не смели переступить черту, за которой уже не было бы молодости, чистоты и тайны. Устав целоваться, сидели, обнявшись, и говорили о будущем, и наши мечты были такими же высокими, как звезды на необъятном бархатном небе. Наши сердца пели, переполненные чарующими чувствами, бессмертием, и всем тем, что зовется любовью… Когда же ты исчезло, былое счастье? Где же твои следы, где та тропинка, по которой мы так не хотели возвращаться назад, но побрели, подгоняемые рассветом…
ПОДВЕДЕНИЕ ИТОГОВ Как бездарно потрачена жизнь! Казалось, вот еще, еще один прыжок по ступенькам к достатку, благоденствию и покою, еще один, последний шаг, когда нужно стерпеть... но каждый раз находилось что-то еще более важное, необходимое для будущего, - светлого, неземного, грезившегося еще в детстве бесконечного счастья. Надо терпеть! - В учебе, в работе, в поисках себя. А еще надо накопить на машину, на квартиру, потом еще на одну квартиру, на шубу жене, а еще на путевку, на пятое, на десятое... И вот забег кончается. Все сделано, все накоплено, все упорядочено, и можно наслаждаться, наконец, жизнью, - а она почти испарилась! Здоровья нет, сил не осталось, чувства притупились, зубы поистесались, близкие и дорогие люди либо приелись, либо уже там, на небесах, куда и тебе пора собираться. Что же взять с собой туда? Не барахло же житейское, наконец! Может, порыться в памяти, найти там что-то давнее, полузабытое, и вдруг забившееся в сладости сердце сознается себе, что счастье было, было... Ты пришла с мороза, вся раскрасневшаяся, веселая, как первый снег, и твои черные глаза сверкали на желтом фоне вязаной кофточки, особенно прелестной там, где обнимавший шею воротник тянулся к розовым щечкам, а еще к губам, ресницам... Я не помня себя, целовал все эти бесконечно дорогие места, а ты смеялась и брызгала глазами по стенам, словно пуская по ним солнечные зайчики. Ты не скрывала своего счастья, таким безмерным оно было, таким нереальным, почти фантастическим в восемнадцать лет! - Я полюбила тебя с первой встречи, только не могла открыться, ждала, когда сам все скажешь. - А я боялся, что ты обидишься. - Дурачок! Ты сидела у меня на коленях, обняв за плечи, а я улетал душой далеко-далеко, и меня удерживали от полного отсутствия лишь желание и, почему-то, тревога. Ты повезла меня в глушь, в степь, к родителям-ветеринарам, доверчивым и счастливым старичкам, весело принимавшим роды у кобыл и коров, искусственно осемененных ими же с такой же потрясающей веселостью. Ее отец, в первый же день пьяно обнимая меня за праздничным столом, говорил всем с гордостью: « - Это мой младший зять!» А потом мы поссорились на краю какого-то оврага, уже не помню, из-за чего, но разругались вдрызг, навеки, навсегда... Последующие месяцы превратились в качели - мы ругались и мирились, и с каждым разом размолвки были все ожесточеннее, а примирения все исступленнее. Я измучил тебя придирками - то к не совсем модному виду, то к тому, как ты неправильно (не так, как моя мама!) готовишь, то к недостаточной начитанности. Мы были слишком разными, и сближала меня с тобой только неутоленная страсть, а не любовь, как я думал прежде. А ты просто хотела иметь семью, ребенка, и была готова на все в своей искренности. Я мог воспользоваться идущим в руки подарком, даже очень этого хотел, но не случилось. Нет, благородство здесь было ни при чем, меня сдержал страх перед ответственностью, перед ребенком, наконец, который был так некстати. Я испугался и порвал с тобой - неожиданно, сразу, жестоко, несправедливо... Моя дорога теперь заканчивается, мне горько сознавать, что жизнь прошла впустую. Но было бы гораздо страшнее и ужаснее, если бы я тогда, в юности, обманул и бросил женщину, ребенка, человека... Спустя несколько лет после того разрыва я узнал, что ты вышла замуж, родила троих детей, счастлива... И теперь, когда я подвожу итоги своей бессмысленной жизни, я вижу только один добрый поступок, совершенный мной, и то из-за страха, - мою нелюбовь к тебе. |
||
