Ирина Николаевна Важинская

7 февраля 2015 года после тяжёлой болезни ушла из жизни Ирина Николаевна Важинская – член Союза писателей России, член бюро секции поэзии Санкт-петербургского отделения Союза писателей России, автор поэтических книг и множества публикаций в газетах и журналах.

Ирина была глубоко образованным, творчески разносторонним  человеком, имеющим техническое и филологическое образование. Искусствовед, кандидат наук, она была не только замечательным поэтом, но и тонко чувствующим автором-исполнителем песен, написанных  как на свои стихи, так и на стихи других поэтов. Стихи Ирины неоднократно привлекали внимание петербургских композиторов и тоже становились песнями. А песня Ирины Важинской "Вокруг огня" из одноименного фильма, проникновенное ее исполнение никого не могло оставить равнодушным.

Ирина была активной участницей литературных экспедиций по России, поддерживала связи с литераторами  разных городов нашей страны. Многие годы она помогала в руководстве поэтической мастерской сначала Ю.М.Шестакову, а после его ухода – Б.Н.Краснову. Энергичная, интеллигентная, обаятельная женщина, она всегда создавала вокруг себя атмосферу доброжелательности и душевного комфорта. Трудно поверить в то, что её больше нет с нами. Скорбим вместе с родными и близкими.

Писатели Санкт-Петербурга

Ирина Николаевна Важинская (29.04.1960 – 07.02.2015)  — родилась в г. Харцызск Донецкой области, Украина. Детство прошло в Калининграде. С 1980 г. жила в Ленинграде. В 1985 году окончила Высшее инженерно-морское училище им. адмирала С. О. Макарова, в 1995 — Санкт-Петербургский государственный университет. Работала в НИИ Морского флота «Ленморниипроект», научным сотрудником в Государственном музее истории Ленинграда, в Государственном музее политической истории России, была старшим научным сотрудником отдела народного искусства Русского музея. Кандидат культурологии. Член СП России с 2003 г. Автор шести книг стихов. Жила в Санкт-Петербурге.

* * *
          Для меня лучшая пора года — это весна.
          Люблю смотреть, как бегут ручьи.
                              Юрий Шестаков
Когда бы ни эта зима затяжная,
упорных снегов залежалая корка,
из боли потерь я бы вырвалась, зная,
что память не тает, как снежная горка.

Когда бы ни эта зима затяжная...
Из города прочь! — слушать вешние воды,
где белые ноги в ручьи окунают
березы — насельницы дикой природы.

Когда бы ни эта зима затяжная,
из сердца я вынула б горя занозу,
над талой водою стояла б одна я,
ток жизни вбирая, как эти березы.

9 МАЯ
Вокруг так празднично и людно!
Слежу взволнованной душой,
как одуванчики салютов
в честь той войны, тяжелой, лютой,
легко взлетают над Невой.

РЕЧЬ
1
В стылом городе мартовском — рябь на воде,
В лихорадке — деревья нагие.
Не согреть мне озябшую душу нигде.
Всё хожу и считаю шаги я...

Слышу, бьется Нева в подреберье моста,
Льды крошатся, шипя, словно змеи.
Ну, а мне немота затворила уста,
И замерзшие пальцы немеют.

Я весеннему звуку внимаю и жду,
Что оттает, прорежется речь
И во мне, словно речка, которой во льду
Ток живой удалось уберечь.

2
В каждой почке, таящей зародыш листа,
В каждой веточке, с ветром поющей,
Пробуждается жизнь, обновленно-чиста,
Соки движутся слаще и гуще.

А во мне словно чем-то разбавлена кровь.
Может, невской горючей водицей?
И на круги своя возвращаюсь я вновь,
Скомкав слов помертвелых страницы.

В мир душа моя смотрит, как будто в окно,
Из нетленной Вселенной своей —
Только в ней силу слов познавать суждено
С каждым годом ясней и ясней...

ПРОЩАНИЕ С ЗИМОЙ
Казалось, день из белого фаянса
Не сможет расколоться никогда:
Ведь январем научен постоянству,
Он был закован в лед и в холода.

Из марта прочь, как будто от потравы,
Зима спешит под натиском тепла.
Растает снег — и шевельнутся травы,
Земля забудет, что она спала,

Распарится, ручьями заструится,
Раздышится на солнечном ветру...
И у прохожих посветлеют лица,
А город сбросит наледи кору.

В проталинах заголубело небо —
Слежу за ледоходом облаков:
За ними следом устремиться мне бы,
Да жаль разбитых зимних черепков.

* * *
Александровский сад.
Там деревья в воде по колено,
Будто слезно промокли они,
почернев от беды.
Но проснулась земля,
отряхнулась от зимнего тлена,
Расчищая дорожки, к апрелю готовя сады.

Потому что предсказано,
что приближаются сроки,
И все ярче пасхальным огнем озаряется храм.
Нестерпимо алеет небесная твердь на востоке,
Словно кровь отражаясь
в земном перекрестии рам.

Вот уже над Невой золотой засветился кораблик —
Это снова воскрес по-весеннему солнечный свет.
Вижу: первый трамвай
прозвенел свою песню как зяблик.
Слышу благовест ранний:
ни смерти, ни тьмы больше нет.

 

* * *
           «...я вошла в этот мир, где не то я, не то не я,
           но где все так певуче, все недосказано...»
                                            Из воспоминаний Л. Д. Блок

Ранний март, словно поздний ноябрь.
Разве, друг мой, тебе все равно,
Что ростральный погас канделябр —
И на Стрелке пустынно, темно,

Что Васильевский остров раскис
В мокром снеге и стылом дожде,
День отбросив, как полог кулис,
И прильнув сиротливо к воде?

Не спеши проклинать неуют,
Недовольно подняв воротник.
Над туманами сфинксы плывут,
Воплощая и вечность, и миг.

Мы войдем с тобой в Ректорский дом,
Где родился певучий поэт,
Где себя вспоминают с трудом
Голоса и шаги прошлых лет.

Ты развеешь времен забытье,
В тишине прочитав у окна:
«Дышит утро в окошко твое...»
Ранний март.
Молодая весна.

У ИВЕРСКОГО МОНАСТЫРЯ
Стены выбелены да намолены.
Колокольный
звон со звонницы
рассыпается.
Над водицею
ива клонится,
словно кается.
В час молитвенный чуткой птицею
встрепенется душа-паломница...
Всех сторонится
молодой послушник до пострига
в рясе простенькой.

* * *
Тихой птицей опустился вечер
на поля и села вдалеке,
а ему, таинственный, навстречу
месяц выплывает по реке
Млечного пути...
                       И все в природе
так укромно, но огромно, вроде
бездна неба видит с высоты
увядающих огней цветы.

* * *
         Звезда полей, гори, не угасая...
                           Н. Рубцов

У сонной пристани на Сухоне
Сечет водицу дождик тоненький.
Вдали паром тоскливо ухает,
Льнут сиротливо к храму домики.

Поют чуть слышно капли звонкие,
Щебечут, словно птичий хор.
Стою и слушаю в сторонке я
Реки и неба разговор.

И что-то горестное, близкое
Разлито в воздухе окрест,
Где небо северное, низкое
Да колокольни Божий перст,

Где трудно жить, да легче — с верою,
Приняв смиренно свой удел.
Певец «звезды полей», наверное,
Здесь так же на воду глядел.

Стою и слушаю... Мне чудится:
То райских птиц далекий хор.
И верю, откровенье сбудется —
Души и неба разговор. 

ИЗ ЦИКЛА «ЦЕРКОВИЧИ»
1. Храм
Случайный путник добредет едва ли
до стертых прихожанами ступеней.
Здесь прадедов когда-то отпевали,
и тихо опускались на колени
в часы простой, но истовой молитвы —
пред Ликами преображались лица...
Сегодня тут — как будто после битвы:
среди руин надрывно кычет птица,
разбиты стены, вместо сводов — небо.
О прошлой вере плачет тишина.
На месте том, где освящали хлебы, —
репейники, крапива, бузина...

2. Фреска
«Покайтесь, Судия приидет скоро!» —
взывает церкви разоренной вид.
Но, кроткий, одноокий, без укора
на всяк сюда входящего глядит
лик Ангела.
Осыпавшись в глуши
на празднике безверья невеселом,
Он — символ нестроения души,
изъеденной сомненьем и расколом.

3. Ангел
Ангел светлоликий, длиннокрылый —
Божья сила руку мастера вела...
Ангел синеокий, нас помилуй,
опуская легкие крыла.
Как же мне молиться пред тобою?
Милости просить невмочь.
над моей повинной головою —
только звезды.
Ночь.
Я уйду, а ветер будет снова
травы шевелить у алтаря.
Верно, до пришествия второго
буду помнить — ýзрела не зря
Ангела прощающее око,
что высоко так и одиноко.

ЛЕТНИЙ ДЕНЬ В БОГОСЛОВКЕ
                              Связую с Богословкой летний зной...
                                                 Ю. Шестаков
                              Ночевала тучка золотая...
                                                М. Лермонтов

Чем гуще знойный обморок травы,
Тем холодней реки тенистой влага.
Но выгорел остаток синевы,
И неба пересохшая бумага
Вот-вот — и вспыхнет,
Нестерпимый жар,
От солнца исходящий, принимая.
И летний день, как раскаленный шар,
Завис над миром. Духота немая
В нем воцарилась, будто бы во сне, —
Ты говоришь, но не расслышать мне.
Внутри меня запела тишина...
И, словно прорывая ватный кокон,
Оборвалась вдруг молнии струна
Вдали...
И гром, и содроганье окон,
Стук редких, зрелых капель дождевых,
И хрустких градин белого налива,
И влажный, облегченный вздох листвы,
Залепетавшей сбивчиво, счастливо —
Так все во мне перерождалось в слух.
Мир обретал живое слово Бога.
В полифонии проявлялся дух
Гармонии.
Я дудочкой убогой
Сама себе казалась в этот час,
Свою мелодию в единый хор вплетая.
Но день прошел, и свет небес погас,
И словно отзвук — тучка золотая.

* * *
            «Дни сгорают как бумажные...»
                                    К. Чуковский. Дневник

Вглядываюсь в небеса горящие,
Там тревожно мечутся стрижи.
Почему душе моей болящей
До поры дано бескрылой жить?

Дни мои сгорают как бумажные,
За годами тянутся года,
Словно бесконечна жизнь и важно ей
Не остановиться никогда.

* * *
Осознав свое предназначение,
Я исполню ли его без суеты?
Надо мною — óблака свечение,
Словно зов нездешней высоты.

Оттого и рвусь, как птица, страстно я
Из силков, что ставит косный быт,
В небо духа, в смыслы не напрасные.
Я все рвусь, а облако летит...

В свой черед моя душа нетленная,
Может, так же полетит, легка,
К Богу, — для Него, Царя Вселенной,
Обозримы судьбы и века.

* * *
Когда снега сойдут водой,
а воздух будет, как вино
пьянить, и пахнуть резедой,
врываться сквозняком в окно,

тогда ясней проступит город,
переливаясь в акварели,
в ознобе перемен и скорых
скитаний,
сумасбродств,
капелей...

 

Галина Ильина

ВОЗВРАЩАЯСЬ К СЕБЕ

(попытка некролога)

Попадаются в нашей жизни люди с настольно широкой и щедрой душой, что под их крылами умещаются многие друзья и приятели - разнообразных профессий, увлечений, интересов. В моей жизни таких людей было несколько, но самые щедрые – двое: Юрий Шестаков и Ирина Важинская. Я не случайно свела их на одной странице, они оба много значили для меня, и вот теперь их двоих не стало – судьба? рок? – как не назови, всё больно.

Еще не отболела душа после потери Юры Шестакова - нашего руководителя Мастерской, еще не свыклась окончательно с его уходом в тот сад, где он теперь пьет чай, («Заметь, Галь, не водку, не спирт, а чай – травяной да с листом смородины» – так он сказал накануне своих сороковин в одном из моих снов), как калитка сада снова открылась, чтобы впустить туда еще одного дорогого мне человека – Ирину Важинскую, поэтессу,  покинувшую этот земной мир в самом расцвете своих творческих сил, на пике свой деятельности, на пике жизни…

Ее там – ждали... Буквально за неделю до Ириной кончины я снова во сне увидела тот же сад, открытую настежь калитку, а рядом – на скамеечке, в спокойном ожидании – Юру. Я уже тогда все поняла, однако, поехав в хоспис, где Ира настойчиво боролась со своей смертельной болезнью, я все еще надеялась на чудо, надеялась, что болезнь отступит. В это последнее наше свидание Ира подписала привезенные мной книги,  и тоже выражала надежду, что все может поправиться...

Это было прощание. Глаза Иры говорили больше, чем ее уставшие, обкусанные губы. «Обязательно храните подписанные книги», – сказала она. И еще мы смотрели на рисунок в ее тетрадке: дом, сад, человек. Так рисуют в детстве… Так рисуют уходя. Ира дала нам прочитать стихотворение, написанное здесь же, и сказала, что поняла только сейчас, как надо писать – просто и по-настоящему, но как же это трудно. Провожая до двери, она положила нам руки на плечи. Обнявшись мы постояли, потом она легонько подтолкнула нас к двери, а глаза! – глаза держали и не отпускали...

Потому сейчас я и пишу об этом, хоть мне больно, трудно, невыносимо. Подбираю слова, будто осколки стекла, невозможно не пораниться. Пришла из храма, что на Дальневосточном проспекте, где мы часто бывали с Ирой, зажгла свечу памяти, заказала сорокоуст. Что еще можно сделать ради нее? Наверное, только постараться написать о ней такими словами, чтобы не было  в них ни фальши, ни казенно-скупых слов, от которых становится только горше...

Мы познакомились в Союзе писателей на конференции молодых писателей. Еще в прошлом, как говорится теперь, веке. Просидели целый день на одном стуле – стульев не хватило на всех. И  наши «энергетические поля», как будто совпали и  переплелись. С тех пор и житейские и творческие дороги наши связались в один узел.

Эти дороги покружили нас по России, поводили по полям боевой славы, по литературным и православным местам. Все эти ежегодные поездки-путешествия проходили под руководством Юрия Михайловича Шестакова. Причем, Ира  не пропустила ни одного раза, была самой  прилежной путешественницей-ученицей.

Тогда же мы прокладывали и свои стихотворческие тропы, занимаясь в мастерской у Шестакова, участвуя в писательских конференциях, общаясь и вращаясь в писательской среде.

Ирина училась жадно, будто торопила время. Ее хватало на все: и на работу  в Русском музее, и на всевозможные занятия и секции в Союзе писателей, и  написание диссертации,  и писание  стихов и критических статей. Ее хватало на дружбу и на творчество, на общение и на дело. Книги, друзья, стихи, поездки, выступления… Она частенько опаздывала, и это было как бы частью ее, потому что старалась жить по максимуму, старалась везде успеть, сделать как можно больше.

Теперь все стало на свои места, стало понятным – Ира безудержно шла вперед, будто чувствовала отпущенный ей предел времени.

Об Ире напишут, наверное, многие, она была человек не только общественный, но и общительный. А я хочу сказать по-простому: она была настоящей и искренней, сочувствующей и творческой, радостной и лиричной. Она был личностью широкой и многосторонней. И светлой души человеком. С ее уходом, может, земля и не опустеет, но заметно оскудеет. И это заметят многие, ведь  многие ее любили, и она многим дарила частицу своего доброго сердца. Останутся книги, ее стихи, ее песни, ее звонкий голос и солнечная улыбка… И это стихотворение-пророчество, которое я обнаружила в подаренной и подписанной мне книге:

К СЕБЕ
Разве знала, что лягут снега погребальным покровом
на застывшие крыши, где были весною стрижи,
а теперь так пустынно здесь, так безнадежно сурово,
как в душе у меня – до того, что не хочется жить.
Смысла нету ни в чем.
Даже сердце уже не болит.
К ледяному стеклу прислонилась пылающим лбом я.
Запрокинуты крышами в небо дома – только ветер навзрыд – 
словно лиц их открытых касаются острые хлопья.
Захотелось и мне распластаться под небом, повыше,
чтоб в лицо – жгучий снег…
льдом запекся, как кровь на губе.
Ах, как сладко уснуть…
Ветер мне напевает все тише…
Но припомню стрижей и проснусь, возвращаясь к себе."

(Ирина Важинская, из книги «Скитания солнечной души»)

Упокой, Господи, душу усопшей рабы Ирины и сотвори ей вечную память... 

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную