Чему бы жизнь нас ни учила,
Но сердце верит в чудеса:
Есть нескудеющая сила,
Есть и нетленная краса.

…И эта вера не обманет
Того, кто ею лишь живет,
Не всё, что здесь цвело, увянет,
Не всё, что было здесь, пройдет!

Автор этих волшебных влекущих к познанию тайн бытия строк — русский поэт Фёдор Иванович Тютчев. Глубинное трепетное тютчевское слово раскрывает целый мир мыслей и чувств, корнями своими связанными с родной землёй, природой и человеком. Проходит время, но не перестаёт поражать его почти пушкинская красота — гармония сочетания содержания и формы стиха.

Как известно, 2023-й год был ознаменован 220-летием со дня рождения Фёдора Тютчева — Дня рождения для вечности этого столь выдающегося русского художника. Сегодня возвращение к поэзии стало заметно и в литературе, и в различных публикациях, и в книгоиздательстве, и в обществе. Значит, абсолютно прав философ и лирик, который в афористичной формуле определил истоки своего творчества, доподлинно зная: «Чтобы поэзия процветала, она должна иметь корни в земле». Ибо всему основа — Отчизна.

Родился Тютчев в российском селе Овстуг, на Брянщине, в чудном историческом крае. Но так уж сложилась его жизнь, что буквально по пальцам можно было пересчитать годы, когда поэт посещал своё родовое гнездо. После окончания Московского университета Тютчев поступает на службу в Коллегию иностранных дел, и уже в 1822 году он был послан за границу. Там, в Германии, в Италии, поэт прожил 22 года. Фёдор Тютчев избрал судьбу блистательного дипломата, поприще служащего иностранной миссии. Дружба с Шеллингом, Гейне, который переводил его стихи. Невероятно и парадоксально: литература не была для него профессией. При всём при том ему удалось совершить невозможное, будучи вдали от России — сохранить себя для Родины и для русской культуры.

На примере произведений Тютчева мы убеждаемся: культура России установилась и отстоялась, как хорошо выдержанное драгоценное вино. Между тем гениальные произведения никогда не могут стать привычными. Прекрасное — всегда празднично, величаво. И тютчевская поэзия принадлежит к числу лучших созданий поэтического гения. Иван Тургенев, как современник Фёдора Тютчева, говорил: «О Тютчеве не спорят; тот, кто его не чувствует, тем самым доказывает, что он не чувствует поэзии». Писатель считал русского поэта одним из самых замечательных художников слова, который расширил, а точнее, «сместил жанровые рамки русской лирики». Он внёс в словесный жанр: предельную ясность и выразительность образа, символ, метафору, краткость и глубину смыслов. Этот изумительный мастер в совершенстве владел ёмкой лирической формой стиха, тем самым придавая своей поэзии неповторимую гармоничность.

Тютчева любили именно как поэта за жар и искренность его души. Высота поэтического слова, неисчерпаемое богатство русского языка, насквозь пронизанного тончайшими оттенками, и в новом тысячелетии привлекают к себе широкий круг литераторов и читателей, благодарно отдающих дань творчеству гениального лирика. Не секрет, что выдающийся поэт влияет на другого поэта. К тому же такой, нисколько не теряющий своей современности, чародей слова как Тютчев. Немудрено: музыка Великого языка этого поэта, мыслителя, гуманиста проникла в саму суть бытия и нашла своих продолжателей русской классической традиции. Сложно переоценить влияние тютчевской лиры.

В русле нашей темы хотелось бы через призму волшебства художественной речи — Фёдора Тютчева — представить поэтическое слово наших достаточно известных современников: Анатолия Аврутина, Валерия Хатюшина и Андрея Шацкова. Прежде всего в сравнениях, параллелях и точках пересечения мы будем искать определение не жанровое, но смысловое. Здесь играет существенную роль эстетика мгновенности или, быть может, искра Божья — почувствовать настоящую поэзию. Ведь при всех различных вариациях поэтического голоса и звука — подобие наблюдается. На фоне центральной творческой личности — Тютчева, — дополняя общий портрет поэтов, проявляется личность двоякого художника-метафизика — Аврутина, откровенного романтика пронзительной жалости любви — Хатюшина, метафорически насыщенного лирика-импрессиониста — Щацкова. Вероятно, вы увидите некое тайное соответствие, поймете, что границы творчества прозрачны, что неизъяснимая тютчевская тайна живёт в каждом из них, а значит, она есть и в каждом из нас.

«Нам не дано предугадать…»

Слова, поставленные в заглавие, сказаны Тютчевым именно о природе поэзии как таковой. Вспоминая произведения русских классиков, понимаешь, почему их книги вне времени и вне пространства, почему они воспринимаются как нечто вечное. Классик — тот, кто преодолевает эпоху. Гул вечности слышится в стихах большого поэта-философа Анатолия Аврутина, для которого превыше всего — традиция реализма в искусстве, вобравшая в себя огромный духовно-исторический опыт народа. Во всём ощущается новое и бесконечное начало. Классики бессмертны, и автор ведёт с ними свой нескончаемый в веках диалог:

Раскрытый Тютчев… Смятая кровать.
Четвёртый день раздумчивого мая.
Опять «умом Россию не понять…» —
Так и живём, её не понимая.
Худой портфелик съёжился в углу.
И, разливая сумерки в стаканы,
Дробь выбиваешь — пальцем по столу, —
В слезливый вечер, сумрачный и странный.

Здесь прошлое живёт в настоящем — как одна нескончаемая тайна… Как будто сами по себе текут слова, непринуждённо складываясь в довольно грустные и напряжённые строки, — многое узнаваемо и действительно, и многое проецируется из былого в наше реальное и в грядущее.

Раскрытый Тютчев… Старый, с буквой «ять»,
Предтеча огнедышащего Блока,
Когда «умом Россию не понять…»,
И оттого — светло и одиноко.

Один поэт читает другого: читает самозабвенно, ночь напролёт, одолеваемый горестными и просветлёнными думами. Неразрешимая проблема экзистенциального одиночества, когда «страдающий о вечном и любимом» кому-то вновь «не ко двору».

Однако тот же Тютчев благодаря своей поэтической интуиции открывал собственный закон философии — мир единого целого: «Всё во мне, и я во всём!..» Это тяготение к вещам многомерным изначально было характерно, прежде всего, крупным художникам. Его страстно влекли глубина Вселенной, человеческая Душа. Не зря уже в 44 года он выразится так: «Я отжил свой век и… у меня ничего нет в настоящем». А почти 20 лет спустя напишет незабываемое гениальное четверостишие:

Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.
(1866)

Разве есть сегодня в России человек, не знающий этих философско-лирических строк, которые вот уже более двух столетий убедительно говорят о неизменных противоречиях, происходящих в нашей стране?! Непостижимо, но находясь в Европе, Тютчев не стал ни убеждённым космополитом, ни квасным патриотом. Обладая проницательным умом, свободой мысли, не в пример оным он искренне любил свою многострадальную Россию.

Уникальный художник философской двойственности — и Анатолий Аврутин, стихи которого притягивают к себе ощущением раздвоения, энергией антитезы. Сравнивает ли поэт личное в ушедшем и личное в дне нынешнем? Сложно ответить. Говоря о сокровенном, автор, по сути, говорит об общем, глобальном. Поэзия Аврутина отличается ярким эпическим звучанием, преодолением непостижимых внутренних коллизий, совмещением двуполярного единства. В его стихах содержится много скрытой боли. И этот дисгармоничный мир надо принять и осмыслить. Он показывает весь трагизм исторического бытия ХХ—ХХI веков — веков всеобщего нравственного кризиса. Некоторые произведения приобретают страдальческий и одновременно просветлённый отсвет, и наше далёкое прошлое проясняется.

Который день, который год,
Труд не сочтя за труд,
И в урожай, и в недород
Их сумрачно ведут.
Штыками тени удлиня,
Ведут, как на убой.
Лениво чавкает земля
От поступи больной.
…………………..
И снова, унося в горбах
Свою святую Русь,
Идут кандальники впотьмах
И шепчут: «Я вернусь…»

Анатолию Аврутину характерен метафизический подход к постижению тех или иных крупных событий, присущи глобальные лирико-философские обобщения — широкая историческая ретроспектива. Мимолётность человеческого бытия, время и пространство, жизнь и смерть, боль и страдание…

Обращаясь к воспоминаниям Ф.И. Тютчева, мы так же понимаем, насколько близко к сердцу принимал поэт людское горе. Он слыл мастером экспромта, и первое чувство — самое истинное и верное — никогда его не подводило:

Слёзы людские, о слёзы людские,
Льётесь вы ранней и поздней порой...
Льётесь безвестные, льётесь незримые,
Неистощимые, неисчислимые, —
Льётесь, как льются струи дождевые
В осень глухую порою ночной.
(1849)

И не только ненастная, дождливая погода всему виной. Душа его плачет и сострадает, полнится сочувствием ко всем отчаявшимся, вероятно, ко всем обездоленным, ко всем тем, кто так нуждается в милосердии.

Очевидно, что Анатолий Аврутин ставит задачу: попытаться приблизиться к пониманию мыслительных гениев, интеллектуалов XIX—ХХ веков, исследователей человеческого духа, всецело познавших истину. Тут подключается логика парадокса. Он мистический поэт, которого влечёт неизведанное — случай, рок, фатальность. Значит — он и мыслит метафизически: «Что велено роком, / То, значит, и велено роком, / И сбудется всё, / здесь не нужно казаться пророком». Всесильна испепеляющая близость рока, и молох дара обуревает художника, сжигая его изнутри. Раздвоение — душевный разлад — поглощающая и ведущая философско-лирическая сила определяет близость поэта к Достоевскому.

Собственно, эта близость прослеживается и у Тютчева, который писал: «Две силы есть — две роковые силы, / Всю жизнь свою у них мы под рукой, / От колыбельных дней и до могилы, — / Одна есть Смерть, другая — Суд людской» (1869). Поэт смело глядит в лицо смерти, ибо она «честней — чужда лицеприятью», когда тот же свет: «Он там бесчеловечней, / Где человечно-искренней вина». Какой сильный и высоко критический ум, предопределяющий неизвестное, что дается человеку Свыше.

Обретая духовное родство и целостное поэтическое пространство, наш современник Аврутин словно вторит Тютчеву, ясно осознавая извечную парадоксальность русского бытия:

Стою у русского предела,
Где Бог не терпит суеты,
Где осыпаются несмело
На сердце поздние цветы.
<…>
И за чертою пониманья
Сей путь, что начат не с нуля…
Зачем нам смутные терзанья,
Когда мы — бездна и земля?

Драматизм противостояния и принятия неизбывного противоречия неба и земли. У Аврутина, как и у Тютчева, поэзия полна тревожных предчувствий, вряд ли её назовёшь оптимистичной. Драматургия его поэтических сюжетов охватывает существенный отрезок времени, коему характерно пограничное пересечение эпох и столетий. Личное и общественно значимое сплетается в тугой узел. Открыто и прямо он утверждает в поэзии литературную личность, своё «я». Говоря о себе, автор говорит за всех и о коллективном, поднимаясь в художественном мышлении до всечеловеческого и надмирного восприятия бытия:

Я в этот мир пришел в своё число,
Меня сюда случайно занесло.
Я не спешил сюда… Меня не звали.
Но коль явился, значит нужно жить,
Любить, страдать… И голову сложить,
И претерпеть все страсти и печали.

Да, такая поэзия трагична, и герой этой поэзии — трагический герой, болезненно переживающий трагедию раздвоения. Однако трагическое мировоззрение не имеет ничего общего с пессимизмом, беспросветным отчаянием, отрицанием самой жизни. Герой борется с роком. «Много боли» — драматический разрыв и прозрение одиночества. Пожалуй, на рубеже конца ХХ и начала ХХI веков Аврутин ещё более одинок, чем в своём ХIX веке Тютчев. Вот ещё одно не менее пронзительное стихотворение об одиночестве:

Стою на сквозняке… — Ты кто? — Аврутин…
— Зачем ты здесь? — Достали шулера…
Опять один в своей извечной смуте,
Опять один — как завтра, как вчера.

Человек и национальное одиночество: «Стою один… Пустых словес не слыша… / Стою один… Не понятый никак…» Поистине стихи приходят к нам как спасение от одиночества. Других лекарств нет. Поэт прав: от одиночества не лечит даже время. Остаётся лишь обращаться к вечному. Но категория вечного недосягаема для нашего чисто человеческого разума, в ней исчезает чувство времени. А заодно и пространства. «…Где я пред вечностью мгновенной / Стою в ничтожности своей», — предельно откровенно в своей лирической исповеди скажет Анатолий Аврутин. Круг опять замыкается, и наш герой бредёт туда, «где всё конечно, даже бесконечность… / Где временная вечность / Со смертным о бессмертье говорит». Его философская мысль преодолевает личное одиночество, хаос, она как бы живёт в чувственном, им же созданном космосе. Видимо, случайного нет, но какая-то необычайная загадка всё-таки существует: в 2011 году название «Поэт Анатолий Аврутин» было присвоено звезде в зодиакальном созвездии Рака.

Вместе с тем неизбежно литературное пересечение и явное подобие. Мистическая приверженность к образам звёздного неба, к одухотворению ночной тьмы присутствует и у Тютчева. Похожий чувственный космос и вселенское одиночество, хаос и гибель. Более того, тютчевская поэзия с её философской мыслью — логализация хаоса, рациональное обуздание «горя и вдохновения», — так определил доминанту его личности Жуковский.

Святая ночь на небосклон взошла,
И день отрадный, день любезный
Как золотой покров она свила,
Покров, накинутый над бездной.
И как виденье, внешний мир ушел...
И человек, как сирота бездомный,
Стоит теперь, и немощен, и гол,
Лицом к лицу пред пропастию тёмной.
На самого себя покинут он —
Упразднен ум и мысль осиротела —
В душе своей, как в бездне, погружён…
(1848—1850)

Какая обнажённо-точная характеристика. Испытываешь невольный трепет. Согласитесь, рядом со стихами Аврутина — это не только тематически близкие по смыслу, но и по звучанию стихи Тютчева. Мир снов, предчувствий, таинственных осязаний, бесконечности, предощущения чего-то неминуемого — хаоса, подчас граничащего с безумием… Немало стихов у Тютчева основано на противопоставлении неба и земли, внутренней раздвоенности, душевном одиночестве, тоске по чему-то большому, несбыточному. Он — поэт-лирик, в совершенстве владеющий умением находить образы, поэт-философ, владеющий искусством писать стихи и создавать настроение. Как, к примеру, в произведении:

От жизни той, что бушевала здесь,
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Два-три кургана, видимых поднесь...
Да два-три дуба выросли на них…
<…>
Природа знать не знает о былом…
<…>
Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.
(1871)

Особенно выразительно Фёдор Тютчев раскрывает философские размышления человека, стоящего на краю жизни — на краю «всепоглощающей и миротворной бездны», человека, потерянного и терзаемого душевными сомнениями в мимолётности нашего пути на Земле.

Стоит заметить, и поэтический космос Аврутина заключает в себе целый универсум, представляя многомерность различных событий, явлений, вещей и предметов. Человек ощущает текучесть времени. Время и отнимает, и даёт. С потерями приходит опыт познания. Хотя, потеряв время, мы теряем и себя в нём. Зыбкое, переходное состояние. Автор безжалостно поведает о том, как жизнь медленно-медленно сужается, как к концу её начинаешь всё больше постигать себя самого…

Постоишь… Подумаешь, что осень —
Это тоже время перемен.
Что кусты засохли… И что очень
Много боли в прозелени вен.
Что не все дожди отморосили,
Что не вся исчезла благодать,
Что ещё пока хватает силы
О своём бессилии сказать…

Странная невыразимая интонация. Неизбывная печаль, пронзительная тоска. Мы словно сироты собственного одиночества. Сохраняя глубину традиции, Анатолий Аврутин показывает не просто роль личности в истории, но и ставит задачу — высветить истинную роль Поэта, его предназначения и места в истории. Поэт и власть. Поэт и общество — темы непреходящие. Недаром Платон, встав перед выбором между свободой и диктатурой, изгоняет поэтов из своего идеального государства. Эта неоднозначная ситуация представлена автором весьма оригинальным произведением:

Кто — временщик иль Павел
Царством правил? —
Размыты даты, спутались года.
Но всякий царь, шута встречая лаской,
Стихам внимал с тревогой и опаской
И не любил поэтов никогда.

Тут же приходят на ум строки Тютчева из «Цицерона»: «Блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые!..» И обнажаются исторические бездны, над которыми, по слову русского мыслителя, «хаос шевелится» и видится «закат звезды… кровавый!..» Поистине — противоречивая дилемма героя, политика и государственного деятеля, наделённого властью, и в то же время личности творческой, философа, поэта:

Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был —
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!
(1829—830)

Мы имеем дело с художественным открытием: точный ключевой образ — гениальный уровень и совершенно волшебные стихи. Бессмертие и величие творческого гения. Впрочем, и Аврутин умеет найти сакраментальную фразу, умеет сопоставить жизненные и творческие параллели, чтобы доподлинно раскрыть самоценность художника-творца:

Кого же свет хвалил и так, и этак,
Тот никогда и быть не мог в поэтах,
Пусть был он государю трижды мил.
И чтобы ни творила воля злая —
Не Пушкин жил в эпоху Николая,
А Николай при Пушкине царил.

Оказывается, не всё на свете существует вневременно — только Слово. «И если за стихи казнят при этом, / То это настоящие стихи», — таково исчерпывающее заключение поэта, значит, комментарии — излишни. Это — почти магическая — воля одним мановением, одним росчерком пера, не прибегая ни к каким словесным хитростям, суметь обозначить в поэзии главное. Автор этих строк предсказывает и несбывшееся будущее, и очерчивает наше настоящее, ведь аналогично Пушкину и Тютчеву он тоже поэт-историк. Подобная ипостась просто обязывает достигать определённых высот. Почти тридцать веков прошло, а Гомер жив, потому что написанные им три тысячелетия тому назад эпические сказания — художественная литература. А что вообще может быть сильнее, глобальнее, чем Слово, которое остаётся при всех потерях и неудачах?

Осталось слово?.. Слово — это звук.
Оно молчит в предчувствии разлук —
Мне так казалось, Боже, так казалось…
Но голос вдруг явился наяву,
Но голос зазвучал — и я живу,
И нечто есть превыше, чем усталость…

«Время ухватывается за нас, и ему хочется увидеть себя со стороны, отразиться в Слове — единственном организме, неподвластном смерти», — писал Валентин Курбатов. Все классики русской философии стояли на том, что «гениальные художественные произведения всегда национальны». Это закон — закон природы души человека, человека творящего, обладающего таким даром, как талант, ибо «нет творчества без личности, но нет его и «без национальности». Именно Россия для поэта — надежда и утешение. И он — русский поэт. Эта страна не пропадет и не сгинет, она, по мнению автора, хранит в себе ещё не выявленную мощь и энергию.

Такими же преданными своему родовому началу были и убеждения Фёдора Тютчева, принимающего поэзию — как высший Божественный дар. «Она с небес слетает к нам» — не переставал поэт восторгаться Словом. Побеждая тьму, бездну, хаос, Слово торжествует: как для Тютчева, так и для Аврутина оно утверждает свет, жизнь, творчество.

«О, как убийственно мы любим!»

Русские классики оставили нам немеркнущие лирические шедевры, содержащие уникальный опыт любви. Мы обращаемся к ним и сегодня. Великий литературный критик Н.А. Добролюбов находил, что таланту Ф.И. Тютчева доступна «и знойная страстность, и взрывная энергия, и глубокая душа…» Творец гармонии и красоты, поэтическое достоинство которого даже спустя столетия несомненно, вдохновенно и страстно, писал: «О вещая душа моя! / О, сердце, полное тревоги…» Он — чуткий тайновидец человеческого сердца, довольно своеобразный, неповторимый лирик. Пожалуй, трудно представить тех, кто не слышал бы его романс «Я встретил Вас…»! Нет необходимости напоминать эти стихи полностью, но всё же — последние строки воскрешают вновь забытые чувства, говорят о том, что время над ними не властно, что дивная песнь любви побеждает и время, и пространство:

…Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь, —
И то же в вас очарованье,
И та ж в душе моей любовь!..

Но и здесь загадка, поскольку существуют две версии посвящения этого столь пленительного произведения: юной красавице графине Клотильде фон Ботмер, которую 66-летний поэт встретил почти после полувековой разлуки, либо таинственной Амалии Лерхенфельд (будущей баронессе Крюденер). Именно Амалия приезжала к умирающему Тютчеву, одарив поэта прощальным поцелуем.

Да, дорогой читатель, перед нами — исключительная творческая натура, обладавшая талантом любви, чувственным волнением, горением страсти. Неудивительно, что так бесконечна музыкальная судьба многих стихов художника, ставших настоящими шедеврами искусства. Тютчев и Фет продолжили пушкинскую традицию, восходящую к современности, когда поэзия и музыка олицетворяли одну неразделимую гармонию. Любовь — тончайший источник поэтической энергии.
По своей природной сути любовь исповедальна, она открывает нам высший предел откровения, за которым просто меркнет всё остальное. Любить всем напряжением душевных сил дано и русскому поэту нового тысячелетия — Валерию Хатюшину. Являя миру «души живую тайну», автор даёт читателю уникальную возможность прикоснуться к лирической летописи-исповеди нашей современности. Ведь подлинная поэзия всегда обращена к каждому отдельному человеку:

Напряжена душевная струна.
Ты подойдёшь, обычная на вид,
промолвишь слово только — и она,
как тонкий лучик, вздрогнет, зазвучит.
И вновь уйдёшь. Но память красоты
меня к той встрече станет возвращать.
Так блеск давно погаснувшей звезды
нам долго будет в душу проникать…

Звёзды — нечто космическое. Романтический ореол, эмоциональный всплеск чувств, растворяющийся в музыке, этой трепетной душе мироздания, привносит в поэзию Валерия Хатюшина проникновенную мелодичную ноту, хранящую память и боль давно забытых чувств. «И зазвучит под струнами тугими / такая грусть в бездонной тишине, / что ощутишь ты пальцами своими / живую боль в натянутой струне…» — плавно струятся взволнованные строки романса, «как песня, как виденье» былого, как «всё, что прошло когда-то сквозь тебя». Вот что на сей счёт писал критик Евгений Ованесян в своей книге «Когда настанет день прозренья. Лира В. Хатюшина»: «Есть в «Уединенном» В. Розанова одна краткая запись, которая, пожалуй, стоит многих литературоведческих томов: «Секрет писательства заключается в вечной и невольной музыке в душе. Если ее нет, человек может только «сделать из себя писателя». Но он не писатель...» У каждого истинного поэта эта невольная музыка возникает, наверное, в самом раннем детстве — и потом сопровождает его всю жизнь, связывая с корнями и не давая взять фальшивую ноту».

Хатюшин, как и Тютчев, проникнут родовыми корневыми связями, к тому же оба они афористичны, интеллектуально удивляя своими ясными максимами. Отсюда и основная составляющая поэзии нашего с вами современника — эмоциональная сила невероятно пронзительной лиры, наполненной внутренней энергетикой стиха! Когда-то Александр Блок сказал о том, что чем сильней лирический поэт, тем полней его жизнь и судьба, отображённые в его же стихах. Так или иначе автобиографический момент в духовном и творческом смысле присутствует. Значительность поэтического голоса Валерия Хатюшина, почти магическая загадочность стиха чаруют от первого авторского произведения и до последнего.

Невольно проводишь художественные параллели и вспоминаешь, какой чудесный свет излучают и стихи Фёдора Тютчева. Их звездное сияние просто ослепляет:

Еще томлюсь тоской желаний,
Еще стремлюсь к тебе душой —
И в сумраке воспоминаний
Еще ловлю я образ твой...
Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной, везде, всегда,
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда...
(1848)

Безусловно, этому замечательному поэту было многое дано. Он проникал в глубины Вселенной и в самые потаённые уголки человеческой души. Ибо видел и чувствовал красоту, совершенную гармонию Божественного неба:

Я знал ее еще тогда,
В те баснословные года,
Как перед утренним лучом
Первоначальных дней звезда
Уж тонет в небе голубом...
<…>
И всё еще была она
Той свежей прелести полна,
Той дорассветной темноты,
Когда, незрима, неслышна,
Роса ложится на цветы...

Всеобъемлющая философия любви — неиссякаемый источник чувств — объединяет двух поэтов. Именно любовь позволяет дать жизнь новому поэтическому слову Валерия Хатюшина: «…всплывёт в душе, как песня, как виденье, / всё, что прошло когда-то сквозь тебя». Токи, идущие от его неослабевающей лиры, остро ощутимы, как это было ощутимо у лучших поэтов-лириков ХIX века. Но накаленные эмоции плавно переходят в чувственный музыкальный мотив. Тут тоже уместно напомнить определение лирической поэзии, данное Гоголем, в которой писатель в первую очередь видит портрет — «отражение и зеркало собственных высших движений души поэта…»

Надо признать, по чистоте и проникновенности искусства художников равных Тютчеву — отыскать сложно. Подчас любые сравнения с ним, да простят меня нынешние писатели, опасны и довольно рискованны. Сравнения вообще — вещь сугубо индивидуальная. Поразителен мир художественного творчества этого неповторимого мастера, где человеческий дух достигает самого высшего проявления непревзойдённых вершин. А тайна сия прежде всего в его личности. Ему, баловню фортуны и блистательному дипломату, были свойственны и любовные взлёты, и горькие потери, и вместе с тем мучительные философские поиски.

Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня...
Тяжело мне, замирают ноги...
Друг мой милый, видишь ли меня?
Всё темней, темнее над землёю —
Улетел последний отблеск дня...
Вот тот мир, где жили мы с тобою,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня...
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?

Стихотворение посвящено Елене Александровне Денисьевой. Немеркнущий свет этой любви вопреки всему освещал ему путь даже тогда, когда любимой не стало. Но для Тютчева смерти нет! Очень личное произведение — как исповедь, как крик души! Белорусский писатель Янка Сипаков в своих литературно-художественных очерках, исследуя тему воспитания чувств, отдавал предпочтение удивительной магии тютчевских любовных историй: «А любовь — как удар грома, мне кажется, бывает и в позднем возрасте. И Тютчев — никакое не исключение из правил, а, если хотите, само правило. Про него говорили: человек без возраста. В его жизни было много женщин, и всех он, страстно, любил. Любил неистово! Однажды полюбив, он уже не умел и не мог разлюбить. Без любви невозможно представить себе образ поэта! Любовь Тютчева — это любовь-стихия, любовь-жажда». Три светлых имени проходят через его судьбу: Эрнестина, Елена, Амалия. Елена Денисьева — последняя любовь, быть может, наиболее сильная драматическая страсть поэта.

Однако каким-то непостижимым образом и произведения любовно-психологической лирики Валерия Хатюшина по своей яркой убедительности во многом не уступают гениальным шедеврам выше названных мастеров слова XIX столетия. Поэзию Хатюшина отличает пронзительная эмоциональность «тихой лирики». Мне представляется, что поэзия любви — извечная тайна, которую автор и пытается разгадать. Совершенно потрясающее стихотворение «Моя любовь» (1977). Любовь-фантом — некий магический женский образ, далёкий и манящий:

По ней одной всю жизнь тоскую, средь женщин всех её одну
 не обниму, не поцелую, не оттолкну, не обману.
<…>
Ко мне волшебный дух нисходит, всю ночь в окне звезда горит,
когда она меня находит, когда со мной заговорит…
Как будто вечности сиянье сойдёт в ночной голубизне,
как будто голос мирозданья судьбу нашёптывает мне.
<…>
Я ей до святости послушен, хоть стынет горечь на устах…
Когда она глядит мне в душу, я вижу боль в её глазах.
Я за неё на этом свете, уже наученный добру,
всем существом своим в ответе, она умрёт — и я умру.

Высота невысказанных чувств, избранных автором, высота, недостижимая, как небо, трагизм, разрешающийся нравственным просветлением, приобщают лирические произведения Хатюшина к лучшим поэтическим созданиям отечественной поэзии от Пушкина до Тютчева и Фета…

На небосклоне послепушкинской русской поэзии зажглись две самые крупные звезды, самые яркие и таинственные — это, конечно же, Федор Иванович Тютчев и Афанасий Афанасьевич Фет. Внутренний мир человека, сложный, как космос, вот уже на протяжении боле двух столетий влечёт нас в произведениях знаменитых классиков. Любовь — как вспышка молнии, как раскаты грозы. Такая любовь — однажды и навсегда.

О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней...
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!..
<…>
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность...
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.

«Заря вечерняя» засияла для Тютчева летом 1850 года, когда он встретил Елену Денисьеву, замечательную русскую девушку. Влюбленные шли наперекор семье, родным, светским устоям жизни. Драматическая глубина чувств стала основой «денисьевского цикла», навсегда вошедшего в мировую литературу. Это посвящение Елене Александровне, на первом месте — самая близкая и дорогая женщина. Любовь — как «поединок роковой». Потрясение и огромная живительная сила, сосредоточенная в одном единственном имени. Невозможно не вспомнить и знаменитое «Предопределение» — бессмертную тютчевскую формулу любви:

Любовь, любовь — гласит преданье —
Союз души с душой родной —
Их съединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье,
И... поединок роковой...

Две женщины, символизирующие этот длящейся в веках «поединок роковой»: порывисто-пылкая Елена и верная, терпеливо-преданная жена Эрнестина, проводившая поэта в последний путь.

Здесь еще крайне важен и сам момент влияния того или иного поэта на чувства других. Безысходность, трагичность жизни и любви, то, о чем пишет Тютчев, особенно обострённо ощущается с годами. Выбирая стезю классической традиции, Валерий Хатюшин прежде всего выбирает стезю утончённого художника слова, глубокого и вдумчивого. В любви — как главной составляющей нашей жизни — также существует философская проблема выбора и проблема свободы. Вероятно, именно это и определяет ту опасную черту, за которой поздно что-либо менять. Сегодня мы вновь постигаем и пушкинское, и тютчевское знание, талантливо рассказывающее нам о природе человеческих чувств, уже в стихах, созданных в новом тысячелетии:

Последняя любовь — души живая тайна,
сокрытая от всех, безмолвна и грустна.
Я помню этот день. Мы встретились случайно,
когда в дождях цвела московская весна.
<…>
Уж столько лет прошло. Безмерная разлука
хранит тепло любви в своих мечтах и снах…
И пишет мне она с тоской: «Какая мука…»
Я отвечаю ей: «До встречи в небесах».
(2017)

Мне чрезвычайно нравится это умиротворённое стихотворение Хатюшина, какое так и называется «Последняя любовь». Оно производит неотразимое впечатление. Неуловимая нежность и одновременно какая-то неизбывная тревога волнуют душу. Как же похожи мы все в своей любви, счастливой и несчастной! В 34 года он пишет обнажённые строки, лишённые каких-либо иллюзий: «Печальна поздняя любовь. / Мы в ней с тобой неравноправны. / Готовит муку плод отравный… / Но ты судьбе не прекословь» (1984). Что это — еще не на излёте жизни предчувствие чего-то неотвратимого? Всё более явственней проступает мотив, как бы определяющий итог душевных исканий поэта: «Любви счастливой не бывает…» Неотступно звучит и мотив воспоминаний, ведущий нас к первородным истокам: «Моих любимых голоса / зовут меня из дальней дали…» Пожалуй, не оставляет никого равнодушным один светлый лирический шедевр Валерия Хатюшина, довольно оптимистичный, несмотря на безвозвратно ушедшие мгновения прошлого:

Нас тоже на свете любили…
Два царских подарка мне были.
Два имени связаны с ними,
душою навечно хранимы.
<…>
Две шумно зовущих стихии
в сердечной моей ностальгии.
Как два неизбывных свиданья,
как два неразрывных названья…
Балтийское море — Татьяна
и Чёрное море — Оксана.
(2013)

По-тютчевски смелая исповедь любви, чистая и возвышенная, как непреходящая память любви, где каждые две лаконичные строки — два красивых и строгих имени — пронзают тебя насквозь. Воистину — прекрасна эта бесконечная Книга Любви, которую пишет каждый, живущий на земле, но которая раскрывает свои секреты только настоящему Поэту. Вполне вероятно, стихи автора носят автобиографический характер. Кажется, что на поэтическом фоне его произведения светятся и совсем другие имена: Эрнестина, Елена, Амалия… Поэт предельно открыт и откровенен перед читателем, искренне посвящая его в тайны собственной души. Согласитесь, подобная исповедальность дорогого стоит.

Мысль! Великое слово! Что может составлять величие человека, как не мысль? Философский план, за которым стоит эмоциональный и интеллектуальный подтекст, — ключевые смыслы творчества Валерия Хатюшина. За простотой его строки скрывается некая загадка. Но лишь отчасти и лишь на первый взгляд. Поэт не может творить, не обладая духовной и художественной интуицией. В лирике Валерия Хатюшина чувствуется сосредоточенная пристальность и трезвая реальность прозы, где главный критерий таланта — правдивость. Ему удается воплотить в одном произведении и непостижимую философскую сущность любви, и противоречивую сущность мира, где мы все соединены и в то же время так далеки друг от друга, каждый блуждая в своём одиночестве. Автору необходимо уловить невидимые пограничные грани любовных ощущений и человеческого бытия:

Судьба нас всех по кругу гонит.
И в этой спешке — все сгорим.
В летящем под землёй вагоне
глаза в глаза — вдвоём стоим.
Мы под землёй летим по кругу.
Под свист и шум. Куда? Зачем?
Без слов глядим в глаза друг другу,
нигде не связаны ничем.
<…>
Ждём неизбежную разлуку
мы, отражённые в стекле.
И всё ещё летит по кругу
небесный взгляд в подземной мгле…
(2010)

И вправду, зачем и ради чего это столь убийственное ускорение, каков конечный итог сего дьявольского замысла? И есть ли ему предел? Поразительно, автор поднимает глобальные темы, на которые нет простых ответов. Скорее всего, их вообще не существует. Значит — надо читать поэзию! Она по-прежнему — великая школа жизни! Поражает своей вселенской многомерностью сквозной образ поезда, летящего вагона — метафора вечного движения — абсолютно точно найденный поэтический элемент. В результате — гениально простые и философски сложные по мастерству стихи. Своего рода медитация, взгляд на мир изнутри. Первичен контекст, нежели оголённая семантика слов. Ведь лирика — непрерывный эксперимент над собой, заставляющий совершать бесконечный внутренний самоанализ. Валерию Хатюшину посчастливилось соединить тютчевскую мысль, и фетовское впечатление.

Ценность искусства обычно измеряется заключенной в ней истинностью. Всякое состояние человека изменчиво — как никто иной, это знал Тютчев. Действительный статский советник и верноподанный женской прелести и красоты понимал всё несовершенство человеческой природы:

О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
<…>
 Судьбы ужасным приговором
Твоя любовь для ней была,
И незаслуженным позором
На жизнь ее она легла!
<…>
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
(1851)

Весьма нетрудно догадаться, что и здесь речь идет о Елене Денисьевой. Поэт неизменно, отчаянно к ней возвращается. Судьба, рок, предопределение… Все эти черты он подсмотрел сам. Необыкновенно тонко. Обнажённо правдиво. Вот так, читая Фёдора Тютчева, находим мы утешение в нашем полном прозрении относительно себя. Ничего, по сути, не меняется в человеке. Проходят времена, а он прежний. Сменяются лишь одежды, антураж, предметы.

Собственно, Валерий Хатюшин это подтверждает. Судя по всему, память любви требует мужества и благородной высоты чувств, даже в момент полной душевной пустоты, в роковой момент горького прозренья. «Чужие мы с тобой, чужие, / уже давно чужие мы. / Глаза бесстрастно-ледяные / погасли в сумерках зимы» (1989) — чеканный слог щемяще-холодных слов будто рассекает сердце на две половины, и ничего нельзя предвосхитить. Былое счастье невозвратно. Лирической поэзии Хатюшина свойственно трагедийное восприятие жизни. «Трагическая лира», по словам самого автора, проходит через всё его творчество. Так было у многих русских классиков, к примеру, и у того же Тютчева. Предельно ясно, излив всю боль угасающей любви, Валерий Хатюшин выскажется в откровенно реалистичных стихах:

Мы всё с тобой уже сказали в проклятье этих горьких чувств…
И в мире нет такой печали, что не касалась наших уст.
Чем удивим ещё друг друга? Какою новой прямотой?
И вряд ли вздрогнем от испуга за той последнею чертой,
когда, в глаза взглянув угрюмо, уйдём безропотно во тьму,
где — ни обидных слов, ни шума, и жизнь не в тягость никому…
(1990)

Яростное борение противостоящих сил происходит не только в окружающем мире, но и в человеческой душе. Проникновенная искренность, точность в передаче интимных переживаний придают его поэзии особую ауру разнообразных чувственных оттенков. «Не надо признаваться мне в любви, / не нужно обжигать огнём соблазна, / в моей тоской отравленной крови / горчайший ток пульсирует бесстрастно» (1995). За видимой простотой и лёгкостью во многих произведениях Хатюшина кроется сосредоточенная духовная работа, ответственность поэта за изречённое слово. Оказывается, непередаваемая боль любви может быть выражена в предельно сжатых фразах, непроизвольно, как бы невзначай, брошенных автором: «Мне, видно, задано судьбой — / влюбившись, разочароваться», и там же: «О том, что счастья нет в любви, / скажу лишь я один, быть может».

Между тем, любовь — уникальная часть Божественного дара, предназначенного человечеству. Любить бескорыстно способны только натуры чистые и возвышенные, получившие на то благословение свыше:

...Любила ты, и так, как ты, любить —
Нет, никому ещё не удавалось!
О, Господи!.. и это пережить...
И сердце на клочки не разорвалось...

Да, дорогой читатель, мы вновь берём в руки драгоценный тютчевский томик и уже не в состоянии оторваться от гармоничного дуэта двух очарованных сердец, в котором заключена вся история отношений поэта с Еленой Денисьевой. Времена и даты стираются, и поэтическое слово имеет свойство проникать в наши души, может путешествовать в пространстве, расширяя условные границы и жизни, и творчества.

В похожем минорном ключе прощальной мелодии расставанья звучит и стихотворение Валерия Хатюшина «Я хотел позабыть наши дни…» (1971). Надо признать, так написать о любви, так передать энергетический накал чувств, восходящий к её высшей точке, дано только тому, кто сам по-настоящему любил:

Я раздавлен тоской, я измотан, измучен, истерзан,
как в предсмертном бреду, я кричу: не могу без тебя!
<…>
Только дай мне одну даже пусть невозможную встречу!
Я не знал до сих пор, что так страшно,
так больно люблю.

Какие-либо критические пояснения — бессильны. Ведь любовь — и восхождение, и бездна, из которой можно только вымаливать чьи-то души, делая это по-тютчевски самоотданно, жертвенно. Это ли не подлинная гармония поэтического единства, проникнутого пушкинским чувством «соразмерности и сообразности»? Борис Пастернак когда-то писал о «поэтическом элементе в периодической системе поэзии», подразумевая, что без него не может быть подлинных шедевров. В чем же секрет этого элемента? Его модус не поддаётся чёткому определению, его возможно лишь почувствовать, как ветер, как дождь, как звонкую весеннюю капель или как долгую тревожную ночь… Лирическая поэзия — это обращение, звучащее обращение, что сродни заклинанию, молитве. И в лирике Фёдора Тютчева, и в лирике Валерия Хатюшина есть нечто мистическое, таинственное. За совершенным стилем, за чеканным слогом, входящем в сердце, когда стихи — сама архитектурная форма, сжатая и предельно завершённая, когда каждая строка, будто вписывается в вечность, тогда как раз и угадывается отстранённый взгляд со стороны, дистанционный от всех и вся, — свойство редкое — некий «поэтический элемент».

А любовь сродни творчеству. Она так же захватывает всего тебя целиком и не отпускает, даёт новый интенсивный импульс творческому и преображающему началу — великому поприщу художника. Любовь и искусство — вечны. В них — единственное оправдание нашему пребыванию на земле. Ведь основная и самая большая цель всех поэтов — разгадать Божественный замысел, тайну о человеке, тайну жизни и бессмертия, любви и творчества. Пускай всё повторяется в вечном круговороте мироздания, заканчиваясь и опять возрождаясь в «волнах новизны»…

«Вот этот мир, где жили мы с тобою…»

Чем мне близок Тютчев? — пришло время задаться и таким вовсе не однозначным вопросом. Наверное, тем, что он одарённый певец природы. Что же я ищу в нём? Прежде всего — сочувственный отклик одинокой душе, отражённой в мире природы, в которой веками хранится вся сила человечества. Этим неизбывным мотивом пронизано всё творчество русского поэта. Тютчев вошел в сознание читателей именно как вдохновенный художник природы. Нам близок поэт — восторженный созерцатель природы, наделенный своими, ему одному характерными красками, чтобы запечатлеть ее красоту. Нам дорог поэт — чуткий тайновидец человеческого сердца, сумевший на фоне меняющейся природной стихии передать тончайшие оттенки и глубину противоречивых душевных переживаний. Природа — тоже возвышенное существо. «В ней есть душа, в ней есть свобода, / В ней есть любовь, в ней есть язык», — ведь природа, как считал Фёдор Иванович Тютчев, содержит в себе целую философию мира. Но и поэзия — отклик на всё, случившееся с нами. По меткому выражению биографа поэта И.С. Аксакова, он не писал, а лишь «записывал» свои стихи, мгновенно возникавшие под внезапным воздействием поразившего его явления природы или внутреннего состояния человека. Иван Сергеевич Аксаков говорил, что многие произведения этого живописного художника слова «овеяны изяществом», что особо пленяет в тютчевской поэзии — это ее «непередаваемая, необыкновенная грация».

Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора —
Весь день стоит как бы хрустальный
И лучезарны вечера…
Где бодрый серп ходил и падал колос,
Теперь уж пусто всё — простор везде, —
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.
Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко еще до первых зимних бурь —
И льется чистая и тихая лазурь
На отдыхающее поле…
(1857)

Тайна несказанная… Гармония мягкой, нежной ясности. Прощальная нота осени. Прозрачно-невесомые акварельные краски. Спокойные и светлые думы пронизывают это стихотворение, сравнимое если только с выдающимися пейзажами художников-передвижников. Для Тютчева поэзия вступает в соревнование с самой природой, без которой, вероятно, она не знала бы цену своей первозданной красоте.

Так бывает, что поэзия и фигура автора окружена ореолом таинственности. Пожалуй, нет ничего интересней и увлекательней, чем открывать тайны мироздания и искать во всем символические смыслы. Вот и современный поэт Андрей Шацков, певец славянского мира, Древней Руси, обладает особым даром — одиноко, по-своему заглянуть в таинственный мир самой вселенной. По глубине, сложности и масштабу философско-поэтической системы это именно тот поэт, равных какому среди стихотворцев ХХ века, Андрею Щацкову нет. Одически-возвышенные интонации, царственное слово — изумительная русская речь. Как же мы отвыкли от подобного творчества! Отвыкли от поэтов, духовный мир которых сродни загадкам вселенной. Как привыкли жить в узком мирке упрощённых представлений и измельчённых истин. И вдруг — перед нами мастер философско-классического стиха, обладающий голосом А. Толстого, А. Пушкина, А. Фета, А. Блока — поэт-продолжатель тютчевской традиции. Прежде всего восхищает обращённость души поэта к природе: невероятное изобилие природы, причем о чём бы Андрей Шацков ни писал. Мы еще не раз удивимся его разнообразию, красоте и непознанной таинственности. И если Тютчев хрустально-тонко пишет об осени, то Щацков сказочно-фантастически рисует зиму:

Пейзаж в оконной раме: «Руза спит...»
Морозной вязью — на стекле названье.
И даже вьюга — Божье наказанье,
Затворницей ушла в еловый скит.
Заворожённый кистью января,
Я не оставлю пост свой полуночный.
На городок из прошлого лубочный
Ещё не пала робкая заря.
Собака спит. Печной проём — в золе.
И Спас глядит пронзительно и строго,
Как утопает в замети дорога,
Как без движенья стилос на столе
Застыл поверх нетронутых бумаг,
Предвестником поэмы о печали,
Которой, очевидно, изначале
Названье будет: «Горе от ума».

Его поэтический «Ночной пейзаж» наглядно показывает ярко-индивидуальные черты художественного мира поэта-творца. Сокровенные строки будто диктуются свыше, и энергичное перо мастера быстро скользит по белому, как снег, листу, невольно вызывая трепет, мысль, грусть, раздумье, свет, печаль... Неистощимая светоносность — признак духовной принадлежности к светлым слоям Небесного мира. Откуда нисходит этот образ загадки и тихого света?

Я эту ночь, что минула без сна
С бесшумною повадкой снежной рыси,
Возьму с собой в заоблачные выси,
Когда придёт последняя весна!

Некая неисповедимая тайна «белого пространства», быть может, alter ego самого автора, взывающее к чувству, воле, разуму... Необходимо попутно заметить, что и для Тютчева в подобной тайнописи художника одинаково важны как разлад человека с природой, так и согласие между ними:

Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах,
И стройный мусикийский шорох
Струится в зыбких камышах.
Невозмутимый строй во всем,
Созвучье полное в природе, —
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаем.

Тютчев гениально соединяет мир земной с тем — небесным. Человек, испытывая горести, отчаяние, бросается в объятия природы, которая так милостиво и благословенно открывает ему свои исцеляющие секреты. В природе мы находим скрытую сопричастность вечности.

Исключительно воспринимает русскую природу и Андрей Щацков. Она для него, как и для Тютчева, — живое и возвышенное существо со своей душой, своими чувствами, своим голосом. Однако у каждого художника собственная палитра, собственный характер, собственный стиль. Природа не создает ничего лишнего. Пейзажные стихи Шацкова невероятно красочные, метафорически насыщенные. Он, как всегда, отдает предпочтение древним истокам и мифическим образам: его поэтическое сказание «Журавель» — языческая тайна, содержащая в себе трагизм бытия, природы, человеческой жизни и в то же время — это одухотворение бытия.

Мне в ночь приснился серый журавель.
Один, среди змеиного болота —
Случайной цели звёздного полёта...
У каждого своя судьба и цель.
Он, меткой дробью встреченный, не мог
Нести в зенит израненное тело.
На кочках сукровицей клюква рдела,
И солнца шар проваливался в мох.

Человек и природа в своем единстве составляют символико-аллегорическую форму взаимосвязи. Можно ли вернуть душевную гармонию в этот общий, тесно соприкасающийся мир? Всё начинается внутри вас. Созерцание природы, ее таинственных моментов всегда сопряжено с душевными переживаниями и подвластно лишь тайновидцам человеческого сердца.

Поэты словно соревнуются друг с другом. Вслушайся, дорогой читатель, теперь уже в стихотворение Фёдора Тютчева «Вечер»:

Как тихо веет над долиной
Далекий колокольный звон,
Как шорох стаи журавлиной, —
И в шуме листьев замер он.
Как море вешнее в разливе,
Светлея, не колыхнет день, —
И торопливей, молчаливей
Ложится по долине тень.

Сколько здесь изящных черт, тонкой прелести… Едва-едва осязаемого, таинственного… В тютчевском человеке есть что-то экзистенциальное, чувство затерянности во вселенной. При всём при том он наделён удивительным качеством восхищения красотой и царственностью природы, жаждой своего единения с нею. Светлой грустью веет от его легко парящих осенних строк. Вероятно, таков путь Тютчева к чуду, к благодатному свету, заключённому в природе и в человеке. Поэтическая живопись рождает и чувственное познание. «Поэт — тот, кто в предмете видит то, что без его помощи другой не видит», — писал Фет в своём творческом завещании. Тютчев зорко подмечает каждую деталь, подчас один найденный эпитет, одно слово, одна фраза раскрывают всю картину сразу и создают незабываемый лирический образ:

Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний, первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
Гремят раскаты молодые,
Вот дождик брызнул, пыль летит,
Повисли перлы дождевые,
И солнце нити золотит.
С горы бежит поток проворный,
В лесу не молкнет птичий гам,
И гам лесной и шум нагорный —
Всё вторит весело громам.

Конечно же, вы узнали широко всем известное стихотворение «Весенняя гроза», исполненное вдохновенных, высокочеловечных мотивов, вызывающее трепет, легкую дрожь. Сердце торжествует радостью, ведь автор этих волшебных слов дарит нам восторг совершенства и любовь к жизни. Разве не гигантское вдохновение, не могучее искусство создает подобные образы? Гроза — прелесть природы и свобода человека, как их рисует художник, в самообновлении, которому нет конца. Захватывает счастливая интонационная смелость, интенсивная музыкальность строки. Мы идём от тютчевской грозы к упоению жизнью, к бесконечности меняющихся образов.

Между тем, исключительную чуткость ко всему вокруг происходящему проявляет и Андрей Щацков. Поэт неизменно возвышается над моментом. Пусть даже этот момент на редкость переменчив. Свежая кисть художника третьего тысячелетия впитала любомудрие прошлых столетий. Ведь были же времена внутреннего покоя, и еще живы в памяти «Эти годы», они приходят в снах, чтобы навсегда остаться в одноименных стихах:

Задыхаюсь от нежности к этим годам,
И в былое опять возвращаюсь упрямо…
В нём — цвели георгины по дачным садам,
И спускалась с крыльца синеглазая мама.
И парил над верандой дощатый балкон.
И скрипели под шагом сандалий ступени.
И взлетал поутру херувим-махаон
На процветшие гроздья махровой сирени.
И бежали в торосах коры муравьи
До вершины сосны, подпирающей небо,
Охраняющей лучшие годы мои
С молоком и краюхою тёплого хлеба.
Со слюдою стрекоз, со слезами росы,
И царапиной, честно полученной в драке.
С летним зноем в канун приближенья грозы,
И любовью навек к самой первой собаке.

Неизведанный поэтический космос… По своей превосходной красоте его пейзажные зарисовки созвучны полотнам, принадлежащим кисти известных русских живописцев, и более того, могли бы стать их поэтическим сопровождением! Слово Шацкова, как и тютчевское, проникнуто глубинным, трепетным пробуждением природы, оно раскрывает целый мир мыслей, чувств, корневую связь с родной землей. «Нет, моего к тебе пристрастья / Я скрыть не в силах, мать-Земля!» — так изливал душу в своих стихах Тютчев. «Предчувствием весны», в которой заключается сила души человечества, живет и Шацков: «Январь — словно март с голубыми сугробами. / Февраль, как апрель — в сите синих проталин. / Холмы оседают под снежными робами. / Их абрис — у южного склона притален». Как личность оригинальную, особенную, поэта волнует и влечет к познанию окружающего мира бесконечный круговорот явлений, происходящих в природе:

Дожить до весны — окаянной, безбашенной,
Чтоб сердце летело за птичьими кликами
Над кручей реки, красноталом украшенной
И к небу ползущими ввысь повиликами!..
Но снова дороги скрипят под полозьями
Влекомыми в белой попоне конями…
Лишь пёс на крыльце, под холодными звёздами,
Всё цедит весенние ветры ноздрями.

Причем стоит признать, космизм поэзии Шацкова вобрал в себя планетарность Тютчева, обогащенную достоверностью и детальностью картин Фета. Многовариантность ассоциаций — свидетельство высокого художественного мастерства в творчестве любого художника. В природе сокрыты высшие духовные смыслы. Но время скоротечно. Мелькают в круге бытия знакомые образы-символы: весна, лето, осень, зима… Природа всегда в движении, в смене явлений, в переходном состоянии от одного времени года к другому. Осень Шацкова навевает тютчевские мотивы, его поэтический цикл посвящен листопадным настроениям и тоже несет полноту пейзажных сюжетов.

Август — время вкушенья плодов,
И медов, и расчёта по давности срокам.
Где-то в городе Рузе блуждает любовь,
Согревая последним теплом по дорогам.

Какую-то особую магию текста таит в себе эта Вечная Книга Бытия. Палитра красок разобрана здесь на мельчайшие оттенки, пасторально, пастельно-мягкая кисть будто едва скользит по холсту, создавая проникновенно-лирическое настроение. Мы явственно слышим мифологические голоса леса, реки, вересковых и полынных трав, поздних осенних цветов, «звёздных ливней»: «А под горкой уже холодеет река, / И горчит разнотравье полынью и тмином. / И — вальяжные — в осень плывут облака / Мимо сосен, и вечности дремлющей — мимо». Давайте посмотрим, какая игра света и тени в его неожиданных натюрмортах. Цветы — эти божественные создания, — пожалуй, настоящее чудо поэзии! Художник сотворил литературные фрагменты потрясающей красоты. К примеру, «Фиолетовый стих», в котором присутствуют и насыщенная метафоричность, и густые словесные мазки маслом, как будто заглушающие хрустальную поэзию Тютчева: «Чтобы август над миром лиловым / Отлетал горевым сизарём, / Тихо падают сливы тяжёлым / Фиолетово-синим дождём». У автора свой поэтический сад! Прекрасное — всегда празднично. Он раскрывает национальный космос цвета, поражающий нежным блестящим радужным разноцветьем:

Снова ночи таинственный бархат,
И безмолвно глядят в высоту
Флоксы... Боже мой, как они пахнут
В осенённом Успеньем саду.
В эту терпкую пору до срока
Не уснуть средь древесных купин...
Флоксы, астры стоят у порога,
А на клумбе цветёт георгин.

Мы растворяемся в пространстве красоты, в пространстве живой свежести его цветовой метафоры. Гениальное произведение не может стать чем-то привычным, обыденным. Щацков, перекликаясь с тем же Фетом, выступает как лирик-импрессионист: «Задержать до последнего вздоха / Заповедных цветов аромат. / Гладиолусы... Школа... Эпоха, / Где стихи заглушали грома!» Две самые таинственные звезды — это Федор Иванович Тютчев и Афанасий Афанасьевич Фет. Поэт-философ Тютчев и лирик-импрессионист Фет. Их любили именно как поэтов. Их строки обретали музыкальную судьбу. Композиторы писали романсы на их стихи. Святой праведный Иоанн Кронштадтский чудно сказал: «Цветы — остатки рая на земле». Цветы и любовь… «Флоксы... Боже мой, как они пахнут, / Словно горькие губы твои!» — и музыка с ее пленительной романсовостью, и живопись с очаровательной игрой и прелестью красок соединяются в произведении Андрея Шацкова в одно великое искусство слова.

В природе есть свой язык, своя душа. Идет снег, дождь, шелестят листья, пахнут травы и цветы… Это всё божественные явления, чудеса, божественные моменты в жизни человека. И жаль умирать именно из-за этих божественных проявлений. Жизнь, по мысли автора, предстаёт как Божественное провидение, как притяжение любви и вечности. И в то же время задумываешься, что так прельщает в тех же памятных стихах Тютчева «Осенний вечер»?

Есть в светлости осенних вечеров
Умильная, таинственная прелесть:
Зловещий блеск и пестрота дерев,
Багряных листьев томный, легкий шелест,
Туманная и тихая лазурь
Над грустно-сиротеющей землею,
И, как предчувствие сходящих бурь,
Порывистый, холодный ветр порою,
Ущерб, изнеможенье — и на всем
Та кроткая улыбка увяданья,
Что в существе разумном мы зовем
Божественной стыдливостью страданья.
(1830)

Пейзаж и душа! Есть нечто непостижимое, что остаётся за пределами слов и красок. Эти авторские изящные черты вовсе не случайны. Удивительные способности Тютчева, его тонкая внутренняя изящная духовность, привитая старинным русским дворянством, идёт с детства. Природа для него — постоянный источник печалей и раздумий. Но соединяясь с нею, художник не исключает момент сильного контраста явлений природы и человеческих чувств!

Характерные признаки, ёмкая лирическая форма — присущи и насыщенному перу Андрея Шацкова.

И чувствовать дыханье милых мест,
И знать, что впереди годов немало...
Пока один останешься, как перст,
И с головой нырнёшь под одеяло.
И будет дождь струиться по лицу.
Холодный дождь, твои вбирая слёзы.
Как хорошо... что жизнь пришла к концу,
Наполненная рифмами, без прозы.

Человек в представлении Шацкова составляет часть великого мира природы. Общеизвестно, часто и тютчевские стихи, воспевающие природу, не что иное, как выражение его дум о человеке. Поэтому так осязаемо вырисовывается главная суть созданной Шацковым поэтической картины: за беспросветной дождевой завесой он разгадал незримые человеческие слезы. Ясность, краткость и образная концентрация стиха. Мимолетность человеческого бытия. Время и пространство. Жизнь и Смерть. Однако у смерти есть своё собственное право и своё величие — итог жизни. Просто надо пройти весь круг человеческого предназначения. Тогда жизнь не напрасна. Через отчаяние, пустоту, через потери и обретения — к духовному просветлению, к надежде и вере — идет Андрей Шацков! Только мудрец и гуманист, не испытывающий страха, не боящийся в своём завтра увидеть чаемый финал, только человек, любящий жизнь, и только поэт, обладающий столь пронзительной лирой, может написать так откровенно и правдиво. Разумеется, отсюда автору так близки поэты-любомудры, славянофилы: А. Хомяков, В. Одоевский, Н. Данилевский, В. Соловьев, К. Леонтьев, Н. Бердяев, Н. Федоров, Г. Федотов, Ф. Достоевский, которые предопределяли России провиденциальный православный путь.

Сия чаша, до краёв наполненная печальными раздумьями о судьбе человека, о судьбе России, не миновала и великую лиру Тютчева. Жизнь в его произведениях поднимается над смертью, над увяданием, над старостью. Ощущается скрытый внутренний бунт поэта против этой обречённости пред собственной кончиной, вопреки философии Экклезиаста он жаждет обрести свой потерянный рай:

Сижу задумчив и один,
На потухающий камин                      
Сквозь слёз гляжу...
С тоскою мыслю о былом
И слов в унынии моем
Не нахожу.
<…>
За годом год, за веком век...
Что ж негодует человек,
Сей злак земной!..
Он быстро, быстро вянет — так,
Но с новым летом новый злак
И лист иной.

В этом стихотворении, написанном им в 1835 году, Тютчев великолепно выявил человеческую душу. Прежде всего — своё личное духовное одиночество, свой «прощальный свет» бытия. Тут прочитывается проблема соединения в себе художника и человека, неразрывная связь творчества поэта с его жизнью. Спустя год в журнале «Современник» Пушкин впервые опубликует стихи Тютчева, буквально с первого раза подкупившие читателя предельной точностью образа. Спокойная мудрость, которая приходит к иным лишь на излёте лет, у Тютчева, как ни странно, присутствовала всегда. Поэт жил предчувствием тайны, космоса. Необъяснимым образом художника влекло безмолвное и торжественное Небо.

Во второй половине ХIX века в русскую словесность начинает входить новое философское понятие — так называемое космическое сознание. К небольшому числу избранных — высокоинтеллектуальных людей, обладавших «космическим» сознанием, — причисляли и поэтов, среди которых одно из главных мест отвели Ф. И. Тютчеву. Сегодня, особенно в наши дни с их триумфальной космической устремлённостью, великий русский поэт нашел наконец своего массового читателя. Космизм Тютчева вмещает в себя огромную неизведанную тему мироздания, тем самым выявляя новые грани его поэтического творчества. Совершенно космическое произведение «Как океан объемлет шар земной…»:

Есть некий час в ночи, всемирного молчанья,
И в оный час явлений и чудес
Живая колесница мирозданья
Открыто катится в святилище небес...
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины, —
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
(1830)

Между прочим, это не так мало, в сущности, наиболее первостепенное — единство человека и вселенной. Мир и человек, художник и творчество — прекрасны в своей бесконечности. Что пытается отыскать там гениальный поэт, одолеваемый тайными надеждами? Быть может, идеальную гармонию — как спасение от реального хаоса.

Космизм Тютчева нашел свое отражение и в творчестве Щацкова, так же связанного с планетарным, космическим взглядом на мир. Бытует мнение, что интуиция — это некое мистическое состояние сознания человека.

Как хорошо глядеть в небесный свод.
И, на щеке почуяв солнца ласку,
Знать — в горней выси бабушка живёт,
Которая тебе читала сказку.

Материя жизни истончается и возникает ощущение сквозящей метафизики. Пожалуй, три таинственные звезды: Федор Тютчев, Афанасий Фет, а еще отнесём сюда и Андрея Шацкова — тоже русского художника, но уже третьего тысячелетия. Они мистически привержены к образам звездного неба и одухотворения ночной тьмы. Как заметил Ходасевич, тютчевское слово несет мысль, фетовское — впечатление. Что в полной мере характерно и для Шацкова. Об этом хорошо высказался Лев Толстой: «Прекрасно то, что говорят звёзды».

Но как бы там ни было, для истинного творца всё величие и своеобразие заключается в слове. Помните, у Фета: «Шепнуть о том, о чем язык немеет, / Усилить бой бестрепетных сердец, / Вот чем поэт лишь, избранный, владеет, / Вот в чем его и признак и венец!» Тютчев же углубил саму идею Слова и придал ей глобальное философское звучание. Искусство служения Слову поднимает настоящего художника до немыслимых высот. Однако творчество — переменчивая планида. И чужие стихи — та же реальность, какую нужно ощущать, вживаясь в чужие тексты. «Так бывает» — скажет на сей раз в своем одноимённом произведении Андрей Шацков:

Влюбляясь в чужие стихи,
Ждёшь прихода своих, что родятся под утро…
И они зазвучат, из-под самой стрехи
Воробьиной капелью в лучах перламутра
Этой новой, дарованной Богом, зари
Нисходящей в пурпуре — Любви-Всецарицы.

Просто талантливый художник умеет всё выразить, умеет разбудить человеческое сердце, чтобы почувствовать и утренний запах свежего ветра, и влажный весенний воздух, и одновременно резкую боль разлуки…

Так бывает…
Кому-то судьбою дана
Этой вечной любви безответная мука!
Та — которая сеет на землю, как снег,
Прилетев поутру из чужого созвездья…
Так бывает,
смирись, отложи оберег,
Отведи ото лба треуголье трехперстья.

Неисчерпаемое богатство русского языка! Таинственные церковнославянские письмена, лествица в Небо, поля заповедных слов, где горний свет несет поэтическое озарение. Чистота русского слова и народной речи! К тому же он пристальный поэт-философ, как и Тютчев, который творил между «суетой беспощадною» и «благодатною тишью…» Андрей Шацков, по мнению критика Вячеслава Лютого, скорее, близок писателям первой волны русской эмиграции. Его драматическому творчеству присущи свет и тьма, свет и сумрак. Однажды прочитанный, поэт не забывается во всех оттенках гармонии и дисгармонии света и тени. Так или иначе принимая саму реальность, зримую материю, его влечет познание сущности мироздания и человека.

А ведь и Тютчев умел, по свидетельству Фета, мог «вместить в небольшой объём книги столько красоты, глубины, силы, одним словом, поэзии!..» Он мог даже одну строфу сделать хрестоматийной:

Нам не дано предугадать,
Как наше слово отзовется, —
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать...

Это загадочное ощущение Тютчева. Сочувственность и открытость миру и одновременно невозможность высказаться. Недаром он утверждал: «Мысль изречённая есть ложь…» Человек Тютчева врастал в природный и исторический мир, такой же противоречивый, как и вся бескрайняя Россия. Смирение и отчаяние, бездна и свет приятие и чуждость. Он — человек служилый, не будем забывать. Но являясь поэтом-гением, Федор Тютчев воспринимал мир и человека на уровне гениальной поэзии. Не зря в ХХI веке Андрей Шацков напишет убедительные строки: «Нам не прожить без тютчевской России, / И ей, наверно, не прожить без нас». Нас всех объединяет одна славянская земля, одна православная культура. Поразительно: Тютчев — славянофил, редко говоривший по-русски, который исполняя русскую миссию в Европе, 30 лет провёл в Германии, и которого при этом не испортило ни барство, ни немецкая учёность. По мнению литературоведа и публициста Вадима Кожинова, написавшего книгу о Фёдоре Тютчеве, русский художник слова, благодаря его вере в Россию, не мог не стать подлинным всенародным поэтом.

Такая мысль имеет свое яркое продолжение и в творчестве Андрея Шацкова. Историю Руси творили личности эпохальные и значительные. Небо и былинные легенды Древней Руси зажгли искру Божью, а вместе с ней и Дух Православия. Вот и лирический герой Шацкова, путешествуя во времени и пространстве, сопрягает разные столетия, далекие и близкие. Да и сам автор ценит степень личной свободы, и как воин света и воин русского стиха, не только разгадывает, но и творит собственную тайну былых времен. Его поэзия имеет корни, уходящие в культуры Древней Руси, имеет свой собственный художественный язык. Чувственную эмоционально-смысловую насыщенность, надмирное, совершенно неземное состояние создает у читателя многогранное произведение «Лебеди Тютчева» — триптих — выражение глубокого почтения к великому русскому поэту и дипломату:

Над Овстугом властвует Брянска зима.
Осталось в минувшем дождливое лето.
Как странно: здесь «Горе» живет «от ума»,
Родившись в усадьбе другого поэта...
Хозяина нет. Он уехал давно
И вряд ли до срока прибудет обратно.
Залито чернилом столешниц сукно.
На пледе в шкафу — от подсвечника пятна.
Россия хоть Третий, но все-таки Рим.
В ней веет дыхание Божьего духа...
Неужто сдадут Севастополь и Крым?
Неужто настанет разор и поруха?

Сквозь пелену этих дождливых строк проступает некий душевный разлад: Земля и Небо — контрасты двойственности. Размышления Щацкова в Овстуге ещё на 215-летии великого поэта полны тревожных сомнений. Ведь и тот же Тютчев при всей своей афористичности: «Умом Россию не понять», или его «природа — сфинкс», — соединяет в себе космос и хаос. Литературный критик Вячеслав Лютый в очерке «Ностальгия по России», говоря о триптихе Андрея Шацкова «Лебеди Тютчева», замечает, что историко-философская грань биографии и судьбы Тютчева как бы соприкасается с важнейшими вехами на пути России во времени и пространстве. И личность самого Шацкова, и его лирический герой здесь стоят рядом, неся какой-то оттенок тютчевского трагизма бытия. Вот из таких оттенков и рождается образ:

Тяжеле вериги — поэтов судьба
В России, покрытой морозною пылью...
Но гордо в щите родового герба
Распластаны лебедя белые крылья!

Какое трепетное отношение к святыням! Грациозные лебеди, обитавшие в живописном пруду возрожденной дворянской усадьбы Тютчевых. Ёмкая и твердая композиция, олицетворяющая связь с другими искусствами: музыкой, живописью, скульптурой и архитектурой. А еще возникает ощущение символизма: древние славяне представляли себе модель мира как образ Всемирного древа, и птицы — посланники небесные — символический знак в народной фольклорной традиции и во всей русской культуре. Одинокая фигура русского гения и провидца Тютчева, призывающего людей к объединению, считает Лютый, порождена бесконечностью вселенского времени. Размышления государственного деятеля и дипломата о Западе и Востоке, об особом историческом предназначении России, поэта-мыслителя и гражданина, проявившего самоотверженность и верность русской земле, до сих пор напоминают заколдованный круг — и всё никак не могут реализоваться позитивно. Именно за душу человека, за ее чистоту и возвышение боролся он. Что любопытно: и у Тютчева, и у Шацкова повсюду — тайна:

Их выводок плещет в заветном пруду
И ходит эскадренным строем по кругу...
Я к ним попрощаться с поклоном приду
И горького хлеба отрежу краюху.
А нежность...
пусть нежность останется там —
В чугунном затворе усадьбы ограды.
В небрежно доверенной тайне — листам,
В которых поэту — не надо пощады!

Как видим, Андрей Шацков — тоже поэт поразительной культуры ушедших ХVIII — XIX веков. Пусть, дорогой читатель, ты там никогда не бывал — и вдруг ты почувствовал в кончиках пальцев забытый, далекий трепет тайны. Кроме того, для Андрея Шацкова первостепенное дело — успеть сказать и о самом потаенном и одновременно о самом насущном: нескончаемая Россия царственно шествует в произведениях поэта, и он сам — странник этой русской Вечности. Берет в полон, захватывает и уводит куда-то в даль неспешное течение строки, словно плавно струящийся водный поток, как в стихах «На Рузском поле»:

Я Рузское поле забыть до конца не смогу:
Кладбищенский взгорок, лощину и ленту реки,
Церквушку в известке на дальнем крутом берегу
И ласточек стаю, вспорхнувшую из-под стрехи.
И в небе бездонном, крутой заложивши вираж,
Уходят они в пепелящую солнца жару…
Я знаю, что этот знакомый до боли пейзаж
Из памяти вычеркнуть — нет, никогда не смогу.
И хоть за него не дадут половины гроша,
Который веками копился в дорожной пыли,
Я знаю, что здесь проживает поэта душа.

Преданность отчей земле, которая так прекрасна и единственна в своей неповторимости. Именно тут и мог родиться подобный поэт, трепетно внемлющий каждому звуку природы, слышащий ее каждую травинку, каждое движение всего живого. Автор неразделен с родной землей, связан с ней кровными узами. Она на веки вечные дана ему в наследство. Так соединяются времена. Кажется, что поэт всегда найдет себе собеседника в своем историческом прошлом.

Вот и сам Тютчев пытался отгадать, в чем же сила ратного стоянья русского человека, когда писал:

Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!
Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.

В той провиденциальной миссии, что выпала на долю России, он видел нечто большее, предопределенное свыше. Но повсюду угадывается промысел Божий, прав и поэт Шацков, и посему сомнения уходят, ибо человек жив верой:

И внёс летописец уставную запись в тетрадь.
«Воскреснет Господь, и его расточатся враги.
И встретит со славой, вернувшихся в пору, посад...».
На Рузское поле ложатся былого шаги,
И реют хоругви шелковые воинства над!

«Поэт-воин, боец, трагически идущий навстречу катастрофам в самое пекло хаоса, ибо только собственным участием в борьбе можно определить, хотя бы и ценой собственной гибели, исход этой борьбы» — эти эмоционально мощные слова посвятил любимому народному поэту — Фёдору Тютчеву — писатель, литературовед Юрий Селезнев. Да, только собственным участием в борьбе можно определить ее исход. Но и жизненное кредо поэта Андрея Шацкова, магистральная идея его бытия, что звучит в триптихе «Лебеди Тютчева», целиком и полностью подчинены этой идее.

К тому же поэзия интригует непривычностью своей мысли, необыкновенными контрастами. Пожалуй, самое время для сравнения обратиться к стихотворению Тютчева «Лебедь» (1828–1829):

Пускай орел за облаками
Встречает молнии полет
И неподвижными очами
В себя впивает солнца свет.
Но нет завиднее удела,
О лебедь чистый, твоего —
И чистой, как ты сам, одело
Тебя стихией божество.
Она, между двойною бездной,
Лелеет твой всезрящий сон —
И полной славой тверди звездной
Ты отовсюду окружен.

«В живом, грациозном, пластически-верном изображении природы, — писал Некрасов, — Тютчеву не было равных». Две птицы: орел и лебедь — два выразительных противопоставления, в которых скрыта дуальность самого художника. Поэт уходит от рационального, не столь ощутима для него и роль немецких романтиков. Отдавая предпочтение лебедю, он выбирает русский национальный космос, созерцательность и покой, уподобив своего лебедя чистоте души русского человека. Некий сдержанный и вечный подтекст, когда мысль идет дальше. Всплывают в памяти размышления о Западе и Востоке, об особом историческом предназначении России. «Дни настают борьбы и торжества», — вот он, вещий тютчевский афоризм, до сих пор актуальный. Величие России, оно повсюду, и мы вместе с поэтом идём по роскошным паркам и аллеям Царского Села:

Тихо в озере струится
Отблеск кровель золотых,
Много в озеро глядится
Достославностей былых.
<…>.
Солнце светит золотое,
Блещут озера струи...
Здесь великое былое
Словно дышит в забытьи;
Дремлет сладко, беззаботно,
Не смущая дивных снов
И тревогой мимолётной
Лебединых голосов...
(Июль 1866, Царское Село)

На редкость оптимистичное произведение, в котором явно проступают фетовские интонации. В нём отражается невероятная любовь русского поэта к исконной старине, какую он не променял на удобное благополучие Запада. Кажется, из далекого былого зовут нас тревожные лебединые голоса, напоминая о том, что поэзия Тютчева жива, что всё бесконечное — свершится.

Завершая эссе, к общему поэтическому портрету сделаем лаконичные штрихи: Анатолий Юрьевич Аврутин — главный редактор литературно-художественного журнала «Новая Немига литературная», Валерий Васильевич Хатюшин — главный редактор литературно-художественного и общественно-политического журнала «Молодая гвардия», Андрей Владиславович Шацков — государственный советник III класса Российской Федерации, главный редактор альманаха «День поэзии — ХХI век». Подчеркнём существенное: его авторы-герои подобно Тютчеву — поэты-государственники. Все они — продолжатели отечественной классической традиции. Таков портрет современных русских поэтов, в центре которого сияет звезда Федора Ивановича Тютчева, высвечивая дар и подвиг художника-творца, высоту человеческого призвания. От ее сияния расходятся лучи яркого поэтического огня, вселяющие веру в будущее, дающие надежду не только освещать, но и согревать грядущие поколения.

Литература:

Тютчев, Ф.И. Полн. собр. соч. — Л., 1987.
Тютчев, Ф.И. Стихотворения. — М., 1986.
Тютчев, Ф.И. Лирика. — М., 2007.
История русской литературы ХIX века в 3 ч. — М., 2005.
История русской литературы ХIХ века (вторая половина). — М., 1991.
Благой, Д. Литература и действительность. — М., 1959.
Хатюшин, В.В. Напряжена душевная струна… Любовная лирика. — М., 2018.
Хатюшин, В.В. Белой Руси голоса. Статьи. Стихотворения. — М., 2018.
Хатюшин, В.В. Третий снег. Стихотворения. — М., 2023.
Аврутин, А.Ю. Временная вечность: избранные произведения. — Минск, 2022.
Аврутин, А.Ю. Просветление: книга поэзии. — Минск, 2016.
Аврутин, А.Ю. Август в декабре: книга поэзии. — СПб., 2009.
Шацков, А.В. Лебеди Тютчева: триптих. — М., 2020.
Шацков, А.В. Лествица в небо. Избранное. — М., 2012.
Шацков, А.В. Осенины на краю света. — М., 2005.

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: