«Надо свить себе родину, как на березе гнездо
Вьет весной соловей мхом и пухом израненных крылий.
Так и деды твои, улыбаясь за плугом незло,
Тыщи весен любя – все вокруг для тебя налюбили.
И березовых рощ водопадом гремящая новь
В тыщу тихих сердец вдруг пошлет пониманье и чудо.
И пойду я к любви – ибо родина наша – Любовь,
На дорогах земных и в мирах, где не жили покуда»
(Наталья Егорова, «В этом солнце сквозном…»)

Каждый литератор согласится с тем, что труднее всего – написать первую строку. Критик – не исключение. Первая строка – самая обыкновенная, ничем не замечательная строка. Но если есть первая фраза, дело пойдет. Чем именно сегодня определяется успех литературного произведения? Прежде всего – индивидуальный стиль и язык. Художественный текст может заставить пересмотреть уже сложившиеся стереотипы и представления о «правильном» в литературе. Это сложно. А кто сказал, что сочинять легкое дело? Иногда нам кажется, что новый век рождает одних и тех же людей. Или очень похожих.

У таких писателей, как Василий Воронов, стиль становится одним из главных героев его прозы. Он полагает, что в ХХI веке художник должен иметь свой собственный почерк, свой отличный от других угол зрения. Ведь в эпоху социальных разломов и глобальных катастроф ирония, метафора и гротеск – просто необходимы! Будучи по природе своей любопытным и неравнодушным к жизни, писатель уверен: в наше время на многие вещи нельзя смотреть без юмора, иначе не понять всю злобу дня. Работая в различных жанрах, романах, повестях, рассказах, новеллах, эссе, миниатюрах, автор обладает обостренным восприятием времени, своеобразным национальным колоритом, отчетливой тягой ко всему родному, исконному. Ему присуща современная оценка событий, лишенная каких-либо иллюзий. Но при этом никуда не уходит, не исчезает и радость бытия. «Смех развеял нуду и скуку», – в задушевном разговоре скажет читателю Василий Афанасьевич, представляя свои юмористические истории, в которых много реальной правды. Пожалуй, есть одна-единственная вещь, от какой еще никто не умирал, – смех. И он верит в примиряющую силу смеха, с тем и живет в славном Старочеркасске, бывшей столице Донского казачества. Место уникальное. Собор. Майдан. Монастырь. Просто безграничный диапазон для творчества! Однако не сразу приходит к человеку мудрость, лишь с годами литературного труда накапливается жизненный и писательский опыт.

Родился Василий Афанасьевич в послевоенное время, в 1948-м, когда еще вот только-только отгремела большая война, на хуторе Ющевка Воронежской области в крестьянской семье. Непростое послевоенное детство. В молодости трудился комбайнером, трактористом, шофером, слесарем, служил в Советской Армии. Закончил Литинститут им. М. Горького. Работал корреспондентом районных, областных и центральных газет, редактором Ростовского книжного издательства.

Судьбоносную роль в жизни Василия Воронова – подарок судьбы – сыграла встреча с Михаилом Шолоховым. Нетрудно догадаться, как много это тогда значило для молодого автора. Уже известный писатель отметил его редкостное дарование и оценил первые рассказы и очерки: «Есть у него свежий, юношеский непосредственный взгляд художника на жизнь современного села, на человеческие судьбы, на природу. Это немало для начинающего свой путь в литературе». Вот так и шел он по жизни с путевкой Шолохова, написав о нем ставшими популярными книги и статьи. Но и в свои зрелые годы Василий Афанасьевич гордился и гордится тем, что был учеником и подшефным выдающегося русского и мирового писателя, благодарен тому незабываемому времени, которое провел с ним в станице Вешенской. Активная деятельность собкора в газете «Советская культура», и, конечно, ответственная работа в качестве главного редактора журнала «Дон» (1986-1991) – значительные вехи его жизни и творчества. Василий Воронов – автор более двадцати сборников прозы и публицистики, также отдельных изданий о А. В. Калинине, В. А. Закруткине, в которых он отчетливо отразил их ярко выраженное народное самосознание.

Но вовсе не подробностями личной биографии, не только сходством литературных героев и русской классики интересен прозаик. Хотя и этого не отнять. Тут связь более глубокая, более органическая – связь земли, человека, родовых корней. Василий Воронов из тех, в прозе не так уж частых писателей, у кого образ жизни, особенности характера, личности естественно вливаются в творчество, отражаясь в нем почти адекватно. Его романы, и повести, и рассказы, и миниатюры – это исключительно богатая галерея оригинальных образов, неповторимых характеров, наполненных познанием острейших явлений бытия. Бессмертные человеческие судьбы, когда-то показанные Шолоховым, судьбы тех героев, которые первыми перешагнули рубеж двух эпох, уже на другом историческом витке, в третьем тысячелетии воссозданы Вороновым. Таинственная сила художественного таланта, творческой фантазии, интеллектуальных способностей, интуиции литератора, осваивающего пространство ХХI века, раскрывается во всей внутренней взаимосвязи между вещами и событиями, где присутствуют два начала: воображаемое, измышленное и реальное. Он ломает сложившиеся стереотипы представлений о современной массовой литературе, в частности, о той же беллетристике, которую в свое время читающей публике по-настоящему открыл Чехов.

Надо подчеркнуть, «массовая культура, как и фольклор, основана на эстетике тождества, как ее описывал Лотман: когда коды автора и аудитории в основном совпадают, и публика не ждет ничего, кроме подтверждения своих ожиданий. Так ребенок может слушать одну и ту же сказку много раз, наслаждаясь именно тем, что она подтверждает ранее сказанное: волк – злой, зайчик – труслив, Иван-дурак всех одурачивает и так далее. Но в “эстетике противопоставления”, как ее называет тот же Лотман, у автора и аудитории совсем разные коды, и здесь интерес заключается именно в неожиданности, непредсказуемости авторского высказывания. Это и есть признак современной, “модерной” и “постмодерной” культуры, в ее отличии от архаической и массовой». Мы не зря сделали некоторое отступление от темы, касаясь слияния и тесного сближения жанров. Ведь и Василий Воронов слишком самобытен и, главное – непредсказуем. Своеобразие его подхода – взгляд новыми глазами. Окружая нас атмосферой надежд, сочувствия, милосердия, помогая интуитивно почувствовать пограничье добра и зла, писатель искренне верит в чудеса, в хороших людей. Подобно Лескову, певцу русского подвижничества, он создает для Руси свой «иконостас ее святых и праведных», оставаясь честным высокоталантливым художником слова, идущим собственным путем.

1

Самое дорогое для писателя – правдивое слово о жизни, о любви, та непреходящая истина полноты бытия, что наполнена обновлением привычного мира, ощущением его неисчерпаемости. Живой великорусский язык Василий Воронов унаследовал от матери. Его прозаические тексты многослойны, их смыслы всегда выражаются в характерном, насмешливом и точном слове. Дар живописать – великая тайна. Не каждому дано показать жизнь, в которой всего с избытком и все запутано… Человечество рассказывает само себе всевозможные истории на протяжении тысяч лет. Российская глубинка: взгляд в зеркало. Что отражается в зеркалах? Оказывается, неимоверно много. Роман-трилогия «Загряжский субъект» (Москва: Вече, 2022) – тому наглядный пример. Хорошо, что три вещи Василия Воронова – «Загряжский субъект», «Пантеон», «Муниципальные люди» – вышли вместе под одной обложкой. Автор пишет обо всем с большой любовью. Это сага о человеческих судьбах, о вечных и неизбывных поисках счастья – книга как жизнь – конкретная историческая картина со своим национальным героем. Прозаик сделал читателя не просто наблюдателем, но и участником, жителем казачьей станицы. Казак здесь не в сапогах и не на коне с пикой, а в новых условиях постперестроечной эпохи.

Бывают писатели по преимуществу лирические. Василий Афанасьевич – писатель в большей степени комический. Еще самого Гоголя, черпающего немало из фольклорных источников, не могло не беспокоить противоречие между его христианскими устремлениями и природной наклонностью к смешному, а также репутацией комического писателя, считал Бахтин. Чувство меры, баланс между низким и высоким, соразмерность смехового начала и развития сюжета в общем контексте повествования – все это стремится соблюсти и Воронов. В 2013 году литературный дебют его «Загряжского субъекта» состоялся в журнале «Роман-газета».

«Городок Загряжск находится в среднем течении реки Дон, на правом берегу. Основан казаками в середине XVI века, первоначально именовался нецензурно — Разский. Нынешнее название получил в середине XVII века по имени московских бояр Загряжиных. <…> Сегодня в Загряжске около 20 тысяч жителей. В городе имеется речной порт, хлебный, пивной и рыбный заводы, свечной цех, таможня, парикмахерская, Дворец культуры, 12 исторический музей. 115 питейных заведений, один депутат Государственной Думы, а также в обилии произрастают съедобные грибы. Стараниями депутата Государственной Думы открыт Загряжский мужской монастырь, в котором спасаются 3 монаха и 12 послушников. Имеются также два православных храма», – таково историко-краеведческое начало романа. Оно и серьезно, и иронично. Причем приводится им из хроники «Загряжск и загряжцы», а не верить автору, признаюсь, нет никаких оснований. Да и славянская душа вдруг поднимается. Еще бы! Казачество! И Воронов имеет с этим особым народом единый, крутой, казачий, русский корень!

Раскручивается увлекательная легенда в соединении легендарного и житейского… «Славный у нас городок Загряжск! Уютный и тихий. Идешь по улице Почтовой, как по родной хате, щекочут в носу запахи старины и детства, из труб дымок дровяной, ладанный. Столетние дома, как после драки, глядят друг на друга некрашеной шелевкой, обрушенными балясами, трубами набекрень и разорванными узорами наличников. Кирпичные новостройки за высокими заборами никак не вписываются в эту компанию. Каприз и презрение на железных завитушках ворот, палисадники слишком опрятны для местного пейзажа. За такими заборами только молча ходить в галстуке и во фраках. Пить охлажденную пепси. Скучно… Идешь по Почтовой и прямо дышишь радостью бытия. Ленивые гуси глыбами лежат на обочине. Дворняги виляют хвостами и не кусают. Машины объезжают тебя подальше и, кажется, не коптят небо выхлопными газами, а наоборот, выдыхают кислород. И синички поют, и дятлы стучат», – разве вся эта картина, в общем-то вполне степенная и благородная, излучающая насмешливо-ироничное настроение, ничего не напоминает внимательному читателю? Во всем слышится отголосок русской классики. Автор подобно Салтыкову-Щедрину обращается к истории одного города, и в данном случае возникает образ городка Загряжска, охраняемого старинной славой. Что же мы видим? Зримо ощущается некий эффект присутствия. «История одного города» Щедрина и «Загряжский субъект» Воронова включают нас сегодняшних в очень широкое поле для размышлений о самой ментальности русской жизни.

«Много хороших людей живет в городке, и о них мы будем рассказывать постепенно, чтоб никого не обидеть», – признается он. Вне всякого сомнения, но в то же время, в то же время… Прозаик отдает дань разнообразию и бесконечности окружающего мира. Тут необъятность России и теснота ее уголков. «Прямой потомок атамана Платова Андрей Качура, уменьшительно-ласкательно Дрюня, отлавливал туристов и, разглаживая громадную рыжую бородищу, гипнотизировал приезжих взглядом василиска: — Господа туристы! Братья и сестры! Обратите внимание на вот тот, средний, купол Вознесенского собора. При реставрации я лично обшивал его золотом», – знакомимся мы с абсолютным героем трилогии. Здесь никто не притворяется, здесь все как в жизни: смех и слезы всегда рядом, а бытие кажется скоротечным. «Теперь Дрюня важный человек — начальник местной правительственной дачи «Шалаши» и атаман местных казаков. Зазвал он меня как-то на эту самую дачу выпить рюмку по случаю яблочного Спаса. <…> Там уже сидела небольшая компания на траве, под яблонями. Закуска падала прямо с веток. Загряжцы пили коньяк под местным названием «В бой идут одни старики». Компания сидела очень живописная», – убеждаешься: автор не привык жалеть ни красок, ни звуков. Густонаселенный мир романа завораживает фантазийной гротескностью, как бы столкновением реальности и вымысла, способного высечь то самое счастье, которое зовем, ищем, о котором постоянно говорим. Потому что фантазия – это тоже реальность человеческого духа, а значит – и полноправная часть опыта.

Книга населена живыми и натуральными людьми. Поэтому главный герой романа – народ. Подогревают читательский интерес и центральные персонажи – чиновники и их окружение. История Загряжска может служить прототипом небольших городов, поселков и станиц не только Ростовской области, но и всей остальной части необъятной России. Вот вам и «интеллигентный» Гаврила Певзнюк, не осуждающий «мелкое воровство», ведь «с тех пор городок стал краше и наряднее», и «чиновники по особым поручениям, похожие друг на друга как Бобчинский и Добчинский», «маленькие, звероватые, услужливые». «Гаврила Певзнюк, редактор «Загряжских ведомостей», бритый наголо, с вислыми запорожскими усами и важный государев человек, начальник таможни Пантелеймон Пантелеймонович Курочка. Оба сонные, угрюмые», – ну чем не красочный портрет, тщательно выписанный густыми, жирными мазками?! Выразительные детали, к тому же смешные фамилии и имена. Или Кукуй-Прискоков, который «был уникальным мэром»: «он ненавидел свою работу, ненавидел свой галстук…», этакий «мэр через не хочу», «мэр-страдалец». Авторская ирония очевидна, и Василий Воронов не скрывает этого. Думаю, если оглянуться вокруг, мы с вами узнаем немало подобных управленцев. «Бородатый государственный Дрюня в ремнях и лампасах, как строевой конь, стучал по паркету подкованными кирзачами, важно кивал сослуживцам — вице-мэр как никак», – хотя и не был наш герой создан для власти, не жаловал ее, недаром и «турнули его мэрии». Читая роман, изумляешься тому, сколь похожи биографии разных людей. Современники Гоголя готовы были видеть в образах и лицах, изображенных им, живую Россию, и на Манилова, Собакевича, Ноздрева, Коробочку, Плюшкина и других персонажей вдруг посмотрели иначе. Так же мы сегодня смотрим и на персонажей Воронова. Герои «Загряжского субъекта» – и реальные люди, некоторых там можно узнать, и одновременно – собирательные образы. Ибо всякое свежее произведение рождает из себя современное толкование, поворачиваясь к читателю все новыми и новыми сторонами. Ох, не щадит автор чиновничества, кого-то это немного пугает, но прав он, поделом им. К примеру, возьмем новоиспеченного мэра Ивана Ильича Жеребцова, ещё тот субъект, кто недавно сам был кандидатом, послушаем его сладкие речи, обращенные к заседанию: «На выборах мэра города одного из кандидатов поддержали его друзья-бизнесмены. Вложили, так сказать, свои капиталы. Кандидат стал мэром. Должен он отплатить благодарностью за поддержку? Должен. Друзья-бизнесмены получили высокие посты в мэрии. И друзья друзей получили. И знакомые друзей…» Рука руку моет. Ты – мне, я – тебе. Услуга за услугу. Явление на Руси крайне распространенное. «Да есть охотники поподличать везде, / Да нынче смех страшней и держит стыд в узде…», – писал Грибоедов. «Пострадать за правду – это в порядке вещей», – сознавал Лесков, ему ли было не знать это? Он делил свое время между вдохновенным творческим трудом и чиновничьей службой: обычная судьба честного писателя в России и раньше, и теперь. Салтыков-Щедрин говорит в драме «Тени» о бесстыдстве, об изворотливости совести, о скверных и дурных чиновничьих чертах этой бюрократической среды. К сожалению, понятие чиновник и подлец в русской классической литературе составляет один синонимический ряд.

Надо заметить, что и Василий Воронов довольно смело характеризует новую команду мэра, заполонившую атаманский дворец, он, пылкий человек и писатель с пламенной душой, резко обличает этих «стриженных ребят в одинаковых галстуках». А пока суть да дело, во всей красе предстает Гаврила Курлюк – «собственник города Забалуева», –владелец фабрик, заводов, банков, пароходов, холдинговой компании, в руках которого настоящие «вожжи». Полезна, поучительна критика автора, актуальна. Но небезопасна! Белинский – человек, выражавший и во многом определявший умонастроение своей эпохи, принимал в основном смех полезный, рационалистический, направленный. Неистовый Виссарион писал о себе: «Я не юморист, не остряк, ирония и юмор – не мое оружие». Воронов, как и Лесков, и Щедрин, – целенаправленный обличитель «чиновничьей шушеры». «Крупному человеку у нас всякий ногу подставит и далеко не пустит, а ничтожность все будет ползти и всюду проползет», – с горечью замечал Лесков в статье «Заповедь Писемского» (1885). То, что народ и власть живут параллельно, знает и Воронов: «Мэрия мало вмешивается в жизнь забалуевцев, да они и сами давно ничего не ждут от нее. Население как-то само собой живет, копошится, размножается… На зиму в погреба запасается картошка, лук, морковка, капуста, свекла, чеснок. В бочках квасятся огурцы, помидоры, яблоки, грибы, сливы и терен. Много также всякого варенья и компотов. В стеклянные банки запечатывают сало, солонину балуев, уток и гусей. Такого сала как в Забалуеве нет даже в Загряжске», – настолько тонко и умно он касается власть имущих и в то же время плавно переключается на народное бытование, какое и спасает, и придает жизни внутреннюю энергию, никому постороннему неведомые, скрытые смыслы.

Более того, Василий Воронов умеет писать абсолютно по-своему. Совершенно самобытное видение помогает прозаику следовать ассоциациям, иносказаниям, эзопову языку. Его яркое письмо щедро вобрало в себя точность, краткость, простоту – как результат очень большой работы над фразой, над отдельным словом. Всякое разное слово вызывает к новой жизни, когда оно ставит автора в новый жизненный контекст. Есть сила характера и есть сила выражения. Впитав и пропустив через себя стиль Гоголя, Лескова, Салтыкова-Щедрина, Чехова, Воронов пришел к собственному крепко закрученному стилю, которому нынче – нет аналогов. У каждого отдельный голос. У каждого отдельная художественная манера. Оглядываясь назад на вполне традиционную и реалистическую стилистику, при всем при том каждый творец работает с традицией сугубо индивидуально. Василий Воронов приоткрывает завесу разных тайн и секретов, исследует природу тех или иных жизненных явлений. Авторская шутка – это кривое зеркало действительности. Иначе говоря – настоящее, которое не может быть, не в состоянии воплотиться. Но иногда такое зеркало перестает восприниматься как кривое. Жизнь начинает все путать и то, что задумывалось как шутка, развивается самым серьезным образом. Так случилось и с нашими загряжскими и забалуевскими персонажами. Только все в этой «Одиссее» перевернуто: вместо великого – мелкое, вместо героического – обыденное. Все, как у Гоголя, а у Василия Воронова, быть может, почти наоборот. Парадоксальный пример – бывший партийный работник, который 20 лет руководил одним из богатейших регионов России, родной отец уже упомянутого нами мэра – Илья Григорьевич Жеребцов. Как ни странно, он «не много нажил», «ни дачи, ни машины, ни кубышки с драгоценностями», «он жил по возможностям, которые предоставляла должность». «Многие из его вчерашних подчиненных пересели в кресла новой власти, многие же открыли собственные фирмы… Стриженые затылки, малиновые пиджаки, европейские башмаки с квадратными носами, золотые цепи. Вокруг новых бойких людей выткалась своя атмосфера, свои понятия и манеры, свой слоган. Простой русский язык отдали «совкам» и «лохам». В люди вышли крутые, навороченные и продвинутые, заявившие властям, что они жить будут не по законам, а по понятиям», – нет, не мог Илья Жеребцов принять такую зловещую новейшую Россию. «Я служил Родине», – с упреком скажет коммунист сыну Ивану, который вместе с женой Эвелиной в одночасье превратили свою квартиру в «место встреч влиятельных и денежных загряжцев». Эта так называемая светская хозяйка ловко руководила делами по переделу собственности, кои и не снились ее свекру, когда-то опытному и деловому партработнику.

Как видим, в романе налицо идейные и художественные особенности боевой сатиры, ее политическая острота и целеустремленность, реализм, фантастическая беспощадность и глубина гротеска, лукая искрометность юмора. Впрочем, автор порой горько смеется над тем, что происходит. Явственно вырисовывается не столь привлекательная картина трагикомедии человеческого бытия в мире призрачных ценностей, забот и треволнений. Прозаик здесь – печальный наблюдатель, за каждым сатирическим штрихом – слышен его вздох, герои же смотрят на окружающий мир счастливым взглядом. Вряд ли удастся совсем оторвать персонажей романа от реальной жизни. Если не все, то, по меньшей мере, многие их черты – действительно живы, и если не в каждом человеке, то все-таки в достаточном большинстве. Кроме того, писатель заставляет героя приглядываться к некоммерческой стороне бытия. Прав автор, что «трудно понять хозяина, не заглянув в его обитель». Заглянем и мы, дорогой читатель, в это весьма необычное жилище: «Хатка Дрюни стояла почти на самом конце Почтовой улицы. Старенький кособокий флигелек под ощипанной камышовой крышей. Черешни, яблоня и задичалый вишняк по пояс в бурьяне и амброзии. Одна стена глухого забора сплошь увешана древностями. Скелет казачьего седла со стременами, уздечки, подковы, горшки, ржавые колеса разной величины, пушечные ядра, безмен, гирьки, мятые самовары, артиллерийские гильзы. Музей под открытым небом». Таков он был – этот «очень своеобразный и вольнолюбивый» человек – местный краевед, умелец на все руки, бессребреник-подвижник своего края. Вот уж воистину сказано апостолом Павлом: «Каждому дается проявление Духа на пользу. Иному чудотворение, иному пророчество, иному различение духов, иному родные языки, иному толкование языка. Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно (1 Кор.: 12. 10-11).

Пожалуй, кульминационный момент романа, объясняющий массу невероятнейших событий, – сон, который приснился Дрюне. «Стоит он в папахе, в полковничьих погонах, с орденами, выбритый и умытый посреди Георгиевского зала в Кремле. <…> Оглянулся — сзади щупленький Президент стоит, голова набок, хитро улыбается, удивленно разглядывает Дрюню и поглаживает свою желтую пролысину. <…> Лучший подарок для меня ты сам, так сказать, Загряжский субъект. Загряжск для меня очень, очень дорог. Знаешь, почему? В Загряжске нет американцев!», – откровенно говорит ему Президент, приглашая к совместному застолью, уважительно называя по имени и отчеству – Андрей Васильевич, – и при этом сетуя на то, что до сих пор не представлены в Госдуме депутаты от казачества. Быть может, именно благодаря этому необычному сну каким-то чудным образом и завертелись в Загряжке все дальнейшие дела и события. Наш герой ищет и не находит правды в родном городе, ведь все «кругом воруют». Никто по правде не живет. И даже отец Амвросий не в силах помочь разуверившимся во всем прихожанам, ибо не знает даже он, как сделать, чтобы «овцы были целы и волки сыты?». Извечный русский вопрос остается без ответа. Но Василий Воронов не пытается шагнуть за грань своих образов и их карикатур, не пытается удивить назидательным словом, а стремится свои мечты и упования выразить в художественном слове – как настоящем душевном спасении для героев, для читателя и для точной, выверенной мысли автора.

Мир гармонии и хаос – эти противоречия реальности художник склонен видеть в искусстве жизни как она есть, со всеми ее светлыми и темными, радостными и печальными, комическими и трагическими сторонами. Кажется, невозможно понятнее разговаривать с людьми на языке литературы, на языке природы. «Внизу на пойме в тополевой леваде стоял цыганский табор. Дымился костер, стреноженные лошади паслись в густой траве. Крытые кибитки устремили вверх пустые оглобли. На веревках между шатрами сушилось разноцветное белье. Цыганчата с руганью и криками гоняли мяч. Цыганки в длинных платьях заходили в воду, брызгались, визжали. Два цыгана тянули бредень под камыши. Было в этом пейзаже что-то сказочно-древнее, стихийное, как ветер и солнце», – вглядитесь, насколько поразительно точно и выразительно прописаны образы нерукотворной красоты природы, ее тонкая тургеневская поэтизация явственно ощущается в пейзажной прозе Василия Воронова и убедительно говорит о высоком мастерстве художника слова. В чем прелесть этого произведения? Прежде всего – живописность и красочность цветовых сочетаний, национальный колорит, неповторимость всевозможных сюжетных линий. Чего только стоит одно посещение загряжского рынка, коему нет ни конца и ни края. «Столько всякого добра продается на рынке, что если бы кто захотел составить опись, то сидеть ему в своей хате с амбарной книгой никак, наверное, не меньше года. Такие редкости на рынке, что хоть самый вредный человек, объезди он пол-России, не найдет нигде того, что есть в Загряжске. Где, например, откушаете вы блюдо под названием «Шулюм из молодых граков», как не в трактире «Загряжский гурман», который встречает гостей прямо за каменной аркой у входа в рынок», – писатель постоянно оживлен всё новыми и новыми подробностями, бытовыми достоверностями, шутлив и энергичен, увлечен многоплановостью своего повествования. Нашему взору открывается и реально-бытовой план, и план путешествия, и план лирическо-поэтический. Описывая наш противоречивый общественно-государственный строй, он напрямую всё происходящее связывает с судьбой человека в этих сложных условиях. Малое житейское, повседневные перипетии словно растворяются в семейной драме побега из дома юной Зинаиды. Когда-то давно Иван Жеребцов оставил их одних, и Татьяне Веревкиной пришлось мыкаться с ребенком «по всем углам, по закоулкам». Поистине народным получился в романе образ Зинаиды, в нем чувствуется крестьянская самобытность, смекалка, всегда неунывающее состояние духа. «Слушал Курлюк Зинаиду, смотрел на нее и дивился. Подросток, ребенок, а сколько в ней жизненной силы, здравого смысла, практической сметки, хитрости, юмора, веселости», – прозаик явно не любит резонерствовать, и авторская речь его, там, где он не является действующим лицом, предельно лаконична. Зато любит сюжет и мастерски его выстраивает. Герои рассказывают каждый сам за себя, каждый по-своему, но все – тем сочным, естественным, разговорным языком, по которому сразу узнаешь Воронова, писателя, обладающего редкостным слухом и чувством юмора. Бесспорно, Василий Афанасьевич знает и ценит народную речь, язык его героев привязан к месту и времени действия. В угоду нынешнему веку не пытается казаться экзотично модным, пишет о том, что любит, принимая близко к сердцу народную жизнь, стремится высказать самое заветное. Более того, автор открыт для шутки, смеется вместе со своей озорной лирической героиней, смеется откровенно, свободно, от души – как ребенок. Верно писал Михаил Шолохов: «Не может быть художник холодным, когда он творит! С рыбьей кровью и лежачим от ожирения сердцем настоящего произведения не создашь и никогда не найдешь путей к сердцу читателей… чтобы писатель смеялся и плакал вместе с героем, которого он любит и который ему дорог…»

В романе «Загряжский субъект» немало страниц, от которых нельзя оторваться: всегда – события, движение, ощущение непрерываемости жизни на земле. Никто еще не отменял радости, любви, красоты природы, счастья просто жить, какими бы непонятными не были времена. «Кому на Руси хорошо и много ли человеку нужно? Один старичок уверял, что двух аршин за глаза, другой старичок говорил, что ему требуется вся земля и никак не меньше. Бедный человек сидел в норе, кушал сухарики с водой и просиял в святости. <…> Где край и что конкретно человеку нужно, чтобы он помирал удовлетворенно и, смежая веки, не слышал укора, что зря коптил небо. Кто-нибудь даст ответ? Никто не дает ответа! Маленький Гаврик Курлюк бегал с ребятишками на Дон в сатиновых трусах с репаными пятками, ловил раков и пескарей, воровал груши в колхозном саду и курил охнарики за компанию. Родители-колхозники жили бедно, но Гаврику хватало кружки молока и краюхи хлеба», – отнюдь не случайно ударится в философию уже помянутый нами Гаврила Курлюк, безбедно существующий в Забалуеве, где всего у него было в избытке, а чего-то не хватало, быть может, именно той забытой и навсегда ушедшей радости детства. Природа, как известно, не терпит пустоты: тут же возникла прихоть – загородный клуб, где хозяин города собирался исповедовать гостей. Некая гоголевская фантазия, что как бы вырастает из почвы настоящего и выступает как возможность самой действительности. Кому, кроме писателя, решать, в каких именно ситуациях, мизансценах представлять читателю своего героя? Не успела еще забыться схватка атлетов – бои на берегу Дона двух богатырей-боксеров Гаврилы и Дрюни, Хамлета и Давлета, – как тот же Курлюк придумал другую забаву. Надобно заметить, все персонажи живут насыщенной жизнью: роман полон рассказов и историй о сумасбродных проектах и планах – и как мир покорить, и как миллион заработать. Не обошлось и без романтики, правда, тоже своеобразной. Но условимся же, о чем мы судим – о человеческих характерах или литературных образах?

Здесь стоит основательно погрузиться в текст романа, о чем, уверяю вас, вы не пожалеете. Что знают современники об академике Подмочилове, лауреате Нобелевской премии, в частности о его знаменитой селекции балуев, либо о табачном короле Иване Ивановиче Казинаки, а об оперной певице Кларисе Павловне Мордовициной, слышали ли они о рыночном олигархе-меценате Бухтияре Колтун-Заде, знакомы ли с писателем Павло Забурунным, роман которого «Масло» был выдвинут на Госпремию? Дело-то нешуточное. Суть происходящего автор видит в неожиданно-радостном восприятии читателем всех его образов, тщательно, до мелочей продуманных, наглядно впечатляющих. «Павло Забурунный трижды представлял свой роман «Масло» на Государственную премию, и трижды его обнесли. А кто получил? Назвать стыдно. У Забурунного в столе две неопубликованные рукописи: «Масло с хлебом» и «Совсем без масла», и он потерял уже всякую надежду на публикацию. Бежать на Запад писатель решительно отказывается, он ждет признания соотечественников. Колтун-Заде учредил для Забурунного персональную стипендию, на которую тот кормится и пишет», – согласитесь, ситуация достаточно распространенная среди пишущих людей. Потрясающая книга писателя «На шампуре», а главное – актуальная – «галерея ваших портретов, кушайте, господа!», – вот так красноречиво и свысока этот почти без пяти минут лауреат бросит собравшейся публике. Подольет масла в огонь и артист Оккунутов. Оказывается, что все мы вышли не только из гоголевской «Шинели», но и, выражаясь авторским слогом, «вышли немного от бабки Оккунутова, и Забурунного тоже». «Кстати, Климент Ефремович, — сказал Гаврила. — А как ты стал лауреатом Нобелевской премии? Но сначала давайте выпьем. Все и Клариса Павловна выпили по полному фужеру». По своему стилю рассказ этот в чем-то похож на красочное, насыщенное булгаковское перо, в особенности на его сатирическую повесть «Роковые яйца».Хотя исповедоваться без спиртного у героев «Загряжского субъекта» не получалось, выпивали они изрядно. Как тут не вспомнить и лесковского левшу, некогда мудро изрекшего: «Не пей мало, не пей много, а пей средственно». В романе же Воронова наш «счастливый академик уснул прямо за столом». В этом незабываемом исповедальном эпизоде впечатляет буквально всё: авторская игра ума, проявление бурной артистической фантазии, аналитические способности, исключительное знание человеческой души. Невольно хочется воскликнуть: необычайно, театрально, поразительно, экстравагантно! И не поспоришь с Федором Достоевским, точно подметившим: «Жизнь полна комизма». На сей счет подчеркнем, что творчество Василия Воронова всегда позитивно. Положительный взгляд писателя – залог его последовательного оптимистического мировоззрения. Смех в произведениях писателя воспринимается как основной – самый верный критерий в оценке и характере человека. Тем не менее в след за комизмом – сатирическое обличение.

А тем временем приключения загряжских и забалуевских героев не заканчиваются. Благо в повествовании их оказалось столько, что и не счесть… Зинаида мечтает о строительстве общежития для бродяг и заблудших, духовном приюте. Всё как в хороших и в меру сентиментальных романах – жизнь «униженных и оскорбленных» – вера в идеал человечества. Мессианская любовь. А что же Дрюня? Он под стать былинному богатырю «жил в Загряжске 33 года», по его же выражению, «в состоянии ипатии». Недаром его называли «рыцарем без страха и упрека». Но главное, пожалуй, в ином: он был исключительным мастером-умельцем, народным самородком. Одним словом, кудесник, способный изготовить даже старинное резное кресло, которому нет цены. Яркий писатель Лесков, несмотря на все свои произведения, пропитанные постоянными думами о России, навсегда останется в памяти уже единственным и удивительным персонажем Левшой. «… а у нас так глаз пристрелявши», «я мельче этих подковок работал: я гвоздики выковывал», – говорит его чудо-работник. «Таких мастеров, как баснословный Левша, теперь, разумеется, уже нет в Туле», – был уверен Николай Лесков. Зато у Василия Воронова в Загряжске есть Дрюня. Он развеял мистическую «загадку казака», показав во всей красе этакого Илью Муромца. В понимании истории так же смело поставил в ее центр свой национальный уклад, выделив в ней большой культурно-исторический тип – казачество, – сохранив устойчивый ствол, источник бытия и разнообразия всех ее ответвлений. Не поражая читателя экзотикой, не потрафляя моде, автор рассказывает о жизни противоречивой, о людях, не претендующих на приятность. Стало быть, выводит характеры людей разных, грубых и душевных, гордых и во многом спутанных по рукам и ногам давними сословными предрассудками.

Между тем, прошлое соединяется с днем настоящим, современным и тревожным, подчас непонятным. В романе чувствуется чеховский трагизм мелочей жизни, или правдивый ужас войны, вся ее бессмыслица и всё безумие. В этом странном коктейле, помимо чиновничества, несчастной любви, фигурировали и военные. Отражение афганской войны видится через призму судьбы одного человека, лихого майора Миши: Кандагар – Кабул – душманы, моджахеды, феодалы. «СССР решил помочь» этому народу, стронув с места пласты его векового и в общем-то мирного сосуществования. В результате – новые члены компартии поднимали в бой целые батальоны. Запутанная, чужая и до конца неясная война. На ее фоне – сложная, роковая судьба русского солдата, прошедшего Афганистан, трибунал, чтобы потом на родине, в России, в пьяном угаре броситься под поезд, закончив свой путь на загряжском погосте. И придя сюда на кладбище, пофилософствуем вместе с автором: «Стояла ранняя осень. На солнце припекало, а под тяжелыми кронами ясеней тянуло глубокой прохладой. От контраста света и тени рябило в глазах. Золотые блики от куполов веером прожигали тень. Сыро пахло лежалыми листьями. Я шел к могиле недавно умершего товарища. Смерти ранней, бессмысленной, алкогольной. У свежего холмика, точно кто подсказал: оглянись. Сколько людей, с которыми ты соприкасался в жизни, лежит здесь. Живых, наверное, уже меньше. С годами сужается круг. И сочувствия, утешения ищешь все больше не у живых — у мертвых. Оттого и тянет, невыразимо влечет на погост. Тихие понимающие улыбки на эмали. Улыбки без плоти. Живые помнят мертвых, им самая искренняя благодарность. Мощи выше любви к ближнему. Их обкладывают золотом, выставляют в храмах, ими утешают живых. Мертвые живут с нами». Здесь покоится и любимая женщина казака Дрюни – оперная певица Клариса.

Жизнь рассказать невозможно. Она снова нащупывает своё прошлое. Пытается зацепиться за него. Человеческое бытие необъяснимо. Объяснима лишь смерть. Кладбище – понимание истинной сущности вещей. Смерть не держит паузу. Есть что-то похуже смерти. Исчезновение. Забвение. Считается, что смерть – это отсутствие. В действительности – она есть тайное присутствие. Непостижимая парадоксальность. Сильнее смерти только память живых об ушедших. Так завершается, пройдя свой круг, жизнь, чьи смыслы нам не ведомы. Современный читатель романа получает историческое пространство – огромное пространство боли и счастья, в котором идёт рядом и время потерь, и время исторической надежды.

2

Тему родовой памяти, её исторических корней, тему национальных традиций, восприятия человека и мира, времени, которое претерпевает сущностные изменения, Василий Воронов развивает в романе «Пантеон». Изображая свою Россию, эту странную вселенную, он создает собственную небывалую литературу и являет нам бесчисленное количество типов и комических ситуаций. От такого многообразия бытия и обилия событий начинает кружиться голова. Без сомнения, в русской глубинке есть сакральные места и талантливые люди. Всегда важно: миропонимание родной среды. Вероятно, отсюда – столь незамысловатые, но такие убедительные образы, а некоторые как бы изваяны с языческой смелостью. Авторское перо скользит легко и быстро, вновь подкупая читателя правдой, человеческой простотой.

Наша жизнь – бесконечный путь к людям. Но на старости лет известный нам персонаж Дрюня «остался бобылем в своей хате». «…кукует один на белом свете. С горя он стал рыть могилы людям. Отказывался от водки, принимал только еду. Похудел от тяжелой работы, укрепился в костях. Лицом стал правдивее и чище. Глаза посветлели, как у церковного человека», – ну чем вам не евангельский мотив вернувшегося на путь истинный «блудного сына»? Вполне традиционен. И, судя по всему, вечен. Живая легенда. Представьте: существует себе атаман, умница, герой и всё-то у него ладно, добротно. Потом – как короткое замыкание в судьбе. После яркого света – мрак. Любовь и смерть единственной женщины. Одиночество. Но вот что сказано в Писании, как будто бы и про нашего Дрюню: «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей» (Пс., 1:1).

Именно с этого момента, с этой минуты духовного прозрения стал всеми уважаемый Дрюня, Андрей Васильевич, смотрителем Загряжского кладбища и не только. Всякому роду занятий – своя жизнь и своя смерть. Своя память и забвение, свои грехи и добрые дела. Но что бы там ни было, решил он жизнь земную и преходящую увековечить, стереть границы света и тьмы, преодолеть дальнейшее небытие... Сия должность предполагала и его самое активное участие в сооружении Пантеона. Как ни крути, а краеведческая жилка поспособствовала атаману отыскать старинную плиту, где покоились рабы Божии, московские бояре, братья Иван и Яким Загряжины, от которых и пошел городок Загряжск (лета 1646). «Недаром он слыл лучшим краеведом Загряжска и знатоком старины», – подтверждает автор.

Иными словами, великие страсти и великие дела ждали героев романа… Жизнь простых, рядовых людей, их повседневные заботы, радости и утраты, их, каждого на особинку характеры – неиссякаемый источник вдохновения для писателя. Страницы его романа «Пантеон», где лирика и лукавый народный юмор, патетика и сарказм сливаются воедино, как в самой действительности, – еще одно тому свидетельство. Это захватывающее повествование, содержащее философские размышления и юмор, будет притягательно для читателей абсолютно разных, как искушенных в литературе, так и любителей массовых новинок, качественной беллетристики. Ничего постыдного в подобной градации нет. Сколько примеров, когда популярные произведения массовой литературы становились в один ряд с лучшими мировыми образцами.

Василий Воронов видит мир через метафору, которая и здесь помогает ему создавать незабываемые чиновничьи персонажи. Итак – вы будете смеяться – ничего не изменилось. Манит, будоражит человека «воздух родины», и в «родных палестинах» появляется уроженец Загряжска, бывший министр Денис Трофимович Пучеглазов. Но после общения с народом «любви к родине у Пучеглазова поубавилось». Как-то так… С просветительными речами перед согражданами часто выступал мэр, ссылаясь на святое Евангелие, в особенности на праведную жизнь апостолов. Увлекаясь, он раздавал советы будущему общественному устройству в целом, в широком мировом контексте. Мэр вдруг становился удивительно набожным, правда, на свой лад, но стоило встрече кончиться, как важный чиновник опять начинал богохульствовать. «На стройку часто наведывался Кукуй-Прискоков. Всегда в спешке, бегом. Он немедленно призывал к себе Дрюню, настоятеля церкви отца Амвросия и давал указания: — Вы тут не отсиживайтесь! Разъясняйте людям, что кладбище — культурный объект. Не позволяйте пить, курить и материться! Только молитвы и духовные размышления. Привлекайте в церкву на исповедь и причастие, на покаяние. Мэр курил, матерился и бегом ехал дальше», – ничего не поделать, если только улыбнуться иронически. Порой подобные улыбки переходят в смех и даже в гомерический хохот. Ценностно-эмоциональная атмосфера произведения имеет явную комическую подсветку. Ведь на любой предмет можно посмотреть с двух точек зрения – серьезной и комической – как на совмещение двух полюсов. Такова диалектическая модель мира: плюс и минус – притяжение противоположностей.

Весьма любопытен и образ жены министра Пучеглазова – молдаванки Сони, вышедшей в большой свет из Кучугур, из бригады московских гастарбайтеров. Первый покровитель с Рублёвки, давший ей «путевку в жизнь», придумал для девушки красивую легенду-биографию: она – дочь цыганского барона. Так взошло её солнце! Нынче это уже Софья Ильинична, русская барыня-благодетельница, заступница обиженных и сирых: «Изредка она устраивала приёмы, нравоучила и наставляла». Молодая вдова имела свою команду исполнителей, жила в собственной усадьбе. «Она была богата и влиятельна», «настал её час» – на горизонте маячили выборы в мэры Загряжска!

Еще одна достаточно существенная деталь, о которой необходимо упомянуть: политтехнологии выборов, похожих на тараканьи бега. Всё как и полагается: конкуренция, два кандидата, аналитики, манипуляции, зависть и ревность, безграмотность избирателя, алчущая толпа. Совершенно неожиданный поворот: на арену выходит новая партия молодого политика России Мстислава Колупаева, приёмного сына Дрюни. Его мать, будучи натурой артистической, давным-давно исчезла где-то в Турции. Между тем изнурительный предвыборный марафон набирал силу. Книга Колупаева «Я и Загряжск» – ловкий ход, по сути решивший главное. Шесть часов кряду он «парил» горожан. Вот вам, дорогие избиратели, открытость и гласность со времён Канта. Хочешь получить человека на час – действуй листовками, на неделю – статьёй, на многие годы – трудом объёмным, книгой или собранием сочинений. Реклама – двигатель прогресса! Победивший мэр признался в пиаре чистой воды, который он использовал в своей предвыборной риторике: «… так все делают», «как и по всей России тож…» Конкретно, убийственно, прямо в точку – не возразишь.

Особую роль в романе играют монологи и диалоги персонажей. Есть в них недосказанность, заставляющая думать о героях, а значит, и о себе. В этой диалоговости заключается своя диалектика, и она – черта творческого лица Василия Воронова – писателя мудрого, глубоко знающего русскую жизнь, причем изнутри всех её социальных типов и бытовых укладов. Лесков. Писемский. Герцен. Салтыков-Щедрин. Мало кто из крупных русских писателей столько страдал от цензуры, как тот же Лесков. Цензуре есть из-за чего воевать и с Вороновым. Думаю, чиновникам плохо спится в Ростовских краях и вовсе не исключено, что и в его Старочеркасской станице их сон нарушен. Что ж, заслужили. Сразу – и невольно – отмечаем про себя: русский парадокс – жизнь меж двух огней. От сатирической истории чиновничества автор плавно переходит, может быть, к самому основному – истории казачества. Тут стоит поразмышлять и о том, во что верит русский мужик, с непреоборимым упорством и бесконечным самоотвержением возделывающий родную землю? Что дает ему силу нести свой тяжкий крест? Нужно сказать, что в произведениях Василия Воронова постоянно встречаются упоминания о Доне, донском казачестве, которые рождают у читающей публики ассоциации в высшей степени смутные и тревожные, в особенности у современной. Что знали и знают о казаках?

С одной стороны, потомки дерзкой вольницы, сумевшей добиться своего даже в чудовищной действительности российской крепостной державы: беглые холопы, бунтари, Разин, Пугачев, Болотников… А с другой, казаки – нечто пугающее, те, кто пороли нагайками студентов, разгоняли маёвки… Но казаки – это ведь и легендарная Первая Конная… Что же они за люди, в конце концов, эти казаки, какие на самом деле? Общеизвестно, исчерпывающе когда-то ответил Михаил Шолохов, как могло ответить лишь само искусство. Однако всё непросто было во времена Шолохова, собственно, есть и сегодня на Дону во времена Воронова. «Конечно, казаки не с Луны свалились. Есть соображение, что они вышли из степных наций. Часть кочевников не пошла со своими родичами на Европу, а осталась здесь, на этой местности. Полностью осели, прижились, приняли православную веру и утвердили полную свободу и равенство»,– так об этом загадочном, овеянном дымкой легенд народе рассказывает Дрюня удивлённой Соне. «Самая справедливая и вольная нация из всех наций на земле», – с горячностью добавит он, задаваясь вопросом о том, можно ли отыскать нынче «чистого казака в природе»? Маловероятно. «Сейчас, конечно, не те казаки», – даст сам и ответ. Но среди казачества был Степан Разин, любимец славянского мира, совершавший свободолюбивые ратные подвиги. Не будем забывать, что история донского казачества насчитывает пять веков, полных славных и трагических событий. В старину казачество являлось надёжным оплотом российских границ. В то же время казачья вольница была известна и вооружёнными столкновениями в противостоянии с центральной государственной властью.

В русле предложенной автором историко-краеведческой темы случилась ещё одна находка, и не поверите, – угловатый валун, лежащий на погосте, найденный Дрюней, на котором сохранилась надпись на церковно-славянском языке: «Казак Вертий, зять турецкого Султана. Умер 33-х лет от горилки. Год 1480, месяц май, дня 10-го». Воистину – ирония судьбы, переплетённая с былой казачьей славой! Хотя, конечно же, самая интересная история в романе «Пантеон» – история сэра Ролтона, уходящая своими корнями в кампанию 1812 года, в которой принимал участие атаман донских казаков граф Платов. На сей счёт исключительно любопытны военные записки его друга и соратника, знаменитого поэта-партизана Дениса Давыдова. История предстаёт как миф и легенда! Правда и вымысел составляют единое целое. Неудивительно: наши выдумки в конечном итоге отражают реальность, ведь их тесная связь всегда очевидна. Встреча графа с Наполеоном, состоявшаяся в Тильзите, яркая и взаимная любовь к англичанке Элизабет – непередаваемые страницы этого произведения! Обращает на себя внимание в романе и довольно заметный эпизод, по-своему беспощадный, с ветераном-инвалидом Отечественной войны 1812 года, потрясший Платова и перекликающийся с уже упоминаемой афганской эпопеей безногого майора Миши, тоже лишнего, никому не нужного и всеми забытого человека. С болью и горечью граф говорит Давыдову о том, что ему «тошно» и что «наши чиновники страшнее французов». Военные мемуары лихого генерал-лейтенанта, любезно предложенные нам Василием Вороновым, – это составляющие отчасти придворные, отчасти в чём-то исторические анекдоты, характеры, нравы и направления, очень увлекательнейшие детали той далёкой эпохи, приоткрывающие многие тайны.

Художественное познание творческого процесса – тоже тайна. Создание романа – маленькое сотворение мира – от романтической иронии до сильного хохота, возможно, не такого саркастического, как над чиновниками и мэрами, рано или поздно сменяющими друг друга. Казалось бы, уже поразить читателя словно бы и нельзя! Ан нет, не угадали, пожалуй, самое время отправиться на загряжские кошачьи бои! «Молодой амбициозный мэр решил провести первые в мире кошачьи бои. Ну и пошла волна…» – всё происходящее напоминало игру. В неё включился даже сам Президент, иностранные гости, различные мировые компании! «Лёд тронулся», господа, и «дело развернулось нешуточное». Василий Воронов – уникальный юморист, подобно Фёдору Достоевскому, обладающий особой формой самоиронии. Заметим, искренне весёлый человек не может быть дурным, подлым, циничным. «Загряжцы испытывали необыкновенный прилив патриотизма. Возле каждого дома, каждой хаты подмели, присыпали желтым песочком. Ни одного окурка не валялось на дороге. А на стадионе ярко зеленела подстриженная густая трава. Не синтетическая, не крашеная в пожарном порядке трава, а настоящая газонная, стадионная, из раскатанных накануне специальных рулонов», – как это всё, согласитесь, мило и до боли знакомо нашему человеку. Неиссякаемое воображение и остроумие, талант автора выстраивать необычайные сюжетные сцены помогают ему творить этот столь фантастический розыгрыш на высшем уровне. Откровенно говоря, нас ждёт много забавного, занимательного. Трудно удержаться, чтобы в качестве достоверного примера не привести хотя бы небольшие отрывки из романа.

«И грянул бой! По количеству страстей на одно человеко-место кошачьи бои в Загряжске могли сравняться разве что с боями гладиаторов в известном Колизее. Мы не прибегаем к эмоциям, не подогреваем интерес, — только статистика, читатель, только документ! За две недели состязаний на стадионе скончались от сердечных приступов: 3 чел., госпитализированы с нервным расстройством от перевозбуждения: 12 чел., имели место преждевременные роды: 2 случая, семейные ссоры и конфликты по протоколам полицейского участка: 64 случая, потерпевшие на азартных играх (ставках): 400 чел.», – изумительную юмористическую форму избирает автор, демонстрируя духовное слияние литературных параллелей: автор – герой – читатель. Эта форма была близка советским писателям-сатирикам Ильфу и Петрову. Все у Воронова смеются не чуждым смехом, а самым обыкновенным, так называемым здоровым смехом! Ведь мир, лишённый смешного, не есть целостный мир; он плоскостен и одномерен. Обрати внимание, уважаемый читатель, и на то, с какой интенсивной салтыковской гиперболой, с какой насыщенной метафорой описаны центральные персонажи этих боёв: русский кот Варфоломей, приверженец натуральной «природной жизни», хитрый, умный, храбрый, кстати, его хозяин – смотритель кладбища Андрей Васильевич, и кот-американец Билл, без конца пережёвывающий резинку и употребляющий виски. Между тем, не приходится удивляться и тому, что Дрюня остался без обещанного миллиона, поскольку его кот-победитель просто-напросто сбежал, и все лавры героя достались мэру Загряжска.

Признаемся, в каком-то смысле подлинно серьёзное не должно быть слишком серьёзным: в противном случае оно – неистинно. Справедливо замечено, что сущность человека нередко проявляется в том, как он смеётся. Не секрет, великий провидец Фёдор Достоевский в обыкновенной жизни прежде всего ценил шутку. В том, что отсутствие чувства юмора – некая ущербность, некая мировая неполноценность, убеждает нас и Василий Воронов. У него так же вступает в силу невыразимая прелесть просторечия, с весёлыми интонациями, с яркими смысловыми нюансами. Вместе с тем ведёт дальше, держит читателя в напряжении само развитие причудливого сюжета. Господи, сколько намешано в нас! Но существуют вопросы, по мнению одного из героев романа, отца Амвросия, на которые нет ответа. Мы видим соприкосновение противоположностей в изображении автором мира и человека, двух неразлучных тем: страдания и радости. «Дабы сохранить мир душевный, должно отдалить от себя уныние и страдание. Иметь дух радостный, а не печальный…» – проповедовал Серафим Саровский. В романе «Пантеон» отец Амвросий так и живёт. Рисуя его образ, писателю удалось соединить и грустный гоголевский юмор и то, что мы привыкли разъединять: небо и землю, низкое и высокое, смешное и печальное, сиюминутное и вечное. «Велик человек и слаб человек, испытание сие стоит перед каждым. Крепкая опора от рождения дадена человеку — вера в Господа нашего, Спасителя и заступника. <…> Загряжск дал мне крепость душевную и бесценную дружбу замечательных людей. Здесь я познал любовь и счастье земное. Ближе стал к Господу моему, и слова мои стали чище и благодарнее. За все благодарю и умиляюсь. Да будет воля Твоя! Аминь!», – с верой, надеждой и любовью, отправляясь на новое место службы, молвит он своё последнее слово, обращённое к прихожанам. Есть, однако, в запасе у автора ещё один сокровенный мотив – дар увидеть невидимое, скрытое – божественный мотив веры. Невольно хочется обратиться к Нагорной проповеди Христа: «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески несправедливо злословить за Меня…» (Мф., 5-7). Что греха таить, за правду пострадал и отец Амвросий, за сочувствие к людским слабостям, за прощение человеку его пороков. Но и сам был не без греха. Похороны в пантеоне криминальных авторитетов, загадочные карстовые провалы могил, неясные даже для науки, да мало ли ещё из-за чего ополчилась на старого священника церковная иерархия. Как знать…

Изложить всю суть романа невозможно, но в глубине его происходит следующее: набирает силу и мощь фирма «Загряжский пантеон», оказывает ритуальные услуги, процветает кладбищенский бизнес, дескать «покойников стало больше, и похороны стали богаче». Паломники нескончаемой вереницей тянулись к Егорьеву Ключу – святому источнику – роднику, обладающему целебной силой. Впрочем, странные вещи творились в Загряжске: на паперти возле церкви теперь сидел, кто бы вы думали, – наш замечательный Дрюня. И это несмотря на то, что в культурной программе городского музея ему персонально была отведена «роль новейшего героя современного Загряжска» – русского рыцаря Андрея. Однако увековеченный символ демократии на виду у всех горожан собирал милостыню. Прямо по Лескову: «трогательно и ужасно». Едва ли что-то подобное происходит в иных краях, кроме России. Стало быть, и поныне, как писал Гоголь, «часто сквозь видимый миру смех, льются невидимые миру слёзы».

Но сколько можно о печальном, скажет читатель, и будет прав. В повествовании Василия Воронова неким удивительным образом одно сменяет другое, всё как в жизни, или в хорошем кино, где заранее выверенные картинки кадров мелькают друг за другом. Пожалуй, самое время отложить дела и отправиться в путь. «О дороги, о изменчивые, как женщины, иномарки!», – восклицает автор, делая свои открытия, словно он опять какой-то незнакомый нам доселе писатель. За его невольно произнесённой фразой сквозит бесконечный образ дороги – черта, точнее, непостижимое ментальное состояние, объединяющее самые разноречивые мнения. Как же на Руси без дороги! Странствия любимых героев – это смена мест, картин, пейзажей, встреч, где место каждой остановки тоже имеет свой характер, свой нрав, чтобы после распахнуть необъятные пространства России. Автор везде сопутствует своим героям, он всегда рядом, рассматривая явленный им мир вместе с каждой новой ситуацией, с каждым новым явлением жизни. Пусть даже лишь в собственном воображении. Ведь путешествует писатель не только для наблюдений в дороге, но и для того, чтобы не застаивалась мысль, чтобы она ежеминутно могла набрести на свежий родник.

Вот и подрастающий не по дням, а по часам Вася Пучеглазов, сын Софьи Ильиничны, вечно в движении. Как две капли воды он похож на Дрюню, но история об этом умалчивает, значит – умолчим и мы. С малолетства мальчик сделал свой выбор: решил стать Президентом. И уж коль скоро, неизвестно, было суждено осуществиться его мечтам и планам, он даром времени не терял и успел стать «местной достопримечательностью». Что отрадно: буквально во всём будущий Глава страны «делает успехи». Поразительно: умно замечает и указывает на ошибки нынешней, если честно, бездарной власти, отличие и достижение которой – «хорошее начало и плохой конец». Просто гениально – золотые слова! Не в этом ли двояком и коварном феномене сокрыты все беды России? Есть ли надежда на светлое завтра? Верит ли сам народ в счастливую судьбу России? И что же наши герои? Сходство мест обитания с их хозяевами в романе – это не только аллегории. Тихая пристань, утоляющая все печали и треволнения, – дальний монашеский скит, где не случайно нашли приют, отдохновение души отец Амвросий и казак Дрюня. Соединились линии небесные и земные – духовные, божественные, дарующие радость, просветление и – привычные, повседневные, преодолевающие страдания, тяготы бытия. Монашеская идея, исповедуемая священником, представляется как наилучший выход из обречённого мира. Он выступает идеологом гармонии и покоя, примирения с жизнью.

«Неторопливая жизнь среди первобытной тишины была наградой этим людям. Только с годами человек начинает ценить и замечать малую птаху на ветке, свежесть поздних цветов, жаркую гроздь калины, роящийся белыми султанами песка родник под столетними вербами. И вековую тишину. Люди не только не роптали за отдаление от привычной городской жизни, но благодарили Бога за дарованную милость. Они молились каждое утро и славили Бога за каждый прожитый день», – воистину, разве это не настоящее счастье, которое всю свою жизнь ищет человек? Спасительное царство совершенства природы, какая дана ему для подлинной радости! Дрюня, находясь в монастыре, забыл о чёрствости нормальных и обычных людей, но не чувствующих беззащитность грешных и убогих, забыл о фарисейских подаяниях, истинную цену которых ещё до него узнал Христос. Достаточно упомянуть в этой связи, что подобно Мессии Иисус тогда выразил фарисеям упрёк: «Моё царство не от мира сего… Царство Божие внутри вас есть… не собирайте себе сокровищ на земле… но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут» (Лук., 17:20-21). Безусловно, что понимание мудрости и безумия в русской культуре и литературе имеет свои национальные особенности. Степень безумия и мудрости включает в себя множество вариаций, что и нашло отражение в галерее литературно-художественных образов, созданных в трилогии «Загряжского субъекта». Юродивые традиционно были на Руси национальными героями. Казак Дрюня молча и терпеливо смог отстоять своё собственное человеческое достоинство. Ведь долгое молчание – знак несогласия, знак глухого протеста. «Жизнь – это жестокая неизбежность и не всякому дано поднять против неё знамя бунта», – хорошо знал Салтыков-Щедрин.

Лирическая песнь, наполненная болью потери чего-то невозвратного, но самого главного в жизни и судьбе человека, проникновенно звучит в эпилоге романа: «Вокруг хутора на версты вокруг едва заметно выделялись квадраты остатков фундаментов, густо заросшие сиренью и шиповником. В бывших усадьбах — остатки богатых садов, выродившиеся в дички яблони и груши. Сотни лет здесь кипела жизнь, вольно и богато царствовали казаки на своей земле, и не было на свете лучшей доли, чем родиться казаком. И не было на свете отважнее и вольнее рыцаря, чем донской казак. В первые дни Дрюня молча бродил по остаткам старинного хутора, расказаченного, раскулаченного, сожженного и вычеркнутого из всех карт и справочников. Слезы текли из глаз старого казака. Много человеческого горя он повидал на своем веку, много пережил и перестрадал сам. Но это мертвое безмолвие бывшего хутора дышало прямо в лицо, стояло близко». Сегодня всему этому укором незыблемо стоит казачья станица Василия Воронова, и течёт Дон – как частицы миров, символизирующих народную целостность.

Писатель творит на противостоянии старого и нового мира. «Новое стучится во все окна… Жизнь, куда ты спешишь!», – сокрушается автор. Увы, время скоротечно. Никому не дано уловить мимотекущих лет и событий. Время убивает жизнь и разрушает смерть. «В Пантеоне теперь хоронят за большие деньги», – это тоже веяния наших перемен. На кладбище полно эпитафий – люди как будто заклинают время, чтобы оно замедлило ход, позволяя им зацепиться за воспоминания. Своего рода, прощание на русский манер, или розы и тернии печальной некрологической поэзии, стремящейся выразить загробную драму «маленького» или наоборот «большого» человека. Приходит осознание очень странного торжества жизни, величавого и бессмысленного, которое сменяется полным покоем, отличающим смерть от бытия. Непривычная тишина. Забвение становится окончательным, и любое воспоминание снова будет звенеть вековой и непроницаемой тишиной.

Лишь с годами человек начинает думать о смерти. Толстой думал о ней с неослабевающим постоянством. Героев же Воронова занимает не столько вопрос о смерти, как и героев Достоевского, нежели сколько – о бессмертии. Ведь есть и нечто. Бесконечно трогательна и беззащитна любовь сэра Ролтона и нашедшейся матери Ростислава, Екатерины Ивановны. В олицетворении непреходящих человеческих ценностях состоит сущность всех произведений, юмористических, сатирических и многих других, – всех вместе и каждого в отдельности. Любовь и внимание к миру, и освобождение от него вовсе не отменяют друг друга, но даже, отнюдь не парадоксальным образом, оказываются сторонами одного и того же. Автор подтверждает, что сегодня крайне редко «житейские истории заканчиваются по-человечески!» Но он решил дать нам надежду! Любовь всегда пребывала и пребывает на земле – вот тот итог, тот здравый смысл, к которому ненавязчиво подводит нас писатель. Ибо лишь она одна и реальна, лишь она и удерживает этот хаотичный мир, который буквально на глазах утрачивает последние черты человечности, устремляясь в третье тревожное десятилетие нового века.

3

«Всё проходит», – такой грустной философской сентенцией начинается роман, завершающий Загряжский цикл, – «Муниципальные люди». Хотя вопреки и царю Соломону, и проповеднику Екклесиасту всё же есть вещи, что не исчезают бесследно. Если задуматься, то у каждого художника проходит по судьбе, живёт в памяти единственный город сердца, дарующий ему свои темы, свой индивидуальный и неповторимый стиль, свой особый ритм словесного рисунка. В творчестве Василия Воронова – это Загряжск, собирательный образ, олицетворяющий города российской глубинки, в том числе и его станицу Старочеркасскую, что в Ростовской области. В третьем тысячелетии мы ощущаем, как меняются эпохи, как ломаются устоявшиеся традиции. Безвозвратно утрачивается испокон веков данное Богом, на смену привычной жизни приходит искусственный виртуальный мир – чуждое компьютерное время. На рубеже двух столетий наступило время собирать камни. Ведь не зря народная мудрость гласит, что время есть лучшее лекарство для огорчённой неприятными воспоминаниями памяти. И никакие уже самые зловещие сюжеты, и повороты жизни не снятся героям Воронова, не пугают их, тем самым показывая, что вытеснение ужасного из сознания нашего несчастного народа давно свершилось. Помните, как у поэта Юрия Кузнецова, предчувствующего это смутное состояние: «К перемене погоды заныла рука, / А душа – к перемене народа».

Чтобы убедиться в этом воочию, заглянем-ка с вами на последнее собрание колхоза «Гривенный», так своеобразно запечатлённое автором, где «пьяненький» сторож Прошка говорит уму непостижимое: «И осталась у них одна корова. Председатель Кайло и правленцы гуртом гонялись за ней. Поймали, повалили, зарезали… — голос Прошки дрогнул, он вытер рукавом глаза, сорвался на фальцет. — Зарезали и съели! И нема колхоза!» Но и это ещё не всё, дальше-больше: «Никто не удивился поэтому, когда обычно молчаливый хуторской голова Валентин Тарасович Брудастый попросил слова, выпил рюмку и радостно объявил: — Всем капец! Поплевал на ладонь и стал загибать толстые пальцы. — Колхозу, понятно, капец! Администрации и голове однозначно капец! Школе тоже капец! И медпункту капец!.. — А как же люди? — Правильный вопрос. Докладываю по людям. В администрации числятся 70 человек. 40 пенсионеров в периоде дожития. 30 человек живут сами по себе, 15 из них работают в Загряжске. Муниципальным людям разрешено бесплатно пользоваться кладбищем, дорогой на кладбище и дорогой в Загряжск. Все остальные окружающие блага переходят в собственность нового владельца… Вместо хутора Гривенного теперь будет улица Заречная. Зачем хутор, администрация и голова, когда мы не можем за бюджет похоронить одинокого старика? Вы помните, как за неимением гроба мы в кульке провожали в последний путь муниципального человека, бывшего тракториста-орденоносца. Давайте, земляки, помянем хутор Гривенный и выпьем за новую жизнь на улице Заречной!». По-моему, исчерпывающе. Ни убавить, ни прибавить. Недаром древняя мудрость гласит: «Ужас со смехом несовместим!» Не про нас ли?

Не трудно догадаться, что этот роман, как и два предыдущих, охватывает весьма широкий круг человеческого бытия в разных его проявлениях. Интересно вот что: в современном литературном обиходе возникает понятие «новый реализм» – это в определённой степени культурный запрос, изображающий некую условную реальность, или вымысел литературы нового времени, которая становится той безусловной действительностью, окончательно утверждающей особенности нынешних текстов. И находясь внутри сегодняшней реальности, мы отчасти получаем представление об устройстве окружающего нас мира вообще. Любые культурные эпохи сосуществуют на стыке, с новыми и её сменившими границами, рубежами.

В «Муниципальных людях» Воронова ослепляют яркие контрасты, или «гром и молнии», парадоксы «человеческой глупости и человеческого гения», почти как по Лескову. Чего только не происходит в Загряжске: и шумное застолье, и набирающая силу «дискуссия», и пьяные разборки со стрельбой, а затем, разумеется, перемирие. Всё по-русски, от души, на распашку. Смех – великое дело, который ничего не отнимает, а только даёт, замечал Антон Чехов. Оптимистический, жизнеутверждающий гуманизм Василия Воронова во многом берёт своё начало от пушкинской шутки, где-то, вероятно, от есенинского озорства, при этом автор тонко чувствует расстояние между прямым значением и переносным. Справедливости ради отметим, есть нечто важнее риторики, софистики, гротеска.

Русский человек – романтик, удивляющий мир присущей ему созерцательной отзывчивостью, он живёт без оглядки, с открытой душой. «Коренной житель и гражданин хутора Гривенного, Семен Семенович Гривенный родился лилипутом. Ранним утром он как обычно вышел во двор поглядеть на погоду, на облака. На плече у него сидела белая голубка с золотым ободком вокруг глаз и розовым клювиком», – голуби излучали праздничное настроение, душевное спокойствие, вселяли чувство неземной радости, какой-то тихой смиренной гордости. И умиротворённо текущая жизнь лирического героя напоминала сказочную голубиную песню. «Он сел на скамеечку и молча смотрел на розовый диск солнца за грядиной леса. Это была его родина. Здесь прошла жизнь с родителями, с дедушками, бабушками, со всеми родичами и жителями хутора Гривенного на окраине Загряжска. Один за другим ушли все родичи. Недавно умерла жена, и Сеня Гривенный остался бобылем в этом глухом краю. Два пристрастия оставались у него, книги и голуби», – эти дивные создания продолжали дарить ему силу мечты. Они учили людей хранить верность евангельскому завету, который всегда напоминает нам: живите, как птицы небесные. Величие человека и заключается – в мечте, в устремлениях сердца. Случайного нет. Таланты берут свои истоки из недр народных. Семён был таким самородком, с детства впитавшим дух родной земли, тайны её лесов, рек, вольных степных равнин.

Поэтому не оставляет писателя тема человеческого счастья. Этот вечный мотив полон необыкновенных изобразительных средств русской действительности. Василий Воронов может быть писателем смешным и одновременно грустным. Правда у него чудеснее вымысла. Встреча с Офелией, артисткой театра лилипутов, окрасила жизнь Семёна в радужные, лучезарные тона. Но и девушке вспыхнувшее чувство помогло встать на крепкую пристань – рядом с любимым, вместе объединёнными общей явленной радостью. Её трогательный образ, проникнутый пронзительным лиризмом, производит неизгладимое впечатление. Девушка, будто неведомое божество, спустилась на эту грешную землю. Голубиное слово – поэма Офелии, вмещающая всю полифонию Вселенной, до предела наполненной любовью: «Они всегда с человеком. Бессловесно живут с нами, чтобы люди не сошли с ума. Как живой пример вечной красоты и разумности жизни. Гляди, человече, как любят друг друга голубь и голубка. Как они воркуют, целуются, как счастливы быть вдвоем! Как легки и трепетны их крылья, как скользят они в вышине, купаются в воздухе, белой россыпью чертят слепящую эмаль поднебесья… Посмотри, человек! Голубиная красота бережет и спасает тебя. Когда утром ты встречаешь солнце с голубкой на плече — мир прекрасен!.. Слышите, голубка на груди очищает вашу душу, как июльский дождь, как гроза. Подержите, погладьте ее по головке и подбросьте с ладоней вверх, в небо. Глядите, любуйтесь полетом. Смело приподнимайтесь на носки, и — раз! Хутор уменьшается под вами, речка выгнулась серебряной подковой. Летят внизу под вами бугры, лес, степные дороги. Ветер свистит в ушах, сердце тает холодком, душа уходит в пятки… Попробуйте! Хотя бы раз в жизни. Люди, я люблю вас!». Мы являемся непосредственными участникаминастоящей симфонии бытия, а ещё свидетелями прощального, несущего благую весть о мире завещания людям. Нам открывается ярко выраженная тяга к идеалу, элегия о великих и прекрасных, подчас всуе растраченных человеческих силах, но всепобеждающих и торжествующих в главном – в любви к человечеству. Герои Воронова смогли услышать поступь самого времени.

А ещё автор даёт возможность попытаться разгадать некоторые тайны бытовых загадок, глубинным пониманием коих обладал его персонаж Семён. Хуторским детям, Мите и Нюрке, появившимся на свет в один день, родители которых Редкозубовы и Тримайло давно дружили семьями, он совсем не случайно поведает поразительную историю о муравейнике. Здесь уместно привести более подробные выдержки из этого необычного эпизода: «Муравейник в точности воспроизводит жизнь человеческого общества. У муравья все свойства человека со всеми достоинствами и пороками. Муравейники погибают так же, как царства и империи. Вы спросите, откуда я почерпнул знания? О муравьях мне рассказывал дедушка, лесничий Егор Егорович Гривенный. У него я брал книжки про лесную жизнь и про муравьев. К дедушке приезжали ученые люди и записывали его сведения. Я был рядом с дедушкой, все слышал и запоминал… Вы можете смеяться, но мои изыскания о муравьях бесценны для человечества. Потому что они могут предупредить людей от глупости и слепоты. Человек не царь природы, он мал и слаб, как муравей… Жизненное устройство муравьев очень простое. На глубине, примерно полутора метров под пирамидой, сидит во дворце Царица, правительница. Она правит всем поселением, всем народом. Под ее властью тысяч десять подданных… Вместе с муравьями сожительствуют сотни других насекомых. Полезных и паразитов. Но им нет места в семье. Они только рядом, и не опасны. В результате эволюции появился жучок-варяг. Он втрое меньше муравья и похож на него. Чужак угощает муравьев своими выделениями и входит в доверие. В выделениях жучка содержатся наркотики, и муравьи впадают в зависимость. Они охотно кормят чужаков, переносят их у себя на брюшке в муравейник, в свои жилища… Я давно наблюдаю трагедию. На собственном опыте дошел, догадался… Помочь можно только собственными руками, т.е. вручную очищать муравейник от заразы. Конечно, эта работа не под силу слабому человеку, и одному невозможно победить паразитов. Тут лиха беда начало. Важно подтолкнуть, направить муравьишек на борьбу… Появилась надежда на спасение муравьиных гнезд. В моей практике это уже третий случай, когда на новом месте возрождается гнездо… Чем не пример для человека?» Многообразная жизнь муравейника – как отражение человеческого общества. Модель построения муравьиного гнезда равносильна модели создания целого государства. Писатель и философ Александр Зиновьев в своём социологическом романе-антиутопии «Глобальный человейник» представил эту модель научно как мировой прообраз того же муравейника. Человек, соединяющий в себе микро- и макрокосм, неразрывно связан с природной средой. Герой Василия Воронова до своего полного триумфа не дожил, хотя мог ли он думать при жизни о собственном памятнике: Семён Семёнович Гривенный с голубкой на плече – бронзовый лилипут, улыбающийся солнцу. Прощание, исполненное с размахом, которое ждало его впереди.

Мне представляется, что иногда писатель до боли реалистичен, а порой он, совершенно невероятен. Василий Воронов легко довёл до виртуозности, до чеховского гения обыкновенное изображение обыкновенной жизни. Всё ясно, тонко, душевно. Насмешливое отношение к представляемому предмету никоим образом не умаляет его подлинную ценность. Всякий раз он по-своему показывает гуманистическую тему «маленького человека», видя её в оптимистическом ключе. Авторская фантазия неистощима, являя в романе свежесть и жизненность персонажей. Их речь естественна, умна, лаконична. К тому же прозаик не забывает о том, что в языке многое решает контекст, внутренний импульс. Повторюсь, казалось бы, уже удивляться нечему, однако писатель опять умеет увлечь чем-то новым. Даже шекспировская драма ему по плечу. Кузьма Валерьянович, первый жених хутора Гривенный, неизменный клиент службы знакомств – самый настоящий комический герой его муниципального повествования, постоянно пребывающий в поиске идеальной женщины. И вот наконец-то поиск увенчался неожиданным письмом некоей Варвары Менестрель, поэтессы, превратности судьбы каковой просто изумляли. А само письмо, содержащее эпатирующие заявления одно за другим, как-то не насторожило нашего героя и, без преувеличения, заслужило особого внимания: «Дорогой человек! Ты играешь на баяне, и если решишься соединить со мной свою судьбу, я сделаю тебя сказочным Орфеем. Я объездила всю Россию и теперь хочу бросить якорь в каком-нибудь глухом уголке. Жить с любимым человеком и писать стихи о любви. Я бедна по жизни, но богата внутри. Я изменю твою жизнь, открою тебе третий глаз. Ты бывший артист, я узнала это из твоего письма. Но бывших не бывает. Ты будешь играть, петь и танцевать одновременно! Я высеку из тебя божественную искру! Мы зажгем твой глухой захолустный уголок России. Как сказал мой друг:…у поэта всемирный запой, и мало ему конституций! Жди меня, я устрою тебе сказочное существование! Навеки твоя Варвара Менестрель». Нет слов! Действительно – это было грандиозное путешествие! И только ради него одного уже стоит от корки до корки прочесть всю загряжскую трилогию!

Да, в жизни в отличие от литературы иное: каких только не бывает историй любви! Трагедия и буффонада. Ясно как Божий день, триумфальный выход на сцену хуторской жизни Варвары Менестрель внёс в неё неслыханный и невиданный ранее, фигурально говоря, фееричный эпатаж! По слову поэта, и «невозможное – возможно». Впрочем, наигранная наивность и непоследовательность поведения новой спутницы никак не смутили Кузьму, напрочь потерявшего голову от нахлынувших чувств. По-видимому, всё здесь имело право на существование. Мир сложный – и это нехорошо и не плохо, так он устроен. Что действительно опасно – так это уныние. Положительное отношение к жизни – фактор большей ценностной значимости. «Мы уже говорили, как Кузьма Валерьянович, очертя голову, сиганул в любовный омут. Пора сказать, что он там делает, и почему не хочет вылезать. <…> Варвара Менестрель всю жизнь сочиняла стихи и не знала, куда их деть. Теперь она каждое утро кладет перед Кузьмой новый стих и говорит: оформи! Кузьма пишет музыку на аккордеоне, Варвара продает готовую песню в городе. Популярные артисты поют песню по радио и телевидению, Варвара с Кузьмой получают гонорары и прожигают жизнь бессонными Ночами». С лёгким изумлением понимаешь, что талант автора способен всецело очаровать тебя своей неподдельной искренностью, какой-то детской непосредственностью восприятия человека и мира.

Причём, хочется подчеркнуть, комизм бытия воспринимается писателем не менее остро, чем его трагизм. Впечатляет ещё одна сюжетная линия романа – история жизни Дмитрия Редкозубова и Анны Тримайло. Детство их протекало в каждодневном общении, время летело незаметно, и в один прекрасный день дороги героев разошлись в разные стороны. Анна выпорхнула из родительского гнезда, чтобы покорять столичные города, а лучший ученик духовной семинарии Дмитрий Степанович был рукоположен в сан священника и получил небольшой приход в маленькой старинной церкви. Он был заряжен необычайной энергией, что требовалась для предстоящего служения, был весь поглощён этим новым открывшимся поприщем. Но карьера его внезапно обрывается: при реставрации церкви происходит несчастный случай с местным каменщиком, впоследствии жестоко убивающим отца Власия. И вот тут звучит тяжёлая, трагическая нота. Одиночество, страшное пьянство. Спасает Дмитрия его земляк Сергей, известный бизнесмен, волею судеб похожий на генералиссимуса. Бывший священник возвращается в родные края уже в качестве специального представителя стройки гольф-клуба и казино. Хотя, какой из попа может быть менеджер? – справедливо судачили жители хутора Гривенный. Звёзды на небе так сошлись, что и для Анны после неудачного замужества, у которой на руках остались две дочери, тоже пришла пора вернуться к родным берегам. В драматическом повороте её судьбы, а это видно без тени авторской иронии, прочитывается натура сильная, темпераментная и целеустремлённая. Нужно отдать должное Василию Воронову: его женские образы – выше всяческих похвал. И здесь нет излишней необходимости доказывать писательскую исключительность. «Я сама… Я всё решу сама», – исчерпывающе, как настоящая русская женщина, скажет Анна матери. Даже не сомневайтесь – всё решила! Заменив Дмитрия, запутавшегося в финансовых делах подставной, виртуальной фирмы, она стала новоиспечённым руководителем строительства. Какая вдохновенная сила воли! Эта женщина ещё покорит Париж и будет счастливой матерью шестерых детей! Та же утончённая парижанка ничего подобного из того, что выпало на долю Анны, не преодолела бы никогда!

Автор романа является хранителем народной жизни, зачерпнутой из самых глубинных тайников русской души. Если правда, по мысли Пришвина, – это общая совесть людей, то вымысел – это за что я стою, это прежде всего новое, небывалое и для Василия Воронова, так же обладающего природным и самородным даром. Более того, остро чувствуется момент современности: парадоксальная реальность, миф и гротеск пересекаются в его текстах. Реализм ли это? Не абсурд ли? Целая плеяда колоритных действующих лиц принимает участие в новостройке века. Кошачьи мировые бои были, почему бы не быть и казино! Зашевелилась чиновничья братия, невероятно, сколько обнаружилось среди них лжепатриотов. Не секрет, незабвенный Гоголь писал о том, как умеют служить сродственники, свояки. Неутомимое перо Воронова расскажет нам и об этом постперестроечном феномене. А помогут ему: экстрасенс, владеющий сертификатами двух международных академий, психолог мирового профиля, администратор игорного дела, бывший ветеринарный врач, смело открывший салон красоты, и многие-многие другие маргинальные личности… Судя по всему, хуторянам Гривенного нынче не пристало завидовать той же Москве! Анна, будучи хозяйкой столь колоссального предприятия, в свою очередь, «не переставала дивиться разнообразию человеческой природы».

Поневоле задумываешься над тем, насколько не понятна, запутанна наша жизнь. «Сошёл с нарезки», как метко говорили на хуторе, Дмитрий Редкозубов. Он беспробудно, по-чёрному запил – и о чудо! – к нему перешла жить Варвара Менестрель, сбежавшая от налаженного, уютного быта, от бесконечного однообразия, от ставшего для неё скучным Кузьмы. Да, «от счастья тоже устают, не меньше, чем от горя» – не нами сказано, поэтом. Ощущаю ироничное снисхождение писателя, вплоть до смеха. Поиски себя, желание перемен – всё это свидетельствует в романе о «подвижности авторской позиции», подмеченной Розановым, которого занимала ещё и тайна христианского отношения к смеху. Ведь смех имеет свои пределы и не всегда способен отразить высокое. Хотя не бывает правил без исключений. Так Александр Сергеевич был предшественником того, кто заставил русскую литературу и критику обернуться лицом к проблеме смешного и комического. Этот этап активно начинается с приходом Гоголя. Пушкин – не только насмешка над миром, но и, если так можно выразиться, объективный смех и весёлость самого мира, не обращение, а утверждение его. За объективность поэт неоднократно и страдал. Обличение власть имущих довольно полезно, поучительно, актуально, но совсем не безопасно, как может показаться на первый взгляд, и для Василия Воронова. Зато гораздо важнее – жизнеощущение простого человека.

И тем не менее искромётный юмор – визитная карточка автора. Два неразлучных друга-компаньона, Брудастый и Кайло, – эти отпетые мошенники и воры, не оставляли мысли поставить памятник Сергею Ивановичу Тримайло, «патриоту и благодетелю!», хозяину стройки, как две капли воды похожему на товарища Сталина. «Один памятник двум героям!» – выдающееся решение! «И овцы целы, и волки сыты, — поддакнул товарищ Кайло. — Памятник станет символом нашего культурного городка, он пахнет большими деньгами…» – не так ли рассуждали и чиновники достопамятного Салтыкова-Щедрина? Что, разумеется, явилось новостью для управляющего, француза Кретьена Лягура. Новое Монте-Карло жило в ожидании скорого открытия заведения и приезда самого Сергея Ивановича с его свитой. Приём, который был дан в их честь, произвёл неслыханный фурор – нечто невообразимое! Организация этого парадно-праздничного обеда превзошла любые ожидания!

«Господи помилуй, что это был за обед! Ради одного единственного такого обеда и, может быть только единственный раз в жизни, — только ради этого стоило делать карьеры министрам, губернаторам, мэрам, чиновникам помельче и даже журналистам. Пообедайте и умрите! Повторить такое невозможно! Сто двадцать блюд ждали гостей в огромном ресторанном зале. Выбирали яства каждый по вкусу, кто сколько хотел… Царица небесная, сколько еды на белом свете! Много ее разнообразия в Загряжске и в хуторе Гривенном. Но чтобы вот так в одном месте сошлись сто двадцать блюд — не было такого даже у папы Римского! Все это изобилие было употреблено в дело и, слава Богу, все усвоилось, утряслось и, за исключением одного министра, всем пошло на пользу», – наверняка, увидев Париж, можно умереть, а единожды побывав на таком званном обеде, по-настоящему обретаешь вкус к жизни! Да и спокойно умереть тебе никто не даст. Куда там земствам былой Российской империи до нынешнего хутора Гривенный! Разве они обедали так? Мы видим явную гиперболизацию образов как неотъемлемый компонент структуры произведения. Невыразимо-комический ужас привносит в повествование и история с лягушками, тем самым показывая, что система значений и символов продолжает по-прежнему вовлекать читателя в сложный образный мир романа. Ветеринар Лошак, владелец косметологической клиники, виртуозно разыгрывает казус с «лягушачьими окорочками» и подписывает с французом выгодный договор продаж столь редкой «местной породы». Всем и вся тут руководит игра, бизнес. Каков же шанс в этой неимоверной круговерти выжить скромному человеку, лишённому коммерческой жилки? У меня лично – ответа нет.

К слову, попутно заметим, шутя, используя наивные и смешные методы, автор стремится к гармоничной человеческой жизни. При всей его бесконечной снисходительности к людским слабостям, призывая при этом быть так же снисходительным и своего читателя, он порой предъявляет очень высокие требования к одному, отдельно взятому человеку. Таинственный кроссворд-лабиринт жизни Дмитрия Редкозубова – «исповедь бывшего человека» – его рукопись, написанная им же самим, длинная, путанная, как и его непростая судьба. «А зачем человек разгадывает кроссворды? Чтобы убить время, ничего не делать, ни о чем не думать. Вот и я от нечего делать разгадываю кроссворд своей жизни. Убиваю время…», – пишет автор от имени своего героя, заставляя и нас с вами пофилософствовать. Быть может, это само время убивает людей? Крайне мучительно пребывание Дмитрия в долгой депрессии, в глухом раздражении, в алкогольной зависимости и внутреннем одиночестве. «Я не мог применить свои познания на практике, не мог даже поделиться ими с кем-либо из знакомых. Мои сверстники быстро пристроились к делу, работали шоферами, строителями, агрономами, учителями. Завели семьи… были хозяевами. Я же отстал, заблудился, остался один. Никому не нужный. Лишний человек. Как на уроках по литературе проходили: лишние люди. Чацкий, Онегин, Печорин, Рудин…» – дело человека высказать то, что молчаливо переживается не только миром, но и им самим. Оттого изменяется и мир, и человек. Читать – способ полноценного проживания бытия, как и писать. Прав герой рукописи: чужие книги – тоже определённая действительность, состояние реальности, продолжение полёта фантазии. «Только любовь может изменить жизнь человека. Только женщина способна выправить неудалую стезю», – заключает он. Вот – то единственно верное и оптимистическое разрешение этой горькой личной трагедии.

Но никогда нельзя что-то однажды утерянное, по-настоящему для тебя дорогое легко, без особых усилий вернуть на круги своя. Мудро замечено советским классиком: «В России надо жить долго, тогда что-нибудь получится». Несмотря на уединённое, отшельническое житьё-бытьё, Дмитрий Редкозубов вернётся к людям, найдёт, как бы это не звучало пафосно, свою дорогу к храму. В реабилитационном центре он будет читать лекционный курс по истории земных цивилизаций. Вместо казино открылось и заработало во благо народа полезное и нужное предприятие. Значит, есть надежда на здравый смыл и наше общее возрождение. Важно главное, что вновь появилась радость, что всё в мире наконец-то встало на своё место.

«С высоты птичьего полета далеко открывается необъятная ширь Придонья. Виляет голубой жилой Дон и теряется где-то за Загряжском. Зеленая пойма вся в клетках садов, виноградников, овощных плантаций. Несмолкаемый гул федеральной автотрассы на Воронеж, на Москву. Щекочет в горле, щиплет глаза. Родина…» – вот так широко и привольно в эпилоге романа разносится поэтическая ода Русской земле, через генетическую память, вошедшую в жизнь народа, в ней отзывается и вся вековая история казачества, овеянная древними легендами. «Читая его, чувствуешь Русь!» – восторгался Лесковым Лев Толстой, что в полной мере можно отнести и к Василию Воронову – писателю будущего России. Эпилог его трилогии – свидетельство того, как острая сатира свободно переходит в авторский лирический монолог, посвящённый Загряжску –художественно-историческому памятнику своей эпохи. Яркая образная нить неравнодушного художника слова помогает увидеть зримое сочетание старого и нового мира, их слияние и примирение. Поражает своей грандиозностью, исполинским размахом, привносящим в творчество писателя былинно-сказочную мифологичность, – мощный образ Дона. Именно в нём он находит всё нескончаемое, но постоянно влияющее на изменчивую жизнь мира, как и в образе земли, в образе бесконечного географического пространства.

Возникают литературные параллели, связанные с известным романом «Тихий Дон»: на берегу Дона воздвигнут бронзовый памятник Григорию Мелехову и Аксинье, двум главным шолоховским персонажам, реально вошедшим в нашу жизнь, которым отдают свой поклон сотни, тысячи туристов. В «Муниципальных людях» Василия Воронова бронзовая скульптура, установленная на меловой горе за речкой Серебрянкой, символизирует совсем иного героя, но всё остальное было и остаётся неизменным: «И вот бугор, самое высокое место в округе. Здесь по преданию стоял Мамай со своими полчищами. Свидетелями тех времен остались глыбы-валуны и каменные скифские бабы. И высокое донское небо. И упругий свежий ветер, набирающий силу от Турции, от Черного моря, несущий на донские степи теплые благодатные дожди», – как видим, это не означает, что пространство застыло в вечной неподвижности. Время идёт, и жизнь продолжается… Посмотришь за окно – просто чудо эта древнейшая река Дон, ей сотни тысяч лет, а она лишь молодеет с каждым новым дождём.

Эпическая природа трилогии безусловна. Оконченный цикл романов «Загряжский субъект», «Пантеон», «Муниципальные люди» – представляет собой неразрывное единство, где все достоинства отдельного постичь до конца можно лишь в виду общего, воплотив весь материал в нечто целое. Что, собственно, и удалось писателю в его многогранной трилогии.

4

В наш век информационных и вычислительных технологий, глобальной цифровизации, компьютерных игр, супер-гаджетов, нашествия электронных и природных вирусов невольно возникает сомнение: чем же сегодня современному автору увлечь, заинтересовать читателя? Многоцветье живой жизни, радостной, весёлой, горькой, трагической, – пожалуй, самая отличительная черта творчества Василия Воронова, не снижающая читательское внимание. Он заставляет нас восхищаться героическим, добрым, мужественным, либо возмущаться и негодовать по поводу эгоизма, жестокости, карьеризма, предательства, бессовестности. Причём писатель – как самобытный, неповторимый художник-бытописец – не попадает в плен собственной манеры, а создаёт разные произведения, тем самым подтверждая мысли Дмитрия Данилевского о том, что «настоящая литература шире жанров». Мозаика жанров Воронова – повести, рассказы, эссе, миниатюры – это как раз и подтверждает. Новаторский характер лучших его вещей, как правило, не только в народном юморе, но и в исконной серьёзности, в глубоком философском подтексте. Произведения автора, посвящённые современной России, её провинции, деревне, полны любви и в то же время разбитых надежд. Здесь удивляет и язык – тайна сия, которая тоже имеет свою определённую философию. Сказывается и влияние шолоховского языка. Василий Воронов вместе со своими героями смеётся над нелепым, над прошлым, над умирающим. Хотя не всегда новое, которое мы ищем, бывает во благо.

Его книга «Муниципальные люди» (Москва: Наша молодежь, 2022) включает в себя роман, повести, рассказы и миниатюры. Напомним, что о романе «Муниципальные люди» мы подробно говорили, когда анализировали весь загряжский цикл. Отмечу, что эта книга прежде всего о любви, очень разной, открывающей подлинно шекспировские бездны. И её там много. В след за романом автор берёт другой крупный литературный жанр – повесть. Он делает очевидное сальто-мортале и превращает обычную историю из жизни современных чиновников в историю детективную.

Остросюжетная повесть «Крысиный волк» увлекает прежде всего детективными элементами сюжета. Занимательный жанр детектива всегда будоражил умы, заставлял проявить и автора, и героев, и читателя аналитические способности – как повод увидеть тёмные, скрытые стороны человеческой души. Василий Воронов переносит нас в районный городок Белоглинск, предположительно, накануне развала страны: первый секретарь горкома партии Степан Сергеевич Зубов, пользуясь прямой протекцией высокого друга Романа Ильича Шевчука, известного военачальника, фронтовика, совершает «немыслимый вираж» – идёт на выборы, конкретнее, в депутаты Верховного Совета. Тут-то и начинает натягиваться пружина характеров и событий. Хитро закрученная интрига вызывает множество неординарных ассоциаций.

Зубов получает письмо от бывшего бухгалтера Середина, осужденного на пять лет строгого режима по статье, связанной с хищением государственных средств. Десять лет был Степан Сергеевич председателем колхоза, а его опытный бухгалтер осуществлял общие финансовые сделки, определял расходы, которые возрастали, так как увеличивалось количество приёмов, банкетов, поездок. Середин выбрал самое «удобное время», чтобы открыть все карты. Зубов мог лишиться всего, и дорога в Верховный Совет тоже могла быть навсегда закрыта. Вызов был брошен и одновременно принят: «Бухгалтер должен умереть», – незамедлительно решил тот, кто сделал ставки в этой игре еще выше. Злополучные документы и доказательства, которые Середин хотел использовать для шантажа, хранились в сейфе на работе у его брата Ивана Захаровича.

Творческой манере автора свойственно быстрое, динамичное повествование, изобретательность в развитии сюжета, детективная острота коллизий. Это, а также актуальность образов, реализм происходящего обеспечили неизменный успех не только данному, но и всем его произведениям. Автор чувствует и внутренне проживает каждую представляемую им ситуацию. «Больше двух лет Зубов жил под страхом. Страх преследовал его в самые благополучные минуты…» – психологически тонко и достоверно передает он состояние героя, над которым постоянно нависала «холодная удавка страха». Страх расползался, уходил, как песок, сквозь пальцы, и ничего с этим нельзя было поделать. «Незнакомое до сих пор чувство, словно тошнота, овладевало им. Нечто подобное, наверно, испытывает волк, когда облава миновала, а на пути к спасению оказался отставший от цепи стрелок, еще не заметивший зверя; но встреча неизбежна...» – поражаешься, насколько точно найдены писателем образы, метафоры и талантливо перенесены в пространство текста.

Привычка схватывать малейшие детали – необходимые качества детектива, своего рода, – эмоциональная игра. В неё вступают: с одной стороны – сыщик-профессионал Бородюк, с другой – списанный из органов детектив-маргинал из Белоглинска Егор Дзюба. «Я на диете, третий день в запое», – бросит он с весёлой насмешкой заместителю комвзвода охраны на зоне, где отбывает срок бухгалтер, русскому богатырю-красавцу Павлу. Что примечательно: по-прежнему звучит неизменный смех, который, как замечал Тынянов, «бьёт чувствительнее учёных исканий». Тем всегда и хорош писатель Воронов. Он с выверенной тщательностью и продуманностью изобретает сюжет, вовремя даёт читателю ключи, которые приводят проницательного детектива к разгадке. При этом ничего не утаивает, не лукавит, не сбивает с толку побочными линиями. Его метод так же строен и логически безупречен, как и метод самого Дзюбы. Тем более что в основе и того и другого метода лежит одно: творческое воображение, соединяющее смелую фантазию и строгий жизненный расчёт. И правильное решение, обоснованное уже имеющимися фактами, приходит. Недаром сыщик заводит свой «Запорожец» по прозвищу «Горбатый», отправляясь на заранее обречённую на успех спецоперацию. Вот ведь как бывает: случается и автор оказывается во власти своих персонажей, а не наоборот. Ложатся на душу простецкие шуточки Дзюбы и Павла, пострадавшего за справедливость. Его спасало то, что он был весёлым, свойским парнем, который умел любить жизнь. Ну, и какой же детектив без женщины?! В повести Василия Воронова – это настоящая русская красавица Лариса, под стать герою-атлету Павлу.

Однако далеко не ко всем так лоялен писатель. Представители власти, госчиновники, полюбившие отдыхать в охотничьем домике на природе и лихо проворачивающие там свои дела, например, такие, как председатель колхоза, комсомольские секретари, председатель райпо, – отнюдь не те персонажи, коим может быть адресована авторская симпатия. «Кто втёрся в чин лисой, тот в чине будет волком», – ох, не зря изрёк подобное Жуковский, хоть и считался основоположником русского романтизма. Поменялось ли что-то на Руси? Нашим начальникам не понять того же Лескова, не искавшего в чиновничестве славы, боявшегося собственной совести и нуждавшегося в деньгах. К ним же деньги сами шли в руки. «– А Бородюк что из себя представляет? – Зубов без него шагу не ступит. У них одна кормушка. Егеря, рыбоохранка – все на них работают. Промысел богатый. Икра осетровая, балыки. Шкурки ондатры, сурка. Оленьи рога. Фазаны, гуси дикие. Зубов – полный хозяин. В домике охотника все дела обделывают. И телохранители свои. Под видом егерей. – Неужели в наше время это возможно? – Возможно. Кое-кто знает об этом. Но помалкивают», – беспристрастно рассказывает заключённый Середин удивлённому Пашке, откровенно признаваясь, как вместе с тем же Зубовым они «обкрадывали колхоз». Ирония и цинизм – это модели детективной истории. Таково время, дорогой читатель.

Егор Дзюба успешно раскручивает весь запутанный клубок давних интриг и проблем. Он спасает Владимира, сына бухгалтера, который тоже включился в шантаж, ради денег выкрал у своего дяди заветные документы, умудрился попасть в заложники, но в последний момент осознал, что лучше, как когда-то заметил Чехов, «быть жертвой, чем палачом», и рискуя собственной жизнью, всё-таки отказался от выкупа. Любопытна и неожиданна развязка повести, когда вышедший на свободу Пётр Середин озвучит метод борьбы с крысами, рассказанный ему когда-то одним зоотехником, самостоятельно «отлавливавшим десятка два этих тварей и бросавшим в пустую железную бочку». Дальше был «кошмар, прямо как в «Спруте»: «Через неделю они начинали поедать друг друга. В конце концов оставались две самые сильные крысы. Схватка их настолько жестока, что победитель сходит с ума, что-то вроде бешенства. Вот тут он выпускал эту тварь на волю… Она излучала флюиды бедствия, смерти. Ее называют крысиный волк. Крысы навсегда уходили с этого места. Так вот... Бородюк с Зубовым напоминают мне этих тварей. Борьба за первенство. Бородюк взял верх», – резонно заключает бухгалтер. Этот жуткий эпизод перекликается и с одноимённой миниатюрой автора, завершающейся меткой фразой: «Нынешняя борьба политиков за власть напоминает мне старый способ выявления крысиного волка». Действительно, многие чиновники – преступники в беззаконии, причём чиновники абсолютно всех мастей и ведомств.

Любой секрет – это тайна человеческого бытия, ведь он касается и тебя самого. Как ловко всё же разрешается эта детективная история: и волки сыты, и овцы целы. Лёгкая ироническая интонация, сниженный пафос. Выстраивается чёткая взаимодействующая между собой параллель: Зубов – Бородюк – Дзюба. Неоднозначна и многозначительна концовка: «Дзюба остановился как вкопанный, пораженный неожиданной мыслью, и крепко потряс Бородюка за рукав. – Семен! А если Президентом станет Зубов? Друзья замерли посреди площади, молча глядя друг на друга». Вот она – загадочная цель их предприятия! Несмотря на бескровный финал повествования, мы понимаем, что подобный ход рассуждений наших героев достаточно ясен. Они спросили себя, в какой степени является вымыслом собственная история, произошедшая с ними? На главной площади страны России такой вопрос казался вполне естественным.

Не может в книге остаться незамеченной и повесть «Жар-птица», которая магнитически притягивает образом юной девушки, неуловимым и ослепительно ярким. Автор наполняет текст звуками, запахами, невиданными доселе красками. Ритм жизни становится и ритмом звучания всего произведения. Перед нами просто жизнь – обычная и необыкновенная. Игнат Ефимович Бирюлин, вчерашний замминистра, а ныне ещё нестарый пенсионер, возвращается на малую родину, в наш всеми известный Загряжск. Соседство с Рублёвкой, сама Москва – суета и хаос давно надоели и тяготили. Вообще, будем откровенны: сознание умудрённого жизнью героя будоражили молодые сны, вызывающие юношески-эротический трепет, будто по Фрейду, в крепких объятьях Морфея напоминали о себе нереализованные эротические желания.

Слава богу, отдохновением души явился ему Загряжск, вновь обретённой радостью бытия – уютно и с размахом выстроенная усадьба. «Родина, она по-особому пахнет. Щекочет в горле, щиплет глаза. Боже мой, как быстро летит жизнь! Звонят колокола на древней колокольне, долго тают медные звуки. Старухи в белых платочках идут к обедне… Нет, не старухи, это вчерашние девчата, одноклассники. Равнодушно смотрят на него, приезжего чужого человека. И он никого не узнает, но точно знает, они из его детства. Может, здесь была его настоящая жизнь, а в Москве он пошел по чужой стежке?.. Давно это было. Стал ли он человеком?» – на такой философско-лирический лад настраивали Игната Фомича родные места. И вот спустя столько лет он начал здесь новое путешествие, чтобы опять окунуться с головой в житейский омут.

Местная элита распростёрла пред ним свои крепкие объятья: «На очереди был визит к мэру. Бывший замминистра должен был познакомиться с градоначальником сразу, как только приехал в Загряжск, так положено. Никто, конечно, не упрекнет, тем более, что новый житель не абы кто, а московская шишка со связями, его губернатор на «вы» называет», – ничего не скажешь, не нами установлены изворотливые чиновничьи порядки, своенравна светская жизнь, постоянно требующая энергии, энтузиазма. Автор любит крепкий народный юмор, не скупится на злободневную пародию. Чувствуется отточенное перо прозаика! «Лучше смеяться, не будучи счастливым, чем умереть, ни разу не посмеявшись!» – замечал философ-моралист Ларошфуко. «Кое-что о загряжском мэре Бирюлин слышал от своего охранника Мудозвонова. Племянник очень гордился своим дядей. — Марат Казимирович большой человек. Он выпивал с президентом, с премьером, с прокурором генеральным, с маршалами…Все документально, фото есть. Вот вы, допустим, тоже большой человек, вы выпивали с президентом?» – к своему великому стыду, стоит признать, что ничего вразумительного ответить этому остроумцу новоявленный пенсионер не мог. Невольно задумываешься, почему в России особенно развито чувство юмора? Так, вероятно, проще и легче жить. Если посмеяться над проблемой, она исчезнет!

Вдобавок ко всему тревожили, не отпускали героя и другие неконкретные философские сны, на смену которым приходили сновидения страстные, таившие в себе какое-то предзнаменование. Сон – лишь воображаемая ситуация. Горничная Дуся, цыганка по крови, с красной лентой в косе, словно майская гроза ворвалась в его судьбу, внеся полную неразбериху, путая все карты. Разве мог кто-то с ней сравниться? Однажды появившись, она так же исчезла, растворилась в воздухе. К тому же у Бирюлина повторялся один и тот же сон, пожалуй, самый главный: история молодости, дружбы и предательства, когда он в жутком страхе за собственную жизнь, подставил под смертельную пулю, предназначенную ему лично, своего лучшего друга. Однако вся его последующая жизнь сложилась на удивление удачно: столица, высокая должность, материальный достаток, дочь-парижанка, авторитет и почёт. Почему же он маялся? Особых угрызений совести за то роковое происшествие никогда не было, как не было и ощущения счастья.

Даже упоительные загряжские виды не приносили Игнату Ефимовичу полноты бытия. Зато нам, дорогой читатель, пройтись вместе с автором по улицам полюбившегося городка никак не помешает. «Время текло через Загряжск, как вода сквозь сито. По-прежнему туристы со всего света тянулись в этот заповедный уголок России. По улицам и переулкам бродили пестрые толпы гостей. Радовал глаз веселый лик казачьей архитектуры. Слава богу, остались еще целые кварталы каменных и деревянных куреней прошлых веков. С резными ставнями и карнизами. С флюгерами на крышах в виде коньков, петухов и павлинов. Здесь всегда было тесно от мольбертов на треногах. Студенты живописцы смело и размашисто переносили старину на картон и холсты. Здесь же и продавали, как на ярмарке, свежеиспеченные пейзажи», – казалось бы, что ещё надобно человеку для счастья?!

Как ни странно, такую надежду на оное Бирюлину подспудно давали безмолвные мысли и мечты о Дусе: «Это было нечто сильнее любви!». Остальное служило лишь фоном: и выходы в свет, и почти супружеские отношения с поварихой Зинаидой, очень быстро превратившейся в его личного секретаря, и вся комфортно, довольно богато налаженная жизнь. Увы, ничего не избавляло от душевного одиночества. Герой словно делает шаг в сторону. И чудо происходит! Он коснулся тайного смысла бытия, который вечен. И это был жест поймавшего жар-птицу. Он знал, что теперь она уже не исчезнет. Она непременно появится: «Жар-птица, случайно залетевшая в его жилище». Что бы человек ни изучал, он изучает самого себя. Линии наших поисков всё более приближаются к линии жизни. Вероятно, подлинная оригинальность, своеобразие, какие помогают познать писателю, художественно переосмыслить и добиться полноценных эстетических результатов, не заключены в рамки «правильных», «счастливых» семейных отношений. Поэтому во всём ощущается некая загадочная незавершённость сюжета, сулящая читателю возможность что-то додумать самому…

Автор не устаёт рассказывать свои житейские истории. В повести «Скворцы прилетели», где действие тоже происходит в его незабвенном Загряжске, живут и другие персонажи. С той лишь разницей, что живут они более светло и радостно. В бурлящем жизненном потоке буквально сразу завязывается гоголевская интрига: из хутора Атаманский, что граничит с Калмыкией, в гости к своей сестре Матрёне, приезжает тётка Дарья. «Конечно, Загряжск тебе не хутор Атаманский», – тут же расставит точки над i коренная жительница этого славного городка. Беседа их протекала весьма заманчиво, каждый наперебой хвалился своё. Но привыкая к чему-то одному, нам порой кажется, что где-то лучше, что «славны бубны за горами». Почему бы на досуге не помечтать хотя бы о той же Европе? Румыния, Польша, Прибалтика… Мы – народ парадоксов. Становится понятно, откуда у нас столько непонятного! Зачем неведомые страны, когда есть в их роду настоящий самородок, о котором беспрестанно упоминает Матрёна?

«Дед Шурка… был отцом Матрены и дедом Тимки. Родился и умер в Загряжске в возрасте 89 лет. Он был незаменимым человеком в городе. Народным умельцем, слесарем и столяром, и вообще мастером тонкой заточки. В его старинном казачьем курене девятнадцатого века с широким подворьем, длинными сараями, навесами и подвалом с выходом всегда толпились люди. Как на складе или в ремонтной мастерской», – позвольте немного высказаться и нам, прежде чем какими-то заграницами дивиться! Кстати, у них за границей нет подобного полёта мысли! Помните у Лескова, «таких мастеров, как баснословный Левша, теперь, разумеется, уже нет в Туле», мастеров, какие на своё надеялись, на кровное, на своих народных находчивых умельцев, на то, что «они никого не хуже». Ведь «блоху на подковы подковали!» Именно таким же весёлым, неунывающим и вольным человеком слывёт в произведении Воронова дед Шурка: «Он любил жизнь, и жизнь любила его». У каждого своё везение, своя звезда. Всё давалось ему легко. «Деньги сами стучались в его окна», – видимо, кто живёт в радость, тот и зарабатывает без особых тягот и усилий. Казаки – люди деятельные, волевые, сильные, мужественные, преодолевающие любые препятствия, хотя и норовистые, упрямые. Писатель верит в человека, в его разум, доброту, самоотверженность. Его герой – не пассивный наблюдатель, не лишний на родной земле. До всего ему есть дело. Он сам устанавливает законы добра, справедливости, правды, получая от этого моральное удовлетворение, что-то своё, неповторимое. Раскрывается богатство человеческой личности: герои – все они частички того мира, который безвозвратно ушёл в историю.

Параллельно открываются в повести и сквозные сюжетные линии и обособленные коллизии, представляющие сугубо личное, истинное, но при этом не забывает автор и социальное, общественное. В эпицентре происходящего находятся две семьи, живущие по соседству: Хворостовы и Хромовы – с одной стороны, с другой – их дети Тимка, внук деда Шурки, и Настя. Примечательно: кумовья и соседи дружили. «Кто может сказать, как появляется привязанность и дружба между соседями? Никто не скажет, потому как материя эта необъятна», – философски рассуждает автор, ссылаясь на премудрого Гоголя. В данном случае наоборот – мы видим абсолютно противоположную историю. Разумеется, Иван Иванович и Иван Никифорович – вовсе не самый удачный пример к нашей теме. Когда жить душа в душу, в мире и согласии, – гораздо привлекательней. Но оставим в стороне иронию. Изображение счастья сложно, сложнее, чем любовные драмы, страсти, смерть. Там автору на помощь приходят захватывающие повороты сюжета, а здесь он всю ответственность принимает на себя.

«Афанасий Афанасьевич, как всегда, рано утром поздоровался с Егором Егоровичем и деликатно спросил: — Не найдется ли у тебя, любезный сосед, немножко горилки? Хворостов жестом показал подождать, нырнул в сарай и через минуту протянул через забор завернутую в газету бутылку. — На меду, первак. — Да мне не для этого. У жены поясница... Для растирки. — И для растирки, и на компресс. И внутрь принять не грех», – ну, чем вам не идиллическая картина счастливых соседей? «Улыбка прогоняет зиму с человеческого лица», – говорил Гюго. И в цветущем летнем саду – лучше места и не придумать – закадычные друзья проводили свои душевные мероприятия. А события, надобно сказать, разворачивались нешуточные! Старомодный способ изготовления столь живительного напитка вышел на новый, более усовершенствованный уровень производства. «Егор Егорович так увлекся усовершенствованием горилки, что заполнил продуктом почти всю стеклянную посуду. Матрена не на шутку встревожилась», – «самогонный аппарат ХХI века», любезно подаренный соседом, нежданно-негаданно принёс невиданные результаты, масштабы оных оценить было сложно. «После полковника Спотыкача было еще несколько уважаемых людей. Главврач, прокурор, военком, начальник собеса, даже директор кулинарного колледжа. И все просили хорошей горилки на меду. У Егора Егоровича перехватило дух от внезапного прозрения: он сел на золотую жилу», – это поначалу скромное предприятие сулило нешуточный успех в ближайшем будущем. На дворе стояли бурные времена. Период застоя сменялся скоропостижным скачком в неведомый капиталистический рай. Мы проживали две совершенно разные жизни. Лозунг «Перестройка неизбежна!» – для многих звучал как наказание, а для некоторых наоборот – как финансовый взлёт. И вот уже Тимофей Хворостов, сын Егора Егоровича, – директор приобретённого на торгах винно-водочного завода. «Новые русские» времени даром не теряли.

Писателю и здесь интересен момент восприятия мира и изображения героев в разных жизненных моментах и перипетиях. Возвращается в Загряжск дочь Хромовых, Настя, вышедшая замуж за испытателя космической техники, который работает в секретной лаборатории. Вместе с ней и с автором повести мы возвращаемся в историю человечества, в историю нашего прошлого, пытаясь усвоить его невыученные уроки. Судьба комиссара Спиридона Баранова, родственника ее мужа Антона Баранова, поражает и героизмом, и авантюризмом одновременно. Чего только в ней не было: «Герои обрастают легендами, это естественно. Всё перемешалось. Через сто лет трудно отличить, где быль, а где небыль. В этом состоит загадочная правда истории. А был ли комиссар Баранов? Сомнение есть двигатель истории...», – писал Адам Муздаковский, помощник и биограф инженера-испытателя, в чём-то напоминая классическое и крылатое, восходящее к роману Максима Горького: «Да – был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?»

Но несмотря ни на что, всегда дорог излюбленный приём автора – с горячей и пристрастной любовью говорить о родине, природе. У каждого человека есть память об отчей земле, она в крови и в дыхании. Тимофей, герой повести Василия Воронова, продает завод, алкогольный бизнес его тяготил, не приносил удовлетворения. «Он давно мечтал построить особняк, усадьбу с прудом, с липовыми аллеями, с ветряной мельницей и непременно с конюшней. Долго выбирал место. В окрестностях Загряжска, недалеко от хутора Гривенного, в самом устье речки Серебрянки он увидел знакомое место, куда его не раз привозил отец. <…> Вспомнил Тимофей, как отец всегда снимал кепку и крестился на этом месте. Хутор Хворостов в три десятка дворов когда-то принадлежал его деду Григорию Ивановичу Хворостову. Тимофей же о своем прадеде знал только то, что тот жил в большом доме, крытом оцинкованной жестью. Ездил на «лаковой» коляске. Кованые, с узорами, ворота всегда открывал сторож. Детей Хворостовых было восемь душ. Хутор раскулачили. Прадед сгинул где-то в Красноярском крае. От бывшей жизни остались только заросшие межи и несколько дичков яблонь и груш… На месте прадедовского фундамента будет новый дом Хворостовых! Тимофея как током ударило. Жизнь, кажется, начинала новый отсчет», – а значит, появлялась и новая надежда на возрождение родной земли и человека.

Прекрасны страницы повести, посвящённые Дону, – подлинная поэзия прозы, дарующая светлый и радостный мир. «Не случайно выбирали предки это место для хутора. Рядом Дон в зеленой оправе тополевых левад и речка Серебрянка, тихо вплетающая в донские струи свою сладкую, очищенную песчаными берегами воду. Крутой правый берег меловыми отрогами и буераками спускается прямо в пойму и шевелится множеством родников. Ключевая вода ломит зубы, на губах остается вкус талого снега и артезианской свежести. Высокое небо в легких прозрачных облаках. Влажный теплый ветер дышит близостью моря. Щиплет в глазах, сердце стучит где-то в горле, как у птицы, собирающейся взлететь. Не может пустовать свято место. Правнук вернет к жизни хутор своего прадеда», – мы видим приметы возвращения жизни в нормальное русло. Потому так подчёркнуто оптимистически завершает писатель повесть «Скворцы прилетели». Искреннее и чистое приятие мира – глубинный дух его прозы. Недаром в произведениях Василия Воронова мы довольно часто встречаем образ Дона, весны, воды, света, солнца. Образ любви, любви целомудренной в своей естественности и незамутнённости людей, первозданности растений. Прозаик любит не абстрактные представления в природе, а само её, каждое дерево, птицу. Природа и человеческая душа сосуществуют в тесных взаимоотношениях, всё время рассказывая друг другу о себе. Взгляд Василия Воронова на природу, на жизнь и творчество необычен. Этот взгляд автора, а видимо, и читателя, как будто остаётся в мире природы. Яркие впечатления, которые с годами человек учится находить в окружающей его повседневности, дополняют свежими красками сокровенный смысл бытия. И далёкая, окрылённая, вечная любовь автора к своей земле приобретает новую восхищённую силу.

Непреходящую ценность любви в жизни человека, обыкновенной, земной любви находит и его герой Тимофей, который помогая приёмному сыну отыскать родную мать, вдруг обретает и собственную любовь. Простые нравственные истины, они всегда будут необходимы человечеству, пока стоит мир.

Стоит признать, что есть у Василия Воронова одно произведение, которое можно смело отнести к разряду мистических. Иногда необходимо добавить своей прозе того, чего не хватает. Какой-то необъяснимой тайны, что ли какой-то сверхъестественности. «Вольный Тит» – история кота– она и мистическая, и реальная до осязаемости, и так до конца неразгаданная. В ней проявляется традиция сочетания действительного и фантастичного, потустороннего. Иной раз обращение к столь таинственным ассоциациям носит откровенно шутливый характер и явно ориентировано на конкретный литературный образец. Черты поэтики Воронова имеют существенные признаки художественного мира, отражённого в произведениях Гоголя, Булгакова. Но он поднимается над всеми литературными влияниями, подчиняя свой стиль и свои цели собственной задаче изложения данной истории, и достигает поразительных эффектов. Уже изначально мы слышим нарастающий внутренний гул.

А поражает здесь абсолютно всё: «черный лакированный лимузин», странник из Загряжского монастыря, отец Амвросий, его необычный спутник, русский кот Тит, обладатель «яркого тигрового окраса», встреча со Сталиным, обед на даче вождя. Случайного не бывает. В мире существует своя закономерность.

«За обедом Сталин изредка спрашивал Амвросия, как живут люди в колхозах? Что едят в будни, в праздники? Какие песни поют на гулянках? Гонят ли самогон и много ли пьющих, пьяных? Монах отвечал коротко и разумно. Не преувеличивая, но и не преуменьшая. Сталину это понравилось. Тит возле камина грыз на тарелке куриные крылышки, лакал из блюдца молоко. Наелся и прыгнул на свободный стул рядом с хозяином, облизываясь и умываясь толстой лапой. <…> Кот был поставлен на довольствие и стал жить на государственной правительственной даче». Облик Сталина в этом эпизоде как бы вступает в контраст и в то же время начинает во многом походить на облик кота. Автор выявляет проблему соотношения истории и личности – то, как история позволяет личности сыграть свою роль. Еда ли не самой загадочной для читателя является в повествовании фигура правителя, которая предстаёт в нескольких вариантах. Он окружён ореолом таинственности, где настоящее, современное сливается с потусторонним, мнимым миром.

Василий Воронов находит удачный сюжетный ход, по-видимому, он адекватно отвечает и рассказу Сталина: обычный человек вспоминает прожитое. И говорит о нём то с радостью, то с болью и горечью: детство, царская ссылка, Сибирь, молодость, горячая любовь, первобытная тайга, охота, затем Февральская революция, Петроград. Правитель, входящий в историю, уже себе не принадлежит. «Наверное, я прожил не бесполезную жизнь. Но это жизнь политика, а не человека…. Политика самое грязное дело на свете. Самое отвратительное дело. Политические деятели преступники по своей природе. По профессии. Чем крупнее личность, тем крупнее преступления. Крупный политик обожествляется при жизни. Памятники, звания, награды. Это нужно не политику. Этого просит, требует толпа. Этого жаждут слуги, приближенные. Рано или поздно мыльный пузырь лопается. Так проходит слава земная. Меня сейчас называют вождем, отцом, гением, светочем. А кого я осчастливил? Кому стало теплее от моего внимания? Ни одну из бывших жен я не сделал счастливой. Дети стали чужими, я их не воспитывал, некогда было. В Курейке оставил сына, и сейчас не знаю, кто он, что делает, где живет…. Родную мать в Грузии похоронили чужие люди…. Знаю, что Бог не простит меня, да я уже и не верю в Бога…», – вот так неведомый миру драматизм одной человеческой судьбы принимает зримые формы. Реальная жизнь полна противоречий, где человек волей-неволей вынужден спускаться на грешную землю. И сентиментализм Сталина, не спешите обольщаться, – тоже примета жестокости. Впрочем, при всей внутренней противоречивости прозаик показал исторически правдивый образ генералиссимуса. Включив в текст его личные воспоминания, он сделал этот образ по-человечески более понятным и близким. «… Так кто ж ты, наконец? – Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», – на сей счёт убедителен эпиграф к книге «Мастер и Маргарита», позаимствованный Булгаковым из «Фауста» Гёте.

Поневоле задумываешься над тем, так что же это за сила? Пожалуй, вновь заслуживает особого внимания русский кот Тит, прочно утвердившийся на сталинской даче и ставший для её хозяина негласным «серым кардиналом». Этот далеко небезобидный, хищный зверь способен пролить свет на многие вещи, предметы и явления. «Хрущев совершил роковую ошибку, он прилюдно унизил и оскорбил Тита. За обеденным столом, в присутствии Хозяина и членов правительства…» – что закончилось для него весьма злополучно. Надменность и высокомерие стоили ему дорого: «Охранники с трудом оторвали вкогтившегося в жирную лысину разъяренного Тита. Велик и страшен был окровавленный кот. На Никиту было больно смотреть. Сталин сидел с каменным лицом, посасывая трубку. В эту минуту его желтые глаза были похожи на желтые глаза Тита». Прозаик мастерски использует экзотические приёмы, к тому же насыщенная метафоричность делает ещё более крутым этот своего рода творческий замес из реальных и придуманных событий, цитат, размышлений, переживаний… Очевидна чуть заметная издёвка Сталина, либо довольно злая шутка, он как бы надсмехается над теми, кто пытается ему в чём-то перечить, идти против его воли. Тит неслучайно сыграл зловещее участие в судьбе Хрущёва. А для нас – налицо звериная сущность власти.

Не менее впечатляет и триумфальный выход наших главных героев на Красную площадь страны: «Генералиссимус по-старчески аккуратно и медленно печатал шаг, Тит словно плыл по воздуху, едва касаясь брусчатки мягкими лапами. Толстый хвост поднят вверх и недвижим. Желтые глаза прозрачны и полны отваги. Длинные усы опадают и прядают в такт шагам. Под тонкой кожей перекатываются мышцы, лопатки ритмично двигаются взад-вперед, укрупняя атлетический торс… Все глядели не на солнце генералиссимуса, тысячи глаз завороженно провожали сиятельного государственного кота Тита. И рукоплескали не вождю, а выдающемуся представителю самого древнего и многочисленного племени на земле… И он был прекрасен и велик в своем представительстве…» Этот персонаж – некто, но не никто. Его энергия естественным образом передаётся уже немолодому вождю. У обоих персонажей нет ничего лишнего, они нужны друг другу, каждая их черта отвечает тому главному моменту, что вот-вот станет кульминацией всего происходящего. Магия совершаемого действа превосходит любые ожидания. Подобное зрелище обладает некоей странной притягательностью. Сам автор несомненно любуется красотой и мощью движения своих героев. И сколько деталей, подробностей Василий Воронов, со всей возможной полнотой рисующего и прошлую уходящую жизнь, и новую, острую в своих трагических столкновениях, собирает в этом иносказательном повествовании. Он хочет сказать о неуловимости символа и заставляет нас везде искать символический смысл.

Сложно жизнь и смерть объяснить рационально: «Вождь умирал и умер, как все простые смертные. Случился удар, свет потух в глазах, тело грузно свалилось с дивана на паркет. Он еще дышал, хрипел несколько дней… но смерть была милосерднее медицины». Чёрные и мистические краски словно созданы автором для того, чтобы оттенить настоящее. Сама смерть, сам уход Сталина есть, по замыслу писателя, акт освобождения вождя, возвращения его к своим родным корням, к своему детству, как бы не звучало парадоксально, к своему народу. Со смертью, продемонстрировавшей прямое возмездие, закончилось и его трагическое противостояние. Таинственная судьба человеческой жизни начинается в ином измерении. Эта коллизия по-прежнему волнует читателей-современников, вызывая закономерные вопросы. Человек хочет спастись от бессмысленной смерти. И не может быть, что мы уходим с земли безвозвратно. Загадки не только бытия, но жизни в целом. Мистические загадки и в самом начале истории «Вольный Тит» и в конце не заканчиваются: за пределами мистического семейного круга – только гибель и смерть.

Вместе с тем жизнь продолжалась. Её бег было невозможно остановить. Власть начали делить прямо у смертного одра вождя. Тому пример – человек, который считался правой рукой Сталина. «Неслыханную смелость и отчаянную искренность проявил земляк Лаврентий. – Тиран издох!», – с удручающей весёлостью изрёк он, спеша вершить великие дела. «Поймать и доставить означенного кота в клетке!» – гласила рассылаемая министром шифровка относительно ненавистного беглеца Тита. В повествовании мы сталкиваемся с очень интересными жанровыми формами комического. Сталинизм и юмористическое, пародийно-гротескное. Принято считать, что смеховая культура уже по определению не может не противостоять «тоталитаризму». Теория карнавала Бахтина как раз и предполагает всенародность, смех «на миру». Воронов разумно относится к государственному смеху: сделай вождя шутом, и он перестанет быть таковым. Нужно соблюсти золотую середину, быть осторожным, подчас скрывая чьи-то тайные мысли и чувства.

Долго ли, коротко ли, но наш Тит вышел к родным берегам, услышал зов памяти, зов земли детства: «Сладкая русская вода с великих степных берегов Черноземья, с меловых бугров среднерусской возвышенности будила, будоражила память. Он с детства помнил этот привкус тальника, ольхи и целительного аира! Он пил эту воду из Дона в Загряжске! Тит задрожал всем телом. Теперь он на верном пути к дому!». Увидев его, ошеломлённый монах Амвросий произнесёт лишь одну полную любви сакраментальную фразу: «Друг бесценный». Казалось бы, на этой мажорной ноте пора поставить точку. Но, наверное, тогда Василий Воронов не был бы исключительным писателем. Читатель полностью погружается в мир сотворённой им фантастической реальности, которая на поверку оказывается самой что ни на есть высокой действительностью. Мы видим страдание не абстрактных героев, а гуманистическую правду жизни.

Небывалое творилось дальше, оно тоже во многом носило фатальный характер. Тит постепенно отчуждался от монаха. Его влекло «дикое непролазное болотное урочище», вселяющее в каждого, кто однажды там побывал, мистический страх. «Там царил естественный отбор, выживали только сильные. Необъяснимая тайна урочища манила туда горлинку и коршуна, хорька и фазана, волка и зайца, домашнюю кошку и барсука», – диковинно и красочно описывает автор это богом забытое место. Тит спасает от диких шакалов случайно, а может, и намеренно забредшего туда монаха. «Амвросий послюнявил небольшие укусы, подоткнул за пояс разорванную в нескольких местах рясу и, прихрамывая, побрел к монастырю. Тит не провожал его. Он долго глядел вслед своему другу. В его опечаленной одинокой фигуре виделся немой укор самому себе: нельзя быть рядом с человеком», – таков вывод и таков конец этой двоякой истории. Сия тайна великая. Его Промысл о нас грешных.

Совершенно иное восприятие производит на читателя повесть «Два егеря», она создана в классическом литературно-художественном ключе. На ум сразу приходит – «аксаково-тургенево-толстовская дичь» – незабываемое фразеологическое сочетание Набокова. У Воронова и природа, и сюжет, и драматические ситуации, и водовороты человеческой судьбы, и разные характеры, что важно отметить, примиряют нас с текущей жизнью, с окружающим миром. Автор рассказывает от первого лица, подробно, степенно, мы находимся как будто рядом с героем-повествователем: «Несколько лет я работал в районной газете в старом русском селе Верхне-Ольховом. Дом, в котором размещалась редакция, строился еще в довоенные годы…» Но он в отличие от того же Пришвина, хотя бы иногда позволяющего себе быть бесстрастным, крайне обострённо чувствует переживания в природе и в душе человека. Тонко ощущает собственное бытие природной вселенной: «Ранней осенью бывает короткая удивительная пора. Поле первых уже не летних, но еще не холодных дождей вдруг зазеленеют бугры и балки. Нежная мурава густо лезет сквозь пожухлый пырей, жесткий остистый типчак, сквозь застарелый бурьян… В воздухе летает паутина. Добрая примета. «Много тенетника — долгая осень». «Осенний тенетник — на вёдро»… Солнце устоялось. Воздух чуть дрожит — тихо. Горизонт ясен. Осторожная, незаметная, крадется осень».

В такую удивительную пору года редактор газеты и отправился в хутор Лебяжья Коса, в охотничье хозяйство Михаила Михайловича Недогонова. «Охотничьи угодья в Лебяжьей Косе расположены на нескольких десятках тысяч гектаров: в балках, оврагах, приречной болотной мочажине, в карликовых степных лесках, в пересыхающих, заросших камышом озерцах, среди песка и солонцов. За короткий срок Недогонов создал здесь, как выразился один журналист, ковчег. Вокруг этого ковчега — густо заселенные хутора, станицы и рабочие поселки, дороги, животноводческие фермы и комплексы, распаханная и ухоженная степь. Кроме местного зверья и птицы — зайцев, лисиц, сурков, енотовидных собак, хорьков, ондатр, куропаток, стрепетов, дроздов, удодов, — Недогонов завез в Лебяжью Косу оленей, косуль, лосей, диких кабанов, фазанов, филинов, соколов, горностая, норку. И все это ужилось, стало размножаться. Как ему это удалось? И это ведь был не заповедник», – согласитесь, здесь есть чему удивляться и удивлять. Посетив это уникальное место, один известный учёный-биолог сравнил то, чего добился и достиг в короткий срок Недогонов, с полноценным процессом биоценоза, который складывается столетиями. Поистине, бесценный научный опыт!

Автор вдохновенно рисует и портрет самого хозяина охотничьего угодья: «Михаил Михайлович был высок ростом, плечист, быстр и шумен. Бросался в глаза его высокий угловатый лоб, твердые сильные губы и будто точеный шишковатый подбородок. От всей его фигуры веяло силой борца, атлета». Кроме того, Недогонов был преинтереснейшим творческим человеком: собирал книги, как фотограф-анималист делал профессиональные снимки растительного и животного мира, а его отдельная рабочая комната напоминала кабинет учёного-естествоиспытателя. А ещё «есть нечто таинственное и захватывающее в знакомстве с библиотекой интересного, деятельного человека», особенно когда берёшь в руки его книги. «Подчеркнутые слова, короткие заметки на полях», скрытые мысли, которые могут рассказать о характере их владельца гораздо больше, чем он сам. В лице людей, подобных Недогонову, мы видим высшее уважение к природе. Этот неутомимый энтузиаст устанавливает свою связь с людьми, жизнь которых становится буднями природы. Под стать отцу и дети-близнецы, пропадающие в лесу с раннего утра и до позднего вечера.

Достаточно любопытно и поучительно знакомство и с хозяйкой Лебяжьей Косы – Александрой Николаевной. Когда-то она была прямо связана с освоением этих мест и даже составляла план по закладке в пойме и на песках леса, ратовала за раскорчёвку, освобождение земель, за то, чтобы боры и рощи стали, как в Подмосковье. Время такое было – годы индустриализации страны, ознаменованные грандиозной жаждой перемен. К активному действию призывал гордый лозунг: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё – наша задача». Но с природой нельзя обращаться как с побеждённой, безумно и без меры брать её богатства, к ней нужно относиться как к другу, ибо гибель природы – означает гибель и для самого человека. Принципы сегодняшней науки экологии: в природе всё взаимосвязано, значимо, весомо. Внутренняя душевная сила и гармония Недогонова одержала верх в этой истории противоборства, в этой обоюдной схватке вечных влюблённых. Случается, человек попадает в странное место, пусть и замечательное, но о котором прежде не имел представления. И только там расцветает. Нечто похожее произошло и с Александрой Николаевной. Природа вырабатывала свои законы в течение миллионов лет, и, как всякие законы, их нельзя нарушать безнаказанно. Долг человека – понять, что уничтожение любого живого существа глубоко безнравственно.

Творчество писателя стало как бы формой проявления его любви к окружающему миру, поэтому оно так напоено светом и радостью бытия. В своих героях Василия Воронова привлекает – способность слышать и воспринимать голос природы, жить с ней одной жизнью. И персонажи повести обладают таким безусловным даром. Именно на примере этих людей читатель постигает смысл пришвинских слов о «нравственном воздействии природы на человека». Воспитывая, закаляя, она снимает с наших душ всё лишнее, наносное, не главное. Тот, кто вырос в окружении природы, как те же сыновья Недогонова, не может не любить её, для него она останется родиной. Автор стремится передать точное знание и поэзию природы. Ведь мир её примет бесконечно разнообразен… «Было тихо, закат был ясен, воздух чист и свеж. Где-то за лесом слышался шум состава и низкий трубный гудок электровоза. Прямо надо мной стайками пролетали утки, свистя крыльями, садились в камыши. Вечер опускался мягкий, полный лесных звуков. Ухнула выпь, и тотчас ей ответила другая. Жутко закричал сыч. Всполохнулись, застрекотали сороки. Заворковали голуби. Раздался резкий сухой хруст сучьев: к речке вышел огромный горбатый лось и стал пить. Уже почти совсем стемнело. Взошла Венера, и нестерпимо колюч был ее блеск в беззвездном небе», – современному перу прозаика подвластна настоящая классика жанра, он сродни Паустовскому в его Мещерской стороне – как наивысшее счастье – переживает благословенную затерянность среди природы.

Интригующе выглядит в повести поездка автора-героя в домик охотника, в загадочное владение в лесной глуши, где обитает егерь Фомин. Кто он, этот бирюк и куркуль? Зависть или правда движет им? Сомнения и ночные страхи развеет другой егерь, невозмутимый в своей уверенности Недогонов: «По весне приезжайте, когда соловьи запоют. По весне и душа на соловьиный лад настраивается…». Видимо, природа учит людей, постоянно соприкасающихся с ней, не только находчивости, спокойной силе, но прежде всего душевной чуткости, а ещё особой житейской мудрости.

Заметную роль в творчестве Василия Воронова играет всегда актуальная и всегда волнующая тема любви – традиционная, вечная тема русской литературы. Его история одной любви – «Венчание в Пескарях»– неумолимая, непознаваемая правда жизни, что вобрала в себя трагическое бессилие человеческой любви и в то же время тихо сияющее счастье. Ещё одна по сути непростая, запутанная история. Взятые вместе, в книге все эти сюжеты разбегаются в стороны и вглубь необычного семейного повествования, которое рассказывает от первого лица сын о своей матери, Анне Трофимовне Стрешневой.

Ваню Стрешнева усыновили дважды: когда ему был один год, весёлый тракторист Егор Пудов и, когда было уже 50 лет, а настоящему отцу под 70, генерал Игорь Казанцев. «Так с раннего детства в моём сознании жили два отца», – вполне рассудительно заключает герой. Тайна, вокруг которой выстраивается произведение, – это случайно обнаруженная им в столе старая тетрадка матери, многое объяснившая и сохранившая разгадку и её горькой любви, и её трудной судьбы. Вот лишь общие штрихи тех далёких событий: Рязанское военное училище, письма, затем внезапное молчание Игоря Казанцева, перевод в другое училище, женитьба на генеральской дочке, тяжёлая, беспросветная, забирающая все силы работа матери на ферме. «Не могу забыть, и по-прежнему люблю его, слабого, хорошего, ненадёжного моего рыцаря», – вопреки всему, несмотря на предательство любимого, напишет Анна в своих воспоминаниях. Женщина не сдавалась, не падала духом и с лёгкой руки председателя Акима Борисовича Куксы, своего крёстного отца, стала заведующей фермой.

Аким был талантливым человеком, самородком из российских глубин, самоучкой, завоевавшим народный авторитет. «Но странное дело! Множество проблем, «вопросов», «задач» и недоразумений вокруг него разрешались как-то сами собой, рассасывались, испарялись. Чудес не бывает. Он, конечно, влиял. Незаметно, непонятно. Тихой сапой, молча. Не зря к нему прилепилось, приросло прозвище Понтифик», – вся его творческая природа не знала границ. Читая Воронова, поневоле становишься смешным. Люди всегда смеются. И если осознать это, жизнь кажется намного легче. Но нам необходимо здесь различать юмор бытовой и философский. Незаурядное впечатление производит тонко завуалированная критика государства и управленцев от власти, бьющая в глаза и веско звучащая из уст на редкость смелого председателя: «Скотина живёт и умирает от естественных причин, как и человек. Обеднело государство от падежа на нашей ферме? Нет, не обеднело! Согласно диалектическому материализму, оно, наоборот, богатеет. Поглядите, какое государство придумал Владимир Ильич! Кругом на заводах и нивах несут и воруют днем и ночью. Даже в детских садиках и яслях. Даже в вооруженных силах. И пропивают уже сколько лет! И грабят, и ломают…. А оно, родное наше, растёт, пухнет, как на дрожжах! Несмотря на падежи и скотомогильники...» Смех и грех, ей-богу! Вот так, всего-навсего в одном небольшом монологе можно сказать очень много, практически точно обрисовать структуру построения государственной системы, которая легко распространяется на любую ячейку общества. Признаюсь, без ложной скромности, по чувству юмора и яркости образов Воронову удалось превзойти и Искандера, и Довлатова.

Тем временем именно Понтифик находит генерала – уже депутата Верховного Совета в военном министерстве – и обращается к нему за помощью. Шла перестройка. Выглядело на удивление абсурдно: перестраивали страну те же люди, какие её же к ней и привели. Разве где-то возможно подобное? Происходил окончательный слом прежнего жизнеустройства. Закрывались предприятия, колхозы. Анна Стрешнева опять не побоялась трудностей и возглавила в своём хозяйстве ЗАО «Бурёнка». «Героическая баба», – скажет о ней Аким, некогда научивший женщину выдержке и увидевший в ней одной надежду на спасение колхоза. Казанцев с новой силой почувствовал зов малой родины, зов любви, ведь Анна была его единственной любовью, его забытой радостью. Он знал, что будет её искать. Его охватила счастливая эйфория возвращения. «Он пришёл домой», – окончательно понял генерал, переступив порог дома Анны в родном хуторе Пескари. Это – яркая и ностальгическая формула любви: если ждут – обязательно вернёшься: «Его ждала она, как тогда, после выпускного вечера».

Иван Стрешнев остро ощутил притягательную силу любви этих двух людей, «волею судьбы, разлучённых в молодости». Как скульптору ему было дорого скупое и выверенное слово отца, умудрённого опытом человека, имевшего за плечами суровую школу, прошедшего не одну войну, поэтому увидевшего и по достоинству оценившего в его работах подлинную народную правду. Сыну хотелось войти в их тихое счастье, пронизанное ослепительным мигом жизни, хотелось сохранить этот образ тихого света. Ведь тишина совершенна. Священна. Она сближает. Только те люди, что подходят друг другу, не скучают в тишине. Жизнь не прошла даром, если просто удаётся посидеть на скамейке с любимым. Они часто сидели на скамейке в саду. То была любовь без слов. Это была их самая счастливая осень. Венчание. Благословенные дни близости. Лишь болезнь матери омрачала их. Но сын успел главное: создал композицию «Влюблённые» – отец и мать на скамейке. «Ты окропил нас с отцом живой водой, сынок», – скажет Анна. «Это песня без слов», – признается Игорь Тихонович. Через год после венчания мать умерла. «Счастье… Как хорошо…» – её предсмертные слова, наполненные любовью. Спустя ещё год ушёл из жизни отец, не выдержав одиночества, тоски, душевной боли. Он из последних сил рвался туда, где была похоронена Анны, предчувствуя и собственную скорую неизбежность смерти, и умер на скамеечке, у её могилы. Без слёз и внутреннего трепета трудно читать заключительные страницы повествования. Ты как будто оказываешься внутри действия, внутри самой вечности.

Вместо надгробия на могиле родителей Иван Стрешнев установил бронзовый памятник, посвящённый двум влюблённым. Любовь сильнее смерти. Мы пришлю сюда в поисках чего-то или кого-то. В поисках любви, которая побеждает смерть. Целостность жизни осознаётся художником без особых усилий – и живёт на страницах книг, в нотных знаках, на холсте, в камне, в глине, в бронзе. «Я же с недавних пор верую, что души наши и после смерти ищут и находят друг друга», – с верой, надеждой и любовью завершает герой эту пронзительную историю.

Серьёзный нравственно-философский подтекст содержит и повесть «Сны о Стамбуле». Автор довёл до виртуозности, осмелюсь сравнить, почти по-чеховски, до гения обыкновенное изображение обыкновенной жизни. Из будничного существования людей, из земного бытия вырастает многоплановое описание. Как жизни и судьбы, как природы, как целого остального мира. Вне сомнения, читатель не может пройти мимо, не заметив ясности, динамичности, жизненной достоверности, образной выразительности – всего того художественного богатства, какое присуще прозаическим текстам Василия Воронова.

«В низовьях Дона до Петра Первого хозяйничали турки. Почти сто лет шла война за турецкую крепость Азов. Вплоть до лета 1736 года, когда русские войска окончательно взяли крепость, и Азов вошел в состав Российской империи. Тогда же в честь славной победы донские казаки назвали один из низовых хуторов Стамбулом… Как бы то ни было, хутор Стамбул сохранился до наших дней. И как свидетельство о смешении наций в приграничных территориях – сами жители хутора, особенно древние старики и старухи, обличье которых сразу бросается в глаза. Одни голубоглазые и курносые блондины и блондинки, другие жгучие брюнеты и брюнетки, с загнутыми, как ятаганы носами. За несколько столетий переженились, породнились и уже в нынешней детворе донского Стамбула трудно угадать, в какой капусте и на каком берегу их родина…» – и мы с вами воочию убеждаемся в том, что сама история и само время создавали этот дивный хутор. А еще, конечно же, народ, исстари населявший донские просторы. Поэтому секрет пейзажей, которые так талантливо подаёт художник, заключается не только в красочном описании природы, но и в и эмоциональной составляющей, в казачьей особинке, в шутке.

При всём бесконечном разнообразии сюжетов неувядающая красота многих повествований Василия Воронова заключается прежде всего в их несравненном лиризме. «Летом Ваня любил уходить на Дон… Ваня никогда не был в турецком Стамбуле. Он родился и живёт в хуторе Стамбул. Нечего и сравнивать, конечно, хутор и столицу. Турки ни за что не променяют один свой базар в Стамбуле на тыщу таких хуторов хоть на Дону, хоть на Маныче. Без Стамбула турок все равно, что румын без мамалыги. И Ваня любит свой Стамбул больше, чем окрестные хутора: Шалаевки, Гнилуши, Голодаевки и Липяги. Да он и не выглядывал ещё на свет божий дальше Шалаевки, хотя Ивану уже под двадцать лет, у него есть паспорт, выходной костюм и право голоса. Вот так, проживи Иван еще сто лет в своем Стамбуле, так случится, что и умрет, сердечный, не подозревая, что есть на свете и другие богатые хутора. С выгонами, бахчами, вишневыми садами, прудами с карасями, с краснощекими девками в каждом дворе и с бесхозными нахальными разномастными котами, промышляющими разбоем и воровством… Да и с другой стороны если посмотреть – много, много народу прошло мимо хутора Стамбул, ничего не зная про Ивана, про его тихую негероическую жизнь». Хотя, кто сегодня точно знает, в чём оно, это героическое, выражается? Добавлю, отнюдь не случайно автор делает такой многообещающий зачин о своём более, чем скромном герое, о том, как он самозабвенно предан родному хутору, казалось бы, на первый взгляд ничем особо и непримечательному. Позже читатель поймёт и в полной мере оценит его логичный писательский замысел. Ведь без героического величия земля тоже не выстояла бы. И Василий Воронов вдохнул новую жизнь в свою стамбульскую историю.

Фантазия автора неистощима. Рисуя этот странный мир, он создаёт бесчисленное количество типов и комических ситуаций. До мельчайших подробностей передаёт бытовую достоверность персонажей, прозаик обозначает главное в их физическом и духовном облике. Иван, как говорится в повести, родился в семье знаменитого председателя колхоза, Героя труда, Корнея Демьяновича Вертия. В детстве Ваня провалился под лёд, стал заикаться, «отёк мозга дал о себе знать», мальчик с трудом закончил школу, жил с родителями, выполнял черновую работу по хозяйству. Про экзотическую турецкую жизнь ему однажды рассказал отец, который в составе официальной делегации побывал в Турции, в Стамбуле: «По возвращении в обкоме партии ему дали книгу с цветными иллюстрациями о Стамбуле и Турции, чтобы председатель правильно рассказывал о своей поездке. Корней подарил книгу Ване. Изучай, сынок, как турки лучше нас живут…» На все вопросы сына он отвечал односложно, а порой и витиевато: «Ну, живут и едят они бедно, как и мы. В основном питаются орехами и омарами, раз в год едят баранину в курбан-байрам. На зиму заготавливают урюк. Вместо водки пьют кофе, густой и горький, как дёготь. Насчет девок ничего не могу сказать, они все одинаковые. С голыми пупками и в розовых шароварах…» – прозаик, как всегда, шутлив, оживлён и неутомим.

Оцени по достоинству, читатель, каково сказано автором: «Время на дворе заскрипело и снялось с привязи». Ельцинские реформы нещадно ударили по жизни народа, те же колхозы переводили в капиталистическую собственность. Процесс советского обобществления увенчался переходом в частнособничество. Действительно, времена круто менялись, зарабатывались «дурные» деньги, появлялись новые богачи, скупающие старые дома, и, как грибы после дождя, росли дорогие загородные коттеджи. Но Воронов не был бы Вороновым, не был бы русским писателем-интеллигентом, если бы в простодушие и добро его прозы не примешивалось бы лёгкой иронии, подчас переходящей в настоящий метафорический гротеск. Автор пишет целую галерею портретов новых жителей хутора, и Гоголь, пожалуй, здесь отдыхает. Броская экспрессивность, шарж, кисть маститого карикатуриста – ну чем вам не добродушно-юмористическая беллетристика?

Подчеркну, нас ожидает весьма и весьма оживлённое чтение. Вот что сообщил художник о своих героях… Бывший прокурор Прокопий Кузьмич Храбрый (просто вылитый Собакевич) «роскошно поселился в Стамбуле». Ради всего святого, не пугайтесь: «Он курицу с перьями съедал за один присест». Нина Николаевна Жерёбая, владелица конефермы, сразу заприметившая нашего Ивана. «Ты мне нравишься, ковбой…», «Я его не обижу», – по сути эти красноречивые высказывания «железной леди» и определили их обоюдную судьбу. И два одиночества нашли друг друга. Московский исторический писатель Карапет Купоросов, сбежавший от жены-миллионерши, мечтает на старости лет пожить в своё удовольствие. «Он был славен, как писатель, который не пишет и не напишет больше ни строчки», – ясно как Божий день, что тот же Олеша для него – не авторитет, а вот к советам Чехова утомлённый творчеством литератор наконец-то прислушался. Правда, Антон Павлович сии рекомендации адресовал молодым писателям, хотя, как известно, учиться никогда не поздно. Купоросов был в восторге от благословенного донского Стамбула, сведения о котором он отыскал благодаря всемогущему интернету. Но какой же хутор без местного атамана! Таковым являлся уже немощный, больной – Севастьян Артамонович Завирюха, – пребывающий в хандре и превративший собственный особняк «в кубло». Где только этот казак не воевал, в том числе и «в конфликтах местного значения», причём числился князем, имел титул. Тем не менее судьба лихого вояки наводит на грустные мысли: с перестройкой мы разрушили то, что с таким трудом было достигнуто целыми поколениями, а теперь, ощущая потерянность страны, готовы разрушать и чужое. В чем тут логика истории? Цепочку столь характерных персонажей замыкает мэр Загряжска с выдающейся фамилией – Бурмистров, – которому принадлежит удачное выражение: «Как трудно быть мэром». В нашей сумбурной современности оно явно намекает на хорошо узнаваемых людей, в свою очередь, представителей властных структур. Да, перестроечные шутки будут позабористее советских, в них столько ошеломляющего, неожиданного, комичного. Смешное у автора не утратило гармонию превращения идейного в эстетическое.

И никуда не денешься, герои вынуждены признать: реальность вообще построена на противоречивости, на постоянной борьбе добра и зла, на том, что как раз вечная борьба и делает жизнь живой. Очень логично. Как гром среди ясного неба прозвучали свадебные фанфары в честь бракосочетания Ивана Вертия и Нины Жерёбой. Наивная, чистая душа, в которой «правда живёт», и душа хищницы, имеющей «нюх волчицы», попытались соединиться. Эх, есенинская удаль строки: «Розу белую с чёрною жабой / Я хотел на земле повенчать…» – не ответ ли поэта на всю эту чертовски коварную забаву, поражающую почти мистическим контрастом? Нина Николаевна немедля раскопает генетическое родство своего мужа с принцессой Айгуль, дочерью турецкого султана Сулеймана Великолепного. Дабы ускорить процесс получения столь необходимой для неё гербовой бумаги, предприимчивая фермерша сделает лаборатории пожертвование, проще говоря, даст солидную денежную сумму, что не вызывает ничего, кроме убийственной иронии. Отправляясь в свадебное заграничное путешествие, Иван и близко не догадывался о том, что однажды станет гражданином Турции. С этого рокового момента в повести вступает в полную силу тема «маленького человека», тема защиты человеческого права и достоинства.

Итак, вновь идея справедливости. Герой не побоялся порвать паспорт чужой страны и буквально с боем вырваться из бесчеловечной ситуации. Поступок решительный. Оказавшись в инородной, враждебной среде, поначалу он не знал, что же конкретно предпринять. Вот оно как бывает, словно у лесковского Левши подсмотрел Иван ту скрытую опасность мечты, ту обманчивую заманчивость «в разных государствах чудес посмотреть». «Я желаю скорее в родное место, потому что иначе могу род помешательства достать», – с отчаянием и мольбой говорит в сказе тульский мастер, попавший в Англию. Нечто похожее приключилось и с нашим донским героем, покинувшим свой любимый хутор. Связь с родной землёй – это таинственная и сильная, непрерывная связь. И Родина не там, где лучше и комфортнее, а там, где больнее. Иван не мог существовать без Родины. Стало быть, всё несовершенное, что копилось в его душе, все самые незамысловатые чувства – это и есть самые сильные чувства, самые дорогие. Обычное повествование заканчивается из ряда вон диким курьёзом: в одном спортивном костюме, без багажа худо-бедно наш герой возвращается домой. Однако не потеряв в своей жизни главного – Родины. Концовка повести таит в себе неизгладимое впечатление: именно в ней сконцентрированы первостепенные смыслы.

Заслуживает уважения и сам факт обращения художника к малому жанру – наиболее трудной форме – рассказу. Мастерство рассказа очень сложно. Это – не забава на досуге, а «чрезвычайное происшествие» в жизни автора и читателя, считал писатель Борис Ларин. Рассказы Василия Воронова отличаются несомненными новаторскими качествами, они гармонично сочетают в себе классическую строгость композиции, суровый лаконизм и напряжённость фабулы. Вы нигде не встретите авторского многословия. Им двигает внутреннее чутьё. При всей выразительности сцен, при всём внутреннем психологизме героев сам же прозаик эмоционально сдержан, позволяя читателю найти свой собственный взгляд к ощущению времени, к людям, к пространству и жизни.

Тема неразделённой любви, часто используемая в произведениях литературы и искусства, достаточно с неожиданной стороны обнажается в рассказе «Молчание», ставшим поводом ещё раз поразмышлять о воспитании чувств, о сущностной природе вещей, о философской двойственности событий. Моралист Флобер когда-то написал интеллектуальный роман, восхитивший представителей французской прозы ХIХ века. Между тем, всего лишь одно небольшое произведение Воронова так же эмоционально насыщено нравственными, исповедальными мотивами. «Первая любовь. Странная, впрочем, любовь», – признается герой, как «блудный сын, вернувшийся к отчему порогу». Никто не ждёт его в родном хуторе. Но сюда приезжает Валя Короткова, сверстница, с которой и связаны тревожные воспоминания, оживающие в памяти нашего повествователя. Рассказ-быль по Чехову – неизменный мотив человеческого счастья. Хитросплетения тех или иных трудно складывающихся судеб. Герой тогда не смог открыто заявить о своей любви в отличие от того же соперника, десятиклассника-лидера Сашки Гончарова. Он уходил в идеальный мир самообмана, что заменял ему реальность, ведь так «сладко было обманываться!» Тогда в юности было невероятно страшно и невероятно радостно, рискуя жизнью, прыгнуть с обрыва, чтобы доказать лично себе, а затем и всем остальным – собственную смелость: «Теперь круча моя!». Впрочем, безрассудство ещё не есть храбрость. Оказывается, что и признание в своих чувствах – требует не меньшей смелости и мужества. Что же дальше? На свете множество декораций, игра никогда не прекращается, являя зрителям и участникам бесконечное количество сцен.

В рассказе «Молчание» нам приоткрывается лишь часть великого действа жизни – пусть маленькая, но настоящая драма в письмах: тайная любовь, тайная мука. Послания, предназначенные Вале, писались инкогнито. С годами «больная память» не даёт покоя их малодушному отправителю. Постепенно раскрывается характер каждого действующего лица, подтверждая психологическое мастерство, психологическую проницательность художника слова. Перед нами – непростая коллизия – и вновь драма обнажается удивительными изобразительными средствами. Встреча героев так до конца и не раскрывает всей неизвестности случившегося. «Эти письма принесли мне несчастье… Глупые ребяческие письма, которые писал какой-то влюбленный аноним в школе. С этого все и началось. Меня любили… это льстило, тешило. И я, кажется, любила. Выходила замуж, и не раз. Но… по-настоящему никого не любила: на многое и многих смотрела как бы через призму, через строчки этих писем. Слишком возомнила о себе… Мне бы радоваться даже малой привязанности, простой, человеческой. Детей рожать, мужа любить, уют создавать. А я мучила и себя, и других. Принца ждала… Нет, проклятые письма не давали покоя. Ну что, казалось бы, в них? Юношеское обожание, влюбленность. А на меня действовало, как колдовство, наваждение. Хотела быть богиней, хотела преклонения. И вот итог… Одна. Никому не нужна. Больная. Желчная. Да, письма принесли несчастье. Кто написал их?..» – как неминуемый приговор и себе самой и автору этих двусмысленных, противоречивых писем, оставляющих лишь душевную усталость, звучит горькая исповедь Вали.Если человек задаёт такой затянувшийся во времени вопрос, лучший ответ, считается, молчание. Остаётся ощущение тайны. Или безмолвная призрачность некоей условной игры, начавшейся на мистической грани детства и юности. Но истина – в ином – порой нельзя ничего исправить, слишком поздно. Вот какие простые и одновременно сложные уроки даёт нам иногда жизнь.

5

Книга Василия Воронова «Муниципальные люди» требует от нас интуитивного вживания в мир его динамичных идей и событий, требует от автора и читателя внести своё в реконструкцию чужого. Сложность понимания прозы заключается в приближении к другому мировосприятию. Когда та же поэзия в большей степени нацелена на чувство! В этой книге мы знакомимся и с прозаическими миниатюрами (ч.1, ч.2, ч.3), эссе, новеллами, собранными вместе под общим заглавием «Солнце играет». Некоторые из них – подлинная лирическая партитура, поражающая всеми красками и звуками бытия, дыханием каждой строки. Воронов подобно Пришвину вошёл со своей поэзией в прозу, чтобы «серую жизнь делать солнечной». Не зря писатель Алексей Глазунов, говоря о его отдельном сборнике миниатюр «Солнце играет», назвал их маленькими шедеврами. Да и сам автор – интеллигентный, светлый человек. Последовательная система жизни, творчества, создаваемых им образов не может не вызывать доверительного к нему отношения. Мало ограничиться добрым сочувствием в человеческой беде: важно активно помочь человеку! Во всём чувствуется неравнодушно-действенное авторское отношение. Его миниатюры отзываются в сердце тихой восторженной радостью.

«Благодари каждый миг бытия и каждый миг бытия увековечивай», – призывал каждого Розанов. Так вот, Воронов и находит в этом великий смысл своего предназначения. Представляя собственный творческий метод, стиль, жанр, он классически краток, наблюдателен в мелочах. «Свои сюжеты я писал в разные годы и беспорядочно… Готовя материал к печати, я не думал о форме, о литературе. Подсознательно на первое место вышли нравственная сторона и максимальная краткость при полной ясности мысли. Это пришло с опытом, жизненным и литературным… Я живу любопытно и подробно. Все написанное – о главном в моей жизни. Новые сюжеты приходят ко мне из запахов, звуков, ночного шепота и дыхания дня. «Приступаю ко дню», – говорили в старину, радуясь жизни. Нечто подобное говорю и я, встречая каждое утро». Поэтому закономерно, что писатель притягивает тем чудным проникновением в глубину вещей, которые и открывают глаза на мир. Это подтверждают и его литературные зарисовки: «Соловьи, соловьи», «Ландыши», «Ровесник», «Пахнет дубом», в последнем словно видишь трепетный лист – как вечный лист с дерева Родины, – сорванный платоновским героем, который отправлялся на фронт. А вот миниатюра «Солнце играет» заставляет, по мнению автора, задуматься: «Часто ли мы встречаем солнце на рассвете?». Давно ли слушали соловья, и почему исчез из нашей жизни безобидный воробушек, покинув человека? Остался ли в донских станицах свой дед Щукарь, сохранивший шолоховский язык, либо свой экзотический барон Мюнхаузен? Радостная и грустная мысль, и воображение здесь спокойно творят яркие характеры, картины и пейзажи, и мы упиваемся их красками.

Невероятная образность, вся духовно-мировоззренческая основа творчества Василия Воронова, подразумевающая что-то само собой разумеющееся, врачующей грустью обволакивает душу! Миниатюры прозаика коротки и линейны, они чаще всего имеют одну сильную линию, словно осыпаются тонкие иглы афоризмов, подчёркивая то, что жизненно, что вечно, что действует не на мелкое, а на истинно человеческое чувство. Эти лаконичные произведения служат убеждением, что у большого художника ничего «неважного» быть не должно. И даже в такой сжатой форме можно сказать о многом, можно до боли пронзительно задеть за живое, как в миниатюре «Рана». Чеченская война. Страшное признание матери о сыне, которого «заставили перекладывать трупы перед родителями, для опознания». Её Ванечка потерял сон, поседел, ничего не ест. В учебниках новейшей истории России вам об этом наверняка не расскажут. Тут автору жизненно важно понимать, что ему необходимо быть прежде всего честным. И Воронов этой ответственности с себя не снимает. Война – нравственное зло. Навряд ли расхожая цитата Камю: «В мире всегда была чума, всегда была война», – может стать для кого-то оправданием. В миниатюре «На игле» глубоко ранит и боль другой матери, у которой сын наркоман и которая вынуждена жить вместе с ним и с его подругой, как-то перенося весь этот кошмар. «Удивительно русская душа у Натальи Васильевны, кристальная. Терпение, смиренность, сострадание... Не озлобилась, не замкнулась. Тяжкий крест выпал ей, и она несет его безропотно», – скажет о ней знакомая-коллега. «Сколько таких матерей-страдалиц, как Наталья Васильевна. Один Бог знает... Кто ей поможет? От безысходности по ночам ей хочется, как подстреленной волчице, выть на луну», – не просто так пишет эти заключительные слова автор, кажется, он обнажает всю нечеловеческую боль и всю вселенскую тоску мира, взывая к нашим душам.

Волнуют читателя и абсолютно нетривиальные образы одиноких старушек: одна высаживает палисадник на радость жителям многоэтажного дома, вторая, Егоровна, «живёт в старом саманном домике», кормит в страдную пору трактористов. Обеих объединяет – любовь к людям – тяга к красоте. Откуда она в простом человеке? Но и красота может быть рукотворна. Дополняет эту галерею трогательных портретов почти анекдотическая маленькая история про мать-старушку, «отловившую сына-разбойника в собственном подвале», за что, в конечном итоге, и получившего тюремный срок. Однако Матрёна замечательна другим поступком, равным жизненному подвигу: она берёт на воспитание двух оставленных родителями внуков, которые «до смерти любили бабушку». «Может, и слава Богу... Еще как проживем. Дети золото, родители непутевые. Лучше всех проживем! Распрямилась Матрена от гордости, обняла детские головки и погрозила кому-то скрюченным пальцем», – вот тебе, уже во многом искушённый читатель, и настоящая героиня! Ну и совсем чеховская история – миниатюра «Иван и Антонина». Автор словно уподобил своих персонажей некоторым героям выдающегося беллетриста. Разные линии жизни, разные судьбы, которые то соединяются, то круто расходятся в противоположные стороны. Насколько во власти человека – быть хозяином собственной судьбы? Кто в реальности правит ситуацией? На свете порой мелкие горести и неглубокая любовь живучи. У Воронова его дачный этюд имеет довольно неоднозначный финал. Очевидна мораль: всё необходимо делать вовремя, иначе в этой жизненной игре-схватке, то и дело меняясь ролями, можно оказаться ни с чем.

Нельзя не отметить и обращение Василия Воронова к вечной культурно-исторической тематике. Широкий взгляд автора на исторический процесс отражает рассказ-миниатюра «Неправильный народ», в котором на первый план он ставит нравственное измерение в истории. Ключевой является проходящая через всё пространство текста фраза, будто исходящая свыше: «Неправильно живёте». Эпохи и времена по-прежнему сотрясают идолы и кумиры. «О, держава! Куда несёшься ты? Дай ответ! Нет ответа», – кажется, сквозь столетья вопрошают голоса ушедших в небытие и ныне живущих. Только время и ритм движения. Империи разрушаются текущим временем. Счастливы времена, не вошедшие в аналы. Благочестив тот Правитель, чьё правление не отличалось историческими событиями. Но у людей есть страсть к переменам. Периоды подъёма имелись у большинства народов, хотя достигались они, как правило, за счёт других народов и на весьма ограниченный срок. Суть всемирной истории – взаимодействие этих взлётов и падений, что является суммой поглотивших друг друга векторов. Общего вектора у неё не было и нет. Неясный риторический вопрос, звучащий на протяжении веков: с каждым годом уничтожается всё большее количество людей? – сегодня приобретает конкретные осязаемые примеры и доказательства.

«А история никогда не лжёт? – осведомился с проблеском надежды мистер Дик. – О, что вы! Конечно, нет, сэр! – решительно ответил я, ибо я был молод, простодушен и верил в это», – находим весьма прелюбопытный диалог в автобиографическом романе Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим». Судя по всему, не случайно.Всякий раз убеждаешься, что в оценке истории верен – один-единственный критерий – нравственный, ибо он никогда не отвергает сослагательное наклонение. Собственно, как и вся литература!

Знаменателен тот факт, что в поисках подлинной истории Василий Воронов вновь возвращается к первоистокам. История нескончаемого возвращения – жизнекруг – путь замыкается. Стезя духовная – вот та историческая дорога, которую должен пройти его герой. Лирическая зарисовка, какую я бы смело назвала картиной века, раскрывающей душу художника, – это миниатюра «Родина». Мы осознаём, как духовная жизнь обычного человека может быть удивительно многосложной. Для автора необходимо увидеть человека в этом мире, увидеть его в неразрывных всечеловеческих связях! И до сих пор на земле не устарела шолоховская правда «маленького человека», «рядового», «простого». Писатель ищет свои сюжеты в природе, постигая загадки мира и жизни. Природа отдаёт больше, чем забирает, и её звуки напоминают человеку, для чего он пришёл в этот мир.

Девушка-художница и старик-пастух – поистине судьбоносная встреча. «Я сам рисовал бы, только краски подбирать не могу», – признается герой Воронова, не догадываясь о том, что наделён особым талантом воображения, талантом замечать в окружающем мире то, что доступно далеко не каждому взгляду. Так когда-то Репин хотел писать восход солнца над Днепром. Так Тургенев, Набоков, Паустовский горели страстью блуждать по лесам, полям и равнинам русской земли. Учёный Николай Лосский относил природу к серьёзным понятиям философии и естествознания, поскольку она «служит не только субстанцией основной жизни, но и важнейшим мотивом творческой деятельности особо одарённых людей». Вспомним повесть Василия Воронова «Два егеря». Творчество – это организующее начало, а не хаотическое. Подлинное искусство созидательно, оно должно нести радость, должно отражать самобытность личности.

Автор прельщает экспрессионистическими приёмами письма, ясными словесными красками, контрастами света и тени, он предстаёт перед нами как доселе неведомый художник утончённой кисти и лёгкого, воздушного пера. «Бери бугор, где стоим, поближе к себе, – голос его обрел силу, рука дирижировала у ватмана. – Прямо с цветами бери. С шалфеем, с ковылем, с полынком, бессмертник не забудь. Шиповник отодвинь подальше. Теперь бери кладбище, уголок с крестами. Чуть ниже луговину с моими коровами. Вербы старые, горбатые. За ними речка виляет в камышах цвета лисий хвост. Дальше трасса в ниточку, тополя строчечкой, озимка глаз веселит. На горизонте, на самом конце хмарь, дымок. Теперь облака бери, пониже, покучней. Чисто кремль над головой. С золотым подбоем. И тень от них прозрачная. Коров и вербы клади потемнее. Пониже облаков, над кладбищем, орелик завис. Теперь самое главное хутор наш. Хаты нарисуй так, чтобы печаль за душу брала. Чтобы покоем от красок сквозило. – У Левитана картина есть «Над вечным покоем»… Нарисуй так, чтобы наш хутор был лучше Левитана. Теперь назови эту картину «Моя родина», – что ты скажешь, потрясённый читатель?! Есть лишь одно магическое слово – Родина! «Да вы настоящий художник!» – только и смогла произнести ошеломлённая услышанным девушка, которой старик любезно подсказывал, на что ещё обратить внимание. Картина выглядит динамичной, зримой, мы словно наблюдаем, как цвета и образы перетекают из реальности и фантазий прямо на холст. Впечатление такое, что этот человек ощущает жизнь полнее, чем все окружающие, творя красоту легко, естественно, как Господь создавал когда-то Землю. И он создаёт свою пастораль, открывающую вызревший простор мысли.

Художник слова интуитивно постигает экспрессивную сущность цветовой палитры красок, соотношения фона, оттенков, правила равновесия и взаимной гармонии. Перед тобою рисунок лирической прозы, описанный живо, позитивно, в светлых тонах. Разве это не живопись, порождённая природой? Художественная истина лежит за пределами индивидуального, она нечто высокое и порою, кажется, соприкасающееся с вечностью.

Вместо эпилога

Настоящее искусство и настоящая литература – это философия, возникающих и исчезающих и снова возникающих смыслов и форм. Большой художник находит истину повсюду: в жизни и в природе, в человеке, в сфере трагического и комического. Всё в человеке не чуждо ему: радость и надежда, боль, страдание, гнев, покаяние и вера, грустное и смешное, простое и великое. Василию Воронову удалось ощутить пульс жизни. Закрыл книгу, а пульс бьётся. Чувствуется вся глубина и сложность огромного человеческого бытия.

И в завершение – слова Михаила Шолохова, прозвучавшие при получении им Нобелевской премии: «Я хотел бы, чтобы мои книги помогали людям стать лучше, стать чище душой, пробуждали любовь к человеку». Василию Воронову, как и его Учителю, этот завет – этот высший дар судьбы – посчастливилось претворить в жизнь, правдиво отразив тревоги и надежды своего времени.

Литература:

• Кунильский, А. Е. «Лик земной и вечная истина». (О восприятии мира и изображении героя в произведениях Ф. М. Достоевского): Монография. – Петрозаводск: Изд-во ПетрГу, 2006.
• Бирюков, Ф. Г. Художественные открытия Михаила Шолохова. – Москва: «Современник», 1980.
• Протоиерей Боянков, П. Любовь. Путевые заметки. – Минск: «Четыре четверти», 2013.
• Лесков, Н. С. Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе. – Тула: «Аквариус», 2018.
• Довлатов, С. Д. Заповедник. – Москва: «Азбука-Аттикус», 2016.
• Пришвин, М. М. Дорога к другу (дневники). – Москва: «Дет. лит.», 1982.
• Набоков, В. В. Другие берега. Книга воспоминаний. – Москва: «Corpus», 2022.
• Философы и историки Лосские: диалог культур и цивилизаций. – Минск: «Право и экономика», 2017.
• Бердяев, Н. А. Смысл истории. – Москва: «Амрита-Русь, 2021.
• Розанов, В. В. Уединённое. – Москва: «Фолио», 2010.
• Сахаров, А. Д. Тревога и надежда. – Москва: «Интер-Версо», 1990.
• Королькова, А. В. Словарь афоризмов русских писателей. – Москва: «Рус. яз.–Медиа», 2005.
• Ашукин, Н. С. Крылатые слова: Литературные цитаты; Образные выражения. – Москва: «Худож. лит.», 1988.
• Даль, В. И. Большой толковый словарь русского языка: современное написание. – Москва: «Астрель», 2005.
• История русской литературы ХIХ века. Вторая половина. – М., 1987.
• Соколов, А. Г. История русской литературы конца ХIХ – начала ХХ века. – 4-е изд., доп. и перераб. – М., 2000.
• Современная русская литература: 1990-е годы – начало ХХI века. – М., 2005.
• Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества. – М., 1979.
• От Пушкина до Чехова. Чеховские чтения в Ялте: вып. 10. – Симферополь, 2001.

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: