Воронов Василий Афанасьевич, «Загряжский субъект» Изд-во «Вече», Москва, 2022 г. Серия: Проза нового века

Хутор Мишкин был вотчиной казаков Платовых, один из которых прославился в войне с французами в 1812 году. Матвей Иванович Платов, атаман, удалая голова, победитель и герой. В старинной усадьбе Платовых, в белом доме с колоннами, в глубине парка располагался теперь главный корпус психиатрической больницы. По всему периметру усадьба обнесена трехметровым железным забором, у входа и въезда круглосуточный пост охраны, как на военном объекте. Редко, но все же бывали случаи побегов, среди пациентов числились в разные годы чемпионы по прыжкам, по бегу и скалолазанию. В общем, народ, как и везде в городах и весях нашей необъятной родины, всех национальностей и всех профессий. Проходил курс лечения и излечился полностью академик РАН, пациентами числились рабочие и крестьяне, солдаты и матросы, композиторы и госслужащие, полярники и домохозяйки, ветеринары и зоотехники.

Екатерина Ивановна Колупаева была одним из самых тихих и нетребовательных пациентов. Она глубоко погрузилась в себя и механически выполняла все, что ей говорили окружающие и врачи: встать-сесть, выпить таблетки, идти на обед, на прогулку, лечь под капельницу. Екатерина Ивановна находилась, благодаря сыну, в привилегированном положении. В палате среди вполне нормальных и вежливых людей. Конечно, со своими привычками, как и у здоровых. Например, капитан дальнего плавания, красавец с атлетическим торсом ровно в двенадцать часов становился на кровать, открывал форточку, свистом передавал сигналы точного времени и голосом диктора Балашова сообщал в открытую форточку последние известия. Закрывал форточку, поправлял кровать и уходил восвояси. Никто не удивлялся, все с интересом слушали, что происходит в стране и мире. Информация капитана в точности соответствовала официальным сообщениям.

Шефство над новенькой взял английский подданный сэр Ролтон, рыжий и густо конопатый джентльмен, курносый, с разными глазами: один серо-зеленый, другой карий. Он с достоинством поклонился:

– Сэр Ролтон. Не удивляйтесь, я потерял паспорт и забыл английский язык. Меня принимают за сумасшедшего. Но как только я добьюсь встречи с английским послом, все недоразумения рассеются. Свое временное пребывание в этом нечужом для меня доме я скрашиваю чтением исторической литературы и общением с интересными людьми.

Сэр Ролтон оказался галантным и высококультурным человеком. С манерами джентльмена и аристократа. Это прививается от рождения при соответствующем образе жизни. Сэр Ролтон рассказывал Екатерине Ивановне удивительные истории. На прогулках он уводил новую знакомую в дальний угол парка под старую шелковицу. Они усаживались на скамейку и сэр Ролтон увлеченно нашептывал:

– Этот дом, любезная Катрин, – он перстом показывал на главный корпус больницы, – принадлежал моему предку, атаману донских казаков графу Платову…

Екатерина Ивановна слушала англичанина с некоторым испугом и восхищением. Ему это нравилось, и он продолжал рассказ:

– Впрочем, все по порядку. Граф Платов после кампании 1812 года, после триумфа в Париже и Лондоне… Особенно в Лондоне, где его путь устилали розами и носили на руках. Его приветствовал сэр Вальтер Скотт, а королева Елизавета наградила его рыцарским званием и преподнесла меч с драгоценностями… Впрочем, это отдельная тема. Граф Платов вернулся на Дон, в хутор Мишкин не один, а с моей пра-пра-прабабкой леди Элизабет Ролтон. Она влюбилась в атамана и следовала за ним самозабвенно и неразлучно. Графу было шестьдесят два года, он недавно овдовел, Элизабет исполнилось двадцать пять, и она была девицей. На лице Екатерины Ивановны появился интерес и удивление.

– Они поженились, и вы их сын?

Сэр Ролтон поморщился и терпеливо объяснял;

– Они не поженились, к сожалению. Жили гражданским браком до самой смерти атамана в 1818 году. После его похорон Элизабет вернулась в Лондон и там родила моего пра-пра-прадедушку Матвея Ролтона. Внебрачный сын не мог унаследовать фамилию графа Платова. Но в моих жилах течет кровь донского казака Платова. Я написал книгу о своем предке, рукопись храню под матрацем… Книга написана по-английски, но я забыл язык и не могу вспомнить содержание целиком. Это омрачает мое существование. А сделать перевод рукописи и издать на русском языке никак невозможно, нет средств. В обширной исторической литературе об атамане Платове, с которой я ознакомился в больничной библиотеке, нет даже упоминания о Элизабет Ролтон. Это несправедливо, и я хочу восстановить справедливость. Любезная Катрин, вы настоящая казачка и вы мне порекомендуете, к кому из известных людей на Дону можно обратиться за помощью.

– Да! – горячо отозвалась Екатерина Ивановна. – Я познакомлю вас с известным человеком, атаманом Дрюней! Андреем Васильевичем! Он умница, он замечательный. И он тоже потомок атамана Платова! Он ваш брат, и он непременно поможет вам.

Сэр Ролтон горячо благодарил свою собеседницу за участие и жаждал скорее познакомиться со своим русским братом. Знакомство состоялось. Родичи к обоюдному удовольствию, с одинаковым интересом относились к истории казачества, к судьбам предков, и особенно к семейным подробностям незабвенного графа Матвея Ивановича Платова. Дрюня обещал сэру Ролтону похлопотать насчет перевода его книги на русский язык и об издании ее в редакции "Загряжских ведомостей". Кроме того, он торжественно объявил, что передаст англичанину для его книги бесценный исторический документ. Записки друга и соратника донского атамана, знаменитого поэта-партизана Дениса Давыдова, а именно "Воспоминания о моем посещении графа Платова в его родовом имении Мишкине".

– Записки Дениса Давыдова хранились в нашей семье, – рассказывал Дрюня сэру Ролтону и Екатерине Ивановне во время свидания в больничном парке. – Рукопись передала мне на хранение моя мать Евдокия Кузьминична, а ей она досталась от ее матери Марии Сидоровны, а ее матери от ее матери… имен уже не помню. Матвею Ивановичу еще при жизни рукопись собственноручно передал его друг генерал Денис Васильевич Давыдов. Он не включал ее в свои сочинения и никогда не публиковал. Из-за интимного содержания. Я тоже, как наследник, не давал в печать записки Давыдова и не давал в Загряжский музей. Опять же, чтобы не бросить тень на светлый образ героя-атамана. Тебе же, потомку англичанки Элизабет, отдаю. От своего имени ты можешь обнародовать последнюю любовь атамана, ты незаконный отпрыск его.

Конечно, Дрюня вначале сомневался в подлинности сэра Ролтона. Трудно было объяснить пребывание в психиатрической больнице в хуторе Мишкине английского аристократа из-за потери паспорта и полного забвения родной речи. Но также трудно объяснить его познания редких подробностей биографии Платова и англичанки Элизабет. Подробностей, которых не знали биографы атамана, его современники, и нынешние историки. А можно ли объяснить появление англичанина в бывшей родовой усадьбе Матвея Ивановича случайностью? Может ли случайный человек плакать и целовать рукопись Дениса Давыдова, где говорится о любви атамана и англичанки? Могла ли быть, наконец, случайной встреча двух потомков в родовом имении Платовых? Нет, размышлял Дрюня, это божий промысел, и это правда. В жилах сэра Ролтона течет кровь атамана Платова, как она течет и у Дрюни. Они потомки, и они братья. Чувство родства с сэром Ролтоном не омрачило даже поведение подруги Дрюни, Екатерины Ивановны. Она воспылала любовью к сэру Ролтону, и стеснялась Дрюни. Щеки ее вспыхивали при встрече глазами с недавно обожаемым ею Дрюней. Она робела, как школьница, и пряталась за спину англичанина. Впрочем, стеснение было недолгим. Екатерина Ивановна собралась с духом и решительно заявила:

– Андрей Васильевич, я хочу объявить вам очень важное решение! Поклянитесь, что не обидитесь и не станете преследовать меня. И еще поклянитесь, что не скажете моей тайны Славику.

Дрюня с мрачным выражением лица поклялся не преследовать и не выдавать. Екатерина Ивановна с облегчением вздохнула и с радостью сообщила:

– Мы с сэром Ролтоном любим друг друга и просим вашего благословения.

Англичанин потупил глаза, уставясь на свои ботинки. Влюбленные взялись за руки и упали перед Дрюней на колени. Что мог возразить на это потомок атамана? Ровным счетом ничего, даже то, что он не священник и не монах, а большой грешник.

– Благословляю, если вы просите!

Екатерина Ивановна заплакала и призналась, что любит Дрюню почти так же, как сэра Ролтона. А сэр Ролтон назвал Дрюню великим после атамана Платова казаком и обещал вставить его в свою книжку. Дрюня выполнил свое обещание и в очередной свой приезд в хутор Мишкин привез копию рукописи о своем предке атамане Платове. Сцена была долгая, трогательная, со слезами и клятвами. Дрюня испытал грусть в своем сердце и скоро удалился восвояси.

Сэр Ролтон и Катерина погрузились в чтение записок Дениса Давыдова "Мое посещение графа Платова в его родовом имении Мишкине". Присоединимся и мы, читатель, к чтению исторического документа.

Из записок Дениса Давыдова

"Визит мой на Дон к графу Платову замышлялся со времени триумфальной поездки его с Государем (имеется ввиду Александр I. – В.В.) в Лондон. Я готовил издание моих военных записок и хотел уточнить некоторые подробности участия казаков атамана Платова в кампании 1812 года. Моя дружба с графом Матвеем Ивановичем началась еще в бытность мою адъютантом главнокомандующего 2-й Западной армией князя Петра Ивановича Багратиона. Я был молод, честолюбив, любил гусарские пирушки, любил слушать воспоминания ветеранов об Очакове, Суворове, о славных победах русского оружия в Европе.

После Тильзита батальные действия против турок прекратились, и некоторое время армия отдыхала. Офицеры пили кислое валашское вино, стреляли уток и волочились за местными красавицами. В штаб-квартиру главнокомандующего явился Атаман Области Войска Донского генерал Матвей Иванович Платов. Князь Петр Иванович Багратион представил меня, атаман крепко пожал мою руку. Атаман был высок, строен, темноволос. В серо-голубых глазах огонь и отвага.

"Орел! – сказал он мне. – Пойдешь служить ко мне?". Впоследствии атаман не раз звал меня начальствовать казачьим авангардом в его войске. Мы вместе участвовали в трех кампаниях, коротали время на бивуаках, подолгу вели душевные беседы и сошлись так близко, что нас называли "братушками". Это неизменное чувство я пронес через всю жизнь и сейчас горячо благодарю Бога, что судьба одарила меня дружбой этого великого человека.

Впрочем, к делу. Через пять или шесть дней утомительной дороги я оказался близ Черкасска у паромной переправы через Дон. Помолившись на старинный Воскресенский собор, я с грустью бродил по улицам старинного городка. Увы, многих славных казаков-черкасцев, с которыми я воевал с турками на Дунае, с французами при Аустерлице и с Наполеоном в родном отечестве, уже не было в живых. В Черкасске жил сын Матвея Ивановича, полковник Иван Матвеевич Платов, но я не стал разыскивать его, не предупредив о своем визите. Душа моя стремилась к любезному моему сердцу графу Матвею Ивановичу.

Изрядно поколесив по буграм от Аксая до Новочеркасска, и едва не свалившись вместе с бричкой и лошадьми в овраг на крутом спуске в хутор Мишкин, я предстал перед графом с радостным криком и объятиями. С горечью заметил перемены. Граф располнел, на лице глубокие морщины, на темени желтая проплешина, усы обвисли, как у старого запорожца. Но живость и темперамент по-прежнему горели в его молодых глазах, в жилах играла казацкая сила. За спиной старого атамана стояла огненно-рыжая красавица в длинном голубом платье.

– Это подруга моя из Лондона, мисс Элизабет Ролтон. Я представился и спросил, не скучно ли ей после Лондона в деревенской глуши среди казаков. Платов рассмеялся и сказал, что мисс по-русски не понимает ни бельмеса.

– Как же ты объясняешься, ведь по-английски и ты ни бельмеса?

– А-а! – отмахнулся граф. – Тут дело не в физике, а в нравственном ашпекте. Мы довольно понимаем друг друга. Она дворянка, хорошего воспитания. А на лицо – рязанская баба, дебелая и белолицая.

– Йес! Йес! – Элизабет смеялась и хлопала в ладоши.

Я спросил графа, как ему удалось закомпаньонить такую красавицу. Он несколько смутился и сказал, что все произошло как-то само собой, без особых усилий с его стороны.

– Привязалась, как собачонка. – Он отвернулся, чтобы не встретиться глазами с девушкой. – Ну и я, старый пенек, поддался…

– Йес! Йес!

Мне показалось, что умная девушка понимает по интонациям, по физиогномии. Она понравилась мне необыкновенной живостью, понятливостью и искренностью. "Ай да граф! ай да казак!"– думал я с завистью и грустью. Во мне еще кровоточила рана измены моей невесты, полячки Лизы Злотницкой, накануне нашей свадьбы сбежавшей к столичному бонвиану, картежнику и кутиле князю Петру Голицыну.

Мы прошли через густой роскошный парк по дорожкам из цветного гравия, поднялись на высокую террасу, где нас ждал накрытый белой скатертью богатый обеденный стол. Мы уселись надолго, наслаждаясь разговорами и сладкими воспоминаниями. Боже, сколько волнений, страстей и приключений мы пережили! Мы свидетели и участники роковых и блистательных событий в нашем отечестве. Мы говорили без умолку. Бедная Элизабет, слушавшая нас очень внимательно, в конце концов стала клевать носом и граф отправил ее с горничной в свою комнату.

– А не взяться ли тебе за перо? – предложил я Матвею Ивановичу. – Твои воспоминания были бы бесценны для потомства.

– Нет, любезный Денис, бумагомаранье не по моей части, да и охоты нет. Мне бы с Новочеркасском управиться. Строительство много огорчает меня. Воруют! Движение леса, камня, железа и иного материала большое, денежный капитал велик, отсюда и соблазны. Наказания не помогают, скорее способствуют казнокрадству. Да и то сказать, рубль проходит через тысячи рук… Вспоминаю незабвенного Александра Васильича Суворова. Как-то приволокли к нему несчастного интенданта: большая недостача провианта на складах. Требуют повесить виновного. Суворов давно знал бедного интенданта и не сомневался в его честности. Но словами трудно урезонить возмущение. генералиссимус приказал выстроить взвод в шеренгу, велел дать фланговому горсть муки и передавать по цепи. До конца шеренги муки не хватило. – Вот! – сказал Суворов. – К каждой руке прилипает! А у меня рук на строительстве много больше, чем в шеренге, и к каждой руке прилипает. Знаю, в Петербурге недовольны мной. Знаю, что администратор из меня никудышний. Моя стезя на поле брани. В двенадцатом году легче было, ей-Богу! Если бы не Лиза, не знаю, что бы я делал. Она свет в окошке и радует меня на старости лет.

Со стороны конюшни послышалась возня, крики, на террасу поднялся с одышкой красномордый управляющий. Он запросто обратился к графу.

– Конюхи, ваше сиятельство, сперли в кухне окорок и пьянствовали на пруду. Поймали и привели их на конюшню. Как с ними быть?

– Выпороть!

В эту минуту появилась Элизабет. Она внимательно прислушивалась к рапорту управляющего и по голосу Матвея Ивановича поняла, в чем дело.

– Ноу, ноу!

Девушка умоляюще сложила руки на груди и смотрела на меня, ища поддержки.

– Ладно! – сказал граф управляющему. – Отпусти злоумышленников. Пусть благодарят Лизу. Она у нас противница телесных наказаний.

Я увидел налицо смягчение помещичьих нравов. Доселе, как мне говорили, граф Платов был сторонник розог и плетей для провинившихся.

Элизабет любила вся дворня и соседи. Не зная языка, она свободно общалась со всеми. Люди называли ее Миса, т.е. мисс, и ей это очень нравилось. У графа была превосходная конюшня и отличные лошади донской породы. Каждый день втроем мы выезжали на прогулку верхом вдоль по пойме, по берегу небольшой речки Аксайки. Столетние вербы и вязы, по местному караичи, редко и живописно красовались широкими кронами среди зеленой муравы. Из-под каменистых бугров сочились, текли ручьями чистые и холодные родники. Мы останавливались и пили ключевую воду прямо из пригоршней. Степные орлы кружили в вышине, а внизу на вербах гнездились колонии грачей. Довольно часто прямо из-под конских копыт выскакивали зайцы, пугая лошадей. Элизабет смеялась, как дитя, а у меня щемило сердце при виде счастливой женщины. Мне хотелось любви…

Донские пейзажи напомнили мне детство в нашей подмосковной усадьбе в селе Бородино. Там было такое же высокое небо, огромные старые вербы и широкие зеленые луга. На лугах паслись кони, целые табуны, и конское ржанье стояло в ушах. Мир казался огромным и бесконечно счастливым. Вокруг было только солнце и счастье… Все сгорело в Бородинском сражении: и усадьба, и счастье, и мечты.

Для своих военных записок я давно хотел расспросить графа о его встрече с Наполеоном. Я много слышал об этом от князя Багратиона и от других достоверных свидетелей. Встреча обросла анекдотами. Правду для моих записок мог сказать только сам Платов. Я воспользовался возможностью поговорить напрямую и попросил графа вспомнить о Наполеоне, признавшись, что не могу почитать его за великого человека. Элизабет, присутствовавшая здесь, просила меня переводить ей рассказ Платова. Граф рассмеялся и охотно стал рассказывать. Я опускаю из рассказа состояние духа нашей армии. В главной квартире плелись интриги, сплетни. Открыто осуждались поведение Государя и его уступки Наполеону. Французы, еще вчера стоявшие на Рейне, сегодня выдвинулись к самой нашей границе, к Неману. Ни у кого не было сомнений, что Тильзитский мир не остановит Наполеона, и вслед за Европой он пойдет на Россию. Высокомерное поведение маршалов возмущало наших офицеров. И Государь Александр, кажется, изменил свое отношение к Тильзитской встрече, не обманывался дружбой французского императора.

На обеде Государь равнодушно слушал тонкую лесть Наполеона, союз против англичан умер, оставшись на бумаге. Вернемся, впрочем, к рассказу графа.

– Дело было в июне 1807 года, в Тильзите, где ожидалось подписание мирного договора с Наполеоном. В этот день солдатам выдали водку, офицеры с утра пили шампанское, все были возбуждены и ждали главного действа – явление императора французов. Он должен был заехать за нашим Государем, чтобы вместе быть на обеде, устроенном французами. Свита Наполеона составляла до 300 человек. Адъютанты, придворные чины, офицеры генерального штаба, маршалы. Свиту сопровождал эскорт егерей. Знакомя Наполеона со своими придворными, среди коих были великий князь Константин, Беннингсен, граф Ливен, князь Лобанов-Ростовский, генерал Уваров, министр иностранных дел Будберг, Александр представил меня. Французам было известно о донских казаках и мое имя. Наполеон стал расспрашивать о нравах и обычаях казаков, об оружии, которое мы применяли против французских драгун, обратили в бегство конницу Груши. Я напомнил, что казаков называли степными купидонами, что с древности они превосходно владели стрельбой из лука. Император внимательно слушал мой рассказ и попросил показать оружие в деле. Принесли турецкий лук и колчан со стрелами. Я послал подряд три стрелы в соломенную мишень, и все три попали в цель. Раздались аплодисменты. Император достал из кармана золотую табакерку со своим изображением и подарил мне. Я в ответ подарил ему турецкий лук и колчан со стрелами. Наполеон спросил, желаю ли я служить у него. Я ответил, что я служу своему Государю.

Вокруг этого короткого общения с Наполеоном сочинили много сплетен, не верь им. А в залог того, что я сообщил, дарю тебе Наполеонову табакерку. Лестно будет, что ты, как изрядный сочинитель, вставишь ее в свою книжку. Я поблагодарил графа и храню табакерку в шкатулке, как память нашей дружбы.

Однажды граф взял меня с собой в Новочеркасск. Город раскинулся на высоких буграх, он еще был в лесах, мостовые проложили булыжником только по центру и вокруг Вознесенского собора, громада стен которого едва доходила до середины. Тысячи людей копошились вокруг стен и на лесах, тысячи лошадей и повозок тянулись из-под холмов, подвозя камень и лес к возводимым домам и усадьбам. Уже просматривались красивейшие улицы и бульвары, театр и военные казармы, гимназия и Войсковое правление, казначейство, почта, торговая площадь, двухэтажные дома богатых казаков, генералов и старшин.

В уменьшенном виде город напоминал Петербург. Вокруг атамана тотчас образовалась свита до сотни человек. Граф как-то ухитрялся разговаривать одновременно со всеми. Он отдавал распоряжения то по-военному коротко, то балагурил, употребляя весьма крепкие выражения, то по-отечески увещевал группу толстопузых купцов, то немилосердно орал на чиновников из городской управы. Я совершенно потерялся в этом бестолковом общении и отстал от свиты, осматривая особенности архитектуры. На углу одной из улиц, возле открытых дверей трактира просил милостыню безногий инвалид. На груди нищего блестела знакомая медаль участника Бородинской битвы. Я не мог пройти мимо и положил в шапку ветерана рубль. Он с достоинством поклонился и поблагодарил. Я спросил, в каком полку он служил.

– В отдельной роте Донской артиллерии, ваше благородие, при атамане Платове! – ответствовал казак. – Получаешь ли вспомоществование от казны? – Никак нет, ваше благородие. Таких обрубков, как я много в Войске побираются. На всех казны не хватает. Спасибо, добрых людей много, не дают пропасть. На хлеб и водку, слава богу, хватает.

– Скажи свое имя, я прошение атаману подам.

– Э-э, нет, барин! Были у нас грамотеи, подавали прошения. Только вместо вспомоществования их за шкирку и за город подальше, чтоб глаза начальству не мозолили.

Вечером я рассказал об этом Платову. Старик вздохнул и сказал сурово:

– Наши чиновники страшнее французов. И не Государь в том повинен!

– А кто же?

– Мы с тобой виноваты, вояки. В мирное время не можем защитить своих инвалидов и раненых. Я не могу в Новочеркасске построить дом инвалидов, простую богадельню. Чиновники из Петербурга следят за каждой копейкой, а сами аферы устраивают, каких свет не видывал. И все шито-крыто, никакой сенат не дознается. Я, сам знаешь, всю жизнь провел в баталиях и одолевал неприятеля в невозможных условиях. А на административном поприще терплю поражения, как новобранец. Тошно мне, друг любезный, и безногому ветерану я, как и ты, могу подать только милостыню. Мне стыдно, что я граф и генерал. Давай-ка выпьем горилки с перцем, иначе можно вольнодумцем стать.

На политические темы мы больше не разговаривали, граф дал понять, что политика ему не по нутру. Он больше был погружен в дела многочисленного семейства. Усадьбу свою в хуторе Мишкине отдал в приданное дочери Марфе. Своего дома в Новочеркасске не имел и не хотел улучшать благосостояние в новом городе. Былые связи с Петербургом сошли на нет, новые люди при дворе не интересовали его. А други игрищ и забав молодости ушли в мир иной. Остались Новочеркасск и Лиза. Устройству нового города он отдавал последние силы, несмотря на нелюбовь к административной работе. А уж об Лизе и говорить нечего, он души не чаял в ней. Есть женщины, поступки коих объяснить невозможно, их можно только понять сердцем, почувствовать. Элизабет была из этой редкой породы. Невозможно словами объяснить привязанность молодой девушки хорошего воспитания к нашему герою, старику, обремененному многочисленным семейством. Привязанность столь уважительную, что девушка оставила свою семью, оставила отечество безоглядно устремилась за кумиром в неведомую Россию, не зная нравов ее и языка. Поистине, это награда неба нашему герою, коей только может удостоиться смертный человек. За свою жизнь я не видел столь любящей женщины, подобной Элизабет. Время в хуторе пролетело быстро, настал день моего отъезда. Мы посидели на дорожку, по обычаю. Элизабет была весела и непосредственна, как дитя, граф пошучивал, но грустью отдавали шутки. Я вдруг почувствовал, что может это последняя наша встреча…

Коляска тронулась, и скоро хутор скрылся за поворотом".

P.S. Я не включил эти страницы в мои военные записки. Рукопись же переслал графу Платову по почте и получил от него короткое письмецо. "Любезный Денис Васильич! Сочинение твое об хуторе Мишкине прелесть невозможная. Я совершенно с тобой согласен, на меня сошла милость Божия. За что до скончания дней буду благодарить Господа моего Иисуса Христа и добрейшую подругу мою Лизу».

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: