* * * Григорию Блехману. Здравствуйте, уважаемый Григорий! Вы тонко чувствуете многие нюансы в стихах поэтов, о которых я пишу. И угадали приметы «кухни», которая сложилась у меня в работе над поэзией. Дело в том, что критика поэзии и критика прозы являются разными жанрами не только в связи с литературным предметом, который я пытаюсь понять. Прозу важно прочесть внимательно и уловить авторские акценты и мимолетные приметы событий и героев, что поможет осознать и сюжет произведения, и авторский замысел в целом. В поэзии роль интуиции огромна не только для стихотворца, но и для его читателя, вооруженного критическим инструментарием. Поэтому в последнем случае так важно для критика реагировать на реальность подобно тому поэту, который занимает его ум сейчас, быть похожим на него психологически и нравственно. В какой-то мере это напоминает вживание в роль актера. Процесс комментирования книги или цикла стихотворений поэта выполняет такую задачу. Он весьма трудоемок, поскольку каждое стихотворение должно восприниматься как микромир, как психологическое облако, как пространство, в котором есть много степеней свободы, но автором взяты только те и те, а остальные не исчезли, но как бы «мерцают» в отдалении. В день много стихотворений подобным образом не прочтешь, потому что объем чувствования очень велик, и он душой критика должен быть усвоен. Так в сознании формируется голос автора, который звучит еще долго после того, как работа над статьей о поэте завершена. То есть остается «послесвечение», которое мешает мне приступить к следующей работе. Невозможно слышать голос одного поэта и размышлять над стихами другого. Эхо должно затихнуть. Только тогда ты в состоянии воспринять звучание и смысл какой-то иной песни. Спасибо Вам за внимание и доброе отношение ко мне и моим размышлениям.
* * * Светлане Демченко. Уважаемая Светлана, все дело в том, что реализм в последние десятилетия находится в неравных условиях сравнительно с иными литературными течениями. Вы могли это видеть, когда формировались писательские делегации для присутствия во Франции – кажется, на книжной ярмарке или на Днях России. Юркие чиновники вручили президенту пачку книг Акунина – якобы наиболее востребованного писателя российской современности. Бойкий беллетрист с отточенной способностью лукавить там, где это необходимо лично ему или его либеральному лобби, оказывается для телезрителя главным писателем страны. А остальных как будто не существует – ни Крупина, ни Галактионовой, ни Краснова, ни Сычёвой... Так формируется приоритетный литературный ряд, в который помещают Сорокина, Быкова, Минаева и еще многих других работников скрипучего пера и интеллектуального топора. И у читателя газет и телезрителя исподволь складывается впечатление: реализм сдает свои позиции, веселые «игры в дочки-матери на деньги» сегодня пользуются популярностью у большинства любителей литературы. Но ведь это не так. Просто издатели в предшествующие два десятилетия были однозначно сориентированы на творческую «плесень» и поставляли ее в промышленных масштабах. Горлопаны трубили в радиорупор, газетные обозреватели, будто собаки в сквере, отмечали каждый пошлый и русофобский кустик и поворачивались затылком ко всему значимому и серьезному. Грязноватая ирония по отношению к вещам первостепенным – детству, материнству, родине, родной истории стала правилом «хорошего» тона в этих «салонах Анны Павловны Шерер». А слова правды и любви, слезы боли и горечи, радостный смех и прозрачный утренний свет над русским простором оказались в изгнании, были удалены из зоны прямого доступа. Нравственная политика государства, приоритеты духовного здоровья, обозначенные ясно и последовательно, позволят внести коррективы в сложившееся положение. Точно так же мы не найдем замечательных исторических и жанровых художников-реалистов в живописи, если станем просматривать сетку передач телеканала «Культура». Но очередную пошлую поделку в рамках московского или венецианского биеннале зрителю представят непременно. Именно потому мы должны поддерживать то, что нам дорого, что мы любим, без чего наша жизнь не имеет смысла. Нужно искать эти вещи и слова везде, практически интуитивно – так заболевший или раненый зверь находит целебную траву и восстанавливает свои силы. А уязвимое положение реализма, о котором Вы говорите, есть только видимость. Хотя бы по той причине, что все иные формы изображения реальности дают только эмблему – в достаточной степени плоское отражение объемного мира, в котором мы живем и который желаем понять – в полноте его черт, в глубине и противоречивости его содержания.
* * * Виктору Герасину. Уважаемый Виктор, национальная идея берется на вооружение обществом, когда оно находится в согласии со своим правительством. Или же – в явном противоречии с его действиями. О фразеологии правящей верхушки я не говорю: в силу разных обстоятельств, в том числе и тактического характера, слова правителей могут быть уклончивыми, двусмысленными, декларативными и т.п. Важно отслеживать дела позитивные и не примерять на себя роль идеального судьи. Бремя власти – тяжелое бремя. И если речь правителей или правителя хоть в чем-то однозначно положительна – это атом национальной идеи, это шаг на пути к главным формулировкам. В нашей стране сегодня сошлись в споре самые разные силы и взгляды: этнические и хозяйственные, эгоистически-племенные и собственнические, подвижнические и обывательские. Нужно придать этому вееру человеческих принадлежностей хоть какое-то общее направление, хоть какую-то общую заинтересованность, постараться изолировать предательство, национальную измену. Если ничего подобного не произойдет, то пустые формулы просто растворятся в воздухе, а произнесенные важные слова, не подкрепленные действием и упавшие на развороченную засохшую почву, по существу, убьют самих себя: ведь за ними не будет стоять реальность – общественная, геополитическая, личностная... В Украине антагонистическая по отношению к правительству Януковича национальная идея, ядро которой – противостояние «древних укров» и «коварных москалей», оказалась разрушительной. И такую тревожную возможность не стоит упускать из поля зрения, когда рассуждаешь о национальной идее в обстановке национальной раздробленности. Поэтому важно терпеливо относиться к тому, что верховная власть приходит к национальной идее не сразу, с видимым промедлением, которое мучительно для всякого патриота своей страны. Слишком глубоко провалилась наша страна в тину жестокости, алчности и равнодушия за последние четверть века. Путь наверх только начинается. Что касается «Православия как национальной идеи», то я думаю, что это ложная посылка. Россия страна многонациональная, и придется учитывать интересы нескольких традиционных конфессий, несомненно, отдавая первенство на практике исторической религии русского народа – православной вере. Кроме того, в национальной идее должна быть и социальная составляющая, которая также учитывается доктриной Церкви. Сближение и соприкосновение национальной идеи (цивилизационного устремления российского государства) с Православной Церковью есть симфония сосуществования Церкви и государства. Об этом писалось много и многими. Взаимопонимание и чувство такта, мера и ответственность перед историей и потомками, милосердие и стоицизм, отвага и подвижничество – все это присуще церковному и государственному человеку как таковому в его стремлении к идеалу. Однако отличия мирянина от клирика или иерарха видны невооруженным глазом и понимаемы всяким трезвым умом. Книги духовной направленности, в центре которых – подвиг старческий или монашеский, мученичество за веру или отечество – это часть русской художественной литературы, причем ее важнейшая часть. Все иное, как будто отдаленное от прямого упоминания подобных акцентов, однако созданное в их скрытом присутствии, позволит воспитать русского человека и поможет ему понять мир, в котором он живет, преодолеть его злобы и утвердить правду – в самом общем смысле этого понятия, родового и православного. Историко-духовное краеведение отличается от иной литературы краеведческого жанра тем, что душа как-то незаметно черпает терпение и силу со страниц таких книг. Для нашей сегодняшней души, измученной до предела, нет лекарства более целебного.
* * * Игорю Смирнову. Уважаемый Игорь, спасибо за добрые слова! С точки зрения критической я чувствую себя достаточно одиноко. Наверное, потому, что у одних писателей или исследователей я научился одному, а у других – другому. Причем первые и вторые совсем не обязательно оказывались взаимно близкими фигурами – по мировоззрению и по методам понимания литературного предмета. Вначале интуитивно, а в конце 90-х осознанно я старался соединить описательное литературоведение с формальным подходом к тексту. Описание или эссеистика вполне может превратиться в болтовню, в самовыражение критика, а формальная аналитика способна просто задушить творческий порыв, сосредоточенный в произведении писателя или поэта. Каждому исследовательскому приему – свое место и время. Замедляется рассуждение – снимается со стены инструмент хирурга – проясняется непонятное место – возвращается свободное движение мысли. Примерно так... Насчет учителей – так сразу и не ответить. Наверное, все те критики, которые считали художественный образ совершенно необходимым элементом литературно-критического размышления. Белинский и Аполлон Григорьев, Иннокентий Анненский и Блок, Шкловский и Адамович, Лотман и Михаил Лобанов, Игорь Виноградов и Александр Казинцев – у каждого я нашел что-то важное для себя. В Литературный институт я поступал в семинар поэзии. Видимо, мои стихи уже тогда содержали в себе элементы моих критических суждений сегодняшнего дня – в приемах, в угле зрения, в сопоставлении малого и большого, в дистанции по отношению к художественному предмету, в степени внимания к деталям. Это кажется хорошим для критики, но спорно для поэтических вещей: там важна стихия. Три раза я не прошел творческий конкурс, еще раз не набрал проходной балл, так как у меня уже было высшее образование (в тот год это обстоятельство неожиданно решили учесть), а потом поступил – меня заметила и поддержала Галина Ивановна Седых, которая вела семинар поэзии вместе с Ал. Михайловым. Год проучился в семинаре Валерия Дементьева на заочном отделении, потом год у Михайлова и Седых, затем перешел в семинар критики Игоря Виноградова. А стихи я начал писать осенью 1975 года и перестал – в 1988 году, целиком уйдя в критику.
* * * Олегу Кореновскому. Уважаемый Олег! В самом общем виде можно сказать так: для писателей-либералов главной темой являются проблемы личности человека. Я говорю об этом в достаточно корректной форме, хотя реально огромное большинство произведений таких авторов подают «личность» как нечто неприятное и часто низкое. Самозабвенное копание в бытовом и сексуальном существовании своих героев употребление термина/квалификации «личность», по существу, не допускает. Нет здесь личности – только особи. Но это – в распространенной либеральной литературе плохого художественного качества. Хотя и человек культуры сегодня очень часто опускается в темные области что называется «нижней чакры», стараясь отыскать в происходящем глубокий смысл. У лучших авторов-либералов этого может и не быть, но определенно есть отрицание связи человека с родной землей, ее историей и духовных обязательств героя перед своим родом. Тут главный либеральный принцип: все, кроме эго – избыточно. У патриотических по мировоззрению писателей практически всегда родовые и почвенные связи, так или иначе проявляются в произведении. То есть не с тобой все началось, и с твоим уходом все не закончится – примерно так эти чувствования можно сформулировать в двух словах. Такое разделение творческого подхода к реальности совсем не совпадает с принадлежностью того или иного автора к Союзу российских писателей или Союзу писателей России. Есть очень хорошие писатели в СРП и очень плохие в СПР. И наоборот. Тут жесткого «паспортного» прикрепления нет. Однако «российские писатели», по странности, в большинстве своем разделяют зауженный личностный взгляд на человека – даже не в декларациях своих, а в собственном писательском почерке. Иной взгляд на вещи в сообществе «российских писателей» редкость. Точно так же в произведениях членов СПР личностный эгоизм героев, который является продолжением внутреннего мира автора, есть исключение из художественного правила, хотя сам писатель вполне может быть человеком малоприятным. Раньше считалось, что либералы, уделяя повышенное внимание форме сочинения, тем самым отличаются от почвенников, у которых формальная организация стиха или прозы незатейлива, а порой и примитивна. С течением времени такой взгляд на почвенников, освоивших все богатство творческих форм, иначе как тупым снобизмом и не назовешь. Просто формальный изыск у почвенника всегда поверяется искренностью повествования и потаенного разговора с читателем, и это вносит свои ограничения. Тогда как формализм без берегов есть свидетельство отсутствия твердой писательской руки. Отчасти напоминающее какое-то беспросветное творческое пьянство, где вместо очередного стакана – формальный изыск. Что касается общих достоинств, они очевидны: у лучших писателей того и другого художественного лагеря нам важно ценить боль за человека, способность вызвать у читателя сопереживание по отношению к униженным и оскорбленным. И здесь проза Олега Павлова стоит рядом с произведениями Петра Краснова, а стихи Наиля Ишмухаметова не противоречат поэзии Светланы Сырневой.
* * * Анне Арсеньевне Гребневой. Уважаемая Анна Арсеньевна, благодарю Вас за читательское и учительское доверие. Для меня это важно, потому что писатель должен видеть лицо своего читателя и понимать: не устал ли тот скользить глазами по строчкам, все ли ему понятно, не заумен ли повествователь, не красуется ли он своим умением соединять слова в цепь рассуждений... Вы спрашиваете о ценностном ряде писательских имен. Это почти всегда список хаотичный, в который всегда можно внести новое имя или упустить кого-то, чье творчество тебе дорого. Тем не менее, среди поэтов нынешнего дня я выделяю несколько замечательных имен: в первую очередь, это Диана Кан и Светлана Сырнева. Я очень люблю их стихи и сам голос, который слышу, когда читаю поэтические строки. У Дианы Кан – поразительная пушкинская широта охвата жизни, у Светланы Сырневой – поистине лермонтовский драматизм в изображении русского бытия. Еще упомяну Евгения Семичева, Александра Нестругина, Юрия Перминова, Геннадия Ёмкина, Валерия Михайлова, Виктора Кирюшина, Анатолия Аврутина... Из ушедших – гениальный Юрий Кузнецов. В прозе – Василий Киляков, который обладает удивительным чувством искренности, почитайте его записки и рассказы. Во многом он писатель чрезвычайно недооцененный: его печатают журналы, но полновесной книги до сих пор нет – так трудно сложилась его издательская судьба. А ведь начинал он в одно время с Олегом Павловым, на рубеже 1980-90-х. Еще – Владимир Крупин, Любовь Ковшова, Лидия Сычёва, Анна и Константин Смородины, Дмитрий Ермаков, Петр Краснов, Вера Галактионова... Несомненно – Валентин Распутин, фигура которого воплощает образ подлинного русского писателя наших дней. Из ушедших – Василий Белов. Объективные причины изоляции наших лучших писателей заключены в самом процессе взросления-изменения российского государства в последние десятилетия. От телевидения они были категорически отлучены. Издатели (как правило, либералы с глазами-арифмометрами) печатали Акунина, Быкова, Улицкую, Довлатова, Остера... Встречи с читателями стали довольно редкими, тиражи книг – минимальными, и т.п. И все же изменения в лучшую сторону уже видны. Надеюсь, что в ближайшие годы произойдет переформатирование нашего государства и культуры, высокое будет долгожданным и доступным, а низкая рука, испачканная в грязи, не сможет зачислить достоинство и правду в число архаичных и скучных понятий.
* * * Андрею Тимофееву. Уважаемый Андрей, говоря о прозрачности, я имею в виду тенденцию, но не поименный список. Потому что ясные классические вещи можно найти у авторов, чьи иные произведения никак не укладываются в такую положительную характеристику. Разумеется, отсутствие прозрачности литературного пространства – вещь временная. Оно порождено смутой в душе современника, неуверенностью в завтрашнем дне, внезапной относительностью прежде твердых понятий: чести, веры, дружбы, любви, семьи. Отсюда – разрывность письма, неопрятность фразы, разговорная «вата», когда даже синтаксическое целое не организовано в произведении так, чтобы читатель соприкоснулся душой с происходящим в повествовании. «Прозрачные» писатели – Крупин, Галактионова, Ковшова, Смородины… Высшее предназначение критики – в развертывании художественного пространства произведения, чтобы читатель понял, что здесь – все взаимосвязано. Малая деталь соприкасается с важнейшими сюжетными событиями, душевные движения героев не только такие, какими их выписал автор, но еще и другие – в плотном соприкосновении их с реальностью. Критик должен сказать о том, как устроено произведение, что в нем важно, а что – второстепенно, чему оно учит читателя, а в чем – враждебно ему. В поэзии критика расшифровывает интуиции автора, показывает его связи с Богом и землей, искушения и стоицизм, в какой-то степени воспроизводит голос поэта в самом критическом рассуждении. Кроме того, критик должен владеть образным письмом, обладать живым слогом. Определение «критик в высшем смысле» не очень удобно в применении его к тому или иному исследователю литературы. Могу только назвать имена тех критиков, которых мне интересно читать: Юрий Павлов, Капитолина Кокшенёва, Валентин Курбатов, Владимир Бондаренко, Александр Казинцев, Сергей Куняев... Из старшего поколения – Михаил Лобанов.
* * * Игорю Пряхину. Уважаемый Игорь! Человек, взращенный вне человеческого общества, о нравственности понятия, разумеется, не имеет. Однако у него есть интуиции, которые порой поразительно напоминают наши нравственные законы. У Битова в давней книге «Птицы, или Новые сведения о человеке» ворона, подравшись с соперницей, удерживала свой клюв лапой, дабы не нанести той смертельный удар – потому что они были одной крови, одного рода-племени. И таких интуиций можно найти немало. Нравственность человека обретена в процессе жизни: что-то появилось как следствие умозаключения, а что-то – в качестве непременного закона сосуществования. «Литература как отражение общественного строя» – это вряд ли. В первую очередь нам нужны человеческие коллизии. Художественная литература раскрывает характеры, позволяет заглянуть в душу героям, дает возможность понять, почему так поступать нельзя, а вот так – можно и нужно, даже через собственную гибель. В противном случае – это литература вспомогательная, служебная. Такая тоже, наверное, нужна, однако ее место скромное. Спустя годы – где-то в запыленном углу полки или на столе историка. Реально – в полном читательском забвении.
* * * Ольге Присекиной. Уважаемая Ольга, семинары в Липках мне знакомы опосредованно: в них в разные годы принимали участие молодые поэты из Воронежа и Новокуйбышевска. Насколько я помню, то был семинар Сергея Куняева и Андрея Воронцова. Сергей Бударин (Новокуйбышевск) и Алексей Ряскин (Воронеж) не почувствовали себя ни изгоями, ни пластилином, из которого можно вылепить все, что заблагорассудится руководителям. Напротив, потом с удовольствием вспоминали об этом событии, очень важном для них. Прежде, когда ведущие были исключительно «либеральной окраски», все было довольно кисло. Но вот две молодые воронежские поэтессы не так давно ездили в Липки, и там им предложили вступить в Союз российских писателей. Одна, по складу своего поэтического письма, полностью соответствовала этому предложению. А вот вторая приняла приглашение, зная, что в Союзе писателей России членство Алексея Ряскина утверждали в течение полутора лет. Между тем, девушка была положительная, правильная, так что ее мы «прохлопали»... Можно, разумеется, сказать, что тут необходима принципиальность и твердость, но в данном случае это так и останется фразеологией. В целом к наличию патриотического семинара на подобном творческом слете я отношусь одобрительно. Лет восемь тому назад отличный воронежский прозаик Виктор Никитин был в Липках – и уехал оттуда с мутным осадком в душе, в полном соответствии с евангельским утверждением: не ходи, муж праведный, на собрание нечестивых. Что касается меня, то я хорошо помню, что литературные семинары в Липках – детище фонда Сергея Филатова, которого после октября 1993-го стали называть «кровавый Сережа». Если посмотреть на липкинские семинары как на некое целое, то очевидно: эта школа создавалась для отбора и промывки мозгов способной молодежи. А традиционный семинар – только уступка времени и обстоятельствам. Я не верю в серьезность таланта, который прошел либеральную «полировку» в Липках: заданы не те координаты творчества, обозначены не те авторитеты, смешаны понятия о плохом и хорошем. И все-таки нужно выходить на все площадки, где есть возможность говорить о настоящей русской литературе, несмотря на двусмысленные сопутствующие обстоятельства. Потому что серьезных предложений из хороших рук пока еще недостаточно. Союз российских писателей закономерно отделился от Союза писателей России, уже хотя бы потому, что для «российских писателей» в их подавляющем большинстве слово «Россия» обозначает место пребывания, а не родную землю. Что и отражено именно в определении этих писателей, хотя в их числе есть много честных художников. То есть они в большей степени «писатели», нежели люди, впитавшие соки здешней почвы, и писательство для них – только умение, освобожденное от чувства долга. Но и там уже появляются совсем иные люди с правильно поставленной душой и верным нравственным чувством. Когда создавался Гражданский литературный форум, я с радостью воспринял эту инициативу как спектр новых творческих возможностей. Никто не декларировал ГЛФР как противовес Союзу писателей России. Позже завертелась чехарда ожесточенной полемики, и остановить эту нервную лихорадку было уже невозможно. Я полагал ГЛФР младшим по возрасту братом СПР, деятельность которого носит расширительный и дополнительный характер по отношению к Союзу писателей. И когда возник спор, я жестко обозначил свою позицию: кто-то хочет, чтобы писательский Союз был, а Форума – не было, и это глупо. Но если другой стремится к тому, чтобы Форум существовал, а Союз писателей исчез – он провокатор. Эти мои слова висят где-то в интернете до сих пор. Надо сказать, что в ГЛФР вошли Петр Краснов, Владимир Шемшученко, Виктор Никитин, Михаил Тарковский, Владимир Личутин, Лидия Сычёва и другие писатели, чье творчество от этого шага не перестало быть русским. И я благодарен Форуму, который дал мне возможность познакомиться с коллегами по цеху более близко: я узнал о замечательной прозе Татьяны Соколовой из Омска, о стихах и эссеистике Галины Якуниной из Владивостока, одним из первых прочел роман «Заполье» Краснова. Просто когда ты входишь в незнакомое помещение, не стоит перекраивать себя по контуру входной двери.
* * * Светлане Сырневой. Дорогая Светлана, спасибо Вам за высокую оценку моих размышлений, за интерес к ним. Я очень люблю Ваши стихи. В свое время Диана Кан подарила мне Вашу маленькую красную книжку «Сто стихотворений». Я медленно читал ее и чувствовал, как погружаюсь в пространство, в котором все волшебно: простые предметы и действия обладают каким-то скрытым объемом и значением, все звучит и перекликается. И в этом мире, который пронизан мистическими сигнальными нитями, витает душа автора и тихо поет песню лермонтовского ангела. Я согласен с Вами: формалистические искания совсем не бесполезны для литературы. Исчерпав себя, они передают драгоценный опыт и умения реалистическому направлению, обогащают его оттенками, придают стилистике необходимую гибкость и способность отразить в искусстве слова новую реальность. Так было с футуризмом, акмеизмом (в огромной степени), символизмом. Другое дело, что, только появившись на свет, эти художественные течения стремятся сбросить реализм с корабля современности, да еще и подсунуть его под работающий корабельный винт... Это спор, который всегда выигрывается реализмом, от которого он только приобретает, поскольку вступает в тесный антагонистический контакт с соперником и перенимает его «боевые умения». В молодой поэзии и прозе сегодня определенно возникают отголоски приемов литературы 20-х годов: ранний Заболоцкий, имажинисты, элементы футуризма. Порой заметно влияние Леонида Мартынова – как зрелого, так и первого периода его творчества. Интонации Бродского прошлись по новой поэзии, будто грипп-испанка, задушив множество дарований и подарив юным поэтам ложную мысль, что можно писать обо всем и всегда, сколь угодно подробно и бойко – стихотворная форма оправдает текст и обозначит его как поэзию. К сожалению, ясных классических по форме стихов у молодежи сейчас не много – я имею в виду выдающиеся произведения и твердое следование автора этой тропой. Хотелось бы видеть продолжателей Бунина, Блока, раз уж сложилась тенденция к новому освоению опыта первой четверти прошлого века. Впрочем, я знаю одного молодого поэта, который выстраивал свою творческую личность, оглядываясь на поэзию Александра Блока с ее честностью, широтой взгляда на мир, любовью к отечеству и чуткостью к человеческой душе. Это Сергей Луценко из города Павловска Воронежской области. В 2010 году я защищал его от разносной критики на семинаре молодых писателей в Воронеже. Но при этом сказал ему, что нужно, расстегнув узкий мундир поэтической формы, который стесняет его дыхание, попробовать быть «чуть пьяным и слегка небритым», примерить себя к самым разным способам реализации поэтического сюжета. Спустя три года он стал писать очень живо, в его стихи ворвалась реальная жизнь в ее действиях и ее памяти. А на днях я открыл его новую подборку и обомлел: передо мною были стихи сложившегося зрелого поэта, которому послушна форма, а слова точно отражают мысль или переживание. Чуть позже я постараюсь познакомить читателей «Российского писателя» с этими вещами и, надеюсь, никого не разочарую. Кроме того, многим уже знакомо творчество Сергея Бударина из Новокуйбышевска – воспитанника поэтической школы Дианы Кан. В поэзии Бударина отчетлив тон есенинской лиры, но это певческий голос нашего современника. Если говорить о столпах нашей литературы, которые определили ее развитие в первой половине прошлого века, конечно же, стоит назвать, помимо уже обозначенных имен, Ахматову. Непостижимым образом она смогла перелить звучание женской лирики в мужество своих военных стихотворений, в драматизм «Реквиема», в философизм позднего периода творчества. Несомненно, Цветаева с ее лучшими стихами, где чувство и мысль переданы экспрессивными образами. Твардовский подарил русской поэзии простоту и обиходность слова, будто отменив разом котурны, на которые по творческой привычке пытается встать каждый второй поэт. Юрий Кузнецов – удивительный и неразгаданный гений отечественной поэзии. Его стихи могут находиться в соответствии с художественными установками автора, и читатель, узнавая эти скрытые «сообщения», понимает подводную часть поэтической мысли. Однако и в том случае, когда мы не станем углубляться в семантические глубины художественного языка Кузнецова, сама фактура его стихотворений, неожиданный ракурс авторского взгляда, завораживающая интонация размышляющего ума и поступь души – будто следы, оставляющие читателю образы, – все это напоминает магический кристалл, отсветы которого не в состоянии загасить никакой скептический ум. Если обратить взгляд на прозу, то здесь важнейшими оказываются имена Шолохова, Распутина, Белова. Можно продолжить это перечисление, которое в достаточной мере хаотично сейчас и не отвечает требованиям полноты. Тем не менее, важно сказать, кого ты любишь и за что, и увидеть понимающие глаза своего читателя.
* * * Ольге Суминой. Уважаемая Ольга, прежде всего, я хотел сказать об отсутствии счастья бытия у многих православных людей, которые погружены в смыслы – но не замечают самого́ радостного течения жизни. Осенью и зимой дыхание ее приглушено, в этом есть строгость, что важно осознавать, вслушиваясь в собственное сердце и православные поучения. Но ведь и пир лета, светлые обещания весны – удивительны. Да, аскеза имеет огромное значение – но только в случае духовного подвига. В миру ее отражением является просто скромность. А в это понятие без труда помещаются краски лета и любовное возрождение природы в период весны. Полноты бытия не хватает в суждениях многих православных писателей и поэтов. Потому что красота мира – Божий подарок, и не следует морщить лоб, пытаясь вписать ее в схему недавно постигнутых евангельских постулатов. Ведь «Евангелие» – Живая Весть. Именно такая нарочитая строгость не близка православному мирянину: его крест не столь тяжел, как у старца или монаха. Вместе с тем, славянская родовая память связана с пиршеством природы и человеческого существования в весенне-летние месяцы. И вот уже кто-то старается оторвать этот голос поющей души от бренного тела, сказать, что православные все – сплошь скучные и книжные, схоластически умудренные и чинные. А в целом – бесстрастные. Отталкиваясь от такого понимания, можно его продолжить: бесстрастные – не холодные – не горячие – теплые... То есть – никакие, а в духовном отношении, по Апокалипсису – совершенно безликие люди. Уже в праздничном восклицании «Христос Воскрес! Воистину Воскрес!» есть торжество сердца, радость тела, которому обещана вторая, иная жизнь в духовном измерении, есть упоение веры, которой дана Высшая Поддержка. Именно потому «весенняя и летняя радость есть часть православного одухотворенного календаря». Надеюсь, мое объяснение понятно, и я не «намудрил». Но примерно такой смысл и содержится в моей образной фразе из статьи о «Поэте и монахе» Юрия Кузнецова. В отношении так называемых «православных писателей» я могу сказать только одно: не надо с энергией, достойной лучшего применения, воцерковлять литературу – это убьет ее. Литература исследует душу человека и его путь через чащи мира. В поле ее зрения непременно должны быть небеса, она вправе задумываться о духовном устройстве вселенной. Однако сегодня появились «творческие люди», которые самостоятельно возложили на себя функции контроля за догматической верностью литературных произведений. Таких фигур в поле обсуждения поэзии Юрия Кузнецова довольно много. Они берут лекала домашнего производства с линиями, похожими на евангельские образцы, и, размахивая ими, «драконят» стихи поэта и уличают его читателей в том, что по жизни те идут неправильной походкой, смотрят не туда, говорят не так, рассуждают не по правилам. Однако притом сами могут отличаться злословием, вероломством, бесчувствием и рядом других качеств, о которых нужно сокрушенно говорить на исповеди. Я думаю, что такого понятия – «православные писатели» – сегодня в применении к художественной литературе, скорее всего, нет. А есть православные миряне, которые пишут рассказы и стихи с оглядкой на небеса и с чувством горечи за собственные прегрешения и несовершенства.
* * * Василию Килякову. Дорогой Василий! Я с наслаждением читаю твои записки, проникнутые сердечной болью за русский мир, за все нестроения, которые нас сегодня окружают. Твои строки обладают редким по нынешним временам достоинством: когда ты говоришь о несовершенствах и трагедиях современности, в твоих строках почти всегда виден упрек самому себе – как же я допустил этот позор, это отчаяние, эти победы неправды над русской истиной. Виновник и потерпевший – вот образ твоего Иова, который возносит свой голос в сумрачные небеса. Тут есть оттенок покаяния, но и неутоленная жажда справедливости, которая так свойственна русскому человеку. Я говорю об интонациях твоей прозы потому, что многие ее качества носят характер необходимых свойств отечественного писателя – к сожалению, почти всегда только чаемых свойств. Как часто мы видим участие авторитетного писателя в судьбе автора до поры неизвестного, терзаемого обстоятельствами жизни? Ведь довольно редко, не правда ли... Всегда ли мы можем отказаться от личной удачи ради общего дела? Ой, не всегда... И так далее, в том же духе. Патриотическое писательское сообщество чрезвычайно разобщено, катастрофически склонно к житейскому компромиссу, во многом разучилось радоваться чужому успеху. Это не правило и не обличение, но всего лишь горькое наблюдение. Вместе с тем, определенные изменения уже начали происходить, продиктованные чувством самосохранения государственной власти. И что же – потерпеть немного, а там все устроится? Напомню, что терпение – едва ли не самая трудная из христианских добродетелей. Просто надо делать свое дело: если ты хочешь писать кровью сердца, не стоит ходить в магазин за клюквенным соком, дабы разбавить эти страшные, почти мистические красные «чернила». И тогда приросший к мели корабль русской жизни понемногу будет обретать равновесие и способность к плаванию. Организационно все будет происходить постепенно, от одного – к другому, набирая критическую массу. Сегодня у нас есть давно позабытое чувство русской победы – победы справедливости над вероломством. И очень важно, что это переживание связано с Крымом – местом и историческим понятием, где честное выше лживого, чистое очевиднее грязного, подвиг реальней корысти. Всего и нужно от всех нас: соответствовать произошедшему, понимать этот «намек» бытия и знать, что русские дети завтрашнего дня будут задавать нам свои наивные и беспощадные вопросы. Постараемся ответить на них немногословно, и чтобы старик не опускал взгляд под ясным взором младенца. ВСТРЕЧА-ОНЛАЙН С ВЯЧЕСЛАВОМ ЛЮТЫМ (02.04.2014 г.)
|
||
|
