16 ноября на нашем сайте прошла встреча-онлайн с известным поэтом и публицистом Александром Александровичем Бобровым.

Ответы на предварительные вопросы Александра Боброва

* * *
Уважаемый Александр Александрович! Позвольте задать Вам ряд вопросов:
1. Что на Ваш взгляд необходимо сделать, чтобы возродить дорогу книги к читателю?
2. Литературный процесс в России всегда базировался на имперском принципе -- Центр и окраины. Сейчас это проявляется наиболее остро. Что необходимо сделать чтобы создать единое литературное пространство?
3. Как выпускник Литературного института им. А.М. Горького вы можете сказать, пошло ли на пользу литературе то, что сейчас студентами Литинститута становятся сразу после школы, а некоторые и в 15 лет, после домашнего обучения.
Раньше студенты были с жизненным опытом, что называется " от сохи и станка", после службы в армии. Столько ярких имён зажглось в те времена! Какие условия приёма в Литературный институт, на Ваш взгляд, более способствуют раскрытию способностей начинающих литераторов? С уважением, слушатель 2 курса ВЛК
Нина Попова

Нина, моя неумелая песня началась в родном Замоскворечье, где я школьником еще бегал на свидание к фонтану в сквере напротив Дома правительства и первые записки складывал в стихах, а уж потом, в самом начале 60-х, в пору расцвета поэзии, вынес более серьезные строки на суд своих товарищей по Радио-механическому техникуму на Щипке, который располагался недалеко от закрытого тогда Свято-Данилова монастыря. Проходя по любимым переулкам и набережным, повторяю слова Аполлона Александровича Григорьева: «Вскормило меня, взлелеяло Замоскворе­чье. Не без намерений напираю я на этот факт моей лич­ной жизни. Быть может, силе первоначальных впечатле­ний обязан я развязкою умственного и нравственного процесса, совершившегося со мною, поворотом к горяче­му благоговению перед земскою, народною жизнью».

Мне понятны эти слова, ибо я застал отзвук, зримые осколки той земской, общинной жизни в доме — кооперативе «Советский труженик», в обветшавшем дворе под церковью Воскресения в Кадашах, где все жили тихой об­щинной жизнью, но в подворотне виднелся державный Кремль. В начале второго курса мы, шестнадцатилетние, поехали на картошку в село, где не во всех домах было электричество, где под единственной уличной лампочкой в центре был натоптанный пятачок, и я живьём увидел гулянки, услышал частушки. Именно там я сочинил бесхитростное стихотворение «Вечер у костра», которым через много лет открыл своё избранное.

Потом начались сознательные и долгож­данные пути по России, по ее древним городам, где я до слез восторгался и клялся на берегу Москвы—реки, Клязьмы, Ильмень-озера запечатлеть эти красоты и следы истории. Одна из таких попыток — «Смоленский Кремль» 1962 года, когда я поехал к старшей сестре Лиде в Смоленск и на родину Твардовского, в райцентр Починок. Это цикл стал первой осмысленной работой в стихах. Он определил, как потом сказал Лев Ошанин, моё поступление в Литинститут. После техникума я стал работать на почтовом ящике 993, чьи корпуса и поныне виднеются за Музеем вооруженных сил, и тут же прошёл творческий конкурс в Литинститут (стихи отнесла в приёмную комиссию моя лирическая героиня Женя Красавцева – я сам не посмел). Мне прислали бумагу, от которой я чуть не потерял сознание: «Вы прошли конкурс и допущены к экзаменам». Так я стал самым молодым студентом Литинститута и семинара Льва Ивановича, в котором занималась и самая младшая студентка института – Лада Одинцова.

Тогда во многих творческих ВУЗах были закрыты дневные отделения (творцы должны знать жизнь!), из институтов призы­вали в армию, и я ушел служить на целых три года (это было излишне много, а сегодня срок – неоправданно мал). Был радистом, асом эфира в Тульской области, прошел дорогами учений в тех краях у Дона, где двигалось войско Дмитрия Донского к Куликову полю. Тогда зарождались многие мои стихи, вообще — мировоззренческие основы писательства. После армии, возмужавший, с первыми публикациями, вернулся в Литинститут и снова попал в семинар Ошанина, который сделал объединенный семинар. Мы все в нём были совершенно зрелыми людьми, со своими характерами, пристрастиями. Выделялся своей инфантильностью только Андрюша Богословский – сын знаменитого композитора – друга Льва Ивановича. Он писал для рифмы в летних стихах: «А за окном мелькали зеленя», руководитель не выдерживал: «Ты хоть знаешь, что это – всходы озимых? Летом их уже нет!». «Да? А я думал что-то зелёное». Так что, Нина, у 15-летних сегодняшних, я думаю – в стихах «сплошные зеленя).

Юрий Кузнецов после окончания школы служил в армии (1961-1964), работал инспектором детской комнаты милиции (1964-1965), в редакции газеты «Комсомолец Кубани» (1965-1966). Один год проучился в Кубанском университете (Краснодар), а потом лишь поступил в Литературный институт. Николай Рубцов после детдома, как он сам пишет: «Учился в нескольких техникумах, ни одного не закончил. Работал на нескольких заводах и в Архангельском траловом флоте. Все это в разной мере отозвалось в стихах». Потом Николай отслужил срочную службу в Североморске. Я ездил туда по следам Рубцова, встречался со многими его сослуживцами от Стаса Панкратова (главный редактор журнала «Север») до Володи Соломатина, который работал у нас в «Литературной России» заместителем ответственного секретаря, слушал не опубликовавшиеся стихи дерзкого стихотворца. Но даже много переживший и повидавший Рубцов поступил в Литинститут в 26 лет, а его настоящая первая книга – явление Поэта! - «Звезда полей», вышедшая в издательстве «Советский писатель», резко отличается от морской и бесшабашной «Волны и скалы». А ведь речь идёт о благотворных 60-х годах! Так что ни о каких 15 годах – речи быть не должно. Не должно!

...Начал с личного, а теперь о державном. Центр и окраина – не принципиально, если речь не идёт об ущемлении возможностей. В лучшую свою творческую пору я ездил в Вологду, к своим друзьям – выдающимся лирикам Вите Коротаеву и Саше Романову. Мы сидели в ресторане «Север», много спорили о России, о её несправедливости. Я им жадно внимал и не чувствовал себя столичной штучкой. Правда, они были уже состоявшимися поэтами. А многие, наверное, в провинции сгинули.

Насчет книги к читателю - надо вести отдельный и государственный по масштабу разговор. Приехал сейчас из Австрии, где включал телевизор. Это – преступление, и мы скатываемся на тот же путь: всё клипово, искусственно (даже реальных телесъемок мало), извращённо смонтировано. Или человечество поймёт (и Владимир Путин, слушающий аудиокниги по утрам в машине), что происходит уничтожение кода наций и русской цивилизации, а он признаёт: все похожи, или надо вслух признаться, что мы смирились и готовы принять путь в бездну. У нас у власти - все силовики, кэгэбешники, разведчики и, кроме Игоря Сенчина, который вообще ни на кого не похож, все должны знать про системное сознание, про выстроенное поле восприятия, а значит - про дисциплинирующее влияние книги и даже газеты: там всё выверено от вступления до передовой, от последней главы до подвала! Все, кто лишает этого достижения человечества – жалкие политиканы или преступники. Хотел написать фашисты. Но вспомнил про костры – там горели все рубрики и послесловия.

Ну вот и всё…

* * *
Александр Александрович!
Диву даюсь многогранности и высокому КПД вашей творческой и общественной жизни. Сегодня не много охотников горячо и весомо отстаивать свои убеждения, которые на поверку оказываются близки большинству и востребованы обществом, не теряющим надежду на возрождение в стране истинной культуры в самом широком смысле. Откуда силы берёте, Александр Александрович?
С пожеланием их неиссякаемости - Валентина Коростелёва.

Валентина, ты в жизни многое перетерпела, поскиталась, ты живала, скажем, в посёлке Редкино близ Волги, о котором многие и слыхом не слыхивали, но у тебя была малая Вятская родина, а ещё - огромная, за которую воевал твой отец. Я тоже солдат до конца, до последнего шага, поскольку осознаю, что - младший брат Героя Советского Союза. Так вот, давно, еще в армейской юности, в ночной караульный час, я прочитал и выписал загадочные тогда слова Блока: «Родина - это огромное, родное дышащее существо, подобное человеку, но бесконечно более уютное и беззащитное, чем отдельный человек». Тогда, в конце 60-х, держава и мы, ее дети, гордились могуществом, а тут – «уютное существо», да еще более беззащитное, чем отдельный человек, чем, выходит, даже я, солдат и начинающий поэт? Но слова эти заворожили...

Шли годы, удлинялись и усложнялись дороги по России, по ее историческим и духовным пространствам, мы пережили возрождения державы - достижения в космосе, воспрянувшую литературау, “Золотое кольцо”, великие стройки, интерес к прошлому, потом - времена застоя и перестройки, предатетеая смена политического строя и криминальную – смену экономической формации. На этом мучительном пути мне, увы, все глубже открывался глубинный смысл пророческой блоковской фразы. Пусть каждый толкует ее сам на основании личного духовного опыта.

Я - понимаю так. Мы можем окинуть мысленным взором всю огромную, разорванную и разорённую страну, абстрактно представить или реально постичь ее гигантские размеры и не до конца растраченную мощь, мы вправе радоваться или ужасаться по поводу каких-то масштабных событий, но, согласимся, что нет ничего роднее и уютнее того, что произошло лично с нами, пусть в масштабах жизни страны, что приняла или выстрадала, вылюбила наша душа, но в кипении общей жизни. Собственно, вот эта взаимосязанность интимного и общего, почерпнутого и выстраданного - является (для русского человека особенно) уютным ощущением родины в личностном восприятии.

Но речь - не о первой части загадочной фразы, а об ее парадоксальной концовке - беспомощности родины, большей, чем беспомощность отдельного человека. С годами я осознал и ее. Отдельного человека можно унизить, оскорбить, даже физически уничтожить, но в нем до конца сохраняется “неоскорбляемая часть души” (выражение того же Блока), за ним всегда остается нравственный и волевой выбор, а над ним, даже атеистом - есть Божий промысел. Хемингуэй повторял, что человека можно убить, но победить его нельзя. Так вот, Родина в блоковском понимании - более уязвима и беззащитна. На личное оскорбление ты можешь дать отпор, вплоть до физического - по морде! - иным способом продемонстрировать понимание оскорбленной чести. Но когда оскорбляют твой личный, заветный, нежный и беспомощный образ Родины как родного дышащего существа - чем ты ответишь? Как?! Вот тогда я и вспоминаю, что есть у меня последнее оружие – слово. Оно – та гранатка, о которой просил герой Сергея Бондарчука в окопе. Напоминаю: это Шолохов – «Они сражались за Родину!»: «Э-э, лучше бы мне гранатку дал». И всё… А откуда силы, Валя? Ты теперь живёшь в Железнодорожном, куда вошло моё родное подмосковное Кучино. Отец там служил в госпитале, а потому переехал из Замоскворечья. Мне позвонила из музея Железнодорожного его заведующая и попросила прислать автобиографию, добавив туда поподробней «кучинский период». Я посмеялся (до девяти месяцев проживал), хотя знаю, что был крещён в соседнем Николо-Архангельском храме по адресу: Балашихинский район, ст. Николо-Архангельская, Черная дорога улица, 16-а. А как мне нравится – Чёрная дорога. Так ведь и иду по ней всю жизнь…Николо-Архангельский храм никогда не закрывался и был единственным действующим храмом в округе во все годы. Вот сюда-то в 1944 году принесли меня крестить батя мой – бывший поручик Кобринского полка и дядя Витя, который тоже воевал в Первую мировую, а потом и Вторую мировую встретил в строю. Что из этого получилось? Я даже стихи написал – они начали обмывать моё крещение до погружения, и батюшка меня выронил в купель. Дядя Витя потом утверждал, что я уже начал пузыри пускать, а он меня выхватил: «Я тебя спас, поэт!». Вы все меня спасли: героический брат, русские офицеры, великие поэты, встретившиеся на пути. О них – позже.

* * *
Здравствуйте, многоуважаемый Александр Александрович! Ваши стихотворные и прозаические строки читатель принимает с удовольствием: в них мощь, и свет, и горечь, а вот унынья нет. Как Вам, былинному богатырю, удается всё это собрать в кузовок мудрости? В чём Ваш неиссякаемый родник? С уважением,
Нина Волченкова. Брянск

Спасибо за высокие слова, даже не заслуженно высокие. За привет из Брянска, где я не раз бывал. Вот и он даёт силы – не тогда, когда там идёт возня вокруг губернаторских выборов, а когда глядишь на Десну, на людей. А Трубчевск! В будущем году, Нина, исполняется 1150-летие Моравской миссии святых братьев Кирилла и Мефодия. Я только что вернулся из чешского Велеграда, где они и начали проповедовать, переводить книги. А Трубчевск – родина Бояна такая же наша колыбель. Нам бы объявить следующий год Годом славянской письменности, вспомнить истоки, но нет, у президента какие-то другие планы.

Про то, что помогает, я уже выше попытался ответить.

* * *
Как в Вас уживаются поэзия и проза, ирония и лирика? Вы считаете себя противоречивым человеком?
Говорят, что с творческими людьми тяжело в быту. Вы согласны с этим? Вы сами, как творческий человек, в быту какой?
Скажите, это Ваше настроение влияет на стихи или стихи на настроение?
В какой момент Вашей жизни Вы поняли, что Вы поэт? Может быть Вы вспомните какие-нибудь свои строки, после которых пришло осознание этого?
В своей книге «Поля и рубежи русской славы» Вы поднимаете проблемы изгнания поэзии и духовности в целом из телевиденья и газет. Как Вы считаете, с чем это связано? И возможно ли духовное возрождение нашей страны?
Я знаю, что Вы ученик Льва Ивановича Ошанина. Как Вы считаете, чему самому главному он Вас научил?
По Вашему мнению, что такое талант? Его можно развить или это дар небес?
Что Вы можете посоветовать думающей, талантливой молодёжи, которая в нашем обществе, кажется, мало кому нужна?
Если бы Вы сейчас встретили себя юного, какие советы Вы бы себе дали? Может быть, предостерегли бы себя от чего-то? И вообще, Вы бы хотели что-нибудь поменять в своей жизни?
С уважением, Алина Серёгина.

Алина, потому всё и уживается (ты ещё не сказала про песни), что я просто раздираем противоречиями, ибо существую, зарабатываю где-то, общаюсь, а понимаю, что страна и люди её идут не туда. Пытаюсь докричаться, повлиять (и в книге «Поля и рубежи русской славы») хоть малость во всех ипостасях и жанрах.

В быту со всеми людьми тяжело. Цветаева говорила, какое это тяжелое слово – быт, как бык. Я достаточно лёгкий человек, ибо тактичный. Пока сильно не выпью. А делать это из-за противоречий – приходится.

Стихи на настроение влиять не могут. Что они, уже написанные, должны вызывать: радость графоманскую, гордость неуместную? Михаил Луконин рассказывал, что однажды пришёл к Евг. Евтушенко и увидел толстую книгу возле изголовья: «Думаю, кого же он читает? Взял – оказалось самого себя». Может, это как-то и влияет на настроение…

Строк решающих и песенных - много, я тематически повторюсь. Может, эти, молодые, которые я написал весной на Лемболовских высотах, когда приехал под Ленинград к памятнику брата – летчика Героя, и в сосновом лесу с остатками снега:

Весенние дожди на северных просторах,
А в Лемболове густ сосновый аромат,
Но снег ещё в лесу и лёд на тех озёрах,
В которые с высот глядел мой старший брат…
Как много я прошёл,
Как ярко всё увидел,
Как часто жизнь моя безоблачно текла!
И если ранил я кого-то и обидел,
То видит старший брат: конечно, не со зла.

Там ещё и дальше… В них ничего метафоричного и броского нет, но я понял, что смогу выражать какие-то высшие нравственные ценности. Главные для меня.

Да, я учился в семинаре Льва Ошанина, был его любимым (не побоюсь повторить его слова), учеником, а потом и младшим другом. Мы с ним проехали, повыступали и выпили столько, что рассказать - газеты не хватит. Он научил меня исступлённой жадности дороги и новых встреч. В стихах мало чему, а вот в песнях я осознал под его влиянием, что должна быть цепляющая метафора или строчка. «Талая вода – шалая вода»… и больше никто ничего не помнит.

Талантливой молодёжи я советую больше читать и ездить по России. Всё! Это и талант как дар небес развивает.

Себе юному я бы посоветовал не жениться так рано. Но, с другой стороны, у меня вырос прекрасный сын, с которым я долго (из-за молодости – на 19 лет я старше) играл на равных в футбол, в баскетбол. В теннис он только сейчас упорно бьётся и порой выигрывает. Главное: у меня три любимых внучки июльские Оля и Марина (по святцам названные – у меня же три книги про имена), младшей Алёне – пять месяцев. Мы её скоро крестить будем. Как можно что-то поменять в жизни?!

* * *
Уважаемый Александр Александрович! Прежде всего разрешите выразить Вам признательность, что поездку в Карабах на фестивль поэзии вы осветили в печати далеко не только в рамках фестиваля, но и в контексте актуальной политической повестки дня текущего времени.
В своей статье Вы мягко упрекаете коллегу по поэтическому цеху, Председателя СП Гузии в том, что восхищаясь Карабахом, ее страна, Грузия, не признают независимости Абхазии и Южной Осетии. Но ведь и Россия не признает независимости Карабаха, хотя Карабах вошел в состав России по Гюлистанскому договору в 1813 году. Независимость же Абхазии и Южной Осетии Россией признаны. Вопрос мой к Вам:
1. Целесообразно ли, на Ваш взгляд, в настоящее время Карабаху ставить вопос о признании своей независимости перед Россией?
2. Не считаете ли Вы, что, после признания независимости бывших автономий их, через процедуру референдума в этих автонмиях, целесообразн включить в состав РФ?
3. Не считает ли Вы, что пришло время политического и организационого объединния левых сил, в частности КПРФ, и тех, кого называют государственниками и патриотами, и от критики сложившейся в стране ситуации перейти к разработке и принятию общей конструктивной платформы дальнейшего развития страны, ее политической и социально-экономиеской системы и государственно-административного и территориального устройства..
Заранее благодарю, с уважением Сэда Константиновна Вермишева

Сэда Константиновна! Это – трудный вопрос, а поэт – не дипломат. Мы там и с Аршаком Тер-Маркарьяном в поездке пошумели «без смокингов». Выражу только одно вековое имперское убеждение: все, кто просится в состав России, должны быть под её крылом, но, видно, нет у неё былых сил. Но 200 лет Гюлистанского договора мы должны в будущем году чем-то весомым отметить. Кстати, я там, в Степанокерте, и не очень был убеждён, что Карабах рвётся в Россию.

К этой теме же теме относится и другой вопрос: «Уважаемый Александр Александрович! На сегодняшний день политически актуальным вопросом является вопрос интеграции бывших Советских Республик.. В случае вхождения Армении, означает ли это автоматически включение Карабаха в состав интегрированных государств. Заранее благодарю Вас за ответ и редакцию за возможность открытого обсуждения вопросов, которые обычно наша журналистика предпочитает оставлять в тени.
С уважением Рафаэль Петросян». А разве Армения входит (или мечтает) в соства РФ? Мне показалось, что больше в США.

Насчёт идеи объединения всех левых, патриотических, православных сил я считаю, что она – перезрела. Иначе нам ситуацию в стране не переломить, но девиз «Разделяй и властвуй» в России действует, как нигде. Это моя боль до смерти. Тут и экономика, и всё устройство жизни. Мы - умудрённые жизнью люди, мы помним, что под багряной листвой 1 октября 1987 года, четверть века назад, состоялось и збрание генсека Михаила Горбачева председателем Президиума Верховного Совета СССР вместо ушедшего в отставку Андрея Громыко. Перестройка достигла своего апогея, превратившись в пародию. Ветеран войны, краснофлотец и писатель Михаил Годенко подарил мне на октябрьском праздновании 80-летия Василия Белова свой том прозы «Полоса отчуждения». В нём есть повесть «Вахтенный журнал», написанная в любимом мной жанре дневниковых записей и раздумий. Одна запись убийственно точна: «Перестройка – это совокупление слепых в крапиве». Но в зарослях крапивы ещё продолжалась дальнейшая концентрации власти в руках жалкого человека, не способного ее удержать. Она выпадала из его рук с муками для народа и кровью, которая начала литься прежде всего на Кавказе. Об этом я и написал в своём репортаже из Нагорного Карабаха. По-персидски кара-бах – черный сад. Я хочу, чтобы он цвёл. Но разве поэт всё сделать в силах?

* * *
Александр Александрович, не думаете ли Вы, что стихи, поэзия (да и живопись тоже) - это анахронизм? Они существуют поскольку живы старшее и среднее поколения, а потом, довольно скоро... Возможно, мы идём к обществу БЕЗ искусства. Как Вы думаете, это так? И если "да", то каким может быть такое общество? Ваш прогноз. Спасибо, Кошман Э.

Эля, я выдам «тайну», что ты слушательница моей студии «Поэзия на Никитской» (для информации). Одна из самых тонких и ранимых. А ещё ты - художница и потому столько грусти смешалось в твоём вопросе. Порой и я так угрюмо думаю, особенно после Европы, как я написал. У меня рядом с гостиницей в Вене (я решил поздно пропустить бокал вина) было кафе для геев. Большинство посетителей – молодые, одетые и раскрашенные чёрт знает как. Какая там поэзия, живопись или песни… Грустный визит и показательный, а так - всё цивилизованно, и цены ниже, чем у нас. Если это – будущее, то мне за внучек страшно. Кстати, Василий Розанов сказал, что тот, кто может написать на картине русскую осень, никогда не предаст Родину. Я тогда сразу вспомнил Исаака Левитана - еврея из литовского местечка и русского гения-патриота.

Каким будет общество? Опять взываю: без государственной разумной политики – таким, как в венском кафе. Но мы же с тобой – художники, поэты. Это мы собирается на Никитской, 53, обсуждаем стихи, спорим. Пока что я считаю, что мы общество и есть!

* * *
Александр Александрович, назовите современных русских поэтов и прозаиков первого ряда из поколения более молодого, чем Распутин и Костров. Что утрачивает или обретает современная русская литература?
Андрей Соколов, Москва

Важнейший вопрос! Я обещал назвать имена, и они начали всплывать. Расскажу, как я выпивал (опять это слово) в доме на Безбожном переулке с выдающимся лириком Владимиром Соколовым, которого считаю своим учителем. Только что в не лучшем журнале «Дружба народов» вышла повесть «Живи и помни» Распутина. И Владимир Николаевич вдруг спросил:

- Кого Вы считаете лучшим прозаиком современности?

- Теперь, после этой повести – безусловно, Распутина.

- А почему?

- Он описал бой, в котором не участвовал (правда, артиллерийский, который легче передать, да и многие наши выдающиеся прозаики от Льва Толстого до Юрия Бондарева были артиллеристами, живописали эту баталию), но главное: он создал женский образ, вошедший в русскую литературу – Настёну. Без такого гостинца в сокровищницу русского сознания – нет национального гения от Пушкина с Татьяной Лариной до Бунина, как ни странно, с его бабами, с которыми он никак не мог разобраться.

Соколов выпил, задумался, пожал мне руку (на кухне!) и сказал: «Спасибо, Саша, я воспринял так же».

Теперь без беллетристики я могу сказать, что ХХ век дал двух классиков – Распутина и Белова. О Василии Ивановиче разговор особый. В более молодые и благодатные годы я, как говорил, постоянно приезжал в Вологду и по писательским делам, и на дружеские встречи с друзьми-поэтами. Заходил на наши поэтические посиделки к Вите Коротаеву по-соседски Василий Белов, прежде всего здоровался со слепой бабушкой Коротаева - Екатериной Вячеславовной Хромовой: «Как живёшь, баушко?».

- Дак как живу - в одну прямь... Вот и тебе, Вася, желаю того же.

То давнее напутствие всегда вспоминается мне, когда я думаю о судьбе и творчестве Василия Ивановича, читаю его произведения, в которых писатель проявил самое большое мужество на Руси - писал правду, повествовал о наболевшем и сокровенном. Трудна и прихотлива была жизнь деревенского сына погибшего фронтовика, плотника и столяра, секретаря райкома комсомола, журналиста, а потом всемирно признанного писателя, но как бы ни складывалась она, он продолжает жить в одну прямь! Слава ему…

О поэтах. Ну, мне как эстетически развитому человеку чисто внешне нравилась Вера Полозкова (о своих студийцах, о той же Эле Кошман – не говорю). И что? – выходит на сцена успешная современная дылда и читает:

Обезболивающее превращает в овощ,
Сам живой вроде бы, а мозг из тебя весь вытек.
Час катаешься по кровати от боли, воешь,
Доползаешь до кухни, ищешь свой спазмолитик.

И всё, не надо…

Теперь о названных и неназванных поэтах. Труднейший момент. Владимира Кострова, его старшего друга Николая Константиновича Старшинова – фронтовика и пестователя молодых поэтов люблю нежнейшей любовью, но всё-таки считаю, что суть, боль и поиски Русского ХХ века выразили два поэта – Николай Рубцов и Юрий Кузнецов. С последним у меня были сложные отношения: ну, например, я у него выиграл выборы на должность председателя творческого объединения поэтов Московской писательской организации. Станислав Куняев, которого я тоже ценю и сурово люблю, кричал с трибуны: «Вот представьте, надо идти в ЦК КПСС решать вопрос. Разве не понять разницу: Бобров или Кузнецов?». Вскоре и ЦК с его предателями рухнул, где меня, кстати, знали и ценили (я закончил Академию общественных наук при ЦК КПСС), но за меня все проголосовали, и тянул я эту лямку 9 лет. Чего туда на неоплачиваемую должность так все рвались, включая моего друга и ярчайшего поэта Валентина Устинова? – уму непостижимо.

Но хватит о мелочах. Надо закончить на высокой ноте. Не буду цитировать строк, приведу слова музыкального гения России Георгия Свиридова: «Рубцов – памятник эпохи. Это настоящий народный поэт, русский по непридуманности, по неизобретательности самой поэзии. Какие-то живые куски, оторванные от сердца. Есть слова, которые только ему было дано сказать. Например, «Поверьте мне, я чист душою» - и ему веришь».

Высшее счастье для поэта: чтобы верили и думали: а, может, он чист грешною душою.

* * *
Александр Александрович, судя по Вашей поэзии, для Вас является близким то, что раньше называлось фольклором. Остались ли в России национальные источники народного творчества? Есть ли хоть какие-то остатки той языковой среды, которая давала нам национальных прозаиков и поэтов от Шолохова до Рубцова?
Анна Голик

Источники-то остались, да за ними, как в природе, пригляд и уход нужен. Вот пошла передача «Голос» на Первом канале – там есть какая-то объективность. Но что поют конкурсанты? Почти только англоязычные песни, а если русские, то тоже на западный манер. И это воспринимается жюри, как нечто само собой разумеющееся. Даже Пелагеей! Она как будто стесняется своей круглой физиономии и русского народного репертуара, благодаря которому стала известна. Как пишет обозреватель в «ЛГ»: «Более того, вся загорается, когда слышит нечто в негритянском стиле, и кричит что-то типа: «Выбери меня, меня, моя прелесть, хочу рокера!» – и заливается в смехе. Как-то стыдно даже за Пелагею… И за телевидение наше. А где услышишь русскую песню? Нигде. Только в советских фильмах, когда их показывают по телевизору. И по радио тоже нигде, там – либо западная попса или наша: шансон, блатняк. Даже на радио «Россия», даже на «Радио Культура» только иностранщина. Надо вводить, как в других странах, квоты на зарубежную музыку. Надо отстаивать приоритет русского языка».

Да, во Франции – колыбели демократии такой закон давно принят.

А вообще ТВ, даже в сравнении с русофобскими временами Ельцина-Гайдара, ушло в полный мрак: можно ли себе сегодня представить программу «Русский дом» Александра Крутова или мою – «Русские струны»? Языковая среда – формируется от века сознательно: церковью, предводителями, учителями, самородками. А если это не поддерживается в обиходе (парадные службы в Храме Христа Спасителя не в счет) – никакие источники не пробьются.

* * *
Уважаемый Александр Александрович, вы один из ведущих авторов "Советской России". Так оно "само получилось" или Вас связывают с этим рупором коммунистов личные убеждения?
Неужели верите ли Вы, что в России вернется если и не советский социализм, то такой, как в Норвегии, где не одни Абрамовичи, а все граждане живут на доходы от природных ресурсов?
Игорь Смирнов

Само мало что получается. Я всегда хотел писать на русские темы (социализм, идея справедливости, уважения к человеку труда – тоже русская тема). И вдруг тогдашний редактор газеты «Советская Россия» Михаил Ненашев решил привлечь нескольких русских поэтов (сегодня это – фантастика) к сотрудничеству. Попал по чьей-то подсказке в солидный кабинет и я. Сначала напечатали подборку заветных стихов (сегодня газеты их не публикуют вовсе), потом какие-то дорожные очерки. Но всё началось с Валентина Чикина (а он и тогда замом был), который заметил мой очерк в «Литературной России» - «Преждевременная весна» - о том, как Литва, поправ Конституцию и цивилизованные государственные нормы, с попущения Горбачёва и Яковлева рванула из Советского Союза. Я приехал в тревожный Вильнюс, жил под охраной наших парней-десантников (многие жители Вильнюса сочувствовали им) в общежитии уже загибающейся партшколы. Написал резкие заметки, которые и оценил Чикин. Потом принёс Валентину Васильевичу очерки о сходящей со славянского ума Украине. Потом нашёл форму – «Мой месяцеслов» и стал писать о событиях и святых датах минувшего месяца. Их самым лестным образом оценила замечательная писательница Ирина Стрелкова. Помню, участники фестиваля «Байкальская осень», который держится на Распутине, стояли у гостиницы, и кто-то, хваля мой очередной «Месяцеслов», спросил, в чём загадка: ведь это на поверхности лежало. И Ирина Ивановна сказала: «Найдено главное – форма и интонация». Это была главная похвала.

Конечно и я, и она были сторонниками социализма – не малость уродливого, который начал складываться, а подлинного. И никакого норвежского социализма нам не надо. У нас будет русский социализм или России – вообще не будет.

ВСТРЕЧА-ОНЛАЙН ОТ 16.11.2012 г.

Комментариев:

Вернуться на главную