|
***
Я лежу на спине, и железо стучит подо мной.
И скрежещет, и мнется звенящее чёрное тесто.
Этот поезд везет меня к мужу и детям, домой,
Из далекого, странного, невероятного места.
Позвоночником чувствую каждый порельсовый лязг,
Наслаждаясь и мучаясь скрипом литого металла,
Я дышу через раз, вспоминая тебя каждый раз
То сжимаю, то глажу рукой уголок одеяла.
Мне приснился мой двор, где росла до двенадцати лет.
Мне приснился отец – и во сне он опять умирает.
Меня звали спуститься, я просто сказала им "нет",
Я как полка, холодная, верхняя и боковая.
Хорошо, что внизу краснокепочный мелет пургу,
Развлекая девчонку с противным писклявым прононсом.
Хорошо, что уже на Байкальском ползем берегу,
Где никто не пристанет с каким-то дурацким допросом.
Снова ты в голове. И твоих удивительных глаз
Обжигающий ветер, и жизнь вереницей – в минуте…
Раз два три, раз два три, раз два три, и последнее – раз.
Поезд замер. В мой город посыпались новые люди.
И в последний июльский – ступила на землю нога.
И сошлась композиция чёртова кольцевая.
Я забуду тебя уже завтра. А ты – никогда.
Потому что я самая лучшая и живая.
***
лучше б ты там осталась,
в теплом барачном детстве.
суп из пакета, гречка,
выданная собесом.
помнится, вышивала,
было красиво, честно –
алое на небесном,
алое на небесном.
верно, что света много.
вот и пока ты плачешь,
сын твой мизинцем трогает
маленький одуванчик.
разве ты их не любишь?
разве тебе здесь плохо?
алое на небесном
сердце твоё, дуреха.
***
Гни шпангоуты, заводчанин,
Молотком отстучи смену.
Нам ли впадать в отчаяние
Лбом в гипсокартонную стену?
Я умею пельмени и борщ,
И троих детей. Третий тощ.
(Но рисует лучше старших
Космические удивительные пейзажи).
Иногда ты зубами скрипишь во сне,
Как будто валенки утопают в снег,
Я тогда глажу тебя по спине,
Тише, тише. А самой страшно.
Но потом, на аэродроме заводском нашем,
В день открытых дверей, тёплою осенью,
Над нами летит серебряный Ми-8,
И мы всей семьёй ему машем.
Машем, машем.
***
обратно поеду поездом –
шагаю, под нос бубня.
обратно поеду поездом,
и пусть, что четыре дня.
и дело не в экономии,
хоть это огромный плюс –
цыгания и бездомия
и хочется, и боюсь.
обратно поеду поездом.
мне кажется, так честней.
я в поезде встречусь с совестью
и даже полажу с ней.
хмельная, татуированная
обнимет меня страна,
и я прислоню к ней голову,
и не оттолкнет она.
***
И осталось-то – горстка пыли,
Золотой, чуть звенящей взвеси.
Будто был, да и вышел весь я.
Будто сразу меня забыли,
Только ты обо мне курила,
Только ты обо мне молчала.
И на тёмном окне вокзала
Капли пальцем соединяла
обо мне.
***
Ни слова больше. Тишина честней.
Там можно напридумывать, а можно
Прозрачной солью растворяться в ней
И высыхать разводами на коже
Блестящих гладких серых площадей,
натянутых до звона барабанов.
Мы ищем двойника среди людей –
заложники продавленных диванов.
Так разве есть нам смысл – говорить,
к себе вчерашним ощущая зависть:
такая скука, что зубовный скрип
мы прячем, в стены лбами утыкаясь.
Силентиум. Полы и потолки
Уходят вверх, и щурясь близоруко
Мы ждём одной спасительной строки,
Но не произнесём её друг другу.
***
Я опять забываю тексты молитв: спаси,
сохрани, забронируй место в ковчеге Ноя.
Боже, Отче наш, иже Еси на небеси...
Ну и прочее, эгоистичное там, земное.
Чтобы не было крышесносящего. Отведи
И привязанности, и страсти. Дай мне разум.
Чтобы не было больше больно в моей груди.
Никогда и ни с кем. Ты же слышишь меня? Ни разу.
***
И травы, и провода, что имеют право
сбегаться и разбегаться, и доконать,
и вся эта Родина, падающая из окна,
болотная и берёзовая, дрожжевая,
корнями хрустящая, тонкая и живая,
прозрачная, свежая, прячущая зверьё –
все это моё, до скрипа зубов –
моё.
НАЯН НАВАА*
В углублениях конских копыт застревал виноград,
Перед нами, стремительный, нес свои воды Евфрат.
Наши смуглые женщины пели: Наян Наваа!
И плясало горячее солнце у них в головах.
Вот рука моя тянется, чтобы нащупать края,
За которые вытяну память из небытия.
Там за гранью пиала полна молока, не пролей,
Там мой бронзовый предок, я наших монгольских кровей.
Пой, безумная, слепо кружись, разводи рукава,
Поднимай и целуй, мы уходим, Наян-Наваа!
Наша Родина – там, где народ, мы идём сквозь века.
Умирая, рождаясь из древних слоёв языка.
По легенде после создания империи Чингисхана большая часть хоринских воинов (хори-бурят) была расквартирована со своими семьями в Ираке в местности Наян-наваа (ныне провинция Найнава, на севере страны). Это место стало для них второй родиной. Во время правления династии Минь им пришлось бежать на родину предков, в Забайкалье. Сохранился отрывок песни о тоске по «прекрасной Наян-Наваа», с названиями топонимов.
***
О, чадо моё. О мой маленький рыжий бурят,
В твоих волосах – запах ветра степей кижингинских.
Смотри, вдалеке – пики горных синеющих гряд,
Что схожи с узором на платье моринхуристки.
И если бы в птиц мы с тобой превратиться могли,
Птенец златокрылый, то мы бы с тобою взлетели,
Любя, замирая, борясь с притяженьем земли,
Над нежной полупрозрачною акварелью,
Где синие реки и белые берега
Бегут на восток серебром каменистых кряжей,
Где тёмно-зелёной грустью шумит тайга,
И тёмно-зелёной болью на сердце ляжет.
|
|
Елена Александровна Жамбалова родилась в Красноярском крае в 1986 г. Окончила филологический факультет Бурятского Государственного Университета в 2008 г. Публиковалась в различных литературных изданиях Бурятии и за её пределами. Живёт в Улан-Удэ. 