Игорь Николаевич Жданов

Игорь Николаевич Жданов родился 14 августа 1937 года в д. Малое Сытьково Московской области. Как сын погибшего в 41 году на фронте отца с 9 лет воспитывался в Рижском, а позже Ленинградском Нахимовском Училище. Стихи начал писать в десятилетнем возрасте. Окончив училище, поступил в Литературный институт им. Горького в Москве на отделение поэзии. Участвовал в геологических экспедициях на Алтай. Работал редактором в издательстве «Советский Писатель» в отделе русской советской прозы. Автор поэтических сборников: «Напутствие», «Граница света», «Двойной обгон», «Разомкнутый круг», «Голубиная почта», «Застава», «Вторая жизнь», «Всё живое». Проза: повести «Взморье», «Ночь караула», рассказы. Переводил с греческого: Кавафиса, Варналиса, Я. Мочоса и др; с английского - Кристофер Марло; с грузинского - Владимир Убилава; с армянского - Л. Дурян, Р. Ованесян; с азербайджанского - А. Абдуллазаде; с чеченского, абхазского, лакского... Издавался регулярно в «Днях Поэзии». Умер от сердечного приступа на даче 15 декабря 2005 . Похоронен на кладбище у Жегловской церкви Щёлковского района Московской области.

ЗАСТАВА
Мне снятся фиолетовые чащи,
Мне снятся танки,
чёрныё, рычащиё,
Вода в траншёях,
гильзы на пёскё,
Запёкшаяся струйка на виске.
И вот я поднимаюсь с пистолетом,
Зажатым в кулаке моём воздетом,
Ору «ура», атаку тороплю,
Палю в броню - от ужаса воплю:
Я вижу,
как – во сне ли, наяву ли –
Отскакивают, сплющиваясь, пули
И кто-то, улыбаясь сквозь прицел,
Кричит:
«Сдавайся, красный офицер!»
И очередь...
И я бегу упруго
По берегу заиленного Буга,
Бегу - и спотыкаюсь на бегу
И всё-таки стреляю по врагу!..
Но две обоймы –
это слишком мало.
Ревущая громадина подмяла,
Сломала, изувечила меня
Чужая маслянистая броня.
Мы до конца стояли – по уставу,
Лицом к реке
легла моя застава,
Лицом к реке,
на гусеничный след...
В моей руке – отцовский пистолет.
По мне прошлась тяжёлая броня,
Хотя убили там
и не меня.
[1967]

КУРГАНЫ
Струится Вожа,
травы шевеля,
Теряясь узкой лентою в пространстве.
И с двух сторон Рязанская земля
Раскинулась в ромашковом убранстве.
И плещет в берег тихая вода,
И по лугам туман плывёт ночами.
Здесь в первый раз
татарская орда
Попятилась под русскими мечами.
И русские,
когда прошла гроза,
Присыпали землёй родною раны
И здесь воздвигли –
много лет назад –
Над воинами павшими курганы.
Струится Вожа,
травы шевеля,
Теряясь узкой лентою в пространстве.
И с двух сторон Рязанская земля
Раскинулась в ромашковом убранстве.
Шумит берёз вечерняя листва,
Росой покрыты буйные отавы, -
Стоят курганы,
словно острова
В великом океане русской славы.
[1967]

***
На плечах холщовая рубаха,
Ровной скобкой волосы легли.
Снится мне,
что я славянский пахарь,
Вольный пахарь дедовской земли.
Догорают зори,
догорают.
Гаснут одинокие лучи.
Скоро песни в избах зарыдают,
Бабы затоскуют у лучин.
А когда погаснут хлебозоры,
А когда нагрянут холода,
Вновь
через замёрзшие озёра
Налетит монгольская орда.
Соберу я дружную ватагу,
Навощу тугую тетиву,
До рассвета
в ельнике залягу
У лесной дороги на Москву.
Совы насмехаются и плачут,
Точат ели горькую смолу...
Если бьёшь из лука
наудачу,
Не вернуть певучую стрелу.
Свищет по-разбойному татарин, -
Некогда подсчитывать грехи...
Странно,
что потом какой-то парень
Про меня придумает стихи.
От моих разграбленных селений
До его садов и площадей
Сотни войн,
десятки поколений,
Тысячи непройденных путей.
За его великую Россию
Выходя ватагой на врага,
Мы своею кровью оросили
Древние, дремучие снега.
Пусть не знает он,
как дымный ветер
Пляшет под копытами коня, -
Всё равно передо мной в ответе
Он за землю, взявшую меня.
[1967]

***
Был мир неузнанным и странным,
Война — картиннее игры,
Князья сидели по курганам,
Справляя тризны и пиры.
Тогда Земля ещё не круглой —
Продолговатою была.
На остывающие угли
Смотрели боги из угла.
Богато было шкур и леса,
Пеньки, и рыбы, и смолы, —
Из драгоценного железа
Лишь наконечник у стрелы.
В те годы
жили не по средствам:

Полмира брали «на ура», —
Но не придумали наследства
Важней коня и топора.
Хмельное пили,
песни пели,
Бросали в реки невода, —
Своим врагам прощать умели,
Врагам России — никогда...

В нас та же кровь
и та же сила.
И нет дороже для меня
Моей земли,
моей России,
Степного ветра
и коня.
[1967]

***
Вы говорите — сила в ней,
В моей строке,
в моей натуре, —
Я просто чувствую верней
Листвы смятенье
перед бурей.
Вы говорите — строгость строф,
Созвучья, образы и краски, —
А я сидел у всех костров
От Подмосковья
до Аляски.
Вы говорите: повезло,
Другим намного тяжелее, —
Я просто жил
себе назло,
Судьбе назло —
и не жалею.
[1967]

***
I

На клумбах — вялые гвоздики,
Худые ветки в синеве.
Я так соскучился по дикой,
По непричёсанной траве.
Чтоб не зелёные массивы,
А просто лес
и просто луг.
Чтоб не хвалёные маслины,
А просто яблоки вокруг...

II

Меня Москва не принимает,
Не принимает, хоть убей.
Получки в праздник пропивает,
По будням кормит голубей.
Весь день толкует на бульварах
И в кулуарах,
и в гостях
О назначеньях, гонорарах,
Разводах, драках, должностях.
На кухнях плачет и судачит,
Достаток прячет от гостей, —
Живёт, как сплётница на даче —
От новостей
до новостей.
Нет, я не хаю,
не ругаю
И не вышучиваю зло, —
Я знаю,
что Москва — другая, -
И просто мне не повезло.
[1967]

***
Я помню бесшумную осень, -
Предзимних грибов охолонь,
Огонь истребительный сосен,
Зелёный от злобы огонь.
Я помню: топорщится иней,
Темна и густа полынья, -
Кричу я, качаясь на льдине:
- Да ты же не любишь меня! -
А женщина смотрит угрюмо
И стынет в глазах у неё
Больная старинная дума:
Как в детях продлить бытиё...
Россия!.. Поэт на поэте,
На воре, естественно, вор, -
Совали, как хилые дети,
Головки под скользкий топор.
Но ветры вернулись на круги,
Сомкнулись досада и глушь,
И взвились друзья и подруги
Кострами истраченных душ.
Я думаю зло и устало,
Что был из числа запевал, -
Как часто меня осеняло,
Как просто я всё забывал!
И снова
Холодный и ржавый
Сечёт листобой зеленя...
Россия, больная держава,
Да ты же не любишь меня!
И год, как тогда, високосен,
И злобные сосны кругом,
И снова беззвучная осень ...
О, Русь! Ты уже за холмом.
1992

* * *
В первосрочном бушлате приличном
Ветеран восемнадцати лет,
Я шагаю - несбывшийся мичман
И ещё никакой не поэт.
Еле-еле нащупавший слово,
Не томим, не терзаем виной,
Ошарашен соседством Светлова
На газетной странице одной.
Что случится - загадывать рано,
Что запутал - распутывать лень, -
У меня ещё есть Марианна
И с тяжёлою бляхой ремень.
Как пылали склонённые лица>
Как в стекле пламенела "Гамза!"
Уличённо метались ресницы,
Виновато сияли глаза.
А в стихах - первозданная сила,
Так под током искрят провода.
"Мой единственный" - правдою было
И присягой - "твоя навсегда..."
Вот бреду я, седой и помятый,
И твержу, спотыкаясь, одно:
Если время уходит куда-то,
Значит где-то всё то же оно.
В обе стороны дали и дали,
Всяких встреч не запомнить, не счесть;
Если люди прошли и пропали,
Значит, всё-таки были и есть.
Я читал, я порой понимаю,
Постигаю сопя и скорбя:
Бесконечность - совсем не прямая»
А замкнулась сама на себя.
Что случится - загадывать рано,
В мире много истраченных слов, -
Я живу, и жива Марианна,
И живёт стихотворец Светлов.

* * *
Проворонило время меня,
В немоту и вражду урон и ло.
Так и жил, не копя, не храня
Ни обид, ни надежды, ни силы.
Да и незачем было беречь
Ни себя, ни мечты, ни отваги.
Оставалось, злорадствуя, жечь
И дома, и мосты, и бумаги.
Грязь да камень - как цикл нулевой.
И, воздушные строя палаты,
Оставалось качать головой,
Воспалённой, больной и патлатой.
И за собственный свой упокой
Лишь тоски и юродства отрада:
Что вы, братцы!
Я тоже такой,
Как и вы, как и все, -
как и надо.
Где ты, колокол мой вечевой?
Чистый голос не слышится что-то.
Не идет у меня ничего -
Ни любовь, ни судьба, ни работа.
Только тают глухие огни,
Только меркнут бесцветные звуки
В неподвижном чаду беготни,
В неразъёмных объятьях разлуки.
Только сердце цветком у огня
Почернело, усохло и сжалось.
11роворонило время меня
Или просто узнать побоялось.
1988

* * *
Не думаю пока о смертном часе,
Хотя дорога очень коротка
И нелегка.,.
Но у меня в запасе
Весёлая озлобленность стиха.
Мне хорошо, сквозь зубы напевая,
Шагая по ухабам напрямик,
Знать до конца, что нет на свете рая,
Что я бы просто к раю не привык.
Что нет решенья древней теореме:
Грядущее и прошлое - во мгле,
Всё только здесь - вселенная и время,
На этой непрощающей Земле.
1984

* * *
О людях тех,
Что жили - прежде,
Когда и как,
в каком краю,
Не по прическе и одежде -
По общим лицам узнаю.
И только тем,
Кто выше правил,
Кто сразу вышел из игры,
Всесильный рок на лбу поставил
Клеймо иль знак его поры.
У тех,
Чьи думы и стремленья
Не уложились в общий след,
Во все века и поколенья
Один и тот же в лицах свет.
1987 г.

* * *
Ночь над миром, прохлада и мгла,
Так прозрачно от вишен в саду!
Пролетающий филин с крыла
Отряхнул голубую звезду.
Только липы куда-то бредут,
Повернулись лицом на рассвет,
Только падает в тинистый пруд
Метеора стремительный след.
Ночь вместилась, как в раме, в окне,
Лунным дымом ползёт за края, -
Вся природа сегодня во мне,
Весь в природе, пожалуй, и я.
Хорошо, что бессмертия нет:
Тем острей и понятнее жизнь…
Повернувшись лицом на рассвет,
За мгновение это держись.
29.12.84

ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД
Если над миром
Последняя грянет беда,
Конные статуи,
Стройся в четыре ряда!
Бронзовых вас
Наберётся едва легион, -
Войско бессмертных,
Созвездие стран и времён.
Горды их лица,
Сердца бронзовеют в груди, -
Я б Дон-Кихота
Увидеть хотел впереди.
Рыцарь - скиталец,
Печальней, чем сам Россинант,
А ординарец -
Прославленный бардом Роланд.
Правофланговым
Поскачет батыр Салават,
С левого фланга
Кричат: - Бонапарту виват! -
В центре поставить,
Чтоб приняли первый удар,
Всех прогрессивных
Царей, чернецов и бояр.
Дайте Чапаю
Над ними командную власть,
Чтобы случайно
В какие уклоны не впасть.
Медному всаднику
Можно доверить наган,
Хоть понимаю,
Что бражник он был и буян:
Как-нибудь сдержим
Монарший неистовый пыл, -
Всё ж мореплаватель,
плотник -
Окно прорубил.
Чтоб Македонский
Не выкинул снова чего,
Взять к Дон-Кихоту
Начальником штаба его.
А Боливару -
Он скачку и ветер любил, -
Взвод королей -
Обеспечивать фланги и тыл.
Быть трубачом,
Я надеюсь, доверите мне,
К этому времени
Буду и я на коне!
Пёстрое войско,
Смешение рас и племён, -
Много,
но всё же
Неполный один легион.
Эй, подтянись!
Наступает последний парад!
По - эскадронно,
Вперёд!
И ура!
И виват!
1984

* * *
Во всех столетьях сходятся приметы
С приметами сегодняшнего дня:
Неровные
и нервные поэты -
Неровня никому
и не родня.
Отчаявшись, но вовсе не отчаясь,
Они живут и гибнут - за других,
Лишь отчествами слабо различаясь,
А отчества не пишутся у них.

* * *
Не отмечена ничем в календаре
Вереница этих дат и этих чисел:
На моря Россия вышла при Петре,
А вернулась восвояси - при Борисе.
И теперь на всех окраинах- прогресс
По-румынски, по-литовски, - по нацистский:
Панихиды по дивизиям СС"
И порушенные наши обелиски.
И неведомо ни Польше, ни Литве,
Да и внукам победителей едва ли,
Что подонки со звездой на рукаве,
А не русские поляков убивали.
И уже им слова лишнего не кинь,
Ни намёка на великую державу:
Им запомнилась проклятая Катынь,
А не тысячи погибших за Варшаву.
Что-то сгинуло и кануло ко дну,
Может, вера в бескорыстие России?
Только вам - пути иного не дано,
Как бы вы на все лады ни голосили.
Жаль могил
и наших русских деревень,
Что остались за чертой, за перевалом+
Вами будут помыкать, кому не лень,
Так не раз уже в истории бывало.

* * *
На последнем стою рубеже -
На святых, на оплеванных плитах.
Где-то видел я это уже -
Государство ментов и бандитов.
Здесь хотела воздвигнуть дурдом
Торгашей неуемная свора,
А построила новый Содом
С муляжом золотого собора.
Шли на подвиг, а враг - попятам,
Нас лишили судьбы и удачи,
Смерть по внутренним свищет фронтам,
А на внешнем повальная сдача.
Наши танки увязли в крови,
Наши лодки нырнули в пучину,
Мы не русские, мы - "шурави",
Мы "Братки", а "братки" не мужчины.
И никто от позора не спас
Опаленное красное знамя.
Наши женщины бросили нас,
Наши дети смеются над нами.
Нас не надо молитвам учить,
Честь и совесть не выбить из генов:
Это стыдно - в сортирах "мочить"
Даже злых и неумных чеченов.
Это стыдно, пропив полстраны,
За подачкой протягивать лапу
И не знать ни вины, ни цены
Оголтелому злу и нахрапу.
Тот- на "зоне", а тот - в блиндаже,
Все в дерьме, в нищете и обиде.
Где-то видел я это уже…
Да в гробу, разумеется, видел!
Нам осталось
лишь насмерть стоять
Или просто - без смысла и позы -
Бронированный "мерс" расстрелять,
Как Ильин расстрелял "членовозы".
1990


4 ОКТЯБРЯ 1993

1
Бродили, считали трупы,
Совали гильзы в карман.
Всё было жутко и тупо,
Вонючий синел туман.
Кого-то вели куда-то,
Охранник его шмонал,
А кто-то из автомата
По крышам ещё шмалял.
И камеры стрекотали,
Как будто здесь шло кино,
И танки стрелять устали,
Круша за окном окно.
Какие-то люди пили
Бесплатный голландский спирт,
И парня ногами били,
А он уже был убит…
“Вам дурно?” – меня спросили,
И я отвечал с трудом:
“Не первый позор России
Расстрелянный “Белый Дом”.

2
Похожий на районного пижона,
Тая в глазах смятение и страх,
Опившийся, опухший, оглушённый,
Забывший свой обком и свой ГУЛАГ,
В том августе, больном и безобразном,
Услужливо подсаженный на танк,
В бессилье полупьяном, полупраздном
Заранее согласный - «так на так».
Привыкший разрушать и ненавидеть,
Всех продавать,
Всё предавать огню,
Предвидел ли?
Да где ему предвидеть
И Белый Дом, и Грозную Чечню.

* * *
Как зеркало уроду,
Как евнуху жена,
Дарёная свобода
Поэту не нужна.
Ему на воле тесно,
Как в каменных стенах,
И песенка протеста
Завяла на губах.
Судьба его былая –
Окольная тропа,
Опальная, шальная
Полночная труба.
Милиция да пьянка,
Да ветер в голове,
Тюремная морзянка
И фига в рукаве.
То слава, то психушка,
То новая любовь,
Да муза – потаскушка,
Рисованная бровь.
Теперь другое дело:
Свобода – хороша,
Но как-то оскудела,
Осунулась душа.
Ни драки, ни дуэли,
Ни верного врага,
И бабы надоели,
И водка дорога.
Цензура не сурова
И бунтовать смешно …
Не пишется ни слова,
Когда разрешено.
1989

* * *
Полтретьего…
А я еще не пьян,
Хотя бутылка к завершенью ближе.
И я уже, пожалуй, ненавижу
Снующих по экрану христиан.
В них веры нет,
Хотя на всех – кресты,
Слюнявы рты, медоточивы речи.
Не столько ли добра и красоты
В куске дерьма, аборте и увечье?
Мочой и спермой пахнут за версту
Их схимники, лелеющие тело.
Они тишком примазались к Христу,
Как мафиози приобщились к «делу».
И не поймут, совсем осоловев,
Что ложь и придурь – их мольбы и драмы,
Что только в душах воздвигают храмы,
А души их – курятник или хлев.
Им места нет и в свите Сатаны.
Кто поднял их?
Кто их возвел на царство? -
Не может быть у веры государства,
Министров, эшафотов и казны.
По воле Бога
           или с недогляда,
Мне братьев во Христе таких не надо,
Мне радостней бутылка с коньяком.
Наверно, я –
          жена моя, прости, -
Окончу жизнь беспечно и порочно,
Тогда – сожги, а пепел опусти
В какой-нибудь колодец водосточный.
Где сыро и темно – мой вечный дом.
Вот там и пообщаемся с Христом.
1994 г.

* * *
Куда ушли былые корабли?
Где утонули наши пароходы?
И где народы, что костьми легли
В угоду грозной прихоти природы?
Где прошлый год?
Тот месяц?
Этот миг?
Лишь в музыке стиха
И звоне клавиш,
Лишь в памяти компьютеров и книг,
И в молчаливом безобразье кладбищ.
Река времен безудержно несёт
Эпох и войн гремучие каменья.
Зачем любовь,
             продлившая исход
Из тьмы во тьму бессчетным поколеньям?
А люди
         на полуночном мосту
Короткой жизни,
         выпавшей случайно,
Заглядывают робко в пустоту,
                    Сливаясь с ней
безмолвно, и печально.
1999

* * *
“Куда ты скачешь, гордый конь
И где опустить ты копыта?”
А. Пушкин

То ли нервы, то ли нравы,
То ль не правы мы с Петром:
Отступаем из под Нарвы,
Севастополь предаём.
Кровью политы обильно,
Русской кровью те края.
Где вы Ревель, Рига, Вильно –
Вся Прибалтика твоя?
И не всадник ты чудесный –
Бомж не выпивший с утра:
Эрнст какой-то - неизвестный
Сляпал нового Петра.
Или тот грузин столичный,
Иль Шемяка – негодяй, -
Непристойно, неприлично,
Разберёмся погодя …
И “Персона восковая”,
И похмельный этот псих
Промолчали, не вставая
С мест насиженных своих.
Только третий, что на гребне
Набегающей волны,
Самый дерзкий, самый гневный
Страшно глянут с вышины.
На торгующих людишек,
Рэкетиров и дельцов,
На звереющих мальчишек
И чиновных подлецов.
Конь повел зеленым ухом.
Царь вскипел: - Едрёна мать!
Город Санктом – Петербургом
Запрещаю называть! –
Глянул Петр на всю Россию,
От Камчатки до Карпат,
И позора не осиля,
Стал сутул и виноват.
Над прославленной рекою
Он поник и загрустил,
А потом махнул рукою …
Конь копыта опустил.
1994

* * *
Продаётся всё и предаётся,
Наступила эра воровства.
Всякие уроды и уродцы
Больше не скрывают торжества.
Выживать - занятье непростое,
Миром правят похоть и цинизм.
Я устал и ничего не стою,
А вокруг один капитализм.
23 декабря 2002

ХАЛЯВА
Плевать на перестройки,
Неустройки, -
Мне по душе халявное житьё:
Пальто с помойки,
Сапоги - с помойки
И куртка с капюшоном - из неё.
Выходим в полночь -
я и две собаки:
Им - кости со стола нуворишей,
Без очереди даже и без драки,
Рот до ушей - завязочки пришей.
Портфели, раскладушки, абажуры,
Перчатки и ботинки на меху,
Навалом книги - той ещё культуры,
Газеты - я купить их не могу.
Мы это всё обшариваем юрко,
Кладём в пакеты - их не мало тут,
На остановках - длинные окурки,
Подсушим дома - на табак пойдут.
И ничего, что я поэт известный, -
Ведь я не унижаюсь, не прошу,
Я на халяву добываю честно
В столовой школьной кашу и лапшу.
Не гопник я и не хожу на «дело»,
И не за что прогнать меня взашей.

Ах, только бы рука не оскудела
У новых русских, у нуворишей.
1994

***
Простят ли нам страх и усталость?
Ведь всё же не наша вина -
Россия, какая досталась,
Какая случилась, война.

Совсем не об этом мечталось,
Но приняли, словно в бреду,
Свободу, какая досталась,
Какая случилась, беду.

Мы так и не поняли Бога,
Но Им суждена и дана,
Какая случилась, дорога,
Какая досталась, жена.

Ещё не записаны даты,
Но выпадут нам под конец,
Какая случится, расплата,
Какой заслужили, венец.
30 июня 1994

ОСЕННИЙ ЭТЮД
Фиолетовой стала вода
От холодного неба.
Городские рабы, как всегда,
Просят «зрелищ и хлеба».
В чёрных сучьях вороны орут,
Воробьи озоруют.
Как обычно, сенаторы врут
И воруют, воруют.
Как всегда завихрилась листва,
Листобоем побита.
Не таят своего мастерства
Колдуны и бандиты.
Мужики надрывают нутро
Светлой выпивки ради.
Больше нищих в московском метро,
Чем народу в Элладе.
А осенний разлёт и распад
Жизнь тоской заражает...
И «опущенный» кодлом солдат
Автомат заряжает.
1998

***
Иду - морально устаревший,
Повинно голову несу,
Душой и телом ослабевший,
Порой пускающий слезу.

Понятна присказка простая:
Коль совесть есть, то денег нет.
Так кто ж такие - эта стая, ­
Откуда вылезли на свет?

Мордасты, наглы и богаты,
Закон один - воруй и бей.
И если это - демократы,
Тогда и я алжирский бей.
1994

ОТКАТ
Не отмечена ничем в календаре
Вереница этих дат и этих чисел:
На моря Россия вышла при Петре,
А вернулась восвояси - при Борисе.
И теперь на всех окраинах - прогресс
По-румынски, по-литовски, - по-нацистски:
Панихиды по дивизиям «СС»
И порушенные наши обелиски.
И неведомо ни Польше, ни Литве,
Да и внукам победителей едва ли,
Что подонки со звездой на рукаве,
А не русские поляков убивали.
И уже им слова лишнего не кинь,
Ни намёка на великую державу:
Им запомнилась проклятая Катынь,
А не тысячи погибших за Варшаву.
Что-то сгинуло и кануло на дно,
Может, вера в бескорыстие России?
Только вам - пути иного не дано,
Как бы вы на все лады ни голосили.
Жаль могил
и наших русских деревень,
Что остались за чертой, за перевалом...
Вами будут помыкать, кому не лень,
Так не раз уже в истории бывало.
1994

***
1
Вот так бы и жить деловито, ­
Над строчками ночью корпеть,
В отделе культуры и быта
Законную должность иметь.
Без страха заглядывать в лица
(Госстрах возместит за пожар),
И рифмой удачной гордиться,
И важно считать гонорар.
Скачи по зелёному шару
Весёлая птичка - удод! ­
Сегодня не будет пожара!
Сегодня жена не уйдёт!..
Среди суеты и прогресса
Ты, верно, заметишь не вдруг,
Что нет настоящего леса
На сто километров вокруг.
В подъезды врывается вьюга,
Не греет затасканный плед, ­
И нет настоящего друга,
Ни в прошлом,
ни в будущем нет.

2
Надену пальто и галоши,
Приду среди белого дня
И буду такой нехороший,
Что ты пожалеешь меня:
Мою вековую манишку,
И плешь,
и старинный невроз,
Мою роковую одышку
От самых плохих папирос.
Не будешь ты слишком сердита,
Забудешь, наверное, вмиг,
Что был я
весьма знаменитый
И выпустил дюжину книг.
Писал сумасшедшие циклы,
Любил дорогое вино,
Пижонил -
водил мотоциклы
И к девушкам лазил в окно...
Теперь до окна не достану,
И в сердце моём тишина.
Осталось мне,
как ветерану,
Махорку смолить у окна,
Подсчитывать хмуро утраты,
Невесело дрыгать ногой, ­
Кончается век мой - двадцатый,
Приходит какой-то другой.
1997

***
Дети страха,
Злые выродки прогресса,
У которых даже сердце на засов,
Мракобесие - от мрака и от беса,
Сладкогласие - от сладких голосов.
Вам осталось убивать и упиваться,
Вам досталась побеждённая страна,
На бумаге уценённых ассигнаций
Может быть, напишут ваши имена.
Мы такого не хотели и не ждали,
Нам иное примерещилось впотьмах.
Поиграйте в наши старые медали
На поминках, на отеческих гробах.
Хороните нас без зависти и злобы
И не ставьте нам вопросов и крестов:
Не виновны мы, что дети узколобы,
Это кара, эта замысел Христов.
Без Его определенья и пригляда
Ни один не выпадает волосок.
Раз дебилы наши дети,
                    значит, надо...
Божий замысел не ясен, но высок.
Много было знаменитых, как Иуда,
А герои вспоминаются едва.
Словоблудие - от слова и от блуда,
Мы блуждаем,
           все растрачены слова.
1996

***
Не хочу я
самоутверждаться,
Наживать копейки на рубли, —
Всё равно никак не удержаться
На покатой палубе Земли.
Как парад проходят поколенья,
Чтоб в пучину кануть без следа, —
Нет продленья,
есть преодоленье
Смертного последнего стыда.
Что им речи, памятники, вздохи,
Жестяной невянущий венок?..
Нет причин для общей суматохи,
Для пучины — каждый одинок.
Есть предел для вида
и для рода,
Этот мир —
лишь белка в колесе...
И стоит угрюмая природа
В обречённой пасмурной тоске.
Кончится любое постоянство,
Как любовь случайная к утру, —
И тогда захлопнется пространство,
Превратившись в чёрную дыру.
1996

***
Где все?
Хочу спросить - и не могу.
Где вы живёте, девочки худые?
Куда девались парни налитые?
Ещё видны их тени на лугу.
С ума сойти,
Как поглядишь вокруг:
Откуда это вдруг
по всей округе
Шныряющие полчища старух
И редкие трясучие пьянчуги?
Да это ж поколение моё,
Опущенное жизнью на колени -
Бессмысленное, странное житьё,
Чего в нём больше -
боли или лени?
Да это же ровесники мои,
Которых будут хоронить бесплатно, -
Хозяева судеб и короли,
Из страшных снов пришедшие обратно.
Привет вам всем,
бомжихи и бомжи,
Бездомные, безрадостные братья,
Колючие, как старые ежи,
Немодные, как ситцевые платья.
Товарищ мой, философ и поэт,
Вон там ручей, лицо своё умой-ка,
И ничего, что ты на склоне лет
Слоняешься с клюкою по помойкам.
Последнее достоинство блюди,
Быть не у дел - несчастье, а не поза:
Поэзия осталась позади,
А новым русским не нужна и проза.
Но всё же что-то
в этой жизни есть
Помимо водки, пищи и жилища -
Какая-то пророческая весть,
Понятная униженным и нищим.
1996

***
Не пришла, а обрушилась осень,
Я не думал, не звал, не хотел.
Мрут друзья, как трава на покосе.
Взмах за взмахом - и мир опустел.

И стою я - лохматый репейник,
Обойдённый жестоким косцом,
Не годящийся даже на веник,
Что лежит под хозяйским крыльцом.

А ведь были рассветы и росы!
И в малиновых шапках моих
Копошились изящные осы
Каждый день, каждый час, каждый миг.

Но колосья просыпали зёрна
И косец задремал во хмелю.
Всё прошло, что я слишком упорно
Безнадежно и нежно люблю.
1996

КАРАНТИН

I

Ну и жизнь!
Ни встать ни сесть...
И куда девалась прыть?
Может, сладкого не есть?
Может, горькую не пить?
Вся братва больным-больна,
Не сыскать весельчака.
На окне висит луна
Вроде лампы-ночника.
За соломинку держись
Да мозгами пораскинь:
Закодирована жизнь
Страшным кодом колдовским.
Тот невинен, но распят,
Тот виновен, но живёт,
А разлука и распад
Всем - не сахар и не мёд.
Эй, залётные! Пляши!
Грянь, судьба, в колокола!
Надо много для души,
Чтоб болела и цвела.

II

Вечер душный,
запах тошный,
Шёпот, шорохи, возня,
Дождь, придуманный нарочно,
Жизнь, потраченная зря.
Сгусток тьмы в оконной раме,
Жар, пилюли, карантин, ­
Безысходно вечерами,
Если болен
и один.
В чёрный чай сухарь макаю,
Неприкаянно бродя.
Хоть бы девушка какая
Улыбнулась, проходя...
Ночь больничного покоя,
Мокрый пластик под ногой.
Хоть бы что-нибудь другое,
Хоть бы кто-нибудь
другой!
1996

***
Кончился большой и щедрый мир,
Где на всём отдохновенье глазу.
Кто же в нём живое покорил,
Кроме рака, спида и проказы?
Сгинул мир,
задуманный как рай,
Где синё, и зелено, и свято.
Человек ступил на самый край
Пропасти, откуда нет возврата.
Лишь один ты в этом виноват ­
Сын прогресса, рыцарь без изъяна,
Человек - продвинутый примат,
Вышедшая в люди обезьяна.
1 августа 1996

***
В этом мире - неосторожном -
Осторожничать надо ль мне?
Ведь в кошмаре автодорожном
Чаще гибнут, чем на войне.

В этой жизни, необратимой,
Как рыбацкая западня,
Много пламени, много дыма,
Много ночи и мало дня.

В бездну с воем летит планета,
Скоростями сводя с ума.
В мельтешении тьмы и света
Мне подряд выпадает тьма.
1 августа 1996

***
Т. С.
Четыре рюмки - кругом голова,
В оконной раме мокрая природа.
Одиннадцать.
Она ещё жива
Тому назад три бестолковых года.
Вот в этот миг
она ещё жила,
Беспомощна, худа и некрасива.
И Кутя жил,
в него не проросла
Корнями придорожная крапива.
В одиннадцать собрались у плиты,
Там что-то клокотало и кипело.
Вокруг сидели хмурые коты,
А ты, а ты...
ты превращалась в тело.
Вдали от нашей маленькой семьи,
Немного странной и вовсю лохматой,
Зелёной - под шиповником - скамьи
И яблони той,
дряхлой и горбатой.
Ты помнишь Кутю? Он тебя любил
И понимал, что ты больна опасно,
И был весёлым из последних сил,
А после - только дрался ежечасно.
Шерсть выдрана в паху и на боку,
Везде незаживающие раны.
И прокусили горло старику,
Не зная состраданья, доберманы.
Всё кончилось...
И все ушли, ушли
В леса, в помойки, в землю или в реки.
Они другого дома не нашли,
Их души
только этот грел вовеки.
А я остался...
И чего тяну?
На что надеюсь - сам не понимаю.
А новую хозяйку и жену
Не чувствую и не воспринимаю.
31 июля 1996

***
А на задворках страны
Грохот гранат и орудий, -
Грязное дело войны
Делают чистые люди.

Верящих в честь и закон,
В каждую букву устава,
Кто их поставил на кон,
Кто их под пули подставил?

Мы потеряли страну,
Падать нам ниже и ниже...
Я ненавижу войну,
Как я её ненавижу!
16 мая 1996

***
Дорогие деревья мои,
Мной спасённые клёны и ёлки,
Протяните мне ветки свои
И свои голубые иголки.

Вы, мои пожилые коты
И последняя в жизни собака,
Дайте лапы - и будем на ты,
Будем вместе до смертного мрака.

Не позволю себя увезти
Ни в сиротский приют, ни в больницу:
Это значит и всех извести,
Это значит навеки проститься.

Дорогая моя ребятня,
Размещайся у печки на ужин.
Вы спасёте любовью меня,
Никому-то я больше не нужен.
25 июля 1995

***
Что-то я намудрил,
Осознать не могу, не умею,
Что-то я натворил
Всей судьбой,
всею жизнью своею.
В неуютные дни
Даже окна меня раздражали,
И ночные огни
Надо мною смеялись и ржали.
И рождалась тоска,
Тяжело и подспудно рождалась,
И была высока
К дуракам бескорыстная жалость.
Было жаль червяка,
И жука,
и кобылу худую,
И того чудака,
Что бормочет и пишет впустую.
Было жаль палача
На картинке в старинном журнале,
Было жаль стукача,
Трепача, и рвача, и так далее.
А потом воскресал,
Говорил широко и свободно,
Словно камни тесал, -
И себя заявлял всенародно.
Много песен сложил -
Жаль, немногие выбились в люди...
Много служб сослужил
По любви, по судьбе, по причуде.
Знал позор и провал.
Думал: крепче любого металла, -
Много дров наломал,
А теплее на свете не стало.

ДУРДОМ
Вот сижу я посреди России,
Место называется - дурдом.
Где меня рогатые носили? -
Нынче вспоминается с трудом.

В листопадах медленных и длинных,
Посреди безумства и войны
Хорошо расстреливать невинных
У такой кладбищенской стены.

Бродим мы, как лошади по кругу,
От любых случайностей вдали,
Шёпотом, не злобствуя, друг другу
Иногда вставляем фитили.

Иногда придёт и огорошит
О былом раздумье или весть,
Иногда едим,
ведь даже лошадь
Может, по-хорошему, поесть.

Не влекут награды, пьедесталы,
Не волнуют прежние дела.
Все мы, по-хорошему, устали,
Выплюнули эти удила...

Родина моя, моя опала -
Камень, холодеющий в груди,
Доведи меня до трибунала,
До позорной смерти доведи.

Доконай в метровой одиночке,
Продиктуй бессмысленный устав,
Доведи меня до самой точки,
Только точку, всё-таки, не ставь.

***
Я люблю берёзовые рощи,
Мягкий мох, как бархат под рукой.
Я в последней сущности - хороший,
Да и в первой - тоже не плохой.

На войну не взятый, не убитый,
Как я им завидую - бойцам!
Их накрыли мраморные плиты,
Молнии сверкнули по сердцам.

Пёрлись обезумевшие орды
Сквозь леса на родину, на Русь...
Замкнутый, растерянный и гордый,
Может, я для дела пригожусь?

Княжеские бедственные стяги,
Мысли одинокая свеча...
Может, призовут меня к присяге...
Может, расстреляют невзначай?..

Вот стою я, злой и нелюдимый,
Маской улыбающийся мим,
Может, я по-прежнему любимый?
Может, мною кто-нибудь любим?

Молодость - была иль не бывала?..
Мне б ещё очнуться поутру...
Самые высокие металлы
Тают, словно иней на ветру.

***
Никто меня не шуганул,
Тут не права молва людская:
Я просто в сторону шагнул,
Всех торопливых пропуская.

Что делать, если мир таков
И этот век не для лентяев?
Свои пути у дураков,
Свои мечты у негодяев.

Зачислен загодя в пассив,
И заклеймлён, и не уважен,
Я созерцательно спесив
И легкомысленно отважен.

Смотрю, как старое кино,
Простую жизнь души и тела.
Усопшим, право, всё равно,
А нерождённым — что за дело?

Я раньше много вздора нёс,
Чтоб жить разумно или страстно:
Казалось, это всё всерьёз,
А оказалось — всё напрасно.
1993

Вернуться на главную