Полуночная спасительница

Сонное солнце не спешило забираться на самую верхотуру северного небосвода и тревожить заночевавшее в таёжном распадке вязкое облако. И казалось, что если сбросить рюкзак, тяжёлым якорем связывающий меня с землёй, то гребок-другой, и можно было отправиться в скорое плавание по белесому морю тайги, скорачивая излишние изгибы лесной тропинки. У горного ключа, перегородившего мне путь и разогнавшего свои воды до головокружения порхающих над ним редких мотыльков, сделал короткую передышку. Испытал рыбацкую удачу в ближайшем омутке, и говорливый ручей не поскупился на пятачок хариусов. Тут же почистил рыбу, запеленал её в листья речного лопуха, чтобы не сомлела прежде времени, погрузил в рюкзак и, уже не делая длительных остановок, продолжил свой путь…

Лишь ближе к вечеру добрёл до приземистой избушки, приветливо замигавшей мне с лесной прогалины единственным крохотным окошком. Истосковавшиеся по редким постояльцам, жалуясь на свою заброшенность и беспризорность, бревенчатые хоромины тягуче заскрипели дверью и, ни капли не сомневаясь, радушно предоставили всё своё скромное имущество в моё полное распоряжение. Не капризничала и печурка, уставшая ржаветь понапрасну, раскочегарилась на всю катушку, выдав знатный ароматный ужин, где главным блюдом, конечно же, была уха. И всё бы ничего, но пока суетился по хозяйству, кашеварил, недоглядел, оставил дверь нараспашку, и в избушку набилось изрядно комарья. Принялся выпроваживать непрошенных гостей, но не тут то было. Подняв недовольный гул, насекомые миром уходить не пожелали. Пришлось ввязаться в кровопролитное сражение. Наконец, поняв, что я за так не сдамся, комары стали искать спасение по углам, цепляться за низкий потолок.

Охладить бы теперь и свой пыл, да остудить бы немного избушку. Но как? Только нос высунул наружу, сразу обнаружил: уже выстроились в очередь на посещение лесных апартаментов новые полчища ненасытных кровососов. Накинуть бы на дверной проём марлю – для комарья непроницаемая броня, да где её взять. В замкнутом пространстве наелся ухи до отвала, шандарахнулся пару раз о потолочную перемычину, попробовал прилечь – авось засну. Но душновато, хоть «шкуру» с себя снимай, да и привык я до полуночи у компьютера засиживаться. И чего делать – двум смертям не бывать, одной не миновать! Прыснул на себя аэрозолем, набрал кружку чая и вышел наружу. Уселся на невысоком выступе-крылечке и, отбиваясь от атак насекомых, старался сохранить оптимизм и получить удовольствие от чаевничания…

Растопив утренние туманы, вволю нагулявшись над тайгой и неосторожно опустившись в расщелину между сопок, застряло там солнце и, уже не вырвавшись из цепких хвойных лап, вскоре и вовсе пропало, оставив после себя розоватую дымку. Из-за восточного хмурого хребта хлынула на тайгу непроглядная серость, стирая очертания деревьев и постепенно заполняя собой округу. Комары, видно, чересчур изголодались, и спеша не упустить, возможно, свой последний вампирский шанс, «толкаясь и бодаясь», зверели, лезли наперебой в глаза, за ворот, в кружку, легко прокусывали энцефалитку, принуждая меня к бегству в избушку…

Вдруг, какая-то птица пролетела, чуть ли не касаясь моей головы крыльями. Скрылась где-то в сумрачном небе, но, спустя десяток секунд вернулась и повторила свой рисковый пируэт. Затем ночной летун набрался смелости и пролетел в узком промежутке между моей спиной и дверью избушки. Комаров разом поубавилось, они гудели уже где-то в стороне и не так грозно. Немного побаиваясь, как бы и на меня не спикировала, стал разглядывать свою спасительницу. Летун-виртуоз с размахом крыльев сантиметров двадцать-двадцать пять легко маневрировал между деревьев, по своему умению держаться в воздухе походил то на порхающую бабочку, то на стремительного стрижа. «Летучая мышь, – наконец догадался я, неожиданно обнаружив небольшие энциклопедические знания. – Единственное летающее животное семейства рукокрылых, занесённое в Красную книгу, захочет, так за час легко уничтожит полтысячи комаров». Возможно, привычно охотившаяся на насекомых в окрестностях избушки, соблазнившись их неожиданным скоплением, летучая мышь использовала меня в качестве наживки. Но мне отчего-то хотелось верить, что это была моя полуночная спасительница, по доброй воле пришедшая мне на помощь. Скоро совсем стемнело. И я даже немного приоткрыл дверь для проветривания избушки.

Под охраной летучей мыши почивалось без тревог и сомнений, да так, что прозевав рассвет, я выспался на пару дней вперёд. Доев вчерашнюю уху и прибравшись в избушке, засобирался в обратную дорогу. Возвращая вещи на свои места, поднялся по самодельной лесенке на открытый чердак, чтобы положить топор, и нос к носу столкнулся со своей вечерней помощницей. Прицепившись задними лапками к стропилине, вниз головой висела летучая мышь какой-то неопределённой буро-рыжей окраски. Она расправила своё крыло, устроенное из эластичной перепонки, натянутой на разросшиеся пальцы, сладко зевнула и сложила крыло в прежнее положение

– Ну и внешность у тебя! В миниатюре – бульдожья-носорожья! Не симпатяга, прямо скажем, а для очень впечатлительных натур и за чёрта сойдёте! – тщательно рассмотрев при дневном свете летающее животное, не удержался я от прямолинейных характеристик. Поделился своими опасениями:

– Как же ты тут выживаешь? Не мстят ли комары? А если соболёк на крышу заберётся или какая другая зверюшка? Они к тебе благодарности не испытывают, схрумкают же за милую душу!»

Мне показалось, что летучая мышь посмотрела на меня сквозь прищур дремотных ленивых глаз: «Вот же привязался. Язык без костей. Спать не даёт. Я тебя вчера выручила, а ты мне сегодня докучаешь. Долг платежом красен. Отночевал и бывай. Скатертью дорога».

– Давай, спи, отдыхай, по ночам кровососам спуску не давай, а то развелось их тут! Разные у нас с тобой ритмы жизни, а то какой-нибудь совместный поход затеяли бы. Ну, прощевай, глядишь, до зимы до холодов и я суда ещё наведаюсь, повстречаемся, я в следующий раз рано спать ложиться не буду, поговорим о том, о сём…

Поклон дикуши

До поры до времени относился я с недоверием ко всяким историям про каменного рябчика. Казались мне рассказы очевидцев, кому посчастливилось увидеть этого редкого представителя семейства тетеревиных, больше похожими на небылицы, а то и вовсе сказочными. Вот сами посудите: как такое может быть, чтобы дикая птица размером с небольшую курицу подпускала к себе человека вплотную, а то и сама подлетала, отвечая на любопытство людей взаимной заинтересованностью? Разве может выжить такое животное в тайге, где полно различных хищников?

Так скептически думал я до того часа, пока сам не повстречался с каменным рябчиком – дикушей, а если быть точнее, то с целым выводком этих необычных птиц. Произошла эта встреча около двадцати лет назад, когда мы с товарищем впервые отправились на рыбалку к таёжной речке Кумле, несущей свои воды к Охотскому морю.

Догорали последние осенние краски: жёлтые лоскутки от былого пышного золотого сарафана остались только на лиственницах, да изредка сверкали разоренные рубиновые ожерелья рябин, расклёванные кочующими стайками пёстрых дроздов. Старая лесовозная дорога оказалась основательно разбитой, вдобавок, оставшись без присмотра, обветшали и пришли на ней в негодность мосты. Нам пришлось застопорить машину возле одного из половодных ключей, преодолеть который ей было не под силу. Уж очень сильным было желание побывать на прежде не знакомой нам реке, а потому решили преодолеть оставшийся отрезок пути в двенадцать километров, рассчитывая лишь на выносливость своих ног.

Часа через три мы выбрались к заповедному водоёму и сразу же в нетерпении забросили удочки. Но, несмотря на изрядные дорожные мытарства и добровольно устроенный себе марафон, наши ожидания не оправдались. Ловилась хоть и изящная, усыпанная яркими алыми пятнышками, но небольшая по размерам обитательница дальневосточных таёжных ключей – мальма, и мы, рассчитывая на более весомые рыбные трофеи, разошлись по реке в разные стороны.

Неспешно облавливая речные омутки, я забирался всё дальше в елово-пихтовые верховья Кумли. Здесь не было заметно каких-либо следов пребывания человека, и только звериные тропы, замысловато петляя, в иных местах подходили к самой воде. Кумля выбирала для своего течения исключительно живописные места: то прижималась к скалистым утёсам, напоминающим по форме сказочных существ; то с бойкой песней разгонялась на перекатах, точа гранитные глыбы и полируя и без того гладкие валуны, в беспорядке рассыпанные по речной долине. После одного из тихих изумрудных плёсов, в котором купались отражения мохнатых аянских елей, Кумля неожиданно разбилась на два рукава, образовав между ними небольшой островок. На нём я заметил сидевшую на земле птицу, которую издалека принял за обычного рябчика. «Ну, рябчик и рябчик, эка невидаль», – не уделил я достойного внимания представителю пернатого мира, так как встречался с рябчиками чуть ли не в каждый свой таёжный поход. Проходя мимо островного мыска и случайно кинув взгляд на ближайшую белокорую пихту, обнаружил на ней выводок, состоящий из пяти пёстрых птиц, сидевших неподвижно и почти сливающихся по цвету оперения с природным фоном. Да, эти птицы были похожи на обычных рябчиков, но всё-таки превосходили их по размерам, к тому же имели несколько иные одежды. Платья птиц, заказанные, по-видимому, у одного и того же портного, все с белой пуховой основой, были усыпаны серо-бурыми, а местами рыжими крапушками и пестринками. Даже оказавшись обнаруженными, птицы не спешили улетать и, похоже, были удивлены нашей встрече не меньше моего. Словно куры на насесте, дикуши с любопытством начали вытягивать шеи и, немного наклоняя головы влево-вправо, возможно, впервые в жизни рассматривали человека.

Лишь много позднее пришла почти фантастическая мысль: «А может, тогда дикуши кланялись мне в приветствии, как мудрые представители и носители забытых традиций, хотя бы на время зовя меня в давние и счастливые времена, когда все обитатели планеты жили в полном согласии. Звали в то время, которое ушло безвозвратно, и лишь, пожалуй, один каменный рябчик помнил о былом справедливом устройстве жизни.

Не удержавшись, я повёл себя, наверное, по-варварски, подняв удилище, легонько коснулся им крайней птицы. Дикуша переступила лапками по ветке в сторону подружек, потеснив их, испуганно завертела головой с чёрными, блестящими от слёз и обиды глазами, как бы спрашивая и жалуясь неведомо кому: «Чего же ты толкаешься? Разве тебе места в тайге не хватает?» Я не стал больше тревожить птиц, а минут через пять, насмотревшись вволю на диковинных созданий природы, оставил их и вовсе в покое.

В какие только дебри и «глухомани» я не забирался в последние двадцать лет, но после той поездки на Кумлю мне удавалось встретить лишь одиночных дикуш. В последний раз пересеклись наши дорожки с каменным рябчиком в сентябре 2021 года, когда я пробирался от Многовершинской дороги к брусничнику, зарастающему кедровым стлаником. В отличие от Кумли, где мне попалась самка дикуши с подросшим выводком птенцов, на этот раз тропинку «перегородил» краснобровый самец с гармонично рассыпанными по телу тёмно-каштановыми и пепельно-белыми узорами, с преобладанием чёрных тонов на голове и спине и с более светлой окраской груди и подбрюшья. Каменный рябчик не спешил убегать, решив продемонстрировать свой изысканный наряд: он то и дело ерошил перья на теле, увеличиваясь в объёме почти в два раза, веером расправлял почти сплошь чёрный хвост с изящной белой окантовкой и даже подпрыгивал, сражаясь с невидимым противником. Возможно, где-то рядом скрытно сидела самка, на которую петушок хотел произвести впечатление своей неотразимой красотой и храбростью, а может, загодя репетировал-оттачивал движения весеннего брачного танца.

Неприхотлив в еде и выборе условий жизни каменный рябчик. Отсиживаясь отшельником в сумрачных хвойных лесах, он способен всю зиму питаться только иголками ели и пихты. В тёплый период немного разнообразит свой стол ягодой, листьями отдельных растений и насекомыми. И вроде уже не раз говорено, излишне доверчив каменный рябчик, не испытывает страха перед людьми и, кланяясь в приветствии случайно забредшему в его владения человеку, с недоумением смотрит на наведённое на него ружьё. Встретите, так пощадите редкую птицу! Если хотите – является дикуша мерилом человеческой совести. Но, к сожалению, не всегда с честью проходит это испытание человек.

Там, где в лесу начинают хозяйственную деятельность люди, навсегда пропадает краснокнижная дикуша, теперь лишь изредка встречается она на небольшой территории центральной части Дальнего Востока. Из-за пожаров, чаще всего происходящих по вине человека, наступления лесозаготовителей и золотопромышленников на новые хребты и сопки, всё дальше в не тронутую цивилизацией глухую тайгу отступает каменный рябчик. Но, увы, совсем немного осталось таких девственных мест и на восточной окраине России.

«Чёртово» копытце

По глубокому снегу только к вечеру, еле живой от усталости, дополз я до таёжной избушки. Раскочегарил печку-буржуйку, заварил чайничек из ключевой водицы, перекусил на скорую руку и с первыми звёздами завалился на боковую. И надо же, от целебной живой водички и пользительного лесного воздуха к утру усталость улетучилась-испарилась, и одеревеневшие за вчерашний день ноги снова запросились в поход. И чего держать их, неугомонных, на привязи, вольному – воля, целых два дня в запасе, гуляй – не хочу! И была не была, замахнулся я на далёкий маршрут к Черногорью – солидному по местным меркам таёжному хребту, водоразделу между амурским бассейном и Охотоморьем. Чтобы зря не мерить сугробы и не карабкаться на второстепенные возвышенности, пошёл к Черногорью вдоль русла ручья.

Пойму природного источника основательно исследили зайцы-беляки. Длинноухие устраивали себе столовые у ветл, присыпанных искристым пушистым снегом до самых макушек, и чешуйчатых берёз, низко кланявшихся зиме под тяжестью белых шапок. Понимая своё преимущество в скорости, беляки вели себя вольготно и почти безбоязненно: «Есть желающие посоревноваться? А ну-ка догони нас, широколапых, по бездорожью!» Встречались следы лисицы и соболя, звери, щурясь на заячьи отметины, лишь жадно облизывались и предпочитали сосредоточиться на поиске мышей-полёвок. Напуганная хрустом снега, подламываемого лыжами, выпорхнула из сугроба пара заспавшихся рябчиков.

Долина ручья постепенно сужалась. Берёзки уступили место мохнатым пихтам и елям. Стали редкими следы зверей, пока не исчезли совсем, словно кто провёл невидимую черту, которую таёжные обитатели переступать страшились. Лес становился мрачноватым, всё больше заполнялся замшелыми, потерявшими стройность и перекошенными от старости деревьями. Через густые хвойные кроны в верховье ручья лишь изредка, и то с опаской, заглядывало солнце. И не мудрено, на светило здесь повсеместно были расставлены жёлто-зелёные мелкоячеистые сети из лишайников. Космы цеплявшегося к деревьям растения образовывали причудливые формы на сучьях, давно изношенной и изъеденной ветошью свисали до самой земли. В летний период сунься сюда, одежду раздерёшь в клочья, а то и ногу сломаешь на какой-нибудь колдобине.

А это что такое? Следы, да какие-то необычные! Остановился я, чтобы распознать: кто хаживал в лишайниковом лесу? Долго с недоверием всматривался в один из отпечатков: «Никак след от копытца! Да прыгучее какое-то животное! То ли бычок по сугробам сигает, то ли чёрт с рогами хромает!» – невольно напросилось сравнение. На всякий случай обломил я с ближайшего дерева подгнившую ветку и саданул ею по стволу ели: «Нас за так не возьмёшь! Живым не дамся!» Не поддержав моего ироничного настроения, трухлявый сук разлетелся в щепки, и откликнулось, заходило ответное эхо, но слишком уж долгое, аукнулось напоследок в самом далёком углу! Всякие мыли в голову без спроса полезли: «Не иначе, потешается надо мной чертяка, стуканул копытцем в ответ: «Ты меня не стращай да шума лишнего не поднимай! Я сам кого угодно испужаю!» Тут же подозрительным мне показалось мельтешение возле одной из старых елей: «Что за странная нечёсаная борода торчит из-за ствола да слегка шевелится? Какая нечистая сила там прячется?» Стало немного не по себе, жутковато! Пригляделся получше, успокоился: «У страха глаза велики!» Под лёгкими дуновениями ветра раскачивался лишь обычный лишайник.

Засомневался я: а не дать ли попятную? Придумали же люди с чего-то чёрта! А вдруг это то самое место, где он обитает? Ведь наследил же кто-то! И название какое-то странное – Черногорье! Неспроста! Отчего так таёжный хребет назвали? Из-за того, что горы чёрные, или по другой причине? Вот где отгадку искать надо – в названии! А оно мне надо? Вдруг столкнусь с этой нежитью один на один, нос к носу, и что я буду делать?

И всё же хоть боязливо, но крайне любопытно! Себя успокаиваю: «Напридумывать всё, что угодно, можно. Следок-то вроде небольшой. Подумаешь, копытце – эка невидаль, мало ли кто мог наследить. Храбрец – эха испугался! Эхо – оно и в Африке эхо! Вот мой шанс – познать неизведанное!»

И полез я по следу на кручу, себя подбадриваю: «Я тебя выведу на чистую воду, пугало огородное! Дай время, разберёмся, кто здесь копытца разбрасывает!»

Однако на открытом ветреном месте следы оказались переметёнными позёмкой. Нет следов и ладно, мы не настаиваем, стал я забывать свои недавние переживания, и взял курс против ветра на два соседствующих друг с другом безлесных гольца, возвышающихся над местностью. А на подступе к гольцам свежий собачий след обнаружился. Большущий! Да, пожалуй, не собачий, чего псу за полсотни вёрст от города шастать? Вон и отпечатки передних пальцев лапы значительно вперёд выступают. Волк это! И судя по нечёткости следов – целая стая! Идут след в след! И туда же, куда и я, к гольцам направляются. «А может, чёрт обличье поменял, в волка превратился!» – мелькнула опять шальная мысль. Но, отступать некуда, где наша не пропадала! Загнал я два дробовых патрона (других не было) в стволы ружья, проверил, на месте ли нож, и поспешил навстречу неизвестности.

С восточной стороны гольцы оказались обрывистыми и почти свободными от снега. Два крупных серо-рыжих волка кружили у подножья ближайшей скалистой возвышенности, а один хищник напряжённо всматривался в каменистую россыпь сверху. Взяли кого-то грозные лесные обитатели в осаду, но добраться до добычи не могут, по скалам карабкаться не обучены. Увлечённые охотой, хищники меня не сразу заметили. Стрельнул я для острастки вверх. Бросились волки врассыпную. Под скалой вместе с волчьими обнаружил я следы от копыт, точь-в-точь, что и в лишайниковом лесу. Значит, здесь где-то «чертяка» прячется. Стал я изучать скалистый отвес: кто же раззадорил волчий аппетит? Ничего особенного и примечательного, скала как скала, без ступенек, однотипная, неброская, испещрённая многочисленными трещинами, с неотёсанные булыгами и камешками по карнизам и выступам, которые, тронь только, посыпятся, не сговариваясь. Надоело мне таращиться на скалу: «Может, спрятался в небольшой пещерке или расщелине зверь? Хоть волков догоняй и спрашивай: кто на горке хоронится?»

Так бы и не обнаружил я обладателя редкого следа, если бы предательски для затаившегося животного не покатился со скалистого отвеса камешек. Всмотрелся я пристальнее в место первоначального нахождения камня: и всего-то метрах в двадцати от себя, наконец, разглядел умело замаскировавшегося, тёмно-бурого по окрасу, безрогого оленёнка с жёлтыми отметинами, рассыпанными бисером по бокам, и белыми пятнами на шее и груди. Замер четвероногий скалолаз по стойке смирно, не шелохнётся, большими чёрными глазами меня внимательно изучает.

А мне невдомёк: кто же это? Не горал – этот вид животного на севере не водится. Не снежный баран – они более приземистые, винторогие. Этот же, сливавшийся по окраске тела со скалой зверь, благодаря своим задним более развитым конечностям скорее похож на детёныша кенгуру. Очень даже с виду миролюбивый оленёнок, только вот отчего-то из верхней челюсти торчат у него небольшие загнутые книзу клыки…

«Кабарга!» – наконец догадался я. Преследуемый волками, забрался таёжный олень на недоступный для грозных хищников каменистый отвес, без труда устроился на выступе размером с ладонь, не теряя равновесия, собирался простоять там памятником, пока не минует опасность.

Так состоялось моё знакомство с хозяйкой сейчас редких для тайги следов, занесённой в красную книгу – кабаргой – прекрасным скалолазом и любительницей бородатых лишайников. Когда-то многочисленная, кабарга, увы, подверглась безжалостному истреблению человеком. Добывали клыкастого олешка ради небольшого мускусного мешочка, содержимое которого ценится на вес золота и до сего дня широко применяется в парфюмерии и китайской медицине. «Привет, бродяга!» – помахал я рукой животному-альпинисту. Поняв, что замечена, недоверчивая кабарга в несколько прыжков переместилась на более дальний от меня скалистый карниз. Разобрав и зачехлив ружьё, довольный новым знакомством и надеясь на его продолжение, отправился я обратно в таёжную избушку.

Куропаточьи зазывалки

В начале апреля товарищ попросил меня помочь с заготовкой дров для охотничьей избушки, притулившейся к одному из ледниковых озёр, в многочисленности рассыпанных у побережья Охотского моря. При отсутствии разветвлённой сети дорог и неумеренности таёжных просторов, романтики ради, неплохо было бы воспользоваться оленьей упряжкой. Но только где её взять? А потому мы доверились скоростному снегоходу, одному из представителей многочисленного механизированного племени, давно как средству передвижения, выигравшему транспортную конкуренцию у северных оленей.

Сделав короткую остановку в небольшом поселении Власьево, одной кривоватой улочкой раскинувшем свои дома на берегу Залива Счастья, мы выдвинулись дальше на север.

На Охотоморье ещё вовсю показывала суровый нрав зима, готовая сколько угодно, потакая морозам, накручивать до жгучего покраснения любопытные носы и шлифовать щёки случайным путешественникам или, задорно посмеиваясь, сбивать спесь с растяп и модников, кто, выбирая одежды для таёжного странствия, опрометчиво доверяясь весенним листками календаря, забыл про поддёвки и подстёжки.

От теряющегося за ледяными торосами открытого моря курилась дымка, нагоняя на берег сизую туманность. Увесистые снеговые шапки пока не позволяли разогнуться застывшим в низком поклоне стволикам кедрового стланика, что в целом облегчало наше передвижение. Изредка выглядывали из-под снега искореженные деревца, «зацелованные» и «заласканные» морскими ветрами до изнеможения, и только в низинах береговую полосу немного разбавляли островки стройного леса.

Однако и весна с каждым апрельским днём набирала силу и, балуясь дневными оттепелями, начала вплетать в надоедливое стылое одеяло серо-ржавые узоры из карликовой берёзы, мхов и лишайников. Стайки куропаток, уставших разгребать снега в поисках корма, предпочитали кучковаться на проталинах. Растревоженные неожиданным ворчанием снегохода, белые птицы, оторвавшись от застолья, отлетали на безопасное расстояние. Но иногда в суматохе, не успев разобраться, что к чему, куропатки оказывали нам «царские почести», выстраиваясь в почётное воздушное сопровождение.

Уже прилетели с зимовок и встретились по дороге две пары белоплечих орланов. Наследил, соблазнённый лёгким доступом к ягелю, кочующий табунок северных оленей.

Из-за очередного зимнего бархана неожиданно выглянула небольшая избушка, наполовину утонувшая в снегу. И сразу же, словно кто-то, готовясь к нашему приезду, старательно взбил снежную перину, да так что пробились сквозь матрасовку лёгкие перья – вспорхнула от строения стайка куропаток.

Найти несколько сухостоин и распилить их на чураки не составило большого труда. Мы перевезли дрова в несколько рейсов до избушки, и оказалось, что у нас осталась ещё уйма свободного времени. Товарищ помчался к рыбакам в устье реки Коль, обещая вернуться утром, а я попросился на постой в лесной домик.

Такие симпатичные избушки под крышей из рубероида в глухоманях строят только неисправимые романтики. Беспощадные ветры и неукротимо текущее время стирают всякие яркие краски с деревянных строений, накладывая на них отпечаток первобытности и дремучести, чем придают им особую привлекательность и даже сказочность. Случайные же путники влюбляются в лесные избушки с первого взгляда. Нет вроде в этих строениях никаких особых изяществ, не разжилась она богатым имуществом. Никаких материальных благ не сулит это знакомство. Куда разухабистей и пижонистей смотрятся иные городские особняки. Но сердцу не прикажешь! А на искренние чувства и восхищённые взгляды обязательно ответит избушка взаимностью. Встретит с распростертыми объятиями, оживёт, задышит, расстарается…

Прошла лишь пара часов пребывания в избушке, и я понял, что оказался в настоящем раю, со всеми его необходимыми составляющими, ласкающими взгляд и убаюкивающими слух: тусклым светом от чадящей свечи; попискиванием заглянувших на огонёк изголодавшихся мышей; потрескиванием дровишек в изрядно поржавевшей печи; скрипучим стенанием иссохшихся нар…

Проснулся я под самое утро немного озябшим от холода, который без спроса забрался в избушку, но неизмеримо счастливым. Нырнув поглубже в спальник, лишь глаза и нос наружу, замер, не желая случайным движением спугнуть неожиданно образовавшуюся идиллию. Бледно-жёлтые сполохи начали попадать в окошко – это высоко в небесах Большая Медведица звёздным ковшом черпала медово-бирюзовый кисель из безмерной чаши и, не скупясь, разливала его прямиком над Охотским морем; и вовсе выла не печная труба, требуя новую порцию дровишек, а выводил, ни капли не фальшивя, трогательную лунную симфонию полярный волк; и не бревенчатые стены, осаживаясь, потрескивали от мороза и старости, а, похрустывая снегом, прогуливалась вокруг да около лесной хибарки красавица-весна, вот-вот постучится в двери…

А тут и вправду, только не в дверь, а в узкое заиндевевшее окошко кто-то тихонечко стукнул, затем ещё раз. Я удивлённо уставился на окно – за ним образовалось какое-то мельтешение, только через стекло, заплывшее ледяной коростой, не разобрать, кто же пришёл в гости? Вольно-невольно спросонья подумалось: «Вот же угораздило меня напридумывать! Вдруг и в самом деле весна-красна? А у меня одежда не глажена, лицо неумытое, и, кто знает, может, на нём после вчерашнего возюканья с печью ещё разводы от сажи остались, будто боевая раскраска индейца. Увидит волшебная гостья такую «красотень» и испугается. Убежит, откуда пришла. И тогда её не докличешься. И сколько весну потом ещё ждать?»

Стараясь не скрипеть нарами, вылез я из спальника, осторожно подошёл к двери, приоткрыл её слегка. Нет никого у порога. Вышел наружу, крадучись добрался до угла избушки, заглянул оттуда на стену с единственным окошком.

На подпиравшем избушку сугробе сидела куропатка, вся белая по окраске лишь с тёмной полоской у глаз и чёрным подхвостьем. Окно отчего-то не давало ей покоя. Она пыталась рассмотреть: что же там есть интересного внутри помещения? Или по привычке, собираясь на апрельскую дискотеку, прихорашивалась, засматриваясь в окошко, как в зеркало: «Как у меня сегодня причёска? Не меняются ли пёрышки с зимних белых на весенние коричневые? Ах, нет ещё? Какая жалость!» Заметив меня, птица удивлённо замерла, наверное, не до конца доверяя своему зрению: «Это кто ещё такой? Медведь, что ли, вылез из берлоги? Исхудал-то как сильно! Нет, совсем не похож!» Секунд через пять, распознав во мне человека, куропатка поспешно улетела прочь.

Я расколол два чурака на дрова и не спешил возвращаться в избушку. Солнце самым краешком зацепилось за горизонт. Переночевав за таёжным хребтом, смело убегали в тихоокеанские дали розоватые облака. «Каук-каук, ке-ке-ке-кррррр, кубэ-кубэ-кубээ…» – повсеместно выкликивали куропатки весну, готовясь к птичьим свадьбам и смене зимнего оперенья на более красочное – буро-пёстрое. Не удержался, помог куропаткам, закричал, стараясь подражать их голосу, поторопил весну, которая по привычке задержалась где-то по дороге на Севера.

Секреты лесной избушки

Нашёл я эту лесную избушку по сентябрю, когда в неурожайный для грибов год в поисках опят и маслят заблукал в глухом распадке. Неброское с виду жильё, но с полным комплектом услуг: печка буржуйка; топчан подле неё, сколоченный из двух широких досок; по другую сторону терема столик, прикреплённый одним боком к стене; полка над столиком с разномастной и видавшей виды посудой; топор, пила… но из главных достоинств местного таёжного сервиса – лесная песня ручейка, родниковая вода круглый год, навес из хвойных веток на жаркий день, запас валежника в ближайшем ельнике для холодного периода. Вросла в землю лесная гостиница, слилась выцветшими брёвнышками с осенними красками леса-с местностью, но гостям от ворот поворот не даёт, приходи и живи.

Огляделся: давно сюда никто не захаживал, заросла тропинка, в дремучей паутине углы, настоялась в хоромах вековая сырость. Что тому причина, неведома: состарился ли былой хозяин; за оскудением местных сопок зверьём перестал пользовать лесные владения охотник? Не было у меня тогда времени, чтобы надолго здесь остановиться, разгадывать тайны теремка, но приглянулось местечко, а когда зима укрыла снегом лесные дорожки, а лыжи, хранящиеся дома, основательно намозолили глаза, решил прокатиться до таёжного домика, попроситься на постой. Хотя у кого там проситься? Буду сам по себе, кум королю, сват министру, властитель и повелитель!

Да и кто зимой в лесной избушке хозяин? Разве только мороз, пробравшийся вовнутрь и за отсутствием живых душ от скуки пощипывающий и поскрипывавший брёвнышками; ветер, что готовя вьюгу, пока репетирует новые зимние симфонии в печной трубе. Вот, пожалуй, и все постояльцы.

На лыжах то веселее, чем пешкодрапом – сравнял снег все неровности, что замедляли-тормозили шаг, на пригорок – потерпел, а под сопку – полетел…

Избушка ещё больше замаскировалась, утонула в сугробах, на крыше целая копна снега, не знал бы точных ориентиров, проехал бы сейчас рядом и не заметил. Очистил дорожку к двери, натаскал и нарубил валежника, а как занялись огоньком сучкастые полешки: убежал из теремка мороз, улетел в таёжные просторы и ветер. Ну что же, им там, пожалуй, и вольготнее-лучше!

Засвистел чайник, и я, в предвкушении скорой трапезы, довольно потёр руки, принялся собирать ужин: вынул из рюкзака хлебушек, сальце-мальце, колбаску, консерву, горсть карамелек – разложил разносолы, достал единственное зелёное, с кислинкой, яблоко, водрузил на стол, чтобы пир горой! Помельчил, порезал что нужно, со стороны посмотрел – ну, скатерть самобранка и только! Красота – жалко трогать!

Но что же делать, пища для того, чтобы её есть, а не любоваться. Наловчился и ко рту поднёс самодельный бутерброд на первый прикус, да так и остался с отвисшей челюстью – как вроде закряхтел кто старчески в избушке! Странно! Может, в печке сучок стрельнул замысловато? Да прогорело там уже почти всё, и шум не оттуда. Ну и дела! Скорее всего, поспешил я с выводами, не осмотрелся, как следует, главного хозяина и не заметил. Что же делать? Иду на попятную. Отложил хлебушек с начинкой в сторону: «Извиняйте, конечно, не знал, проявил бескультурье, к столу не пригласил?!».

Но кто такой, где прячется? Может, кутается под нарами в старом тряпье тутошний жилец или завёлся здесь зверь какой неведомый? Заглянул под нары – никого нема! Но не лешак, не домовой же, в самом деле! Хотя кто его знает?! Наверное, решил без свидетелей объявиться! И как с ним говорить, какие темы поднимать, я не знаю.

Кашлянул ему пару раз в ответ, мол, тоже хаживали, опыт кое-какой мало-мальский имеется. Таёжные традиции блюдём. Просим проявить ваш местный образ. Покряхтим вместе. Есть повод, полюбил и я эту избушку, но на привилегии и особое положение не покушаюсь. Но если не погоните, то у меня на этот случай во фляжке есть, что полагается, для согрева – для знакомства, берёг как неприкосновенный запас, а теперь для аппетита и сгодится! Просим к столу, не побрезгуйте, отведайте чего хотите, не царская трапеза, конечно, но всё же. Вот – даже фрукты имеются!

Опять буркнул кто-то, да так недовольно со скрежетом – с шипением, не по-человечески! Но смысл понятен: «Ну чего припёрся? Расшумелся, бедлам устроил! Шастают тут всякие! Житья от вас спокойного нет».

Ну, раз звуки незнакомые издаёт, уже почти нет у меня сомнений, точно, домовой! А кому ещё? Не зря же путешествуют они из сказок в присказки, из уст в уста! Это я фома неверующий, а люди бывалые знают, что к чему и напрасно говорить не будут. Теперь и меня кто спросят: «Веришь, нет ли?», развею сомнения, засвидетельствую: «Правда всё это, не выдумки, была и у меня такая встреча на жизненном пути с домовым!»

Но какой он обличьем, непонятно, не спешит показаться. От неловкости заёрзал, будто перед объективом, хозяюшку я не замечаю, а он меня насквозь, как рентгеном пронзает, и всёхоньки ему про меня видно, как на ладони, и моя подноготная, и прошлая, и будущая жизнь со всеми передрягами.

Убрал я ноги под лавку, втянул голову в плечи, что бы зря не разбрасывать свои телеса и не теснить домового, не вызывать его раздражение. А то развалился тут! Но на всякий случай речь оправдательную готовлю, чтобы сказануть случай чего: «Понятно, живёте вы в тайге по-барски, и можно даже сказать по-куркульски, это не оскорбление, примите как комплимент, и всё у вас чистое, натуральное, экологическое, а спиртное вам и даром не нужно. Если тут воздух настоян, на клюквах, на брусниках, на кедровых шишках – пей, сколько хочешь, хоть бадью, хоть две! Вот настоящий хмель! Всё понимаю, глупые мои предложения не к месту, но мы человеки неразумны, неуклюжи, мягкотелы, всё у нас сикось-накось идёт, цивилизация одним словом, всё по городам, по сёлам мытарствуем, не можем никак без всяких благ и излишеств! Уж невпопад заглянул к вам, но я много неудовольствия не доставлю, не гоните-не серчайте, я только ночку перекантуюсь и всё, больше никаких интересов и замыслов. Как вам моё скромное предложение, хозяюшка?».

Прислушался – тихо. Ишь, замолчал, прочитал, значит, мои мысли. Сразил, видно, я его своим ораторством. Но наверняка хмуриться. Может, стерпится – свыкнется? Покосился я на дальний угол – там он непременно обитает. Облизнулся. А что делать? Голод не тётка. Не чавкая и не швыркая, не вызывая лишнего неудовольствия, приступил в одиночку к ужину.

Опять зашуршал, заворочался кто-то и, наконец, показался! Ба, да это мышка лесная! Шерстку почесала, черными бусинками глаз сверкнула и носом повела: «Что там у тебя, чего принёс-то?».

Вот страху то нагнала, в чудеса верить заставила! «Ну, и что мы будем делать, черноокая? Хлебушка тебе бородинского, самую запеченную корочку? Возьмите, пожалуйста!» - угостил я местную жительницу, в компании то ужинать веселее. Мышка сперва испугалась, спряталась, а когда я уселся на место, вылезла откуда-то сызнова и принялась за «шкварочку»…

Ну вот, закусили, что Бог послал, а теперь пора на боковую. Эх, жизнь удалая! А что ещё человеку для весёлого настроения надо?! В брюхе сытость, в мыслях милость! И хотел я заснуть счастливым, но, увы. Как по команде, зашуршали, зашумели по углам мышки. Сколько же их тут! Целое племя! Пришлось делиться трапезой, благо, оставил себе на завтрак. Отчекрыжил по-братски половину пайка и отдал за знакомство – за дружбу!

Бегают, между собой шушукаются мышки-норушки: «Что за невидаль? Что за гость? Что за пришелец? Откуда посреди зимы в давно пустующей лесной избушке нежданно-негаданно оазис и еда «скусная»?!» И, приняв тепло и непривычно ароматные «подарочки» со стола за вестник приближающейся вечной благодати, слышу, принялись мышки усердно подтачивать и иные свои заначки, обманчиво, видно, порешив: «Всё хватит, натерпелись, и нас нынче приметили, наступает счастливое времечко! Ещё чуток, ещё капелюшечку – и потекут у их норок-теремов реки - молочные берега!».

– Стойте, не спешите, доверчивые! – пытаюсь остепенить их. – Неправильно вы всё растолковали, не шумите, не торопитесь, схрумкаете запасы, а мне что, вас всю зиму кормить?!

Но куда там! Теперь не остановить, не стреножить мышиное племя! И в том углу, и в этом, и за половицей, шебаршат, точат зубки! И чего там грызть, если посередь зимы и так уже всё давно сгрызено?! Может, это мышиный гимн! И что теперь делать? Как поступить? А что я могу предложить мышиному племени? Пару корок хлеба, колбасные крошки и чайную ложку сахарной пудры взамен опостылевшего и однообразного разнотравья. Да что, жалко? Нате, берите всё, что осталось, но это ли «бананово-апельсиновый» рай?! Спать то дайте, шумите под самым ухом. О, а эта прошустрила прямо по одеялу…

Ничего не поделаешь, нужно с ними считаться – настоящие полноправные хозяйки! Мышки тут привыкли к свободе и приволью: ни филин не зацапает, ни лиса не подкопается. Хоть посередине дня прямо посередине избушки пробегай, хоть на топчан забирайся, валяйся, сколько хочешь, если других забот нет. Так что семенили они своими привычными тропками и мало со мной считались…

Утром после ночного кутежа тишина по норкам, наверное, всё моё и своё подъели мышки, а нынче почёсывают себе брюшки, в тепле да в сытости разленились лежебоки, ждут-пождут теперь манны небесной.

– Просыпайтесь, отправляйтесь на труды праведные! Пошукайте по сусекам себе на прокорм! Разбаловал я вас. Придется теперь навещать избушку. Хорошо, возьму на следующие выходные провизии побольше и к вам! Погуляем во всю, мышки-норушки! Там, глядишь, и дотянем до взаправдышной весны-до оттепели!

Избушка, ставленая ещё тем столяром-плотником, будто тут ей и место! Построил человечище, как точный, правильный мазок на картине нанёс, с чутьём-с пониманием-с песней, художник – мастер великий, убери теремок сейчас отсель – осиротеет распадок! А потому берегут лесной домик таёжные жители: дорожка к теремку заросла травой, ель прикрыла ветвями крышу, мышки здешние могут «обратиться» в домовых и «испужать» нежелательного гостя. И слова здесь всякие разные в такт умелому топору строителя, в лад собранных венцами брёвнышкам, сами вспоминаются-сочиняются и сами на строчки ложатся.

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: