Задиристые свистуны

На первый взгляд невзрачно и бесцветно послезимье. В тенистых местах и на северных склонах сопок ещё лежат скукожившись островки снега. Под лапами не вылинявшего к сроку длинноухого зайца предательски шуршит пожухшая прошлогодняя листва. Ландыши, примеряясь к будущему лету, скромно прячут в широколистных объятиях нежные колокольчики. В дремучих ельниках, ползая по земле, сплели мелкоячеистую сеть мохнатые волчьи лапки – плауны. Пользуясь случаем показать себя во всей красе, в полусонном таёжном царстве выстроились во влажных ложбинах ровным строем миниатюрные «ёлочки» – побеги сохатиной травы. Но уже прошла по лесу, роняя слёзы в поисках любимого, неутешная Марья. Глядишь, через неделю в тех местах, где упали девичьи слёзы, появятся яркие бордово-красные пионы. Не теряют времени понапрасну неустанные строители – рыжие муравьишки – поднимая свои пирамиды на новые высоты. Из лопнувших почек боярышин, рябин и черёмух выплеснулась наружу первозданная сила, наполнившая до волнительного дрожания воздух. А стоит прислонить ухо к стволу берёзы – явственно слышна радостная весенняя песня: то звонко колобродит за белесой корой сладкий живительный сок.

 Конечно рановато, но в то же время и прозевать нельзя, заглянул я в лес в надежде найти побеги папоротника-орляка. Пошукал в проверенных местах, где собирал папоротник в прошлые годы. Но всё напрасно. У переполненного талыми водами ключа  повстречался лишь похожий на орляк, но растущий из земли кустами – болотный страусник. На нет – и суда нет, но решил я напоследок проверить небольшую полянку на опушке леса, где сопка напрямую подставила покатый бок золотому диску. И не прогадал. На солнцепёке, с любопытством приподняв наполовину сопревшую накидку из квёлой листвы, поодиночке и попарно поднимались упругие стебельки орляка. С глубоким поклоном белому свету, изогнувшись дугами на разные стороны, дожидались побеги папоротника своего первооткрывателя. Минут за десять собрал я два пучка молодого орляка, каждый из которых еле умещался в ладони. Вот и есть на жарёху первый сочный дальневосточный витамин! С лучком да со специями пойдёт он в застолье за милую душу, за уши не оттянешь от сковороды моих милых сродственников! Всё срослось в этом походе, как мечталось, и, довольный течением дня, уселся я на ближайшую полуистлевшую колодину под сенью размашистой ели, чтобы отдохнуть перед обратной дорогой. Пока паковал дары леса в рюкзак, обнаружил в одном из его карманов простой пластиковый двухдудочный манок на рябчика, который остался с осенних охот.

Лишь ради забавы свистнул разок рябчиком, выстроив в ряд две короткие и две длинные трельки. И почти в одно мгновение с разных сторон леса раздались ответные свисты. Знал бы я, что дело примет серьёзный оборот, спрятал бы манок поглубже в рюкзак и сидел бы дальше, делая вид, что со всякими свистунами и близко незнаком.  Но кабы знать да ведать, всего и не изведать. Я же напротив, чтобы ещё сильнее раззадорить рябчиков, постарался придать следующему свисту большую схожесть с голосом пёстрых птиц.

Вскоре раздался шорох листьев от чьих-то быстрых шагов. Точно определив, откуда исходит пение непрошеного чужака, вытянув голову вперёд, прямиком на меня мчался рябчик, полный решимости немедленно разобраться: «Это кто такой смелый отыскался? Пыль столбом, дым коромыслом – драки не избежать!» Досконально зная свои владения и заметив на колодине вместо ожидаемого противника неподвижно сидящую и неизвестно откуда взявшуюся здесь громадину в камуфляжном костюме, немного замешкавшись, рябчик стал обходить меня по кругу. Хохолок взъерошен, надбровная дуга налилась у птицы кровью, черные глаза блестят недовольством: «А ты не видел здесь рябого? Только что вот с этого самого места кричал, где ты сидишь? Не ты ли варнака покрываешь?..» 

От пернатого храбреца, прогуливающегося по земле, меня отвлёк ещё один пёстрый петушок, который, шумно хлопая крыльями, уселся на обвешанную жёлтыми серёжками ольху и начал расхаживать по ветке взад-вперёд. Расфуфырился рябчик, расправил по- павлиньи хост и растопырил серо-бурое оперенье, увеличившись втрое по сравнению со своими подлинными размерами, хорохорился передо мной: «С нами, богатырями, лучше не связываться! Видишь, какие у меня мощные крылья, а какой крепкий клюв? Против нас, свистунов, никто не устоит!»

Видно ненароком попал я на границу рябчиковых княжеств, уже давно поделенных между собой пёстрыми забияками, чей таёжный договор скреплён смолянистой печатью местного лешака. Самки рябчика в это время крепко сидят на гнёздах, где через три недели неустанных материнских трудов появятся на божий свет до десятка, а то и больше птенцов, которых легко перепутать с цыплятами от домашней наседки. Отцы же семейств охраняют самок, а позднее и выводки, зорко следят за неприкосновенностью княжеств, петушатся и бахвалятся силой и смелостью перед чужаками, гонят прочь из своих владений праздно шатающихся холостяков.

Рябчики между собой не дрались, но зачастили с песенками-трельками, вызывая невидимого противника на бой. Но я уже сидел и помалкивал – себе дороже связываться с пернатыми задирами. Зато отозвался на их призыв и, судя по стремительно приближающемуся голосу, на поле брани спешил третий рябчик. Дело принимало нешуточный оборот!

  «А что? – подумалось мне. – Поставленная задача выполнена. Папоротник набран – радушно поделился своими богатствами лес. Пора и честь знать. Нужно спешить до дома.  А то не поймут шуток, свистов-пересвистов, соберутся все разом, да намнут мне бока задиристые рябчики».

О чём стучит дятел?

В начале апреля на севере Хабаровского края ещё рано прятать на долгое хранение лыжи. С вечера не зарекался, но, зная, что всегда ждет меня таёжная избушка, готовая принять в свои объятия, в субботу, с утра, собрался на скорую руку и покатил в лес. В ближайшей за городом лесной ложбине «оглушительно» стучали дятлы. В распадке их барабанная дробь была слышна за километр, а то и дальше. Не ради живота старались весенние барабанщики, не жуков вредителей и личинок насекомых искали пернатые санитары за шершавой древесной одёжкой. Это были совсем другие стуки-перестуки – призывные, волнительные, раскатисто-весенние – дятлы создавали семейные пары. Подыскав «особо музыкальные места» на древесных сухостоинах и источенных короедами коряжинах, умудрялись дятлы всего за секунду нанести до двадцати ударов «по клавиатуре» – и пронзала таёжный воздух короткая, но притягательная не только для птичьего сердца мелодия. После каждой барабанной трели ненадолго смолкало всё вокруг, словно на миг останавливалось время, но потом, спеша наверстать упущенное, оно торопливо набирало обороты. И казалось, что дятлы обладают вдобавок магической силой – пробивают в многотонном снежном панцире, сковавшем землю, отверстия, через которые, понемногу, по чуть-чуть вырывается на свободу пленница-жизнь.

Напитывался новыми яркими красками и радостными звуками апрельский день. Одна к другой зарождались мечтательные картины. Прежде снег-недотрога улыбался солнечным лучам. Сбросили надоедливые шапки и тяжёлые горностаевые шубы изумрудные ели. К ласковому лазурному небу тянули рукастые ветви берёзы. Стеснительно-влюбленно жалась к макушке таёжного хребта розоватая дымка. Словно радостная капель от тающих сосулек, собравшись в стайки, звонко тинькали синицы…

Далёкий выстрел резко вмешался в таёжную гармонию, оборвав весеннюю песню.

«Не сезон для охоты. Зверюшек зазря кто-то пугает. По мишеням, что ли стрелок упражняется?» – предположил я, не останавливая лыжный бег. Минут через десять, пересекая другой лыжный след, идущий под сопку, случайно заметил чёрный силуэт на снегу, который сперва принял за распластанную на снегу чёрную ворону. Не смог проехать мимо…

Увы, действительность оказалось ещё печальней. Кто-то стрельнул дятла. Причём, редкого, краснокнижного – желну. Я  приподнял птицу, надеясь, что она только ранена и, возможно, нуждается в помощи. Но, увы, безжизненно расправились чёрные крылья, быстро теряющие свой первоначальный блеск, завалилась набок остроклювая голова дятла с небольшим красным пятном на затылке. Это была самка желны, которая на днях должна была взяться за насиживание яиц в дупле какого-нибудь старого дерева. «Накостылять бы по первое число этому стрелку! Выстрелил мимоходом по живой мишени и, наверное, довольный своей меткостью, без всяких угрызений совести, покатил дальше», – не нашёл я оправдания для бездушного охотника и тут же услышал над головой крик: «Кыы-ыык! Кыы-ыык!»

Большая чёрная птица спикировала на меня. Не знаю точно, хотела ли она нанести удар клювом, так как в последний момент я успел отклониться в сторону, и только почувствовал на лице  дуновение ветра от резких взмахов крыльев. В пяти метрах от меня на шершавый комель лиственницы сел обладатель большого белого клюва – самец желны, облачённый в лакированный чёрный фрак и малиновый берет на теменной части головы. Используя свои крепкие четырёхпалые лапы, два пальца – вперёд, два – назад, птица стала торопливо подниматься вверх по стволу, готовясь к новой атаке. Дятел принял меня за виновника гибели своей подруги, пронзительно кричал, и его крики были больше похожи на страдальческие стоны.   

Кому удалось наблюдать за самыми крупным дятлом России – желной, знает, что он весьма «разговорчив» и обладает способностью производить целый набор звуков, недоступный большому пёстрому или белоспинному дятлам.

– Не я стрелял. У меня нет ружья! – растерявшись, мямлил я, пытаясь убедить дятла в собственной непричастности к таёжной трагедии, но в то же время чувствовал и свою вину за произошедшее, за всё неразумное человечество.

  Желна принялась сопровождать меня, перелетая с дерева на дерево. С постоянной оглядкой, как бы не получить оплеуху от дятла, я с грехом пополам добрался до избушки. Никак не хотела разгораться печка, а потом чадила горьким дымом. Стал абсолютно безвкусным чай. Было совсем не до отдыха. Вокруг избушки летала и стонала желна. И я вместе с птицей пребывал в расстроенных чувствах…

На обратной дороге дятел не отставал от меня, до самого места гибели самки. Но там, где лежала бездыханная желна, остался лишь примятый снег, от которого в сторону густого ельника вела строчка лисьих следов. Наверное, дятел переключил своё внимание на рыжего хищника, потому что в тот день я его больше не видел.

Дней через десять после таёжного путешествия мне позвонил приятель, который на следующих выходных также побывал в лесном домике. Товарищ поделился своими наблюдениями. В избушке он обнаружил погибшего чёрного дятла. Желна попала внутрь помещения через отверстие, которое продолбила в бревенчатом строении. По-видимому, дятел до последнего сражался с жилищем человека, так вероломно вмешавшимся в его жизнь. Наверное, силы оставили желну, обратно дятел вылететь не смог или не захотел.

После той трагической гибели семьи чёрных длинноклювых птиц, невольным свидетелем которой я стал, прошло более тридцати лет. С тех пор сделано много удивительных открытий в лесу, что впору сильно сомневаться: «Так ли просты и примитивны животные, которые нас окружают?»

Любой желающий может уже ближайшей весной услышать воочию весеннюю трель дятлов. Примерно с середины марта на севере Хабаровского края, лишь прерываясь на короткий сон, с утра-спозаранку до закатного солнца перекликаются дятлы. Бывает, они залетают на окраины селений или в городской парк. Но лучше, конечно же, отправиться за их песней в лес. Если найдётся свободное время, обязательно послушайте барабанные трели остроклювых пернатых. Запаситесь терпением и неспешно передвигайтесь по лесной дорожке. Дятлы не будут особо таиться. Большой или малый пёстрый, белоспинный, зелёный дятел, или даже желна, неожиданно ударит по сухому дереву. Да так настроят частоту ударов, что на миг остановят время, чтобы позволить вам совсем другими, восхищёнными глазами посмотреть на окружающий мир. 

  Может, вам удастся разгадать, какие тайны и смыслы спрятаны в стуке дятлов? Что это: звуки дребезжащего сухого дерева, отдающиеся эхом в распадке; некая заложенная свыше программа, которой птицы слепо следуют, привлекая партнёров; а может быть, так до конца и не понятная нам, людям, но самая искренняя песня о большой любви.

За цветком папоротника, или Купальские дни тайге

Устав дремать под ледовым панцирем, поднакопив за долгую зиму не дюжих силёнок, никак не может насладиться свободой ручей: превращая талую воду в пенистое и игристое вино, щедро расплёскивает его по берегам; по-богатырски двигает на перекатах мшистые булыги; заправским мастером отёсывает на серебристых излучинах скалистые граниты в чудаковатые картины; поднатужившись, своенравно меняет русло.

Распустили лепестки лесные фиалки, ещё минуту-другую – и превратятся в диковинных фиолетовых бабочек. Доверчиво раскрыл малиновые бутоны целитель и врачеватель телесных и духовных недугов Марьин корень. Поверив в вечность и нетленность приветливого лета, заневестились душистые черёмухи. В лучистых серёжках, в лёгких полупрозрачных туниках и зелёных сарафанах, под улыбчивым солнцем, принялись водить хороводы вокруг ручья кроткие ветлы и яриловы вербы.

Но отчего-то в жизнеутверждающую радостную мелодию ручья вливаются и грустные нотки. То не пропали совсем, не растворились в земле слёзы безответной любви богини Волхвы, превратились в нежные цветки ландышей. Даже при самом слабом дуновении ветра, перекликаясь между собой, звенят на тонких стебельках белые колокольчики ландышей, напоминая о том, что рядом со светлым чувством, любовью и радостью, увы, находят на земле место беды и печали. Перешагнувшая не один вековой рубеж, растроганная давней грустной историей, разомлевшись-расчувствовавшись, замшелая ель на удивление всей округе зацветает броскими оранжевыми цветами. Необычно певучи в эти дни горихвостки и крапивники, безостановочно пророчествуют голосистые кукушки.

Насмотревшись всякой были и небывальщины за свои давно не считанные лета, оглохнув от кукушкиных перекличек, таежный охранник – лешак, и тот, от удовольствия похлопывая себя по бокам крюкастыми ручищами, словно спросонья сова, во всю носопырку вдыхает лесные ароматы, превратившись в прогнивший пень, подолгу задерживается у еловых цветков. Путает следы лешак в заповедный край, на всякий случай, по ночам, обильно мажет дёгтем и смолой растрескавшиеся комли хвойных исполинов – вдруг найдётся смельчак-дуралей, забредёт напролом в этакую таёжную даль, только протянет руку к еловому цветку, невзначай коснётся дерева – приклеится намертво.

И всё-таки все эти таёжные цветения, головокружительные гимны, птичьи перезвоны и лешачьи заботы – во славу поднимающемуся солнцу. Ждёт высокого знамения, своего полуночного урочного часа, чтобы вспыхнуть волшебным огнём, главный купальский цветок – лесной папоротник.

Комментариев:

Вверх