Юрий Петрович Перминов

Перминов Юрий Петрович родился 16 мая 1961 года в Омске. После учёбы в ОмГПИ им. Горького (филологический факультет) служил в рядах Советской Армии (ЗабВО), работал на промышленных предприятиях города. Первая публикация – в 15 лет, в областной молодёжной газете.

С 1993 года – на журналистской работе: корреспондент, обозреватель, заместитель главного редактора, с 2005-го – главный редактор «Общественно-политической газеты «Омское время».

Автор семи поэтических книг, многих публикаций (стихи, эссе) в журналах «Наш современник», «Москва», «Молодая гвардия», «Роман-журнал XXI век», «Новая книга России», «Родная Ладога», «Сибирские огни», «Алтай», «Простор», «Север» и в другой, в том числе зарубежной периодике. Стихи так же публиковались в альманахах и антологиях. Член Союза писателей России. Победитель Всесоюзного поэтического турнира «Молодая гвардия –88», Московского международного поэтического конкурса «Золотое перо-2008», лауреат Конкурса-премии-2009 «Точка на карте по имени Омск. Слово. Стиль. Патриотизм» .

ПАМЯТИ СЫНА ИВАНА
В году, уходящем за сферы небесного льда,
где бывшее время сквозь космос безмолвно струится,
где свет возрастает горчичным зерном,
                                              навсегда
остался мой сын…
                        «Ни единая малая птица
не будет забыта…»*, дарована вечность и вам,
утраты земные…
                  Как мало погрелся от солнца
отцовской любви безоглядный мой мальчик Иван,
мой сын, не познавший нелегкого счастья отцовства!..

Поверил бы в то, что написано так на роду, и в неотвратимость внезапных, как взрыв, расставаний, когда б не лежали на кладбище в каждом ряду такие же дети,                        такие же русские Вани… *Лк. 12. 6 * * * Спросило бы время: «Ты здешний?», – ответил бы: «Свой». Такой, что другого рассвета – ни капли не надо. …Рассветное время пульсирует влажной листвой кустов облепихи, живущих напротив детсада. Пока – тишина… До неведомой близкой поры она – по соседству – ещё уживается с нами, людьми, вызывающим с тутошней Лысой горы безбожного шума, базарного ора цунами… Но – утро: мамаши ведут ребятишек в детсад, и время надеждой, пока невесомой и тихой, как бабочка, дышит над городом утренним, над – Бог ведает, сколько живущей у нас – облепихой. * * * Ночь – как бездна: такая же чёрная, жуткая. Ни тебе пешехода, ни зги, ни авто… Синагогу на улице Маршала Жукова милицейский наряд охраняет зато. То, что давеча пряталось, выползло нонеча. Время тенью лежит, как под лавкой топор, на дороге нечаемой… На Рабиновича охраняют менты православный собор. Чечевичная память на поиски тёмного потекла, и безродно болит о пустом… Сам Господь согревает бродягу бездомного, прикорнувшего под Ленинградским мостом. * * * Помстилось мне: людей в округе нет, есть – толпы, человеческие массы. Сомкнулся мир настолько, что рассвет встаёт из-за ближайшей теплотрассы, где чутко, без мобилы и гроша, укрывшись несминаемой рогожей, спит Вечный Бомж, настойчиво дыша, ни на кого на свете не похожий. * * * Казались бессчётными летние дни, да опутала город ненастная мгла. Из осени в зиму дорога-планида сквозь время и космос родной пролегла. Надежды сердечной ручная синица притихла на краешке стылого дня, но жить от весны до весны разучиться никто и ничто не заставит меня – по собственной воле не смог бы иначе!.. Далёк от заката осенний рассвет, но тягостный дождь, убаюканный плачем младенца, несуетно сходит на нет… * * * Привыкли мы довольствоваться кашей и щами – лишь бы с крыши не текло, но живы тем, что нам с округой нашей взаимно и незыблемо тепло. Здесь даже – беспробудные веками! – пропьянствовав бессмертие души, горящими с утра колосниками округу согревают алкаши. * * * С небес, потом с моей родной рябины стекает свет в земные зеленя… Вчерашний день и нынешний – едины в том, что их свет – для завтрашнего дня, который будет мигом или вехой; не всё ль едино… Лишь бы не смогла для зрения сердечного помехой стать в будущем сегодняшняя мгла… * * * Сшитые мамой из ситца, шторки раздвину… Пора доброго света – гнездится, тихий, в посёлке с утра. Нынче не хмуро ни здесь, ни в городе – тоже родном… В окна рассветные песни птицы вдыхают – потом хватит их, чтобы согреться в самую скорбную стынь… …Так проступает на сердце лик Иисуса. Аминь. * * * Ночую – всё на сердце ладно! – у мамы, тихо и отрадно закончив день – тяжёлый, как с плеча чужого лапсердак, душевным – с мамой – разговором. Мой сон – как вечность – невесом… Сплю на диване, на котором заснул отец мой – вечным сном… А день, как всё родное в мире, так светел, если я с утра вот здесь – в родительской квартире – встаю с отцовского одра… * * * День жизни тоже срок не малый… Возьмёт – легка ль её рука? – медичка буднично у мамы сегодня кровь с утра… Века, как долгожданный свет, впитало пространство медленного дня… Молитвой – мама спит устало – дышу, кровинушка ея. * * * Из Сибири в солнечную Азию улетают пасмурно скворцы… Мама заготавливает на зиму перцы, помидоры, огурцы… - Солнышко моё, не беспокойся, не надо, коль неможется… Она говорит: - До следующей осени доживу, сыночек мой, – должна! – чтобы снова к зимушке готовиться… Выбелит опавшую листву изморозь под окнами… Бессонница… - Доживу, сыночек, доживу… * * * Ну, что, пора готовиться к зиме?.. Ещё в листве, как в маминой печали о днях прошедших, яблони – оне меня своей прохладой привечали в саду, когда был нашим сад, когда был жив отец… Грушовки – молодыми… Сюда так много вложено труда – уже чужого… Только неродными не стали эти яблони… К зиме готовит сад хозяйка молодая, тепло от яблонь солнечно ко мне плывёт сквозь годы – бережно, не тая… * * * Сон плохой приснился… Непонятный – страшный, без начала и конца… До утра – встревоженный, помятый, бледный, словно изморозь, с лица – отгонял табачным дымом страхи… Пожалел – как сон переживу? – что малы мне батины рубахи, в мамином висящие шкафу… * * * Проснуться рано – верная примета: к большому дню окраины родной. …Тревожит самочувствие рассвета, лай во дворе и кашель за стеной. Житуха! Из подвального оконца парит – необитаемый подвал… Тревожит вид болезный незнакомца – сердечник или водки перебрал? Тончает лёд – не лёд уже, а плёнка. Прояснило… И пенсии (а вот – квитки), как похоронки, почтальонка одышливо и медленно несёт… * * * Земной – небесным радуюсь дарам… Вот почему, когда (ещё ни разу не злился!) дворник будит по утрам я благодарен дворнику Ниязу. – Он стал настолько местным, что уже не душит – не беспочвенная! – злоба живущего на первом этаже зашитого от водки ксенофоба. Всегда бы так – по крови не родным – встречать рассветы нам: по-человечьи, когда о том, что тесно под одним на всех бессмертным небом нет и речи. Так почему бы – вовсе не родне – нам, смертным, не порадоваться разом дарам небесным? В целом – жизни? – Мне и ксенофобу с дворником Ниязом… * * * В январе – погоды зимней ради – снег пошёл, на шаг сменив шажок: пол зимы в сибирском нашем граде был не снег – бесчувственный снежок. Старожилы буднично ворчали, во дворах скучала детвора… Нынче – только дворники в печали. Наш хотя бы, трезвенник… С утра счастьем разрумянились мамаши, дескать, на Крещение – не без Божьей воли – выпросили наши ребятишки снега у небес! * * * В нашем доме ухает, как филин, домовой, поскольку снова тут шумно, как в индийском кинофильме, третий день дерутся и поют, с похмела не ведая, что в руце Божьей – мир их, бесам вопреки. Пусть поют, но только не дерутся, спьяну распуская кулаки! …Год прошёл, а жизнь… не стала краше, но – жизнелюбивее (рабы – не поют) немеркнущие наши песни под ударами судьбы. РОЖДЕСТВО Январский день – спокоен, светел, как задушевный разговор: его теплом приютным встретил Христорождественский собор. И – тени тают ледяные! Родильный дом – напротив… На снегу папаши молодые родные пишут имена. * * * Не объявшая холодом город, а та, что серебряным светом стекла с небосвода, – в нескончаемых окнах сквозит немота первых дней незнакомого – нового – года, проступившего сквозь високосную тьму (был и свет, от которого… тоже знобило): он готовится к первому Слову – к тому, что вначале – родное, бессмертное – было. * * * Плыла, рассеивая мрак, ладья сердешной светлой грусти по небу… Я расслышал, как звучат космические гусли: быть может, раньше так (с трудом дышу сегодняшним теперь я…) стихи – звучали! А потом… бумагу выдумали, перья…

* * *
И подумать не мог, что у нас в ноябре
будет солнечно,
	  словно в погожем июне,
в неказистом, 
	 обычно невзрачном дворе…
Словно Пушкин сюда заглянул накануне!

Из окна моего – ослепительный вид.
Здесь, конечно, не в сказке,	но всё-таки жалко,
что могла бы сидеть, но, увы, не сидит
на ветвях
	   неохватной рябины – русалка.

А с Кащеем – никто из жильцов не знаком,
потому что окраина
		наша богата
тем, что здесь никогда, слава Богу, в таком –
чтобы чахнуть – количестве не было злата.

 * * *
Посёлок мой ночными дышит снами,
не слышно никакого воронья.
С бессмертными родными небесами
сливается окраина моя.

Полночный свет расходится кругами –
Господь рассыпал звёздную крупу…

Земли не ощущая под ногами,
не выйти на небесную тропу…

* * *
Запахнута, как душегрейка на вырост,
заря на окраинном тихом леске.
Смиренно вдыхает предзимнюю сырость
посёлок, живущий в любви – не в тоске.

Мы зубы по новым законам на полку
кладём,
	   но любовь нам Всевышним дана
для жизни…
	   Из шумного центра к посёлку
и к русскому небу – дорога одна.


* * *
Как живём? – Говорим: «Ничего, потихоньку…» –
Одиноко,
	    отдав ли последние крохи
за отдельный чулан, за отдельную койку,
за скупой пансион в коммуналке эпохи.

Как живём? – «Помаленьку»…
			А как по-другому,
если многое – лишнее? Тем и богаты.
Ну и тем, что мы жилы не тянем до дому
друг из друга – живущие малым. До хаты.

  
* * *
Инфляция. Ненастье. Выживание.
Нет камушка за пазухой,
			туза
нет в рукаве, но в сердце – есть желание
пойти туда, куда глядят глаза.

Вот насушу сухариков,
			 надёжную
куплю обувку, ежели найду,
и жизнь начну – неспешную, дорожную,
у Матушки-Природы на виду.

…Живу молитвой – солнечной, латающей
сегодняшние пасмурные дни,
своим трудом…
		   Куда мне дальше кладбища
бескрайнего – с могилками родни…


* * *
Дождь затихает… Прячется пока
в берёзах птичья ветреная паства,
а к горизонту
		тянется строка
тропы 
среди могильного пространства.
Здесь много троп сливаются в одну,
где сердцем несмолкаемым так просто
расслышать сквозь живую тишину
родных небес
		 безмолвие погоста…


* * *
С чего приуныл, гастарбайтер? Похоже, на шее –
семья,
	 а семья – это, в целом, почти что кишлак…

С таким вот Наврузом – давно это было – в траншее
курили на пару мы злющий солдатский табак.

Давно это было, но – было…
			Сейчас бедолагу
почти не узнать… Неужели – тот самый Навруз?
Не ты ли со мной – русаком – принимая присягу,
поклялся – Джафар? –  защищать нерушимый Союз
республик свободных?..
			 Сейчас ты об этом не вспомнишь…
Кем стали –
	           к чему нам утаивать шило в мешке? –
присягу нарушив? – 
           Ты – «чурка»,	я – «русская сволишь».
Но… нечего делать, Навруз, мне в твоём кишлаке…


* * *
Земле и жизни – даже через тыщу
холодных лет
		  не стану неродным:
хорошие, плохие ли – отыщут
всегда о них известия…
			 Давным -
давно хороших не было известий,
но к жизни проявляю интерес:
тепло ли ночью выводкам созвездий
в таком огромном птичнике небес?

У НАС…
Гулял всю ночь – домой вернулся целым
и невредимым…
		    Чаю под рассвет
попил…
	     У нас, в отличие от центра,
своих не бьют,
		   чужих, похоже, нет.

Зло не пристало к нашему посёлку:
без доброты нам – жителям – никак…

Собаки наши – добрые, поскольку
других у нас не водится собак.

В мороз – тепло, в жару у нас – не душно…

У нас – как воплощенье
			  естества –
всегда жила церквушка, потому что
здесь не было не помнящих родства.

   
* * *
Душевно рад недолгому союзу
ненастных дней
		      и солнечных минут –
дождя и света… Осень. Кукурузу
початками бабуси продают.

Волнует граждан –
		    бережно,
				на крохи
живут, сполна вкусив от пирожка
щедрот чиновных –
			стоимость картохи,
уже не килограмма,
			а мешка.

Не день идёт – неясный даже – к ночи,
а ночь ко дню, тем люди и живут.
И тем, что дни
		ненастные – короче
столь редких ныне солнечных минут.

* * *
Каждый миг любого дня мне дорог,
дорога мне каждая пора…
Как домой, неспешно входит в город
свежий холод августа – с утра.

Мне давно сердешная знакома
дума (утешает, а не жжёт!):
все мы – здесь живущие – как дома,
даже тот, кто вовсе не живёт
дома,
	кто, от холода немея,
с невесомой горестной сумой,
никакого дома не имея,
слепо возвращается домой.


* * *
Наследный гомункулус – вечный шинкарь – не тряси
мошной-погремушкой, волчарой на русское воя,
забыв с пережору, что не за холмами еси –
и вера моя,
	   и моя негасимая воля.

Никто никогда не заставит запеть соловья,
тем паче, во славу картавых ворон. За подачку.

Не сможет, барыга, набитая златом, твоя
мошна перевесить мою крупяную заначку.
Да дело не в этом! –	Живу, постигая не без
труда – напустил в немудрящее сердце туману –
что вечны живущие истинным хлебом, с небес
сошедшим на землю,
		 что смертны – едящие манну.


* * *
Мухи летают, рождённые  гадить, как пули…
Только и слышно:
		         о ценах, долгах, о погоде…
Где благолепие сущего? – Не во саду ли,
что возле дома? Точнее сказать, в огороде.

Там – в огороде – съедобная зелень
			 на зависть
агрочучмекам, которым – что «сикось», что «накось»,
лишь бы навар…
		     Алкаши торжествуют, позарясь
на дармовую, по их разумению, закусь.

Ша, куршавели, рублёвские фифы да ниццы! –
Жданки проели мы, вот и живём на полушку,
но и от слёз на клочках огородной землицы –
возле «хрущоб» – зеленеет родная петрушка!

КОМАНДИРОВОЧНОЕ
Прозябаю, как бомж, в городишке чужом.
В городишке чужом третьи сутки – не спится.
Пребывание здесь – как по сердцу ножом
из кафешки под острым названием «Пицца»,
где питаюсь, где, стало быть, корм не в коня.
Ничего не поделаешь: командировка –
не понятно, зачем и куда.
			  У меня
кочевая отсутствует – напрочь – сноровка!

…На четвёртые сутки подумал: вполне
я освоился здесь,
		       гостевая одышка
исчезает. Живу! Здесь – Россия,
				 а не
городишко чужой. Здесь – родной городишко.

    
*  * *
Время ночное, просторное…
			Ухает леший
в местном лесочке – худые осины одни…
Время незримое сердце скудельное лечит,
вечность вдыхая в мои незлобивые дни.

Ухает леший – кого он пугает? – В лесочке
нет никого, не считая ночного меня.

Время весеннее… В каждой осиновой почке
тикает вечность
		     ещё не знакомого дня.


ПОСЕЛКОВЫЙ  БЛАЖЕННЫЙ
Вот и рассвет нашёптывает,	 дескать,
стряхни печаль, о суетном –
			     молчок…

«Христос воскресе!» - солнечно, по-детски
приветствует посёлок дурачок:
в глазах – восторг, щебечет	сердце птичкой
непуганой…	Воистину воскрес!

Блаженный Ваня – крашеным яичком
любуется, как чудом из чудес.

Никто не знает – кто он и откуда,
но прижилась у нас не с кондачка
примета незатейливая: худа
не будет,
	     если встретить дурачка, –
ни днём, ни ночью горя не случится…

Нет у него ни страха, ни «идей»…
Кого он ищет, всматриваясь в лица
любимых им, затюканных людей?..
И ничего ему не надо, кроме
Любви!..
	     Раскрыл, блаженствуя, суму,
и, преломив горбушку хлеба, кормит
небесных  птиц,
		   слетающих к нему…

 * * *
Не знаю, сказку или			  
                  быль я
надысь услышал…
			В общем, так,
и в целом – так же: сделал крылья
и полетел – Иван-дурак.

Летал (в каком, не знаю, ухе
звенит) – не ангел, но не чёрт –
пока не вымер с голодухи
столичный город Раппопорт.

 * * *
Когда притащат на шемякин суд,
я так скажу: «Не взять меня – живого! –
в Любви одной
		    увидевшего суть
того, чем жив.
		   И в корочке ржаного».

Я дни свои не складывал в уме
и на бумаге – стопкой на комоде.
Кто выжил на свободе, как в тюрьме,
тот проживёт в тюрьме, как на свободе.

 * * *
В доме – хлебушек есть, ни один мой выносливый чёбот
нынче каши не просит, поскольку и маслица нет:
значит, смерти моей не дождутся вражины, о чём бы
не вещал из дупла телеящика их меламед,
или как там его… Да какая мне разница! – Худо
жить, кого-то боясь, кроме Господа: не на века
злая сила…
		Моя – в малой степени в том, что покуда
в доме хлебушек есть,
			 в том, что чёботы целы пока.

Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов

Вернуться на главную