Вспоминается февральский заснеженный день 1984 года. Я повёл своих литинститутских друзей – Вениамина Бутенко и Геннадия Георгиева - поэтов-песенников в ресторан «Будапешт» отметить своё 40-летие, благо работал в «Литературной России» недалеко, на Цветном бульваре, и любил заходить сюда днём с друзьями или лирической героиней пообедать. В тот визит недалеко, через несколько столиков, вольготно сидел в модных тонких очах за бокалом Геннадий Фролов - по-моему, с поэтом и переводчиком Михаилом Шаповаловым. Мы чокнулись за дружбу, за творческие успехи. Они были налицо. Мы писали стихи, переводили, печатались, издавали книги. Гена тогда работал в издательстве, и мы спокойно сиживали там, куда сегодня мне, профессору, зайти страшно: хватит ли на карточке средств расплатиться? Правда, и памятный ресторан «Будапешт», пребывавший в стенах гостиницы, которая располагалась на одной из самых респектабельных в конце XIX века московских улиц — Петровских линиях, накрылся в конце 90-х. Да и многое что сгинуло, коренным образом поменялось, кажется невероятным сегодня. Но поэзия – живёт и не меркнет! Снова убеждаешься в этом, когда берёшь весомый том избранного Геннадия и понимаешь, что вся эта хронология и продуманное деление по разделам – книжная условность: духовный мир един и всеобъемлющ.

Геннадий Фролов (1947–2021) – поэт, принадлежащий к прощальной стае, к поколению, которое хотели назвать семидесятниками вслед за шестидесятниками, но это было скучно и неточно. Кто-то считает, что критик Ирина Шевелёва, написав статью о нашем ровеснике - поэте Стасе Золотцеве, придумала определение: «Поколение детей Победы», но другие убеждены, что оно пришло из моей песни «Товарищ ровесник», потому что ею Николай Старшинов открыл молодогвардейскую антологию «Лицом к Победе», которая вышла тиражом (внимание!) – 500 000 экземпляров.

Товарищ ровесник,
В огромной стране
Мы – дети Победы,
Мы – вызов войне.

Но чего считаться? – ясно, что мы дети, а я даже младший брат – фронтовиков-победителей. И это – гражданская суть творчества многих моих собратьев по перу, даже если они впрямую о войне не писали. Но самое точное определение, пожалуй, подобрал Владимир Бондаренко, который написал большую книгу «Поколение одиночек» - о поэтах нашего поколения, которое при отдельных прозвучавших именах и творческих достижениях – поколенческой могучей плеяды не составило.

Вот и Гену Фролова – ярчайшего, хоть и не шумного поэта нашего поколения, похоронили как раз накануне Дня Победы. Как написал друг и тёзка Геннадий Иванов:  «На Ново-Люберецком кладбище. Весь день лил дождь, а на кладбище вообще порой ливень был... На следующий день супруга Геннадия - Инна - прислала мне его стихотворение с небольшим пояснением».

Завершается оно так:

Среди звезд, развешанных над миром,
Средь созвездий, ярких как цветы,
Оборвется линия прямая –
Жизнь моя, и молодость, и ты.

«Гена сказал мне, что это стихотворение – давних, молодых лет. Мне кажется, что, возможно, начало было написано давно, а концовка – в последние дни. Но я могу и ошибаться. В книги его оно не входило. Услышала я его впервые 30 апреля, за 3 дня до смерти, и тут же под его диктовку записала. На второй строке от конца «Оборвется линия прямая », - начала безутешно плакать, а он все повторял «Ну, Инночка, ну что ты…».

Инна Фролова издала самую полную книгу поэта. Как написано в аннотации: «Настоящее издание впервые представляет творчество поэта с высокой полнотой. Открывает его итоговая книга «Не свое время» (2011), подготовленная самим поэтом, а во второй раздел включены стихотворения из книг разных лет, неизданное и несобранное, а также ранние и незавершенные стихи».

Геннадий сам оставил на открытие книги «Не твоё время» ранние, но ничуть не померкшие стихи. Вот это – об осени, пронзительное:

Сегодня лето кончится
И гуси полетят.
Живи не так, как хочется,
А так, как все хотят.

 Я истины не выскажу,
И ты суди меня
За лживость и за искренность
Минувшего огня.

Сквозь треугольник стаи
Горит одна звезда.
Твоя улыбка тает,
Растает без следа.

Так выпьем по стакану
За детский жар в груди.
За птичьи караваны,
Пронзающие дни!..
1968

Это поэтическая зоркость – «сквозь треугольник стаи» – всегда была присуща Геннадию. Подлинный лирик, православный м глубокий человек, он создал свой сокровенный поэтический мир со среднерусскими пейзажами, приметами вечного месяцеслова, пластичными описаниями природы и беспрерывными думами, метаниями, печалями и радостями.

Правда хорошо, а счастье лучше,
Но порой и в счастии тоска.
Видишь, золотой и тонкий лучик,
Словно бабочка, трепещет у виска.

Может быть, всей жизни оправданье –
Только эта солнечная нить,
Только это легкое дыханье,
О котором трудно говорить.
1970

Да, очень трудно говорить – не тяжеловесно, а столь же воздушно и светло. Но именно это скольжение по солнечной нити и умение передать стихами невыразимое – отличает подлинного лирика.

Он умел сделать лирические признания – неожиданные в русской лирике, с орнаментом какого-то восточного стиля (видно, просыпалась в нём подспудная филологическая память опытного переводчика):

Давным-давно исчезла ты,
Я не узнал ни у кого,
Куда вели тебя цветы
По лугу сердца твоего,
Где ты растаяла во мгле
Июньских роз, июльских гроз,
Что ты искала на земле,
Юдоли горестей и слез.
Но весь бесстрашный облик твой,
Твои глаза, разлет бровей,
Навек останется со мной,
Он все живет в душе моей.
Он все живет в моей душе,
Как отблеск солнца на воде,
Хоть не вернуть тебя уже
И не найти тебя нигде,
До той поры, покуда сам,
Пути не зная своего,
Я не пройду вослед пескам
Пустыню сердца моего.
19 февраля 1998

Большинство поэтов нашего поколения, которое, повторяю,  критик Бондаренко назвал поколением одиночек, остро переживало крушение державы, даже если они не писали гражданственных или, упаси Бог, политических стихов, но трещина прошла и по сердцам лириков, потому что мы к этой проклятой перестройке-перетряске, к капитализму-пофигизму подошли в расцвете жизненных и литературных сил, утвердились в поэтическом процессе, работали редакторами, переводчиками, готовили книги  и сами издавались за достойные зарплаты и гонорары. Рухнул сам уклад жизни, а порой – и смысл её.

Разве что и осталось стоять
На кладбище великой державы,
Разве что и осталось внимать,
Как поют твоим голосом, мать,
Нам родные могильные травы.
Как им вторят со смертных полей,
Нас утешить пытаясь скорей,
Все о жизни твоей и моей,
Ни единому слову не веря,
В ожиданье осенних дождей,
Легкий мятлик, тяжелый кипрей,
Василек, подорожник, пырей
Да осота шершавые перья.
1994; 25 февраля 1995

Это стихотворение было написано после того, как был расстрелян из танков парламент, как в «Советском писателе», куда я сразу пригласил, став главным редактором, Геннадия заведовать редакцией не новинок, а любой интересной литературы, противостояли мы захватчикам – «правозащитникам» во главе со сгинувшим Григорьяном. Просто ночью неизвестные, вооруженные железными прутьями, в смутные дни 1993-го вломились через окна издательства на Поварской, изувечили ночного охранника и заняли целый этаж под какое-то издательство «Академия». Вот какие лихие времена пережили мы, лирики, переходя на ночные дежурства, воюя в политическом и информационном пространстве, осуществляя планы физического выдворения либеральных бандитов. Какие там стихи! – я после беспрерывного бдения и курения даже в баскетбол бросил за ветеранов играть.

И Фролов слагал редкие отчаянные строки:

И в эту ночь почти не спавши,
Встречая мутную зарю,
К стеклу оконному припавши,
Я сам с собою говорю
О том, что жизнь моя постыла,
 Что в никуда никчемен путь,
Что даже близкая могила
Уже не радует ничуть,
Что давят мысли, словно гири,
Что я от слов своих устал,
И пусто так, как будто в мире
Христос вовек не воскресал.
1993, 21 октября 1994

Вот и меня так надломили эти октябрьские дни, что в конце года я дал согласие перейти главным редактором в новое и тихое издательство «Эллис-лак» возле Зоопарка. Директор Алла Смирнова сказала: «Можете укрепить редакцию нужным сотрудником». Я сразу позвонил Геннадию, пригласил его и представил. Он всегда производил своей интеллигентностью и начитанностью самое благоприятное впечатление. Всё сладилось, но утром Гена пришёл и отказался: «Пойми, Александр, не мог я иначе поступить. Арсений Ларионов (директор переназванного «Современного писателя»), как только услышал – чуть не заплакал: «Что ж вы с Бобровым решили меня зарезать? У меня ж после его ухода главная надежда – на тебя!». Ну, я не смог переступить».

Совестливость – это ведь тоже черта истинного лирика.

Вадим Ковда, живущий сейчас в Германии, написал в «Российском писателе» с недоумением: «Его неожиданно пригласили на работу в издательство «Современный писатель». Сначала редактором, после зав отделом. А вскоре он становится, как ни странно, главным редактором этого издательства». Конечно, в Ганновере подробности некоторых «странностей» неведомы, но мы всегда помним о своих талантливых друзьях. Вот и оставшийся на моём посту Гена пригласил на работу Юрия Кузнецова, не имевшего в тот период средств к существованию. Мне он издал на прощание с издательством СП скромную, но дорогую для меня книгу «Московский словник» с послесловием Владимира Соколова, в которую включена новаторская по-своему поэма-словарь «Московский словник».

Но издательское дело, которому мы отдали лучшие творческие годы, тоже катилось в пропасть. Рынок требовал коммерческой и скандальной литературы, отметал молодых и малоизвестных авторов, особенно провинциальных. Хотя финансы головной организации позволили мне в «Эллис-Лаке» издать полное собрание сочинений Марины Цветаевой в 8 томах, перейти к подготовке полного собрания сочинений Анны Ахматовой. Были, конечно, и другие издания от словаря «Славянская мифология» до почти дебютной книги Леонида Юзефовича «Барон Унгер» - 18+ теперь она проходит. Кого и как нынешний лауреат Большой книги сумел охмурить в молодом издательстве – не знаю: это случилось до моего прихода. Но весь издательский процесс шёл рвано, хаотично, по чьей-то сторонней прихоти. Например, генеральный директор прислал на переговоры по поводу издания альбома Никаса Сафронова, входившего тогда в моду. Еле удалось демагогически отбиться от его расколотых икон и других кощунтвенных картин.

Но когда генеральный директор телекомпании «Московия», где я тогда сотрудничал, делал программы про имена и про песни, Александр Крутов неожиданно предложил мне перейти в штат, создать полноценную авторскую программу «Русские струны», я дал согласие, и, встретив 50-летний юбилей, резко поменял свою жизнь: с литературного, родного и многострадального поля – в коммерческие и подлые телевизионные джунгли. Но мы с Крутовым держали верную линию, сколько могли - от его авторской программы «Русский дом» до моих литературно-просветительских передач. Как только я получил добро на возрождение рубрики «Поэтическое слово» я в одной из первых же программ представил Геннадия Фролова, которого, как сейчас помню, снимал со стихами в Царицыно, на знаменитом арочном мосту над прудами…

Поэты Москвы избрали меня председателем огромного и работоспособного тогда творческого объединения (1150 стихотворцев). Конечно, мне потребовались верные и авторитетные помощники. Ими были избраны два Геннадия – Иванов и Фролов. Работали мы дружно, с братским пониманием. Но не без накладок. Помню, не смог по семейным обстоятельствам поехать на очередной Фатьяновский праздник в Вязники, попросил своих заместителей и замечательных поэтов Геннадиев выручить: поехать и достойно выступить на «Солнечной поляночке». Вдруг в день отъезда звонок: «Мы не поехали. Автобус в Балашихе сломался. Тебя рядом нет. Полно незнакомых участников. Решили, что без нас обойдутся и слезли…». Расстроенный мэр Вязников Евгений Виноградов звонил вечером: «Бобров, где ж твои расхваленные поэты? Так подвели – какой праздник без поэтов?». Теперь эти времена ушли: и без поэтов порой прекрасно обходятся.

Но нам без таких поэтов и друзей, каким был Гена, трудно обойтись. Пусть в последние годы встречались редко, чаще по окололитературным или компьютерным делам. Но всегда согревало сознание, что можешь набрать номер Фролова и получишь от него помощь, совет, одобрение.

Сам он писал, и особенно печатался, к сожалению всё реже под гнётом непоэтических времен:

Ни на что глаза не закрываю,
Вижу то, что вижу наяву.
Все я помню, но не вспоминаю,
Оттого, что больше не живу.
Оттого, что умер до могилы,
Где меня сподобятся зарыть.
Оттого, что нету больше силы
Ничего в прошедшем изменить.
 22 февраля 2001

Завершает книгу избранного, составленную самим Фроловым, стихотворение, которое складывалось тридцать лет – от молодой рисовки до зрелого ощущения трагичности жизни.

*  *  *
Не под забором я умру,
Мне не дано и этого.
 В холодном доме поутру
Поставят гроб глазетовый.
Я перед смертью надоем
Друзьям речами колкими.
И сразу станет легче всем,
Когда навеки смолкну я.
Когда закроются глаза,
Конец всему мучению.
И у жены скользнет слеза
Немого облегчения.
Родня деньжонок соберет
И по-людски схоронит.
И только муза отпоет,
Но через миг не вспомнит.
Уйдет в предутреннюю тьму
К кому-нибудь другому.
И будет то же петь ему,
Что пела мне живому,
Надеясь, что хотя бы он
За музыкой возникшей
Не различит звенящий стон
Души ее погибшей.
1971(?) – 2 марта 2001

Итоговая книга избранного была тепло и ярко представлена на двух литературных вечерах: в Доме Лосева на Арбате (вела вечер родная племянница Геннадия – Вероника Иващенко, телеведущая на «Спасе») и в Центральном Ломе литераторов (ведущий – Борис Романов). В программах были слайд-шоу фотографий поэта под музыку С. Прокофьева и С. Рахманинова; две видеозаписи чтения Фроловым своих стихов; выступления поэтов, родных и друзей. Выступили Вячеслав Куприянов, Алексей Парин, Илья Фаликов Геннадий Иванов, Евгений Артюхов, Валентина. Коростелева, Александр Кувакин.

В стихотворном томе есть большой раздел «Из неоконченного и ненапечатанного». Я всегда настороженно отношусь к подобным собраниям – ведь этого сам поэт – не завершил, не напечатал. Но у истинного поэта и незавершённые стихотворения и даже разрозненные строчки – живут, показывают мучительные поиски автора, приоткрывают новую грань его мира и выпавшего на нашу долю времени. Вот – характерный обрывок:

*  *  *
Время песен одноразовых,
Одноразовых стихов…

А что ещё добавишь в характеристике нынешнего безвременья? Гена был всегда серьёзен в лирических стихах, а в набросках позволял себе шутки и парадоксы:

Мне сегодня снился странный сон!
Посреди победного разгрома
Отравил Фролова Левинсон –
Яд ему подсунув вместо брома.
Что ж, такие, значится, дела,
Что ж, такая, значится, потеха.
Жизнь была, как будто не была,
Разве что еще гуляет эхо…
2020

А вот обрывок, стоящий полотна с замечательной афористичной концовкой:

 *  *  *
…тачанки в клубах пыли…
Мы слишком Родину любили,
Чтобы суметь ее спасти.

Да, это – общая трагедия нашего поколения одиночек. Но мы были, наверное, последними, кто свято верил в поэзию, умел ценить творчество старших и своих ровесников. Может, это субъективное ощущение, но я более полвека занимаюсь литературной и редакторской работой, знаю наш поэтический цех и отвечаю за свои суждения. Вот как точно ответил Геннадий корреспондентке «Российского писателя»:

— А саму поэзию сегодня не жалко?
— Да нет, поэзию мне не жалко. Поэзия — она неистребима. Вы знаете «Символ веры»? «Верую во единого Бога, Творца-Вседержителя Неба и Земли, видимого и невидимого»… В греческом переводе — «Поэта Неба и Земли. То есть поэт — это тот, кто создает, создатель. Это — сотворчество с Богом. Поразительное дело! Вон сколько берез, сколько листьев на березах — а двух одинаковых не сыщешь. Да и невозможно их все увидеть. Так и в поэзии: всегда будут поэты, и неважно, будут их слушать или нет. Все преходяще… Ну, не будет нас. Будут другие. Стихи состоят из слов. Что они говорят, то и говорят. Если поэт попытается испортить это — это не будет испорченная поэзия. Это будет НЕ поэзия, и все.

Его собственные стихи – вечная поэзия:

Слышишь в ночи бормотание
Неповторяемых строк? —
Это гранитные камни
Вечность стирает в песок.
Это в движеньи движенье,
Скрежет и музыка слов,
Грохот кораблекрушений,
Гул бесконечных валов.
Ливня удары по крыше,
Шорох, неслышный почти —
Радости нету превыше
Слушать и слушать в ночи
Это развитие темы,
Этот сырой перепляс
Ритмов невнятной поэмы,
Сложенной кем-то для нас!

Но и сами поэты - такие как Геннадий Фролов, добавили в эту невнятную поэму, в ночное развитие темы свою музыку слов. Она звучит и уносится в небеса, где горит звезда сквозь треугольник летящей стаи.

~ ~ ~

Книга Геннадия Фролова продается в Москве в магазине Фаланстер (Тверская 17).

Для желающих приобрести книгу из других городов: тел. родной сестры Геннадия, Нины Васильевны Иващенко +7966-016-7773.

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: