Потное лицо и блеск белков глаз в полутьме. Глаза стали большими от ужаса и напряжения. Мышцы и вены рельефно выступили на шее, покрытой грязными потеками.

Бетонная узорчатая решетка на окне исказила свет, и тень с чуть удлиненным, но таким же витиеватым узором легла на бледно-желтую стену, на которой углем нарисован контур мечети и написано по-арабски: "Аль мут ль аль-куфар! Аль мут ль Исраэль! Аль мут ля Амрика!". На стене, как раз между словами "смерть Израилю" и "смерть Америке", бурые брызги по диагонали. Справа налево, от потолка к полу. Бил, наверное, левша, и, когда жертву разворачивало от удара на пятках, она, падая, именно так забрызгала стену своей кровью. В дальней комнате звучали нашиды, сиплые, как из старого магнитофона, и было обиднее и страшнее умирать под песнопения, возносящие хвалу Всевышнему и призывающие на войну против кафируна .

На него только что вылили бутылку воды. Лучше бы дали ее выпить, чтобы ощутить, как прохлада скользнет по пищеводу, остужая легкие, раздутые от частого, одышливого дыхания. Кондиционер забило песком в очередную песчаную бурю, и он издавал такие же хриплые звуки, как магнитофон в соседней комнате...

Как же Муниф аш-Шараф не хотел ехать в этот проклятый Аллахом Идлиб! Город только недавно отбили у повстанцев правительственные войска. Кругом разрушения, посты, но в то же время всё как всегда - разгильдяйски-демократично, тебя везде пропустят, проведут и чаем угостят. Да и от миссии, порученной ему генералом Али Мохсеном, он не мог отказаться. Добрый джадд  Мохсен - он только выглядит таким улыбчивым и спокойным. Муниф, как никто другой, знает, какой генерал вспыльчивый и жесткий человек. Счастье, что успел передать документы и деньги контактеру из местного ИГИЛ .

Едва они с Васимом вышли из небольшой кофейни и контактер скрылся за овощной лавкой, приткнувшейся на углу улицы, визг тормозов в метре от Мунифа и облако обдавшей его пыли известили, что прибыли крупные неприятности на пикапе. Мунифа закинули в него, не обращая внимания на торговца овощами, который отвернулся и прикрыл морщинистую смуглую щеку краем гутры, и на двух женщин в хиджабах, шарахнувшихся в тень каменной ниши в доме напротив, где в глубине скрывалась голубая выцветшая резная дверь.

Муниф все это заметил с фотографической точностью. Даже капля пота, скользнувшая с его переносицы и полетевшая к пыльным клочкам асфальта под ногами, казалось, падала целую вечность. Надетый на голову мешок, черный и вонючий, отгородил его ото всего и предрек скорый и фатальный исход. Он вспомнил брата и стал истово молиться.

Везли его около суток, стянув руки пластиковым жгутом. Останавливались, выволакивали из машины, затаскивали в чьи-то дома, где он запинался на входе на ступенях, бросали на пол. В одном из домов Муниф пролежал часа четыре, тогда ему руки развязали. Однажды в кромешной темноте с него сняли мешок и влили из пластиковой бутылки воду в рот, облив лицо и плеснув за ворот рубашки.

Кто, кроме ИГИЛ, мог похитить его в Сирии? Банд хватало, но самый страшный для него вариант - правительственные силы, местный Мухабарат. Версию о том, что контактер Васим сдал его разведке, Муниф отмел, слишком игиловцы дорожили этим каналом поступления денег, чтобы сдать властям посыльного. Но то, что схватили не до, а после встречи и после передачи денег, говорило о том, что Васим мог шепнуть своим же, игиловцам, о важном госте. Ведь за пленника удастся получить хороший выкуп.

Муниф знал, что за него платить никто не станет, не так уж он дорог акиду  Джазиму, как ему хотелось бы думать, а тем более самому генералу. Связь с генералом для Мунифа - это огнеметная смесь, напалм, он им словно облит с ног до головы. Осталось поднести зажигалку. Надеялся только, что схватившие его люди не осведомлены, как и Васим, о том, кем он является на самом деле. К тому же Васим не обладал информацией, где именно в Идлибе остановился Муниф.

По инструкции, полученной от Джазима, он ехал до Джазана на машине, а оттуда самолетом до Аммана. Через пятнадцать часов, еще преодолев на автобусе часть Иордании и Сирии, прибыл в злополучный Идлиб.

Ни о каких гостиницах изначально речь не шла. Знакомые Джазима-сейида в Сирии дали Мунифу ключи от квартиры, которую специально для него сняли. Там он оставил свои документы и вещи.

На встречу с Васимом вышел налегке - с небольшой суммой наменянных еще утром сирийских фунтов в кармане и пачкой сигарет, купленной уже здесь. В непривычных после камуфляжа джинсах и рубашке, с гутрой на голове и с пакетом для Васима...

Теперь его везли будто бы в обратном направлении, в глубь страны. Так он решил, и догадка ему не понравилась. В район Пальмиры или к Эр-Ракке?

Он помнил, что примерно с месяц назад игиловцы захватили Эр-Ракку, отбив ее у сил сирийской оппозиции. Наверное, халифату пригодились и деньги генерала, отправленные им раньше и переданные Мунифом теперь. У Али Мохсена какие-то счеты с AQAP , и деньги для сирийских игиловцев могли быть попыткой генерала ублажить своих алькаидовцев, местного разлива. Зачем? У Мунифа имелись догадки на этот счет. Но сейчас его больше занимало то, как выбраться из скверной заварушки.

Единственный выход - молчать во что бы то ни стало о цели приезда в Сирию, не выдавать ничьих имен и фамилий. Он решил назваться именем соседа, зная, что у игиловцев прекрасно работает служба безопасности. Они все могут проверить, обладая обширным доступом к базам данных, особенно в арабских странах, предоставленным им американскими и израильскими спецслужбами. Сеять хаос по миру, и в особенности на Ближнем Востоке, - дело хлопотное, затратное, требующее в большой степени аналитических изысканий и дотошной работы задействованных и заинтересованных в процессе разведок и контрразведок Великобритании, США, Катара, Израиля, Саудовской Аравии.

Как только с него сняли мешок в том самом помещении со стеной, забрызганной кровью, он тут же торопливо сообщил взволнованным голосом "свои" имя и фамилию. Дал адрес в Омане, реальный адрес - Муниф часто бывал в приграничной Салале.

Двое бородачей принялись его бить с удивительным азартом и энтузиазмом, наглядно дав понять, что не собираются верить Мунифу сразу и безоговорочно и не стоит юлить и врать. А лучше подумать, и еще раз подумать, и еще... Пока кровь не брызнула на бетонный пол из брови, с губ, из носа.

Они разговаривали, пока он стоял перед ними на коленях и утирал кровь, неудержимо капающую с разбитого лица. Муниф прислушался и вдруг понял, что говорят они не по-арабски, а на незнакомом языке. Не английский, не французский, который он знал неплохо. В сирийское ИГИЛ прибывали головорезы со всего мира. Эти бородатые могли быть откуда угодно.

Муниф отмахнулся от этих мыслей - какая, в сущности, разница, кто его убьет? Он не хотел есть, только пить и спать, да так уснуть, чтобы, проснувшись, не увидеть этой комнаты. Пусть будет что угодно, хоть скалы, хоть пустыня. Он разглядел перед собой неожиданно пару поджарых почти белых оманских верблюдов, переходящих ручей неторопливо, с насмешливым выражением губошлепых морд. Только когда очнулся от новой порции воды, которую ему плеснули в лицо, понял, что после очередного удара впал в забытье.

Его оставили на пару часов в покое. Он лежал на спине, вытянувшись во весь рост, боясь пошевелиться, чтобы не нахлынула боль, и опасаясь привлечь внимание стонами. Лишь бы не пришли больше.

Жара придавила не слабее, чем боль. Хотелось выйти наружу, вдохнуть хоть чуть пыльного воздуха, может, в последний раз.

"Глупо, - думал Муниф. - Как глупо. Выжить тогда, когда хотел умереть, и сгинуть, когда забрезжили на горизонте перспективы и надежды, пусть и на что-то эфемерное. Мне казалось, что я обрел почву под ногами... Но плен, как прожектор, высветил, что я стою уже по колено в топком болоте. Никто за меня не заплатит ни риала, ни фунта, ни доллара".

Муниф вытащил из-под себя гутру, которая слетела, когда его били. Вытер ею лицо и машинально повязал на голову, надев под нее гахфин . Это привычное действие его успокоило и вернуло хладнокровие. "Сразу не убьют, будут выяснять, кто способен за меня заплатить. Лишь бы не забили так, что я безнадежно ослабну. Стоит попробовать сбежать".

Он мог заплатить сам, но это худший вариант. Получив деньги, они, скорее всего, не отпустят.

Смотрел на надпись на стене, пытаясь уснуть. Необходимо чуть отдохнуть перед следующим актом устрашения. Слова "смерть Америке" запечатлелись на сетчатке, отзываясь как эхом в мозгу и дополняясь знакомыми фразами: "Проклятье евреям, победа Исламу".

Пришедший человек показался очередным миражом. Высокий, худой, хмурый, даже угрюмый, с белой гутрой под уккал. "Он из Ирака, - вяло проскользнула мысль, непонятно откуда приплывшая, наверное, оттуда же, откуда возник этот человек. - А если не мираж, то будет бить. Вон какие кулаки костлявые, крепкие..." Муниф горько вздохнул.

- Ты живой? - спросил мираж хрипловатым голосом, прислонившись к той самой стене и погладив свою бороду, не такую окладистую, как у тех двоих, и слегка встрепанную, словно он только что бежал и ее разметало встречным ветром.

- Да, - Муниф вяло пошевелился не в силах встать. Услышал отдаленные выстрелы. "Пулемет", - оценил он профессионально. Затем ухнуло что-то, и лежащий на полу Муниф ощутил вибрацию затылком, подумав, что это орудие калибром не менее ста двадцати двух миллиметров.

-  Можешь идти? - поинтересовался незнакомец.

-  Куда? - поднял голову Муниф, снова вздрогнув от звука отдаленного взрыва.

Его подозрения, что захватившую его в плен группировку игиловцев теснят какие-то неведомые силы и сейчас они попытаются перевезти его в более безопасное место, подтверждали выстрелы и взрывы. Свет в комнате давала армейская лампа на аккумуляторных батареях, принесенная незнакомцем. Уже исчезли узорные тени от решеток, но от света лампы решетки теперь выглядели объемными и стала заметна пыль в углублениях. В одной из ячеек копошился какой-то черный маслянистый жук, один вид которого вызывал тошноту.

Муниф ожидал, что худощавый игиловец наденет ему на голову мешок, как сделали те двое бородатых. Однако, когда ему удалось с трудом подняться, хватаясь за стену, незнакомец шагнул в сторону, освобождая проход к двери. Ни мешка, ни пластикового жгута на запястья.

"Значит, не потащат с собой, когда будут отступать. А здесь не хочет пулю мне в затылок пускать, чтобы не запачкать пол кровью. - У Мунифа задрожали руки. - Осталось несколько шагов, и все будет кончено".

Ноги не слушались. Игиловец не торопил. Шли, казалось, вечность. Из-за спины только раздавались команды: "Направо, налево, прямо". И вдруг вышли во двор - Муниф едва не упал с каменной ступеньки, ведущей вниз.

Темноту, кромешную, обволакивающую своим бархатом и сорокаградусной, не ослабевшей ночью жарой, пронзали трассеры вдалеке, направленные вверх, словно стрелявшие с земли люди метили в звезды. Несколько ярких вспышек прожгли черное небо и сетчатку глаз, заставив прищуриться. Муниф различил невысокий заборчик и каменную скамью. Вдоль забора, где двор не замостили камнем, темнели растения. Мирно и почти тихо, если бы не сухой треск перестрелки, особенно тревожной во тьме. Муниф вдохнул раскаленный пыльный воздух, готовясь услышать единственный выстрел позади себя.

- Послушай, хабиби, - сказали спокойно из-за спины, - что ты встал как столб? Ждешь случайную пулю?

Когда Муниф обернулся, незнакомец похлопал по каменной скамье, где уже сам сидел.

У Мунифа дрогнуло внутри, как от взрывной волны, невидимой, но разрушительной, и это содрогание позволило пробить панцирь, которым он заблокировал все чувства, приготовившись к мгновенной смерти. В трещины панциря просочились тонкими ручейками песка надежда и любопытство. Он присел на край скамьи, ожидая удара. Может, незнакомец с ним играет от нечего делать и вот-вот примется бить?

Но игиловец вздохнул и спросил:

- У тебя случайно нет сигарет?

- Наверное, отобрали, - пробормотал Муниф и вдруг нащупал в кармане пачку, которую те двое бородатых почему-то не взяли. Зато забрали золотую зажигалку, подаренную Джазимом. - Вот, бери.

Он увидел, как блеснули белки глаз игиловца и белозубая улыбка.

- Здесь с этим делом напряг, - пожаловался парень, спрятав сигареты. - Курильщиков палками бьют. Ну а теперь поговорим, - сказал он изменившимся тоном. - Ты давно из Йемена?

У Мунифа снова задрожали руки. Воображаемая взрывная волна продолжала крушить все внутри него, будто он ее проглотил, и она неистово рикошетит от всех органов, вышибая дух из легких, заставляя с перебоями биться сердце, выстукивая из мозга азбукой Морзе обрывки мыслей, несвязанных и непоследовательных.

- С чего ты решил, что я из Йемена? - поерзал на скамье Муниф, приходя в себя и уже утвердившись в мысли, что попал все-таки в руки спецслужб. Ему морочат голову, оказывают психологическое давление. А что дальше?

Да чем, по сути, отличаются методы ИГИЛ и Мухабарата, иракского, сирийского, или турецкой MIT? Тоже бьют и выколачивают то, что им нужно. Вопрос в том, что конкретно нужно. Этот тощий явно офицер в отличие от тех двоих костоломов. Наверняка за йеменцем следили от границы Иордании и забрали его рюкзачок из квартиры, когда он пошел на встречу с Васимом. Теперь Муниф засомневался и в предательстве контактера. Не исключено, что тот сейчас схвачен точно так же, и, может, его утюжат в комнатке по соседству.

- Ты сказал "айва" вместо "на'ам" . Так говорят только йеменцы. И потом, твоя гутра с кисточками, и повязывают ее почти по-бедуински только йеменцы. Вот сижу и думаю, почему тебя занесло в Сирию? Все-таки не ближний свет. - Он помолчал, углубившись в размышления или ожидая ответа. - Не будь дураком! Во-первых, я тебя перекупил, а во-вторых, мы ограничены во времени, имей это в виду, если ты собираешься выбраться отсюда.

В первое мгновение Муниф растерялся. Но все-таки сообразил, что перекупили его в качестве пленника. Игиловец, сидящий рядом с ним, приобрел его, Мунифа аш-Шарафа, у других игиловцев.

Услышав про гутру и способ ее ношения, он догадался, почему сам пришел к выводу, что перед ним человек из Ирака. По той же примете: повязывать платок тюрбаном или надевать гутру под уккал - привычка слишком въедливая, сформированная с юности.

- Перекупил? Я знаю, что иракские офицеры, бывшие, такие, как ты, пошли в ИГИЛ, но чтобы один игиловец перекупал у других пленника... Это что-то новенькое.

Собеседник хлопнул в ладоши пару раз и кашлянул смущенно.

- Однако ты ушлый парень. Насчет иракца почти угадал. Но, - игиловец поднял палец (Муниф уже пообвыкся в темное, чувства обострились от ярого адреналина. Он, кажется, смог бы и читать в таком состоянии), - тебе сейчас стоит откинуть все твои домыслы и "открыть разум", как любят говорить наши "друзья", - он хмыкнул, и Муниф понял, что имеются в виду американцы.

Он не любил американцев, как и все арабы. Все, без исключения. Дружившие с Штатами саудиты, катарцы ненавидят янки точно так же, как и избитый до полусмерти Ирак, зализывающий сейчас свои раны не без помощи иранских шиитов, как и Ливан, как и Сирия, от которой потихоньку отгрызают куски американские и английские псы-игиловцы, "оппозиция", вскормленная звездно-полосатым молоком, курды и турки, вкушающие из той же кормушки и еще попутно грызущие друг друга. Саудиты слишком богаты, чтобы поддаваться на сладкие речи американцев, но и слишком хитры, чтобы вступать в открытое противоборство. Пока что их ближайшая цель - прибрать к рукам беспокойный и нищий Йемен, который мечется, как ребенок с сильным жаром. Этот чужой ребенок вызывает смешанные чувства жалости и брезгливости. При этом нет особого желания тратиться на лекарства, и порой кажется наиболее простым вариантом положить подушку на лицо беспокойного объекта и подержать ее так некоторое время, чтобы расчистить плацдарм. Они так и делают.

- Открыл разум? - спросил игиловец, пытаясь разглядеть лицо молчавшего Мунифа. - Здесь нас никто не слышит. Минут через сорок ты сядешь в машину, и мои люди отвезут тебя в безопасное место.

Муниф удивился, насколько изменился голос собеседника. Человеку, говорившему с такой железобетонной интонацией, сложно было противоречить. Нельзя противоречить. Это сродни гипнозу. Или тому, когда с тобой разговаривают, приставив к твоему виску ствол пистолета.

- Ты укажешь им ту съемную квартиру, где обитал до сего дня. Предъявишь свои документы моему человеку, он их сфотографирует. И поедешь домой со спокойной душой.

- И все? - Мунифу нестерпимо захотелось домой, и так же сильно он желал посветить в лицо собеседнику, чтобы увидеть его глаза. Он успел заметить, когда еще были внутри здания, при свете армейской лампы, что глаза у игиловца голубые, усталые и честные. С такими глазами легко блефовать. Подобным людям хочется верить, даже когда нельзя. - Ты кто?

Игиловец откинулся на скамье и вытянул длинные ноги:

- Два правильных вопроса, которые подтверждают, что из тебя будет толк. Сколько тебе лет? Двадцать три?

- Четыре, - поправил его Муниф, невольно подчиняясь, поддаваясь укачивающей, как на волнах, манере собеседника вести разговор.

- Очень хорошо. Значит, у нас много интересного впереди.

- У нас? - переспросил йеменец. Он уже встрепенулся после пережитого страха близкой смерти, как петух, на которого напала кошка и которому удалось выжить - он прохаживается гордо по двору, встряхиваясь и демонстрируя курам, что контролирует ситуацию. А кошка все еще сидит на заборе и наблюдает за ним пристальным взглядом убийцы.

- У нас, - повторил незнакомец и добавил: - И у нас мало времени, хабиби Муниф. Тут вообще-то война идет. Мы в Эс-Сауре и пока еще не полностью ее контролируем.

- Мы? - снова не удержался йеменец, отметив с холодком между лопаток, что этот тип знает его имя.

- Давай не будем играть. Я - боец халифата. Так? - Он не ждал ответа на риторическое уточнение. - И ты должен быть в этом уверен. Ты понимаешь? О том, что ты побывал в Эс-Сауре, твоему генералу Мохсену лучше не сообщать. Тебя неправильно поймут. Побывавшего в плену ИГИЛ вряд ли отпустили бы просто так - выкуп или вербовка. Улавливаешь мысль? Надо беречь нервы начальства.

Холодок сменился на удушающий жар. По спине уже струился пот ручьями. Ну собственно, чему удивляться. Если его сдал Васим, то, выходит, что он знал, кто стоит за посыльным вопреки предположениям Мунифа о своей анонимности и предосторожностям самого генерала. Наверное, Васим все разведал специально по запросу этого длинноногого любителя сигарет.

"Кто же он такой? Только ли вывел меня во двор, чтобы не подслушали наш разговор или чтобы в темноте я не смог как следует запомнить его лицо, увиденное мельком?" Теперь лишь хриплый, гипнотически звучащий голос все крепче врезался в память.

Волной накатил пряный запах цветов, вызывая досаду оттого, что невозможно быть теперь прежним - беззаботным и независимым. Он скручен в жгут чей-то злой или, быть может, доброй волей, но, в любом случае, чрезвычайно неумолимой и непререкаемой. Что бы он сейчас ни предпринял, это не сработает. Ни побег от подручных этого типа, дабы не показывать им свои документы; ни обманное согласие, лишь бы сбежать, а потом надеяться, что про него забудут. Не забудут. Такие из-под земли достанут.

Хотя Муниф лукавил перед самим собой по поводу беззаботности и независимости. Глубоко внутри него сидела занозой старая боль, подзатертая временем, когда-то острая нестерпимо, как осколок, теперь обросшая, словно мясом и мышцами, наслоениями событий, накопившихся за девятилетний срок. Она все же причиняла дискомфорт при неловком движении мысли или от чьих-то неосмотрительно сказанных слов.

Он снова подумал, что его не только некому выкупить из плена, но и любой случай, вызывающий подозрение в его неблагонадежности, будет истолкован не в его пользу. Кажущееся благополучие в одночасье может обвалиться, как бывает после ураганов на побережье Индийского океана, когда половину дороги слизывает соленая вода, а грязевыми потоками, сходящими с гор, сметает дорожное полотно.

- Ты ведь офицер?

- К чему все эти вопросы? - угрюмо спросил Муниф, чувствуя, что из угла, в который его загнали, выхода нет, даже мышиной норки рядом с полом. - Я тоже должен понимать, с кем разговариваю. И стоит ли начинать? Как мне тебя называть?

- Зови Салимом. У тебя выбор небогатый. Вернее, не самый приятный. Могу вернуть тебя моим кавказским братьям. С их физическими способностями ты уже знаком. Кстати, тебе придется какое-то время пересидеть на съемной квартире в Идлибе, пока не сойдет этот черно-синий макияж. Эти двое те еще визажисты. Не стоит возвращаться домой с боевой раскраской.

- Ты не ответил.

- Мне показалось, что ты довольно сообразительный парень. Речь идет о работе на другое государство. Не Йемен и не Сирия.

- Ирак?

- И не Ирак. Россия. Им нужен такой молодой расторопный человек, находящийся в Йемене, в неспокойном сейчас Йемене, куда пытаются влезть те же ребята, что и в Ирак, да и в Сирию, чтобы навести свои порядки. Я уже не говорю про саудовцев и остальных игроков Среднего Востока. Особенно привлекательно выглядит в этой ситуации твой статус человека, приближенного к одному из людей, находившихся в окружении президента Салеха, его дальнему родственнику, способствовавшему свержению президента. Существует еще занимательный факт, что этот генерал, командующий северо-западным военным округом, послал тебя, офицера своей бронетанковой бригады, с таким деликатным, если не сказать странным, поручением не к кому-нибудь, а к игиловцам. В связи с этим прослеживается любопытная возможная взаимосвязь генерала с вашими местными боевиками из ИГИЛ. У вас ведь они уже есть, хоть и официально пока не влились в Исламское государство. Кстати, какое у тебя звание? Лейтенант?

- Накиб, - невольно поправил Муниф, подавленный осведомленностью Салима. Несмотря на свой испуг, он все же заметил, что Салим отгородился от принадлежности к разведке России местоимением "им".

- Тем более. В двадцать четыре года получить капитанские погоны, я тебе скажу... Либо ты герой йеменского народа, либо, что вероятнее, это из-за твоих заслуг в какой-то иной сфере.

- Что ты себе позволяешь? - вспыхнул Муниф. - Я ненавижу генерала, ни о каких отношениях...

- Я имел в виду родство или услуги курьерского характера - вот как сейчас. Ничего более. А про то, что ты его ненавидишь, хотелось бы узнать поподробнее.

- Я с ним лично почти не общаюсь. Зря ты рассчитываешь, что я вхож к нему в дом или в служебный кабинет. - Муниф покраснел и порадовался, что в темноте это не заметно. - Думаешь, я смогу подслушать, подсмотреть, а затем и подсыпать ему какую-нибудь отраву? Так вот, я не по этой части.

- Ты путаешь. Не нужен киллер. Подслушивать и подсматривать - это да. Но в задачи разведки не входят убийства. Никому не хочется, чтобы затраченные на тебя деньги пошли прахом, а ты сгнил в тюрьме. Если доживешь до нее после пыток. Мы же, арабы, это обожаем, добиваться своего любыми способами. И к тому же "не может верующий убить верующего, кроме как по ошибке... А кто убьет верующего преднамеренно, наказание тому - вечный Ад", - процитировал он Коран. - Мы не будем посягать на собственность Создателя - на его творения.

Мунифа передернуло. Ему доводилось видеть тех, кто прошел через мясорубку йеменских спецслужб - мертвых, естественно. Однажды Джазим отвез его ночью в морг Саны, где было несколько трупов, привезенных из родной Саады. Три исковерканных трупа не выглядели бы такими ужасающими, если бы не понимание того, что все эти чудовищные раны нанесли при жизни.

Дня три Мунифа рвало при одном воспоминании об этом холодном подвале с белоснежными кафельными стенами, в которых отражались мертвенный свет ламп над прозекторскими столами и тени убиенных, замученных до смерти, скорбно присутствующих при опознании, когда Мунифа привели на них поглядеть. Он словно бы видел их тут, стоящих рядом...

Акт устрашения, с одной стороны, - вот что будет с непокорными, с другой стороны, полковнику Джазиму действительно требовалось убедиться, что это приближенные бывшего лидера хуситов Хуссейна Бадр ад-Дина аль-Хуси, убитого 10 сентября 2004 года.

...В разговоре Салим пересыпал речь то базарными ругательствами, простонародными выражениями, то цитатами из Корана, обнаруживая эрудицию, контрастирующую с лексикой торговца или рядового бойца халифата. Такой тип мог быть и тем, и другим, и третьим, как многоликий, как шайтан. Он и сейчас принял облик человека худощавого, усталого, а на самом деле...

- Ты сам родом не из Саны?

- Из Саады.

- Северянин, - чему-то обрадовался Салим. - Это даже лучше. Но как же ты настолько приблизился к генералу? Северяне - враги. Оттуда же родом ваши хуситы. Люди с севера. Судя по твоему молчанию, ты как раз один из них, что еще более загадочно.

- Ты что, телепат? Гипнотизер? - разозлился Муниф, испытывая ощущение, что его выворачивают наизнанку и копошатся во внутренностях.

- Просто я внимательно слушаю. И к тому же ты не из бедных слоев населения, если судить по твоей лексике. Скорее всего, член семьи какого-то высокопоставленного хусита. Тогда каким немыслимым вихрем тебя занесло в Сану? Я бы подумал, что это замысел хуситов - заслать своего человека в окружение президента, но твой возраст несколько противоречит такой теории.

Муниф чувствовал себя измочаленным. Сначала били, а теперь в словесной борьбе Салим один за одним проводит удушающие приемы, а то и болевые. Муниф увидел слабое свечение от фосфоресцирующих стрелок и точек на циферблате часов Салима, когда тот поднял руку поближе к глазам.

- Твои сегодняшние "спарринг-партнеры" уехали. Но они могут передумать и вернуться. Со мной они ссориться не захотят, но и я не заинтересован с ними вступать в конфликт. Не исключено, что придется отдать тебя, при условии, что они поделятся выкупом. Тогда ты отправишься дальше - в Эр-Ракку. Оттуда мне будет еще сложнее тебя вывезти. Так что не в твоих интересах тянуть время. Давай ближе к делу... В Сирию больше ни ногой. Тут в ближайшее время начнется еще более крутая заваруха. Сюда ни под каким видом! Если не будет конкретных указаний Центра. Ты понимаешь, что такое Центр?

- Догадываюсь, - подавленно ответил Муниф, испытывая сильнейший эмоциональный спад.

- В доме может быть прослушка службы безопасности ИГИЛ. Когда мы сейчас туда зайдем, ты напишешь свое согласие работать на российскую разведку. Только просьба - пиши разборчиво. Знаю я вас, йеменцев, потом ни слова не разберешь. Напишешь свою краткую биографию и укажешь те места, где бываешь регулярно в Сане, чтобы на тебя смогли выйти, перечислишь имена-фамилии родственников, адреса, в том числе и в Сааде. Ты ведь наверняка сохранил там дом?

- А если я не стану ничего писать?

- Мы начинаем ходить по кругу, хабиби. Слушай, парень, ты веришь во Всевышнего? - Он заметил, что Муниф неохотно кивнул. - Ты же понимаешь, что живым ты бы отсюда, по-любому, не выбрался? Если бы даже за тебя заплатили выкуп.

- Не заплатили бы...

- Тем более. Так вот, рассуди с позиции человека уже мертвого... Во всяком случае, теперь у тебя есть редкая возможность - воскреснуть. Тебе дают шанс. Так хватай его. В этом высшая предопределенность. Стоит ли против нее дергаться? Сам же говоришь, ненавидишь генерала, платить за тебя некому... Подумай, прикинь, что ты теряешь и что приобретаешь. Я уж не говорю о том, что ты будешь получать деньги за свою работу. Никто не собирается тебе выкручивать руки бесплатно, - он хмыкнул. - Ты парень сообразительный, можешь стать не просто агентом, на территории третьих стран пройти спецподготовку. Я забегаю вперед, понимаю, что ты сейчас мечтаешь только об одном - свалить отсюда побыстрее и подальше от меня и своих обязательств. Но когда ты окажешься в безопасности и осознаешь, что от обязательств тебе не уйти - у меня есть твои фотографии в компании избивавших тебя игиловцев, а также будут фотокопия паспорта и собственноручно написанное согласие, - ты вернешься ко всему сказанному здесь, взвесишь все на холодную голову и поймешь - это не то чтобы единственный выход, а единственно верный. Рассуждать в состоянии цейтнота слишком сложно. Надо спешить. Я не могу до конца доверять тем, кто повезет тебя в Идлиб, но выбора нет. Все же это довольно верные люди, насколько это здесь возможно. Ты свалился на мою голову несколько не вовремя.

- Я с тобой буду встречаться? - впервые спросил что-то внятное Муниф.

- Очень маловероятно. Впрочем, когда-нибудь не исключаю. Надо будет прикинуть, где ты бываешь в Сане часто, чтобы это не вызвало ничьих подозрений. Твоя безопасность превыше всего. На этом маршруте для тебя оставят знак, означающий готовность встретиться. Ты в ответ оставишь свой. Укажешь место, где сможешь безопасно увидеться с человеком из Центра. Далее он сам будет назначать место встречи. Ну там разберешься. Я даже не смогу тебе в данный момент описать того, с кем ты станешь контактировать. Только потому, что у меня сейчас сложная ситуация со связью. Установочная встреча расставит все по местам. Одно знаю наверняка - тебе придется восстановить свои связи с хуситами. Ты ведь, как я понимаю, с ними порвал?

"И предал", - подумал Муниф, но вслух ничего не сказал.

Они вернулись в дом, но теперь в другую комнату. В тесной кухне стояла плита с газовым баллоном. Трубка явно подтравливала: в воздухе витал запах газа. Узкий стол с откидной доской был заставлен пустыми консервными банками. Салим сгреб их в большой пластиковый бачок на колесах. Мусор из города наверняка не вывозят, а доволакивают в бачках до ближайшей зловонной свалки с тучами черных мух над ней. Такие свалки были и в Йемене. Их периодически поджигали, и тогда горьким очень характерным дымом заволакивало близлежащие кварталы.

Салим положил на стол несколько листков бумаги и ручку, а сам достал из рюкзака, стоящего у окна, пару консервных банок и бутылку с водой. Муниф, подивившись, как в такой ситуации этот разведчик может есть, сел и начал писать, но, когда Салим вскрыл банки и протянул одну ему вместе с бутылкой воды, Муниф вдруг жадно принялся есть и пить взахлеб, прикончив разом полбутылки. Он, наверное, никогда в жизни не ел так неистово.

Украдкой поглядывал на Салима, испытывая одновременно ненависть, уважение и любопытство. Увидел только безмерную усталость на его лице. Он знал некоторых офицеров из йеменских спецслужб - поверхностно, выполняя поручения Джазима и встречаясь с ними. Муниф не был склонен их недооценивать, но и не боялся. Воспитывали его с ощущением свободы и независимости от Саны и власти президента. Племена оставались своевольными всегда, и по сей день. Их законы превыше всех законов - и юридических, и даже мусульманских. Они могли диктовать президенту свои требования. И диктовали. Муниф ощущал свою принадлежность к такой силе. До тех пор пока не увидел изуродованные трупы своих соплеменников в морге. Там, под мертвенным светом люминесцентных ламп, рассеялись остатки иллюзий о мнимой безопасности. Хотя они развеялись, вообще-то, чуть раньше...

- Ты будешь пялиться на меня? Когда все закончится, я подарю тебе свой портрет на память, - пошутил Салим и постучал по листку бумаги, намекая, что надо писать.

- У тебя кровь на рукаве, - с брезгливостью заметил Муниф, подумав, что этот разведчик не гнушался кого-то бить, как те двое. Он и с ним, Мунифом, так поступил бы, если бы не сломал его сразу же морально.

- Шайтан! - Салим начал расстегивать камуфлированную куртку, морщась. Под ней обнаружился тренированный торс и пропитавшийся кровью бинт на левом плече. Салим достал из того же рюкзака черный вакуумный ИПП. Когда он его разорвал, Муниф узнал израильский перевязочный пакет. Видел такие у схваченных властями бойцов "Аль-Каиды" - AQAP. Этот был с двумя подушечками для сквозного ранения, которое, собственно, у Салима и наличествовало.

- Помоги, - попросил он и протянул нож, чтобы распороть прежнюю повязку, нисколько не опасаясь вооружить своего пленника.

Муниф и в самом деле не решился на него напасть. Аккуратно снял повязку, обнаружив под ней неприглядное незашитое отверстие с рваными краями, из которого вяло сочилась кровь.

- Где это тебя? - Муниф довольно ловко его перевязал, затянув эластичным бинтом, чтобы кровь остановилась.

- Здесь же, в Эс-Сауре, - Салим снова постучал по бумаге.

Пока Салим одевался, Муниф разглядел заинтересовавший его нож. Американский "Вестерн" с деревянной ручкой из красного дерева, довольно старый, истертый и поцарапанный, по-видимому, сменивший не одного владельца. Ведь наверняка Салим не участвовал в "Буре в пустыне", где использовали эти ножи "последнего шанса". А почему, собственно, не участвовал? Ему сейчас около сорока, даже чуть больше. Если был иракским солдатом... Иракцев побили в Кувейте, но ведь мог быть у него трофей? Однако как мог разведчик России в качестве иракского солдата да еще в таком юном возрасте оказаться в той заварушке?..

На одном листке Муниф быстро написал биографию, благо она небольшая. Несколько раз Салим заглядывал ему через плечо и указывал пальцем на те слова, которые не мог разобрать. Муниф тоже молча приписывал сверху более четко.

"Я, Муниф ибн Наджи аш-Шараф..." - вывел он дрожащей рукой. Пот струился по вискам. Было ощущение, что он сейчас собирается прыгнуть с вершины Эн-Наби-Шуайб  в неизвестность и холод.

Он в произвольной форме написал согласие работать на разведку неведомой ему страны, о которой не знал практически ничего. Только то, что это часть могущественного СССР, который участвовал в создании МГБ Южного Йемена, да и всех видов войск. В гражданской войне в Йемене они поддерживали в большей степени Аден, но все же имели дела и с Саной. У Мунифа, как и у многих йеменцев, дома хранится советское оружие еще с тех времен, особенно ценятся автоматы Калашникова. Тем более не требовалось для этого никаких разрешений и лицензий. Власти пытались регулировать владение оружием, но тщетно.

Салим все время поглядывал на часы, явно кого-то ожидая. И наконец они оба услышали, что к дому подъехала машина. Он забрал листки, исписанные небрежной ру́кка , сложил их и спрятал в нагрудный карман. Кивнул на дверь. Но вышли они не на улицу, а снова на задний дворик.

Стало светлее, звезды словно приблизились, и заметно похолодало, что заставило ежиться обоих мужчин.

- Быстро договорим, в двух словах, - уже не присаживаясь на скамью, сказал Салим. - Связь может быть только через несколько месяцев, точнее сейчас не скажу. Все зависит от моих успехов... Короче, держи ствол, - он ткнул в руки Мунифу пистолет. - На случай если мои люди поведут себя неадекватно. Не должны, но мне важно, чтобы ты добрался до дома в целости и сохранности. Так и тебе будет спокойнее. Это турецкий девятимиллиметровый СМ9. Предохранитель слева. Семнадцать патронов. Выбросишь его, когда убедишься, что тебе ничего не угрожает. Отсидись на съемной квартире, как я уже говорил, пока не сойдут синяки. Лучше квартиру сменить. Но это как получится. Лишних телодвижений не стоит делать.

- Если я начну воевать с твоими людьми, как они сделают фото моего паспорта?

- Обойдусь, на худой конец, но не рекомендую самому нападать. Толку не будет. Твоя расписка все равно у меня, - он постучал по карману, Муниф услышал характерное шуршание. - Спрячь пистолет как следует. Если эти люди увидят, им не понравится, поверь.

Они молча прошли через дом и вышли с другой стороны на улицу, где стоял джип с выключенными фарами. Даже когда открылась дверца на заднее сиденье, свет в машине не зажегся - никому не нужны внезапно прилетевшие снаряды.

В салоне остро пахло оружием и потом. Сидели двое - водитель и пассажир рядом с ним. Муниф уселся на заднее сиденье, не зная, как себя вести - не здороваться же, в самом деле. Его тоже не поприветствовали.

Салим, подойдя к машине со стороны водителя, облокотился о кромку опущенного оконного стекла и быстро заговорил на незнакомом Мунифу языке, вроде бы на турецком. Водитель засмеялся, хлопнул по подставленной ладони Салима, и машина тронулась с места.

Измученный Муниф и хотел бы заснуть, но только крепче сжимал рукоять пистолета и таращился в темноту за окном. Ехали, останавливались, пережидали, иногда с кем-то созванивались по спутниковому телефону, переговаривались на том же языке, на каком водитель разговаривал и с Салимом. Муниф подумал, что они не знают арабского и даже вздрогнул, когда водитель ему велел, не оборачиваясь:

- Ляг на пол и лежи тихо, лицом вниз.

Муниф не заставил просить дважды и уткнулся носом в резиновый коврик, ухитрившись так изогнуться в позвоночнике, что коленки при этом уместил в выемку под сиденьем водителя.

Услышал снова турецкую речь, когда машина остановилась и водитель, не выходя из машины, с кем-то заговорил. Обливаясь потом от неудобного положения, духоты и страха, Муниф подумал, что люди Салима решили того обмануть и отправились к границе с Турцией. Однако прикинул, что до границы доехать еще не успели бы, к тому же не стали бы прятать пленника, если приехали к своим. И все же Муниф сдвинул флажок предохранителя на пистолете и замер. Боковым зрением увидел свет фонарика, скользнувший по заднему сиденью, но скрюченного на полике человека не заметили. Машина тронулась с места, набирая скорость.

- Вылезай, - сказал водитель.

Больше прятаться не приходилось. Ехали до рассвета, не останавливаясь. Муниф не спал уже третьи сутки. Вполглаза дремал в машине, но ни мозг, ни тело не отдыхали и не восстанавливались, он испытывал только щекочущее ощущение в голове от раздражающей усталости, словно термиты пробрались в черепную коробку и вгрызались в кости изнутри.

В очередном доме из череды бесконечных перевалочных квартир игиловцев они провели часа три. Первый час водитель лежал на ковре в комнате и храпел, задрав бороду к потолку. В его приоткрытый рот норовила залететь муха, которую лениво отгонял второй игиловец. Муха отлетала к потолку, кружила какое-то время вокруг лопастей вентилятора и снова пикировала к приоткрытому рту спящего. Потом спал второй.

Муниф не сомкнул глаз. Ему дали бутылку воды и велели сесть под окно, что он беспрекословно и сделал. Старался не встречаться глазами ни с тем, ни с другим своим проводником. Знал всегда, что хищникам - лисам или волкам, если встретятся в горах Йемена, - не стоит смотреть в глаза. Эти двое, хоть и двуногие, хищники.

Поехали дальше уже при дневном свете. И вскоре Муниф увидел долины, засаженные оливами и финиковыми пальмами, росшими под Идлибом. Теперь, уже после недавних боев, в этих рощах слишком много железа, и к тому же взрывоопасного железа. Муниф потер распухшие от ударов подбородок и скулу, подумав, что такие парни не остановятся на достигнутом. Вовсе сожгут эти рощи и разломают то, что пока еще не доломали... Впрочем, Сирия мало его волновала, а уж тем более ее сомнительное будущее. Свое будущее куда интереснее.

Когда въехали в Идлиб, Муниф воспрял духом и указал водителю, куда ехать. Однако до последнего не верилось, что все закончится мирно. Он подозревал, что, зайдя в квартиру, боевики заберут документы и вещи и либо отвезут его обратно вместе с барахлишком, либо прибьют тут же. Зачем им нужен его труп, он не додумал воспаленным от бессонных дней и ночей мозгом. Сознание пробуксовывало и ходило по замкнутому кругу, в котором движителем был инстинкт самосохранения.

Он отдал паспорт одному из боевиков, поднявшемуся с ним в квартиру. Другой остался в машине, и это вселяло надежду на мирный исход. Боевик быстро сфотографировал все страницы паспорта и даже обложку. Бросил небрежно документ на столик у двери и сказал со злостью:

- Скажи спасибо Аббасу. Из-за тебя мы рисковали.

Муниф кивнул машинально. Запер за боевиком хлипкую дверь съемной квартиры и почувствовал, что вот-вот упадет. У него опустилась голова и руки повисли плетьми, словно из него вынули сразу все кости и мышцы. Он стоял так несколько минут, боясь сделать шаг и потерять сознание. Оно ему еще было нужно, чтобы сообразить, стоит ли тут же сбежать или лучше не дергаться, как советовал Салим. Позвонить знакомым Джазима, чтобы подыскали другую квартиру? Или пойти на ближайший базар и там найти того, кто сдаст на несколько дней квартиру или хоть комнату?

Покачиваясь, он таращился в зеркало на свое лицо в кровоподтеках, осунувшееся, со щетиной на щеках, с густым кровоизлиянием вокруг темно-коричневой радужки глаза, с бледностью, проступившей через природный загар. Чуть вьющиеся смоляные волосы были встрепаны, когда он стянул с головы гутру, заметив на ней кровь.

Нет, сейчас идти куда-то немыслимо. Нет сил, нет понимания, куда идти, да еще в таком виде. На базаре он может привлечь излишнее внимание. Его могут снова захватить в плен. У него вид жертвы, подранка, от него исходит сигнал слабости и уязвимости. Даже если существует риск оставаться здесь, в квартире, адрес которой известен недружественным силам, больший риск выйти из дома.

Муниф дошел до кровати в комнате, упал на нее и уснул свинцовым сном. Обрывки событий монотонно и тошнотворно мелькали перед глазами. Спал он почти сутки. Потом помылся, постирал одежду с чувством брезгливости и вдруг ощутил, насколько он голоден, даже голова закружилась.

Выглянув в окно, увидел мальчишек, гонявших мяч во дворе. Играли они босиком или ухитрялись это делать в драных вьетнамках. Подозвав одного из них, Муниф попросил его подняться на второй этаж. Дал ему денег и поручил купить хлеба, фиников, блок сигарет и пару бутылок воды.

Чумазый мальчишка, не сильно отличающийся от йеменских парней, сочувственно посмотрел на его избитую физиономию и согласился сбегать в магазин за символическое вознаграждение. Через пятнадцать минут все принес.

Муниф поел совсем немного и еле успел добежать до туалета. Его рвало неудержимо. Он даже испугался, что ему отбили внутренности. Однако, умывшись теплой водой из-под крана, решил, что раз нет сильной боли, то это реакция на переутомление и стресс.

Ему хотелось как можно быстрее вырваться из Сирии, но, если судить по тому, как на него таращился мальчишка, становилось понятно, что лучше переждать хотя бы дней пять. Телевизора в квартире не было. Мобильный у Мунифа отобрали еще в плену. Однако о том телефоне он не жалел - купил его здесь для одноразовой акции, там никакой персональной информации о нем и его связях.

Совершив омовение, Муниф долго молился, обнаружив на стене метку направления Киблы . Ему было за что благодарить Всевышнего. Завершив молитву, Муниф почувствовал себя окончательно очистившимся от плена и омерзения, которое испытывал все это время, в особенности омерзения от собственной слабости и постоянного металлического привкуса крови, возникшего во рту не столько из-за разбитых губ и расшатанных зубов, сколько из-за страха.

Улегшись на кровать, Муниф поставил рядом с собой железную пепельницу, взятую с кухни. Предстоящее ожидание казалось бессмысленным и мучительно долгим. Муниф вынужденно остался наедине со своими мыслями. Никаких отвлекающих факторов - ни телевизора, ни интернета, ни компании, жующей кат .

Он закурил, пожалев, что под рукой нет ката, чтобы, набив рот, пожевать его и забыть обо всем, как он это делал, хоть и нечасто, в последние годы. Ощутить чувство эйфории и обезболить нывшее от побоев тело.

Муниф не слишком злоупотреблял катом, а уж тем более не любил жевать его в компании. Закрывшись в своей квартире, купленной благодаря Джазиму и прибылям от плантации ката, полулежа на ковре, он обычно смотрел телевизор, если электричество не отключали, забив за щеку листья наркотика. Хотя жевание ката считалось престижным занятием и все знакомые должны видеть степень твоего благосостояния (делали это, как правило, публично), Муниф ходил на подобные посиделки с катом только по просьбе Джазима в компанию его приближенных.

Кат запрещен и в соседнем с Йеменом Омане, а здесь, в Сирии, тем более. Поэтому сейчас Муниф довольствовался табачной отравой. Выдыхал дым, выглядел сонным и вялым.

Он пялился в потолок съемной квартиры, пытаясь сосчитать мух и думая, что упал еще ниже, чем мог предполагать. Он смирился с тем первым падением, случившимся девять лет назад. Тогда у него фактически не было выбора - или смерть, или безбедная жизнь и предательство, правда, не в таких масштабах, о каких его попросили вчера. Буднично попросили, усталым хриплым голосом из темноты сирийской ночи. И снова безальтернативно, и опять же он один на один с решением своего дальнейшего пути...

Муниф давно чувствовал себя почти стариком. Средний возраст в Йемене восемнадцать-девятнадцать лет. Именно юнцы активно участвовали в "арабской весне", когда американцам, англичанам, израильтянам и некоторым стабильным странам арабского мира удалось взбаламутить население в Тунисе, Сирии, Йемене, Египте... Ставку делали на молодчиков, необразованных, неустроенных в жизни, да и не особо желающих работать. Подобные им всегда готовы на решительные действия, при этом они зачастую искренне верят в свою правоту.

Однако уже тогда Муниф смотрел на все это с позиции взрослого человека, умудренного опытом. Он стоял по другую сторону баррикад, носил офицерские погоны, неплохо разбирался во взаимоотношениях племен и йеменских партий, знал цену подковерной борьбе, невольно оказавшись непосредственным свидетелем многих перипетий во власти. Успел окончить Военное инженерное училище в Сане, оказавшись опасно образованным в стране, где чуть меньше половины населения не умеют читать вовсе. Особенно женщины. Афаф, вдова брата, неграмотная. Только деньги очень ловко считает и благополучно сидит на шее Мунифа. Одно утешение: она в Сааде, в доме родителей Мунифа, а он в Сане, и они не видятся. И тому есть объективные причины.

Он не желал задумываться, зачем и кому возит деньги в Сирию. Его это не касается - так он считал, хотя, конечно, не верил в благотворительность генерала и тех, кто за ним стоит. Такая "работа" уж точно не имеет отношения к безопасности Йемена. Генерал же выполняет, по-видимому, какие-то обязательства, чтобы его продолжали поддерживать не только американцы, но и саудиты.

После вчерашних событий Муниф вынужденно задумался, почему такие парни, как Салим, внедряются в ИГИЛ и ведут активную работу против вызревающего халифата. В Йемене есть свои такие же игиловцы, только их более раннее издание - алькаидовское, но того же производства, совместного саудо-американского, их спецслужб.

Муниф уже успел понять, что бывший президент Али Абдалла Салех использовал AQAP в своих интересах, да и нынешний президент Хади тоже. Вливание денег с помощью таких курьеров, как Муниф, позволяло руководить очередными терактами или на время прекращать деятельность боевиков, когда правительству и президенту это было нужно, и возобновлять ее снова, чтобы под борьбу с терроризмом получать финансирование от США и саудовцев. А самим Штатам и Саудовской Аравии подпитка террористов позволяла получить внешний повод для вторжения на территорию Йемена для борьбы с теми же самыми террористами, которых они подкармливали.

На деле в стремлении хоть что-то заработать террористами становятся местные жители. Обычные йеменцы хотят прекращения войны, получить рабочие места и достойную оплату труда. А получают пули, страну, набитую оружием, чужаками, отсутствие еды, воды и электричества. Они мешают своим существованием Штатам и саудитам выкачивать нефть, газ, добывать другие полезные ископаемые на их собственной земле.

Первым звоночком грядущей для Йемена катастрофы стала попытка самосожжения очередной жертвы западной пропаганды, экзальтации, умелой работы психологов спецслужб, обрабатывающих молодежь через соцсети. В случае с Йеменом и с его безграмотным населением такая пропаганда велась в том числе и через культурные центры, в мечетях, везде, где только можно.

В начале 2011 года произошло самосожжение таксиста из Адена. Такой же акт предварял события в Тунисе. Это могло бы выглядеть как жест отчаяния - из-за нищеты и тирании несменяемой власти, если бы перед этим не была проведена капитальная психологическая обработка и материальная. Уже подготовленные и накачанные морально-психологически люди вышли на улицы Йемена, как и в Тунисе, Иордании и Алжире, практически одновременно с египетскими волнениями. Все происходило после Нового года немусульманского мира, когда европейская и западная общественность еще шуршит обертками бессмысленных подарков, находится в расслабленном состоянии и не слишком возбуждается по поводу арабских беспорядков. Да и что им эти арабы - народ дикий и никчемный по их представлениям! Кто из правозащитников будет вопить о гуманитарной катастрофе! Даже если кто-то и воспылает желанием, ему закроют рот руками с пальцами, унизанными изумрудными перстнями, какие носят шейхи, и не только. Им мало своей нефти, нужен еще удобный и спокойный проход по Баб-эль-Мандебскому проливу, без пиратов, контроль над всеми территориями, присоединение их к королевству.

Два года Йемен лихорадило. Одна "пятница гордости" сменяла другую "пятницу толерантности", за ними следовала "пятница ухода" - манифестации. По митингующим стреляли снайперы, принадлежность которых приписывали Салеху, а на самом деле наемники, оплачиваемые из тех же источников, из каких снабжали демонстрантов. Снайперы "тирана", трупы невинно убиенных - все это было нацелено на активизацию нового витка противостояния, усиление градуса всеобщего негодования.

Так называемую оппозицию финансировал Катар, и не только. Все соседи норовили подлить масла в огонь. Салех обвинял в организации беспорядков и США, и Израиль, но он уже упустил власть из рук в тот момент. Да и зависело ли что-нибудь от него, или Саддама Хусейна, или Каддафи? Они стали разменными пешками на шахматном поле больших игроков, хотя сами считали себя уж если не игроками, то ферзями, способными на многое в этом мире.

Муниф никогда не стремился в ферзи, он согласен был на роль пешки, ну в самом лучшем случае слона, офицера, которым, собственно, и являлся. Так легче всего удавалось выжить в сложившейся обстановке.

...Мухи на потолке сменили диспозицию, напоминая карту звездного неба. Муниф сонно прикрыл глаза, и тут же под веки заползли бородатые боевики, избивавшие его, стена с лозунгом, под которым могли подписаться почти все арабы, в том числе и хуситы. Затем откуда-то предательски добавилась стираемая им тщательно все эти годы картинка из прошлого: окровавленные камни дороги, носилки, на которых тело брата, его белые судорожно сжатые пальцы, на одном из них платиновый перстень с коричневым агатом с розовыми прожилками...

Вздрогнув, Муниф проснулся, сел, вытирая пот с лица. Давно он не вспоминал тот день, запрятав это воспоминание поглубже. Он подумал, что весьма предусмотрительно не взял с собой в Идлиб перстень, а оставил его на работе. Благо в его распоряжении имеется отдельный кабинет с сейфом в генштабе Йемена.

- Никогда не знаешь, когда тебя захватят в плен, - пробурчал Муниф, подбадривая себя самоиронией.

Он решил поесть. Со второго захода организм принял и кусок хузбы, и финики. Муниф слегка повеселел и подумал, что этот Салим нескоро до него доберется. Сам же сказал, что у него какие-то проблемы. Эти проблемы Муниф и сам наблюдал на расчерченном трассерами черном небе, их олицетворяли "коллеги" иракца, источающие злобу и недоверие.

"Интересно, сколько он за меня заплатил?" - подумал Муниф. Это не было праздным любопытством. Племена Йемена промышляли похищением людей, но чаще речь шла даже не о выкупе. Захватывая высокопоставленных людей или иностранцев, шейхи таким образом стремились манипулировать руководством страны, чтобы получить преференции для своего племени, в своей мухафазе. При этом с пленником обращались как с дорогим гостем. Кормили его, вели с ним беседы и терпеливо ждали, когда выполнят их требования.

За Божье провидение, проявившее себя очередной раз в жизни Мунифа, теперь уже в Сирии, говорила неподготовленность Салима к эвакуации пленника обратно в Идлиб - разведчик импровизировал. Кроме того, он упомянул о проблемах со связью и о том, что контакт с человеком из Центра будет возможен не в ближайшее время. Значит, сам он в шатком положении, но все же отказаться от приплывшего в руки потенциального агента не смог. Профессиональная жадность. "Люди Салима", доставившие Мунифа в Идлиб, - понятие условное. Не толпа же российских разведчиков орудует в стане ИГИЛ. Этим людям просто по пути с Салимом на данном этапе, и он явно до конца не был уверен, что они не кинут его, но все равно рисковал, причем слишком сильно, добывая агента в лице Мунифа.

"Однако он фанатик! - решил Муниф, с кровати пытаясь попасть косточками от финика в пепельницу, переставленную им на подоконник. - Если сам находится на острие (не в отпуск же он приехал в Сирию), а при этом не удержался от вербовки моей персоны".

Теперь предстояло придумать достоверную версию для Джазима о причине незапланированной задержки с возвращением из Идлиба в Йемен. Причем Муниф решил привязать эту причину к категорическому отказу от дальнейших поездок в Сирию, чтобы тем самым выполнить указание Салима. Что бы там ни было дальше, но игнорировать просьбу разведчика он не осмелился.

Чувствовал себя как мышь в мышеловке, раздумывающая, имеет ли смысл съесть сыр напоследок, и питающая надежды, что либо сломается механизм ловушки, либо удастся вырваться, когда мышеловку приоткроют. Но с учетом того, что он не сейчас попал в мышеловку, а давно уже обитает в ней, приноровился к такому положению, когда тебя в любой момент могут прикончить, Муниф обладал определенным опытом жить сдержанно, осмотрительно и не слишком печалился и беспокоился. Как-то все уладится...

Он подумал, что лучше всего подойдет для Джазима туманная история о том, что после встречи с Васимом за ним увязался "хвост", а когда попетлял по городу, пытаясь сбросить преследователя, в одном из районов на окраине его обстреляли.

"Сбежать!" - эта мысль взорвалась в голове фейерверком и так же, как фейерверк, потухла, сползая гаснущими искрами по небосклону сознания.

Куда? Кому он нужен где-то на чужбине? Податься разве в ИГИЛ? Но это противоречило его человеческой сущности. Стать таким же, как эти костоломы? И в конце концов, погибнуть за мизерные деньги, за эфемерную идею? Муниф точно знал, что создание всеобщего халифата, живущего по законам шариата, невозможно. Йемен и так живет по законам шариата, а по сути, делает это формально. Шейхи обходят любые правила, если пожелают. Законы ударяют только по незадачливым и нищим грешникам. А уж для ИГИЛ идея халифата как воплощения справедливости в нынешнем мире - это словно огромный плакат о нравственности и богобоязненности, висящий на публичном доме. К тому же ИГИЛ создано с определенными целями людьми, далекими от веры вообще и Ислама в частности.

Исламское государство лопнет в какой-то момент либо само, либо благодаря чей-то военной мощи, более серьезной, чем могут явить миру войска Сирии. Однако лопнувший этот мыльный пузырь, надутый и собранный из сброда со всего мира, заставит слезиться глаза у многих из-за организованных боевиками разрозненных терактов, из-за расползания недобитков по арабским странам и не только. При желании тех, кто изначально создавал этот проект, его довольно легко реанимировать, когда, казалось бы, все заглохнет, развалится, распадется... Всегда отыщутся желающие острых ощущений, а при тотальной нищете в арабских, африканских и азиатских странах даже за те небольшие деньги - боевые выплаты - найдется довольно большое количество рекрутов (в Йемене около двух долларов в день - это удачный день для рядового йеменца), а еще фанатиков, которым импонирует тот самый плакат на публичном доме про благообразие и безгрешность. Он тешит их религиозное тщеславие. Когда они уже окажутся внутри здания "ИГИЛ" и под ногами будут хрустеть разбитые ампулы из-под наркотиков, одноразовые шприцы и кости менее удачливых предшественников, а вдоль стен обнаружатся истасканные шлюхи, которые услаждают похотливые взгляды, но так далеки от идеалов истового мусульманина, кто-то из новобранцев спохватится, но дверь за спиной уже захлопнется на крепкий засов с железным лязгом.

Не исключался Мунифом и самый худший вариант - прийти с повинной в Управление общественной безопасности Йемена. Мало того что полетят его офицерские погоны, которыми он втайне гордится, но и голова. Понимание презумпции невиновности для шариата - пустой звук. Как он докажет, что дальше разговоров с Салимом дело не пошло? Может, он уже продал военные тайны Йемена? Но страшнее то, что Джазим не простит такой выходки с признанием о попытке его вербовки русским разведчиком. Полковника вряд ли волнует судьба выкормыша Мунифа, а только то, что в ходе расследования и, несомненно, пыток всплывут детали манипуляций Джазима и стоящего за ним генерала - финансовые тонкости и закулисные игры. Пытки прекратятся быстрее, чем можно ожидать, поскольку Джазим предпримет все возможное, чтобы Муниф ничего не рассказал.

Если задержанным боевикам АКАП удавалось довольно легко сбежать из тюрьмы с помощью людей Джазима, работающих надзирателями, то и прикончить незадачливого Мунифа, чтобы не наболтал лишнего, дело пустячное.

Нет, попасть из одной ловушки в другую никак нельзя. Это Муниф понимал слишком ясно, прохаживаясь по тесной комнате съемной квартиры от подоконника до кровати и обратно.

А чтобы прятаться в других странах, надо, во-первых, иметь большие капиталы, а во-вторых, надежные связи в этих самых других странах. Он не знал, насколько недовольны будут его пропажей русские, потерявшие агента, и насколько хорошо они умеют мстить, но в любом случае его станут разыскивать люди Джазима, недоумевая по поводу его пропажи и опасаясь опять-таки, что Муниф со своими знаниями попал в руки, скажем, тех же саудитов или по своей инициативе продался кому бы то ни было, впоследствии способному навредить Джазиму и генералу. Он не жилец при любом варианте.

А если замереть? Плыть по течению легко, по поверхности, притворившись упавшим с дерева листом или веткой. Тогда, может, удастся проскочить даже самые злые пороги с острыми, как бритва, камнями?

Мунифа тревожила мысль: намеренно охотились за ним и за ним ли конкретно, случайна его встреча с Салимом или спланирована опытной рукой? Если намеренно, то он завяз сильнее, чем ему могло показаться на первый взгляд. Тогда его, несомненно, возьмут в оборот, и рассчитывать не приходится, что с гибелью Салима в боевых действиях в Сирии (а такой расклад нельзя исключать) закончится вся эта история, по-настоящему не начавшись. При таком раскладе о существовании Мунифа ибн Наджи аш-Шарафа знают еще люди, которые вывели разведчика Салима на этого самого Мунифа.

Однако многие факторы убеждали его, что Всевышний послал ему избавление от гибели в таком компромиссном варианте. Выжить удастся, но так, что придется начать новую жизнь, тайную, еще более опасную, чем прежняя. Испытания, которые и так с лихвой выпали на его долю в жизни, не иссякли, а только щелкал счетчик.

Муслима - единственного близкого Мунифу человека - убили люди генерала. Бой был в горах, и брата привезли домой на следующий день для похорон. Пришли друзья Муслима, чтобы помочь обмыть тело. Из родственников-мужчин был только Муниф, но он никогда еще не совершал гусль . Когда израненное тело Муслима оголили, прикрыв, как положено, на бедрах тканью, Муниф, увидев его раны, крепкое, но безжизненное молодое тело, закричал так страшно, что Рушди бросился к нему, чтобы вывести. Сам Муниф помнил все это смутно, только из рассказов Рушди.

...Ему было тогда пятнадцать лет, он жил безмятежно со старшим братом, несмотря на то что они остались без родителей давно. Мать умерла при родах вместе с ребенком, новорожденной сестрой. Отец за два года до гибели Муслима скончался от малярии.

Муниф, как и все, ходил в мечеть с братом в джума и очень хорошо запомнил, как в те годы начали в мечетях после салята скандировать: "Смерть Америке! Смерть Израилю!" Зарождалось и крепло движение хуситов, но в то время они еще не обрели это название, по которому их узнали через несколько лет во всем мире.

Тогда они просто пытались сохранить свою самобытность и веру. Шииты-зейдиты - не радикальные исламисты, тем более среди шиитов они и вовсе умеренные (близкие во многом по традициям к суннитам). Живут на северо-западе Йемена и на юге Саудовской Аравии - среди саудитов их около миллиона. Зейдиты стали объединяться, организовываться под началом хашимитов  аль-Хуси.

Брат состоял в охране лидера хуситов - Хусейна Бадр ад-Дина аль-Хуси. Был не просто охранником, а человеком приближенным, как и его друг Рушди. Летом 2004 года аль-Хуси провозгласил себя имамом и обвинил президента Салеха в том, что тот продался американцам и саудитам. Салех в ответ уличил Хусейна в связях с иранскими спецслужбами и с ливанской "Хезболлой".

Муниф в то время не интересовался политикой. Но позднее, повзрослев, уже не сомневался в правоте слов аль-Хуси и был убежден, что в тот период хуситы не имели отношения к иранцам. Салех заигрался со Штатами, а когда возомнил, что достаточно самостоятелен и может повысить голос, его решили сместить и поставить кого-то более сговорчивого и тихого. Но произошло это значительно позже.

А в 2004 году Али Абдалла Салех царил еще полноправно и после открытых обвинений аль-Хуси в его адрес велел арестовать "самопровозглашенного имама". Добровольно сдаваться аль-Хуси не стал бы, да и его последователи отдавать своего лидера не собирались. Они нарастили силы, вооружились в горах, обустроив там базы, и надеялись, что уже способны противостоять правительственным войскам.

Салех направил в мухафазу Сааду танки, артиллерию и авиацию. Горные районы Марран, где располагались базы, откуда родом был аль-Хуси, вздрогнули от бомбежек 19 июня, и бои продолжались до 9 августа. Полиция шарила по горам, разыскивая Хусейна аль-Хуси, группу его охраны и близких ему людей.

10 сентября аль-Хуси ликвидировали. В том бою погиб и Муслим. К счастью для семьи Муслима, его друзья довезли тело домой, в Сааду, и Мунифу удалось похоронить брата как положено.

Он знал, что в убийстве брата участвовала 1-я бронетанковая дивизия, возглавляемая генералом Мохсеном. Рушди рассказал об этом, баюкая свою простреленную в бою руку. Он не считал Мунифа слишком молодым для мести, да и сам жаждал отмщения - подержать, пусть и не лично, Мохсена за горло.

Муниф пребывал в тумане от горя и свирепел от одной только мысли, что убийца брата, как и большинство людей у власти в Йемене, живут на деньги Саудовской Аравии или Штатов, в то время как подавляющее большинство йеменцев нищенствуют. Не везде удавалось даже напиться воды каждый день. Свет в некоторых районах горел около часа в день.

Но самое страшное, что эта изнуряющая, как самый жестокий зной, нищета подготовила благодатную почву для того, чтобы к первым пришедшим в страну захватчикам йеменцы кинулись с распростертыми объятьями, рассчитывая, что при любом другом правлении жить станет лучше, а то, что это иноземцы, имеет ли значение, особенно когда под потолком жалкой лачуги худо-бедно горит лампочка и на плите с газовым баллоном бурлит мясо.

Потихоньку с девяностых годов на территорию Йемена стали проникать ваххабиты из Саудовской Аравии, салафиты еще раньше теснили традиционных для севера Йемена зейдитов. Устраивали свои школы в Сааде и в мухафазе аль-Джауф, и не только, пытаясь навязать йеменцам свою веру, считая ее более чистой, по эталону первых мусульман.

Саудиты, понятное дело, опасались, что рано или поздно чья-нибудь светлая голова вспомнит о зейдитском имамате, существовавшем с шестнадцатого века почти до середины девятнадцатого. А у Саудовской Аравии не только Йемен под боком, где треть населения зейдиты, но и юг собственной страны охвачен той же верой. Пошатнуться могут основы королевства. Да и выход к проливу, Аденскому заливу, заманчивая и давняя мечта.

Не осознавать опасность, исходящую от сильной Саудовской Аравии, поддерживаемой Штатами, могли люди либо недальновидные, либо предатели. Муслим внушал это брату. Муниф часто слышал его разговоры с друзьями, когда они пылко обсуждали предстоящее противостояние с нынешней властью и с саудитами, пытавшимися нивелировать авторитет зейдитов. Чтобы отстоять свою самобытность, предотвратить проникновение в страну экстремистского, радикального ислама, необходимо было сражаться. Муслим свято верил в мудрость Хусейна аль-Хуси, тем более что семейство аль-Хуси - потомки Пророка.

Чтобы властям не удалось уничтожить всех последователей Хусейна, после его гибели ставших называться хуситами по названию места, откуда происходил род Хусейна, они решились на временное перемирие. Чего это стоило отцу Хусейна - Бадр ад-Дину, который не мог даже похоронить сына как положено на родине в Сааде! До хуситов дошла информация о том, что Хусейна захоронили на территории центральной тюрьмы в столице Йемена во избежание непременного паломничества.

Должен был приехать в Сааду генерал Мохсен в составе делегации, планировавшей заключать договор о перемирии с поверженными хуситами. Парламентеры от власти прибыли, торжествуя после недавней победы. Никто не собирался срывать переговоры. Слишком нуждались сейчас хуситы в передышке, чтобы зализать раны, собраться с силами, подготовить новых бойцов.

Однако Рушди и некоторые другие приближенные погибшего Хусейна мечтали о мести. Если бы они только сами посмели напасть на кого-то из делегации, переговоры были бы сорваны, и тогда продолжившиеся жестокие бои смели бы, как горные сели, остатки хуситов в бездну. Не осталось бы надежды на восстановление былых сил.

Но, как они убеждали Мунифа, совсем иначе восприняли бы покушение, совершенное лицом в какой-то степени сторонним. Чтобы это не выглядело как акт политической диверсии, а лишь как личная, кровная месть. При этом нападающим можно в итоге и пожертвовать ради заключения важного перемирия, чего мальчишке, само собой, не объясняли.

Мунифа, бредившего отмщением, избрали такой жертвой.

Это был тихий дворик, где в особняке велись переговоры. К вечеру тут уже не оставалось хуситов, только столичные гости. Камеры, охрана... Но, как видно, Рушди и его люди подкупили охрану. Позади особняка удалось забраться на забор беспрепятственно.

На довольно широкой кромке забора лежало битое стекло, его осколки слабо поблескивали в свете ближайшего фонаря. Эту улицу освещали хорошо, однако деревья, растущие во дворе, своей листвой почти закрывали оранжеватый свет, делали его рассеянным, дробили на пятна, перемещавшиеся по плиткам двора вяло, с малейшим движением ветра в кроне, медитативно, усыпляюще.

Рушди заставил Мунифа перед вылазкой пожевать кат, чтобы устранить страх или хотя бы его анестезировать. Страх никуда не ушел, от него жгло все внутри и немели руки и ступни, зато реакции кат замедлил.

Рушди подогнал к забору машину, чтобы с ее крыши подсадить мальчишку. Не обсуждали даже, что после акции самостоятельно забраться на такой забор изнутри Муниф не сможет. Этот забор с битым стеклом, словно символизирующий осколки пятнадцати лет, прожитых Мунифом, отгородил его от дальнейшей жизни. Рушди передал ему автомат. Стрелять мальчишка умел.

Ему показали фотографию генерала. Когда он увидел врага в лицо, то готов был идти на него хоть с гранатой (кстати, такой план существовал первоначально - дать Мунифу гранату со спиленным замедлителем). Все понимали, что акция одноразовая, для мальчишки одноразовая. Чтобы не захватили в плен и не пытали, лучше уж так.

Однако Рушди накануне, сидя на ковре перед низким столиком с дымившейся в объемной пепельнице сигаретой, забытой им, пока он жевал кат, вдруг посмотрел на потолок, где вращались лопасти вентилятора, и сказал:

- Лучше я дам тебе автомат.

Муниф непонимающе глянул на него. Слабый ветерок то ли от вентилятора, то ли от узкого окна, зарешеченного в глубокой каменной нише, шевелил густые волосы Рушди. Шероховатые бежевые каменные стены, как казалось Мунифу, колыхались словно мираж или раскаленный воздух над горной дорогой - это впечатление возникло от смеси ката и табака. Свою сигарету Муниф держал в руке и видел, как дрожит ее кончик со столбиком седого пепла.

- Все-таки шанс. Аллах знает как там все сложится. Я не возьму на себя ответственность. Все настаивают на том, чтобы снарядить тебя гранатой. Предадим тебя в руки Всевышнего.

Муниф не стал спрашивать, почему так и кто именно из людей, считавшихся друзьями брата, принимал такие решения, кто собрался поквитаться руками мальчишки с врагом, повергшим их в бегство и заставившим принимать сейчас позорное перемирие. Не потому, что он узнал цену их дружбе, а потому, что в голове клубился туман от ката. Как морской прибой то накатывала эйфория, то, когда спадала волна, наступало опустошение, будто на берегу сознания оставались весь человеческий мусор и все самое гнусное, как пластик и разный хлам, набросанный на всех пляжах Йемена.

Раздавленные в блестящие на солнце жестяные блины банки из-под газировки можно было принять за монеты из пиратских сундуков, но эти жестянки ничего не стоили, как и жизнь обитателей глиняных лачуг на побережье. Муниф ездил в прошлом году к дяде, живущему у Аравийского моря. Впервые увидел море и даже купался.

Теперь всю его прежнюю жизнь отсекли острые осколки на заборе, огораживающем двор. Автомат он повесил на шею. От брезентового ремешка "калашникова" пахло чьим-то потом, застарело и уныло. Муниф опасался, что автомат звякнет о камень и его обнаружат и застрелят. Разбираться не станут, кто он и зачем поздно вечером залез на забор.

Оценив высоту со стороны двора, Муниф убедился, что здесь забор кажется еще более высоким, ведь тут не стояла машина, на крышу которой можно спрыгнуть. Он поискал дерево, росшее чуть в стороне. Пришлось по кромке забора пробираться к нему. Встать в полный рост он не решался, его фигура стала бы слишком заметной на фоне слабой подсветки от фонарей с улицы, поэтому он пробирался пригнувшись.

Ему то и дело приходилось хвататься за кромку забора, и он довольно сильно порезал ладонь об осколок стекла. Кровь полилась обильно, и ладонь стала скользкой и липкой одновременно. О шершавый ствол дерева удалось стереть часть крови, но она продолжала течь. Возникла боль, словно бы отдаленная, приглушенная все еще действующим как анестезия катом.

Во дворе было очень тихо, будто и в здании никого нет. Слабый свет проникал из глубины дома, едва достигая окон.

У Мунифа закралось подозрение, что его предали, и здесь, во дворе, тихом и вроде бы мирном, ждет засада. Сейчас его покрошат из автоматов, и главное, не состоится такая желанная месть. Спускаясь с дерева, хватаясь за ветки дрожащими руками, он впервые подумал, что будет после. Он посмотрит на поверженного им врага, а дальше? Окровавленное лицо генерала - это последнее, что он увидит в своей жизни? В лучшем случае, сразу пристрелят как бешеную собаку.

Мелькнула мысль вернуться, спрыгнуть на крышу машины Рушди и бежать куда глаза глядят. Но в этот момент Муниф услышал тихое урчание мотора, шуршание шин. Автомобиль уехал. Видимо, ни Рушди, ни сидящий за рулем Акрам не рассчитывали, что Муниф выживет. Или испугались за свою шкуру, ведь когда поднимется шум, а он неизбежно возникнет, могут схватить и их, сидящих в машине под забором.

По сведениям, полученным Рушди, у Мохсена большая охрана, головорезы, вооруженные до зубов, разве что в форме танкистов, и оружие их не джамбии . Переговорщики от хуситов видели у них автоматы Калашникова и пистолеты Стечкина помимо штатных армейских стволов.

Уже в тот период Йемен был наводнен оружием, самым разнообразным, в большом количестве присутствовало на рынке и на руках советское и российское оружие. У Мунифа дома хранился ТТ, подаренный братом на четырнадцать лет, и, само собой, он хорошо умел им пользоваться, правда, пока что стрелял только по мишеням, когда ездил на базы зейдитов в горы, где подолгу находился Муслим.

Нет, бежать было некуда да и незачем. Что ему, Мунифу, останется? Сражаться в рядах сторонников аль-Хуси? Навряд ли удастся, если учесть, что отец Хусейна аль-Хуси ведет переговоры с убийцами сына. Значит, он сдался, склонил голову, и лишь мальчишка оказался настолько смелым или глупым, чтобы продолжить бой за брата, отомстить убийцам, которым поперек горла встала идея возрождения, идея исконности, самобытности верований собственного народа. Продались они саудитам и Западу с потрохами.

В то время Муниф вряд ли догадывался, что перемирие это маневр перед долгой и затяжной борьбой, противостоянием, которое приведет в том числе и к падению режима Салеха, к краху. В итоге хуситы станут мощной и отчасти стихийной силой, которую возглавит брат погибшего Хусейна - всю полноту власти ему в последующем передаст их отец.

Мальчишка, кипящий яростью, одинокий, загнанный в угол уговорами друзей Муслима, которые подогревали ненависть, используя его как оружие отмщения, крался по темному двору, как кобра, собирающаяся смертельно укусить чуть ли не еще более ядовитого скорпиона, окружившего себя заборами и охраной, имеющего власть, деньги, статус. Чего ему бояться мальчишки?

Муниф замер в тени забора, не выпуская из виду вход в особняк, глиняный, как и большинство домов в Йемене, но более аккуратный, предназначенный для приемов высокопоставленных гостей и делегаций из-за рубежа.

Когда началась война в горах, то и гости из-за рубежа не рвались в Йемен, понимали, что тут становится небезопасно. Слишком много оружия на руках у йеменцев, слишком нищее население, жаждущее заработать любыми путями, готовое заниматься пиратством наравне с головорезами из Сомали или Джибути, похищением людей, торговлей оружием и наркотиками, несравнимыми с довольно безопасным катом.

Пробраться внутрь особняка Муниф не решался, опасаясь, что в узких коридорах, которыми славились дома Йемена, тесных, как лисьи норы, первым, кого он встретит, будет не генерал, а кто-то из его охраны. И на этом вылазка закончится, толком и не начавшись.

Рушди достал схему внутренних помещений особняка и даже пометил крестиком комнату, где предположительно разместился Мохсен. Муниф, стоя в тени стены, высчитал, какое окно принадлежит той самой комнате. Гипотетически можно было взобраться по стене, шероховатой, украшенной множеством кругов и ромбов наподобие лепнины, однако его могли заметить или он сорвался бы, утратив остроту восприятия из-за ката.

Оставалось ждать, когда генерал либо подойдет к окну, либо сам выйдет во двор. Шансов на второй вариант немного, и не потому, что генерал кого-то боится. Перемирие не несло в себе на данный момент никакого подвоха. Единственное, чего Мохсену справедливо стоило опасаться, так это малярийных комаров. В этом месяце как раз разгорелась очередная эпидемия. Было слишком много больных и в Сааде, и в других городах.

Муниф не замечал укусы комаров. Он видел перед собой только черный проем входной двери и собирался безмолвно и недвижимо стоять хоть до утра. Когда-нибудь враг все же появится, к примеру, выйдет встретить представителей хуситов. Все же традиционную вежливость никто не отменял. Он не принимающая сторона, но поскольку в особняке, где ведутся переговоры, генерал и живет, то должен встретить гостей и проводить в дом. Без приглашения, настойчивого, произнесенного порой и дважды, зайти в дом нельзя.

Мунифу уже было наплевать на то, что Рушди строго-настрого предупредил не совершать нападение, когда во дворе окажется кто-то из хуситов. Он может ранить своих, да к тому же не стоит срывать переговоры. Одновременное появление хуситов и нападение... Хотя какие сомнения в том, что мальчишка связан с хуситами? Никаких. Он, конечно, официально не состоит в их организации. Но наверное, лишь неискушенному в политических играх Мунифу не приходило в голову, что переговоры непременно будут сорваны покушением.

Рушди и его друзья хотели провала переговоров, но явно не с целью навредить деятельности хуситов. Стремились к продолжению открытого противостояния, невзирая на то, что на данном этапе они абсолютно обескровлены - нехватка людей и оружия.

Они, в общем, рядовые бойцы, малограмотные, не могли оценить в тот момент дальновидность отца Хусейна аль-Хуси. Как он вообще смог сжать свою ненависть к убийцам сына в пружину и сдерживаться до поры, до времени?

О подкупе Рушди и остальных не могло быть и речи. В этом Муниф не сомневался и спустя годы, зная, что Рушди теперь уже занимает еще более высокое положение в организации, пользуется бешеным авторитетом как человек, присутствовавший при гибели их духовного лидера и хоронивший героев той войны - их помнили и почитали как самых первых мучеников.

Потом уже погибших йеменцев-зейдитов никто не считал. Они становились безымянным хворостом, из которого разгорался костер. Их самих, их семьи он же согревал непродолжительное время за мизерное содержание. Дешевое топливо, полуграмотные, не успевшие ничего понять в жизни, кроме того, что воюют за правое дело и что так дальше не может продолжаться. И это все же правильно, как полагал повзрослевший Муниф, только хуситы не собрали еще достаточных ресурсов, чтобы воевать с армией Йемена на равных, с армией, за спиной которой маячит американский шайтан и трепещут на ветру белоснежные дишдаши саудитов и их кипельно-белые гутры. Не слишком верил Муниф в победу хуситов. Но в душе все еще гнездилось то чувство захватывающей дух правоты, с каким он тогда, сжимая липкими от крови ладонями автомат, стоял во дворике особняка, где находился его враг. Всё в те мгновения было просто, однозначно, и потому охватывало ликование. Такого чувства, кристально чистого, как горные речки родной мухафазы, он никогда больше не испытывал. Стыдился теперь этого чувства, считая его юношеской глупостью и наивностью и отчасти воздействием ката, и в то же время пытался скрыть от самого себя, что тоскует по себе прежнему.

...Он стоял во дворе, влажный от пота, лицо его поблескивало в полутьме, как и белки глаз. С руки капала кровь на камни под ногами - он этого не замечал, только чувствовал изнуряющую слабость.

Присел, отступив на узкую грядку с сухими комками земли между тонких жилистых стволов цветущих кустов. Лепестки с них сыпались ему за шиворот, не хотелось думать, какая живность сидит в кронах этих кустов. Могли быть и змеи. Но кусты давали хоть какое-то ощущение безопасности. Его не должны заметить в первый же момент, когда кто-нибудь выйдет во двор. Но царила тишина, даже голосов из дома не доносилось, хотя там вряд ли спали. Наверное, ужинали где-то в глубине особняка или в тех комнатах, окна которых выходили на другую сторону.

Из темноты проема человек появился совершенно неожиданно. Тогда, когда Муниф уже перестал ждать и как будто задремал. Ему даже показалось, что он видит сон.

Человек в камуфляже и в расстегнутой на груди куртке выглядел расслабленным и довольным прекрасным вечером. Он закурил и посмотрел на небо.

Муниф всматривался, но никак не мог разглядеть лица. Человек был очень похож на генерала Мохсена. Он докурит и уйдет, поэтому на принятие решения оставалась минута или две, если он еще задержится, чтобы полюбоваться на звезды. Муниф почувствовал, как кровь прилила к лицу. Он сжал деревянный приклад "калашникова". Еще отцовский автомат, оставшийся со времен объединения Северного и Южного Йемена и войны 1994 года с южанами. Отца тогда сильно ранило, но могло и убить, если бы не приклад этого автомата, принявший на себя часть осколков, летевших в лицо. От приклада откололась большая щепка, примотанная теперь изолентой. Затем автоматом какое-то время пользовался отцовский брат, пока отец с раздробленной челюстью лежал в больнице - шрамы у него на подбородке остались на всю жизнь. Муслим в нынешнюю войну дал автомат кому-то из своих приятелей, но Рушди вернул оружие, когда наметилась акция по ликвидации генерала.

Сомневался Муниф еще несколько секунд, вглядываясь в фигуру незнакомца, затем выпрыгнул из своего укрытия, решив, что генерал должен увидеть последним в своей жизни полные ненависти глаза мстителя.

Мальчишка выстрелил, но автоматная очередь ушла вверх, к звездам, которыми любовался генерал, пули с сухим цоканьем прошлись по стене особняка так, что пыль от расколовшейся глиняной лепнины полетела во все стороны.

От сильной отдачи автомат вырвало из рук, правая ладонь оказалась слишком скользкой от крови, а левая и так еле придерживала автомат. Ослабевшего от страха и потери крови мальчишку кинуло назад. Однако он устоял и собирался было дать еще одну очередь, в любую секунду ожидая ответных выстрелов либо со стороны генерала, либо от выбегавшей во двор охраны. Но человек, стоявший в нескольких шагах от него, поднял вдруг руку, и все замерли как на стоп-кадре, показалось, что воздух во дворе, уже по-ночному прохладный, сгустился и стал концентрированным от запахов пороха, крови и цветущего кустарника за спиной Мунифа.

Мальчишка попытался снова нажать на спусковой крючок, но вдруг что-то обрушилось на него сзади, на затылок и плечи. Он не успел почувствовать боль, только скользнуло по краю сознания сожаление, что все слишком быстро закончилось. Это кто-то ловкий подкрался все же с тыла, едва Муниф покинул надежную и глубокую тень под кустами.

Очнулся он будто бы сразу, на самом деле за окном уже начался рассвет, не принесший ни облегчения, ни надежды. Он лежал на каменном полу, наверное, в подвале особняка и видел слабый свет над собой, который источало узкое полуподвальное окно, забранное решеткой. Двое в военной форме, увидев, что он открыл глаза, ни о чем не спрашивая, стали его бить ногами, поскольку он лежал прямо перед ними. Сразу хрустнуло ребро под тяжелыми армейскими ботинками, лицо и без того было залито кровью, как видно, после того, как его сзади ударили по голове еще во дворе. Били недолго, иначе бы все закончилось слишком быстро. Его не собирались убивать, просто хотели проучить. Но проучить довольно жестко, явно по приказу, а не по собственной инициативе. Если бы по собственной, убили бы - это желание читалось в их глазах.

Причем убили бы еще ночью, во дворе. Никто не стал бы разбираться, кто он и откуда. Прикопали бы здесь же, под забором, в корнях тех душистых кустов. Правительственным войскам тоже нужно было перемирие, а дохлый мальчишка посреди двора переговорщиков, тем более из местных, - это провокация и срыв переговоров. Они первые этого не допустят, скроют преступление, и дело с концом. Его и сейчас убить непоздно.

Муниф, сглатывая кровь, понимал зыбкость своего положения и чувствовал себя мертвецом. Собственно, он мысленно уже умер, когда Рушди ему дал в руки автомат, тот самый, которым он играл в детстве, который воспринимал уж если не как игрушку, то как нечто обыденное, как отцовскую саджаду , как семейный Коран в бархатном мешочке, как кусочки ладана, красноватые и лимонные, хранившиеся в черной шкатулке, оставшиеся с рождения Мунифа и Мансура, - остатки былой роскоши. Последние годы покупали более дешевую мирру, по запаху она отличалась не столь существенно. И эта "игрушка" стала смертью, когда обрела убийственную начинку в виде магазина с патронами.

Муниф едва различал перед собой ботинки военных. Кровь склеила ресницы. Но ему и не хотелось открывать глаза. Вдруг он услышал голос - низкий, бархатистый, вкрадчивый:

- Я же просил не калечить! Позови Захаба с его прикладом.

Прозвучало это устрашающе.

Но Захабом оказался врач. Правда, довольно зловещий, с чемоданчиком, из которого с брезгливым выражением очень смуглого лица он достал марлю и какие-то бумажные свертки. В одном из них оказались стерильные иглы, в других вата и бинты. Доктор велел Мунифу сесть, и, когда тот не смог из-за боли в ребрах, Захаб сказал кому-то за своей спиной:

- Его бы надо обезболить. Может развиться болевой шок.

- Так обезболь! - повысил голос главный.

Муниф наконец разглядел говорившего - тот самый человек, что стоял во дворе. Только теперь при слабом свете стало ясно, что этот тип совсем не похож на генерала, гораздо моложе, мукадам от силы, а не генерал, хотя виски седые.

Глаза колючие, умные, он и не пытался маскироваться под доброго дядюшку. Циничный военный человек, который продумывает каждый свой шаг. Если он пока и оставил Мунифа в живых, то это напоминало эксперимент, опыт, когда, скажем, тебя в пустыне укусила какая-то тварь, хорошо бы ее поймать и принести врачу, чтобы понять, каким ядом ты отравлен.

В данном случае неизвестный подполковник хотел разобраться, что за гаденыш вылез в ночи из кустов, кого винить в покушении, кто из охраны прошляпил и как можно использовать мальчишку в идущих переговорах, ведь подполковник не мог не понимать, что самостоятельно пятнадцатилетний парень в охраняемый особняк пробраться не смог бы - задействованы нешуточные силы со стороны новоявленных хуситов.

Муниф ошибался в одном - подполковник уже знал, кто лежит перед ним на бетонном полу, кто он, этот окровавленный мальчишка со слипшимися густыми вьющимися волосами, со взрослым лицом, искореженным гримасой не боли, а предчувствия скорой смерти. Подполковник много видел погибших на поле боя, и чаще всего их лица коверкала похожая гримаса. Посмертная маска. Оскал белых зубов на лице, перепачканном землей и кровью, уже застывшей коркой.

- Захаб, откуда столько крови? Он ранен, что ли?

- Не думаю, - доктор склонился над Мунифом и обнаружил продолжавшую кровить рану на ладони. - Тебя спасла эта рана, сейиди , - заметил Захаб. - Он не смог бы нормально стрелять при таком ранении.

- Порезался о стекло, когда лез через забор, - вмешался один из охранников. Он тут же заткнулся, так как подполковник взглянул на него настолько свирепо, что любой бы понял - судьба и карьера его решены.

- Приведи его потом ко мне, когда обработаешь рану и он сможет говорить, а не стонать.

Захаб разложил свой инструмент прямо на полу рядом с Мунифом. Достал иглу, вдел в нее нить, которую вынул из одноразового пакетика. Обещанное обезболивание он делать не стал. Муниф, оглохший от собственного крика, пока ему зашивали рассеченную ладонь, а затем и бровь, подумал, что это было негласное распоряжение подполковника - так с ним обойтись. Чтобы понял, прочувствовал всеми фибрами, что стоит на грани и не в его положении быть несговорчивым.

Завершив свои манипуляции, Захаб оттер лицо мальчишки салфетками, остро пахнущими больницей и спиртом. Муниф сейчас, как никогда, чувствовал себя в руках Всевышнего и то, что, наверное, пока не пришел его срок.

- Тебя предали, Муниф. Генерал, за чьей жизнью ты пришел, уехал за два часа до того, как ты перелез забор, - сказал ему подполковник, когда Мунифа к нему привели.

Мальчишка не поверил. И у него были основания так думать... В комнате, где на ковре сидел подполковник, на низком столе перед ним стояло блюдо с ароматной козлятиной и рисом. Пошатывающегося пленника усадили напротив, даже подложили под спину подушку, но не из жалости, а чтобы он не завалился на спину. Захаб все же вколол ему обезболивающее, и Муниф слышал слова подполковника как сквозь вату.

Не поверил он словам офицера, потому что, если все так, как он говорит, не вышел бы он под пули мальчишки, не мог ведь знать, что парень порезался и залитая кровью рука соскользнет с приклада в самый неподходящий момент.

"Стал бы так рисковать этот прожженный шакал, лис", - вяло подумал Муниф, которого даже не удивило, что подполковник знает его имя. В этом он не усмотрел никакого предательства. Если оно и произошло, то позже - пока Муниф валялся в беспамятстве, подполковник задействовал контрразведку, и та подняла на ноги всех своих осведомителей в Сааде, и кто-то раскололся-проговорился, что брат Муслима собрался совершить акт мести за гибель брата. Многие в городе подозревали, что такое может произойти.

- Брата не вернуть, - вздохнул подполковник, - сочувствую твоему горю, - он закурил и протянул пачку сигарет Мунифу. Тот не отказался и, сжав разбитыми губами мундштук сигареты, затянулся, когда собеседник помог ему прикурить, поднеся зажигалку. От едкого дыма защипало в глазах, терпкий вкус табака взбодрил и немного прояснил мысли, правда, при этом слегка закружилась голова.

- Ты же понимаешь, что не лично генерал Мохсен убил твоего брата. Да, не буду скрывать, без его приказа ничего не могло произойти, но война есть война.

- Не мы пришли на вашу землю, - распухшими губами Муниф еле шевелил, но не терял присутствия духа, понимая, что смерть ходит рядом, может, именно она так притягательно пахнет козлятиной, дорогими сигаретами и пряным одеколоном мягко стелющего подполковника, плетущего сеть с ему одному ведомым узором.

Что он хочет получить от мальчишки, о котором знает уже все: сирота, не из семьи высокопоставленных родителей, хоть его брат и добился довольно высокого положения, приблизившись к объявившему себя имамом Хусейну аль-Хуси? Но брат мертв, и его статус обнулился, по наследству он не переходит. На мальчишке к тому же теперь висит и забота о вдове брата и его трех детях. Их всех ждет нищета.

- Допустим, я тебя отпущу. Что будет? Как ты думаешь? Даже если тебе удастся объяснить тем, кто тебя послал, каким чудом ты уцелел, хоть и не выполнил свою священную миссию, тебе придется подумать о том, как выживать и кормить семью брата, теперь ты старший мужчина в семье. У тебя нет профессии, нет никаких перспектив... - подполковник задумчиво бросил в рот кусок козлятины и пожевал. Опомнившись, предложил взять мясо "гостю", даже оторвал кусок лепешки и протянул ему, чтобы тот мог ею подхватить еду с блюда.

Муниф покачал головой. Если бы и не болели губы и прикушенный язык, у него все равно кусок в горло бы не полез в доме врага и в предчувствии скорого конца.

- Я не злодей, как и сейид Мохсен. Мы такие же йеменцы, как и все вы тут.

- "Вы - силы высокомерия", - повторил Муниф лозунг, вбитый ему в голову. - Мы защищаем нашу исламскую умму, вам, продавшимся американцам и саудитам, нас не понять.

Подполковник даже не улыбнулся.

- Может, ты и прав. И мне даже импонирует твой патриотизм и в некоторой степени фанатизм. Будь побольше таких солдат на нашей стороне, мы бы победили вас гораздо быстрее, чем вышло на деле. Но я продолжу о твоем будущем... Полагаю, что нынешнее перемирие не продлится долго. Я не идеалист. Временная передышка, возможно, приведет Салеха к фатальному исходу. Я воевал с вашими людьми и видел их глаза, глаза раненых, когда они умирали, - такие не сдаются. Вам нечего терять. Нищета не способствует возникновению иллюзий, вам некуда отступать и глубже вы не упадете. В такой ситуации люди более религиозны и дерутся отчаянно. Нам есть что терять, и это, как ни странно, расслабляет, расхолаживает, мы чаще посылаем воевать за нас других, а сами ожидаем побед, наблюдая за процессом со стороны. Это я к чему?.. - он потер седой висок. - К тому, что, если тебя не прикончат свои за предательство, когда решат, что ты спасовал или тебя здесь перекупили, возможно, завербовали, ты пойдешь воевать. Тебе помогут, ты наверняка будешь кем-то большим, чем рядовой боец, один из последователей аль-Хуси, но и высот брата навряд ли достигнешь. Кто возглавит хуситов, пока сказать сложно, вряд ли сам старик, - он имел в виду отца Хусейна, - кто-то из братьев. Они бросятся активно искать помощи на стороне, что и делают уже сейчас - в частности, побегут в Иран, даже, возможно, поступятся своей самобытностью, о которой ты тут мне загибал. Станут шиитами джаафаритского толка.

- Мы боремся с присутствием ваххабитов и не поменяем наших убеждений.

Подполковник поглядел на него с удивлением и удовольствием:

- Ты не глуп, и это обнадеживает. Есть шанс, что у тебя в жизни все сложится. Жаль, что ты оказался не на той стороне. Но я тебе скажу, что нет никакой другой стороны, кроме той, когда ты сможешь служить своему народу. Не бегая бессмысленно по горам с автоматом. Там тебя твоя пуля найдет быстрее, чем кажется, поверь старому вояке. Тебе надо получать образование, становиться взрослым мужчиной, достойным йеменцем, офицером. Не стоит умирать юным, пусть это и сулит тебе посмертную славу героя-мученика.

Муниф молчал обескураженный такими словами человека с другой планеты - вражеской, неверной, непримиримо злой и непредсказуемой.

В этот момент у него в ушах звучал только шум мотора уезжавшей в ночь машины Рушди.

- Перед тобой виноваты и я, и генерал. Ты осиротел по нашей, пусть и косвенной вине. Лично я готов содержать твою семью, пока ты будешь учиться. Для тебя сделаем льготное место в инженерном училище с полным содержанием и стипендией. Я готов взять тебя в собственный дом, ты мне будешь как сын.

- Напрасны твои старания, - ядовито усмехнулся Муниф. - Если будет так, как ты тут расписываешь, то я не стану, не смогу общаться со своими. А значит, не смогу шпионить для тебя, как ты того хочешь.

- Ты не глуп, - повторил он. - Но зря отказываешь мне в уме. Я прекрасно понимаю, что обратный путь тебе будет отрезан. Я сам беру на себя большое обременение, ведь ты из другого племени. И все же. Есть вещи, стоящие над нашими бренными условностями. Я мусульманин и прекрасно знаю, что такое милость Всевышнего и благодать. Не обещаю тебе райской жизни, я буду строг с тобой и даже суров, как со своими сыновьями. Твой ум надо направить на созидание, а не на разрушение.

- И все-таки зачем я тебе? - устало спросил Муниф.

- Ешь, потом тебя проводят к воротам, - отмахнулся подполковник, легко поднялся и вышел, оставив Мунифа сидеть в одиночестве и полнейшем смятении.

Муниф понимал, что такие, как этот офицер, ничего просто так не делают и благодать Всевышнего покупают со скидкой, за все торгуются и имеют не один счет в банках Эр-Рияда и США. И сейчас подполковник собирался сделать своего рода вклад, положить деньги на депозит, чтобы иметь под рукой парня из вражеского стана, им всегда можно воспользоваться хотя бы для ведения переговоров в дальнейшем. Подполковник не надеялся на мирный исход зейдитского вопроса. Он довольно ясно дал понять, что высоко ценит не только военные качества зейдитов, но и перспективы договоренностей хуситов с Ираном.

Есть Муниф не стал и, с трудом поднявшись, побрел к двери, держась за стену, оставляя на ней кровавые следы. Кровь все еще сочилась из раны на руке, пропитав повязку. Захаб зашил рану грубо, несколькими швами то ли от злости, то ли неумело. Это уже потом, спустя годы, увидев грубый шрам на руке Мунифа, знакомый хирург, узнав историю с ранением, сказал, что Захаб спас ему жизнь и знал толк в полевой хирургии. Если бы зашил слишком аккуратно и плотно, учитывая, что рана была грязная, Муниф мог лишиться руки от сепсиса, а если бы не стал зашивать вовсе, то парень истек бы кровью - доктор выбрал золотую середину.

Но в тот момент рана на ладони все еще кровила и причиняла сильную боль, как и ребра. Муниф спустился по узкой лестнице. Он запомнил дорогу, когда его вели к подполковнику наверх.

Беспрепятственно вышел во двор и добрел до металлических ворот, обойдя по дороге черный джип представителей правительственных переговорщиков. Они даже машину Мохсена оставили во дворе, чтобы хуситы не заподозрили подвоха и того, что птичка уже упорхнула из подготовленной ловушки.

Калитка на воротах была приоткрыта. Никого рядом, Муниф до последнего момента ожидал получить пулю в спину, до тех пор, пока не перешагнул порог калитки и не оказался на залитой солнцем улице.

Солнце его ослепило после всех ночных перипетий. Он остановился, привыкая к свету, и вдруг заметил знакомую машину. Ее капот выглядывал из-за поворота дороги. Они ждали. Неужели на что-то надеялись?

Но вот он вышел, машина с места не тронулась, хотя его оттуда прекрасно было видно. Может, не верили своим глазам? Но скорее всего, опасались, что это ловушка. Мальчишку выпустили, чтобы подманить их и уничтожить или проследить за ним, если никто не придет его встречать. Хотя зачем следить, если известно, кто он и где живет.

Муниф, щурясь на солнце и покачиваясь от слабости, глядел на машину, на белую от солнца улицу и начинал понимать все коварство подполковника. В самом деле, как объяснить, что жестокий враг отпустил мальчишку, пытавшегося убить генерала? А без преувеличения враг в лице йеменской армии был так же жесток, как и сами хуситы, - народ-то один, нравы и манера ведения боя одинаковые, порой на грани садизма. Оттачивались методики умерщвления давно - многие века противоборства между племенами.

Акт доброй воли в преддверии заключения перемирия?

Муниф подумал, что вряд ли кто-то из друзей брата станет разбираться в причинах, отчего несостоявшегося убийцу выпустили, пусть и избитого. Ответ напрашивается сам собой - он предатель. Не поверят, что его пожалели. Он наверняка пообещал шпионить. Никто не питал иллюзий по поводу его возраста. В Йемене пятнадцатилетний человек - вполне взрослый. И такой же опасный. Умеет воевать, стрелять и легко сообщит врагу о планах хуситов, будучи внутри их системы, ведь явно в ближайшее время его привлекут ко всеобщей борьбе и постараются найти ему наиболее значимое место, как брату героя, а потому и информацией он будет обладать довольно обширной.

Муниф и сам бы приговорил такого, как он, человека, побывавшего в плену и выпущенного без существенных на то оснований.

Повернулся и побрел обратно. Перешагнул порог калитки и увидел стоящего в дверях особняка подполковника. Тот курил и наблюдал за всеми душевными муками мальчишки без улыбки на бронзовом лице. Он вообще редко шутил, как убедился спустя годы Муниф.

- Меня зовут Джазим, - сказал он довольно громко, так как Муниф все еще стоял около ворот, не в силах сделать несколько шагов и пытаясь смириться с новой реальностью, в которой ему придется теперь жить.

- Вечером уезжаем, - сообщил Джазим, обращаясь к высокому офицеру с погонами капитана. - Мальчишку накормить и переодеть. Он поедет в машине генерала. Я уже обговорил с ним, так надежнее, скорее всего, его попытаются отбить. - Он повернулся к Мунифу и улыбнулся. - Я бы сказал, отбить, чтобы убить.

Муниф промолчал. Он в тот момент был слишком ошарашен происходящим. Будь он послабее физически, наверное, лежал бы уже в беспамятстве. Однако и потом больше отмалчивался. Не в том положении, чтобы болтать лишнее, поэтому сдерживался.

Капитан повел Мунифа в дом. Ему явно не нравилась затея с мальчишкой, но перечить Джазиму он не решался. Даже поддержал Мунифа за локоть, пока тот форсировал ступени, кривясь от боли. В ванной помог ему умыться, поливая из медного кувшина, поскольку воды в городе снова не было. Для Мунифа принесли комплект новенькой камуфлированной формы, и он наконец смог снять перепачканные кровью и землей джинсы и рубашку, порванную в нескольких местах. Камуфляж был ему велик, пришлось закатать рукава, а штаны подвернуть, отчего Муниф выглядел еще более худым и жалким.

Он с трудом поел, когда ему дали то же самое блюдо с козлятиной, съел только немного риса, пропитанного мясным соусом. И больно, и в глотку ничего не лезло. Затем его оставили в покое до вечера. Он прилег на ковер рядом с низким столиком и уснул. В лежачем положении боль в ребрах не так донимала. Уснул мертвецки. Его с трудом добудились вечером. В доме пахло миррой, которой обычно отпугивали комаров.

- Тебя ждут, - недовольно пробормотал капитан. - Живее!

Во дворе при неярком освещении, проникавшем сквозь крону дерева, стоял около джипа и курил генерал Мохсен. Он улыбнулся, его рот показался щербатым из-за редко стоящих зубов. Стекла очков поблескивали в слабом свете.

- Мой несостоявшийся убийца? А форма ему идет.

Муниф замер, чувствуя, что неудержимо краснеет. Он осознавал свою беспомощность и одновременно хотел бы кинуться к генералу, вцепиться ему в горло, но все же сдержал порыв. Его наверняка убьют, на этот раз церемониться не станут.

- Бисмилляхи Рахмани Рахим , - сказал генерал, садясь в машину и уж больше не обращая внимания на Мунифа.

- Охрана уже у ворот, две машины, сейиди, - сообщил Джазим. Он откинул спинку сиденья и показал Мунифу на третий ряд сидений, находившихся почти в багажнике. - Как вы и просили, третью я отпустил. Они уже уехали в Сану, хотя, по-моему, это неосмотрительно.

- По-моему, это не твое дело. А твоя забота журналисты. Ты уже зарядил Нафиза? Надо подгадать эту статью под окончательное заключение перемирия. Но пожалуй, не стоит упоминать тебя. Можно написать: один из офицеров генерала Мохсена. Пусть это выглядит не как единичный случай. Этот парень был довольно известным в их среде человеком. Фигура заметная, будет резонанс. Что ты морщишься? Ну говори же!

- Звучит вроде заманчиво. Однако северные племена могут воспринять это как оскорбление. Что, среди них не нашлось бы людей, способных помочь семье героя, поддержать, устроить судьбу мальчишки?..

Муниф уже понял, что речь идет о нем. Что же, все встало на свои места - статья в газете нужна генералу. И Муниф подвернулся как нельзя кстати, чтобы продемонстрировать человеческий облик не только самого генерала, но и его офицеров, взявших на себя заботу о брате убитого героя хуситов, одного из...

- И тем не менее. У них хватает сирот, которые требуют внимания и заботы, - генерал усмехнулся, и хоть Муниф не видел его лица, он услышал это по голосу. - Хорошо бы сделать фотографию.

- А синяки? - напомнил Джазим.

- Ну что мне тебя учить?

Через двадцать минут из джипа, пропахшего духами генерала с сандалово-табачными оттенками, пассажиры пересели в вертолет, летевший до Саны. У Мунифа дух захватило от стремительной смены событий - от похорон брата, ползанья по ограде, усеянной стеклом, под покровом ночи, от побоев и надежды остаться в живых, к шикарному салону джипа, пропитанному дорогими духами генерала, и головокружительному полету. Ему не доводилось летать раньше, хотя на машине он ездил в отличие от многих сверстников. Муслим возил его в горы.

В Сане, в доме Джазима, Мунифа снова переодели, на этот раз в джинсы и рубашку одного из сыновей подполковника, затем приехавший гример замазал на лице мальчишки следы побоев и передал Мунифа в распоряжение фотографа из "Ат-Тауры".

На следующий день его фотография, бледного и встрепанного, вышла не только в этой газете, но и в ряде других центральных изданий. Было написано, что один из доблестных офицеров генерала Мохсена приютил парня и взял на себя содержание всей его семьи. "Юный Муниф будет ходить в школу в столице, а затем ему обеспечат место в военном училище. Страна и правительство не бросают своих граждан, попавших в беду".

"Гражданин, попавший в беду", остался в доме Джазима. Его поселили в комнате с младшим сыном подполковника Раджи и отправили в школу доучиваться. Все как было написано в статье в газете. И дело было не в том, что кто-то мог заинтересоваться судьбой мальчишки из Саады, просто Джазим оказался добропорядочным мусульманином. Он исправно отправлял деньги вдове Муслима, к ней ездили его подчиненные, отвозили вещи и продукты помимо денежного содержания. Она жила безбедно. К Мунифу относился как к дальнему родственнику из деревни, не сыну, но племяннику. Его хорошо одевали, лечили, хотя болел он редко, если не считать периодических рецидивов малярии.

Джазим избил его только дважды. Один раз за прогулы школы Мунифу досталось палкой, которой Джазим нередко пользовал своих сыновей-разгильдяев, а второй раз, поскольку палки поблизости не оказалось, Мунифа отлупили ремнем.

Джазим сделал это в своем служебном кабинете, уже получив к тому времени погоны полковника. Он решал вопрос о поступлении Мунифа в училище, собирал документы на парня. Муниф принес ему на службу свои фотографии и анкету и осмелился вякнуть, что желал бы стать доктором. Джазим вспыхнул мгновенно, хладнокровия ему хватило лишь на то, чтобы запереть дверь. При этом он сказал: "Попробуй только пикни!" Муниф не понял, к чему относились эти слова. То ли к тому, что ему больше не стоит заикаться по поводу профессии врача, то ли к тому, что во время воспитательной экзекуции не стоит вопить и привлекать внимание - все-таки общественное место. На всякий случай он не стал подавать голос ни в процессе порки, ни затем - вопрос выбора профессии больше не поднимал. Памятуя о жестокости своего приемного отца, он учился в училище блестяще, даже не делая попыток загулять или вырваться из-под опеки. Ему некуда было идти. Все эти годы он даже не думал съездить в Сааду, чтобы навестить племянников.

Джазим, после того как Муниф окончил училище, попытался было его женить на дочке нужного ему человека, однако молодой лейтенант воспротивился категорически и быть бы ему битым в третий раз, но, как видно, отказался и сам "нужный человек", узнав о происхождении Мунифа.

И все-таки Муниф привязался к Джазиму болезненной привязанностью, оказавшейся сродни "стокгольмскому синдрому". Он, конечно, не был в заложниках у Джазима, мог в любой момент уехать, и ему даже дали бы денег на дорогу... Впрочем, он и не пытался. Кстати, дома от брата и от отца, когда тот еще был жив, Муниф гораздо чаще получал по шее. Тогда он был озорным, еще мог позволить себе быть ребенком.

Прирученный Муниф теперь выполнял любые поручения Джазима, не пытаясь спорить и вникать в детали. Полковник купил ему отдельную квартиру, однокомнатную, крохотную, неподалеку от штаба, где служил Муниф, но все же это было свое жилье, хотя и в нем он не чувствовал себя полностью свободным.

Участвовал во всех семейных сборах. Полюбил по-настоящему сестер и братьев, дома часто называл полковника абб  Джазим, не позволяя себя этого на службе.

Из Саады его никто не пытался разыскивать. Там через несколько месяцев, весной 2005 года, в горах началось восстание.

Собственно, никто не сомневался, что на этом конфликт не завершится. Смерти погибших требовали отмщения. Древние обычаи никто не отменял. Поэтому отец Хусейна аль-Хуси уехал из Саны в свои вотчины на север и возглавил восстание.

Мотивировка, как водится, нашлась - Салех не соблюдает условия договоренностей перемирия. Разгоралась партизанская война. К хуситам присоединялось все больше северян, уже не столько возмущенных отношением к ним как к зейдитам, не столько тем, что вмешивались в дела страны саудиты, - рядовых малограмотных бойцов это не слишком волновало, не разбирались они в подобных тонкостях. Зато знали, что у них пуст карман, а их семьи живут в такой нищете, что дальше за чертой уже смерть. Теперь они, воюя, хотя бы вместо двух долларов в день получали десять, рискуя ежедневно своей жизнью.

В газетах Саны их выставляли мятежниками, террористами, сравнивали с боевиками "Аль-Каиды", закрывая глаза на то, что они такие же йеменцы, которые живут и в Сане, и в Адене, и в других городах.

Страну начало штормить, всплыли и застарелые обиды, оставшиеся с войны между севером и югом. Впрыскивались, как стрихнин, и новые силы, парализующие власти.

К тому времени Муниф, не столь подверженный пропаганде, газетной и телевизионной, имеющий определенный иммунитет, все же стал задумываться, кому и зачем нужно было раскачивать эту лодку, пусть местами латаную, но еще вполне надежную, какой был Йемен. По всему выходило, что такие действия могли предприниматься только извне, чтобы с помощью созданного хаоса успеть выхватить из-под рук йеменцев, то философски жующих кат, то с налитыми кровью глазами идущими брат на брата, нефть и газ и манипулировать, дирижировать какофонией противостоящих племен и партий.

Единственное, что утешало во всей этой сумятице - Джазим сделал так, что Мунифа не посылали воевать со своими. Он отсиживался в штабе на канцелярской работе и в качестве порученца.

Свержение Салеха было лишь символом. Словно свержение хоть какой власти, хоть когда-нибудь сулило кому-то процветание сразу же после победы над "тираном". После подобного свержения на самом деле все только начинается, и это "все" - голод, гражданская война, сумятица, без надежды, вернее, без особой надежды, что придет некто сильный, способный навести порядок, имеющий подробный и надежный план, а главное, тот, кто знает обстановку в стране, сам вышел из недр этой страны и уж если не голодал со всеми, не делил последнюю лепешку, то воевал плечом к плечу со своим народом, от души помогал нуждающимся, вникал в разные судьбы, порой слишком горестные и требующие срочной помощи. Сложность выбора такого человека заключалась еще и в том, что он непременно будет представителем одного из многочисленных племен Йемена, приверженцем одного из течений ислама, а стало быть, не сможет быть угоден и приятен всем сразу. Поэтому ситуация непременно только усугубится.

В глубине души Муниф, конечно же, ратовал за своих, за северян, за хуситов, за шиитов-зейдитов, но с обидой на них же понимал, что ему не быть с ними ни при каких раскладах. Очень вероятно, что он будет вынужден все-таки воевать против своих, когда пружина гражданского противостояния сожмется до предела. А она сжималась с каждым днем все туже. И тревожнее становилось.

Генерал чутко замечал малейшие изменения, политические и на полях боевых действий, вспыхивающих то в одной части страны, то в другой, и ожидал занять место пошатнувшегося Салеха. К тому же они сводные братья, определенная преемственность прослеживается. Ему обещали, что он займет место Салеха, после того как президент уйдет.

Но Салех видел своим преемником собственного сына - Ахмеда. Потому генерал и пошел против него, перейдя на сторону оппозиции в марте 2011 года.

К тому времени, как достоверно знал Муниф, генерал очень активно участвовал в торговле оружием, причем, посылая своих военных на борьбу с хуситами, продавал им же, хуситам, оружие, тесно взаимодействуя с братом мэра Саады - таким же пройдохой и торговцем оружием.

Когда Муниф в начале 2011 года стал участником подавления антиправительственных выступлений, он все больше задумывался о том, что Салех не так уж плох для страны. Муниф к тому времени мог способен полноценно анализировать ситуацию, опираясь на полученные в училище знания, слушая разговоры в курилке и в доме Джазима, в его компании высших офицеров Йемена. Он понимал, что в стране зарождался робкий экономический рост при Салехе.

Но тут налетел шквалистый ветер "арабской весны", уже прошедшейся кровавым колесом по другим арабским странам. И в каждой из этих стран западные дирижеры давили на одни и те же болевые точки, чтобы взбунтовать людей: вы нищие, из-за ваших тиранов-правителей ваши дети будут влачить такое же жалкое существование, они не могут получать полноценное образование, поскольку коррупция и семейственность во власти. И это во многом было правдой, вот только свержение действующих президентов, как единственный выход из застоя и нищеты, открывало ворота, за которыми бушевал Огонь, о котором упомянуто в Коране. На смену обычной нищете пришли голод и война, беженцы, сотни и тысячи, обездоленные люди, казни и банды наподобие "Аль-Каиды", а затем ИГИЛ.

Пробный камень - Ирак, но там другое дело. В Ираке схема цветной революции в ее классическом исполнении и не смогла бы сработать. Саддама Хусейна в стране не только боялись, но и уважали. Здравоохранение, образование - все находилось в великолепном состоянии. Не удалось бы подбить иракцев выходить на улицы, в том числе и из-за пресловутого курдского вопроса. Тогда вдруг в руках Колина Пауэла, как в руках престидижитатора, и возникла таинственная пробирка. Еще стеснялись американцы, им нужен был прецедент. Позднее они легко побороли смущение и, если им требовался какой-то формальный повод для оправдания перед своими налогоплательщиками (которые с трудом отличают Оман от Йемена, а Ирак от Ирана и всех выходцев со Среднего Востока называют "чертовыми арабами"), им вешали лапшу на уши о борьбе с мировым терроризмом, который непременно возглавляют арабы, так же, как за любой мафиозной бандой стоят русские.

Не только Мохсен перешел на сторону оппозиции, но и еще три генерала, и множество офицеров, в том числе, естественно, и Джазим, и, конечно же, сам Муниф, хотя он не испытывал горячего желания это делать - пугала вероятность быть расстрелянным своими же бывшими однокашниками по училищу, оставшимися верными присяге. Утешало одно: генерал всегда точно знал, что делает, потому и стал генералом и оставался все эти годы в привилегированном положении, к тому же будучи родственником высокопоставленного Салеха. Он хорошо знал всю эту кухню и многократно пробовал на ней самые разные диковинные экзотические блюда наподобие заговоров, предательства, лжи и тому подобного бланманже.

Уже через несколько дней после перехода на сторону оппозиции Муниф, и правда, был вынужден выйти на улицу, чтобы охранять мятежников, которых считал бездельниками и идиотами, особенно тех, кто не брал деньги за участие в протестах, в этих диких пятницах - джума ат-тасамах , джума ар-рахиль ... Изобретательности технологов арабских революций не было предела. Все началось с йаум аль-гадаб  . Эти названия бесили Мунифа, поражая, как кто-либо мог всерьез воспринимать такую нарочитую показушность и в названиях, и в целях демонстраций. Внешне все было вроде правильно, все их требования, но они ровным счетом ничего не давали обычным йеменцам из отдаленных от центральных мухафаз районов, тем же хуситам. Демагогия и популизм, которые не улучшали повседневную жизнь - хлебом не накормят и одежду не купят, пусть хоть традиционную футу . Джинсы все же дороже, да и жарко.

Мунифу выдавали казенное обмундирование даже тогда, когда он уже находился в оппозиции. К тому же в то время он стал обладателем небольшой плантации ката рядом с плантациями Джазима. Муниф ездил туда пару раз, не заезжая в саму Сааду. Там же, в горах, он встречался с братом губернатора мухафазы Фарисом - посредником при продаже оружия хуситам. За плантацию Мунифа заплатил Джазим по просьбе Мохсена, чтобы у Мунифа был отличный повод ездить в мятежную Сааду, будучи офицером йеменской армии (еще до перехода в оппозицию). Чтобы его, брата Муслима, погибшего вместе с Хусейном аль-Хуси, спецслужбы не заподозрили в связях с хуситами.

Вообще-то Муниф считал, что до него нет никому никакого дела. Он слишком изменился с возрастом, чтобы кто-нибудь смог сопоставить его с той юношеской фотографией в газете 2004 года.

Однако генерал оказался более дальновидным. Следили и наблюдали за ним самим, а не за его шестерками, за ними постольку-поскольку. И все же вдруг проскользнула в одной из газет заметка о том, что генерал посылает кого-то из своих офицеров к хуситам, чтобы то ли договориться о чем-то, то ли помогать.

Состоялся неприятный разговор с Мохсеном. Муниф замер навытяжку в кабинете и слушал негромкий, но жесткий голос, выговаривающий ему, что это его, Мунифа, упущение, дескать, он кому-то проболтался, иначе каким же образом произошла утечка? В кабинете стоял огромный письменный стол, ряд стульев у стола для совещаний и на месте висевшего раньше на стене портрета Салеха остался прямоугольник невыгоревшей, яркой, голубой штукатурки. Муниф смотрел на этот квадрат, раздумывая, какая сволочь сдала его поездки в мухафазу Сааду? Как личный порученец Джазима он в принципе ни перед кем не отчитывался о своих отлучках - ни в кадрах, ни в бухгалтерии.

Скорее всего, либо сам генерал где-то кому-то ляпнул, считая собеседника надежным человеком, либо среди хуситов появилась крыса или правдорубец, считающий, что эти подачки генерала, тем более за которые приходится платить долларами, гордым хуситам ни к чему. Они воюют в сандалиях и в стареньких камуфляжах, в лучшем случае, а в худшем - в обычных футах, питаясь вареными бобами, финиками и козлятиной, обитают, как первобытные люди, в пещерах, там же и прячутся от бомбежек.

Разве им нужно оружие, пусть и БУ, - так, наверное, рассуждал этот "патриот", сливая журналистам информацию и пытаясь перекрыть канал поставок оружия.

С учетом того, что ни имени, ни фамилии Мунифа не прописали на страницах газеты, значит, этот правдорубец не из высшего командного состава хуситов и не из тех, кто прикупал оружие при посредничестве генерала.

- Молчишь как всегда? - вдруг спросил генерал, выдернув Мунифа из состояния задумчивости. - Надеюсь, у тебя не возникло желания присоединиться к мятежникам?

"Я сейчас на стороне других мятежников, - подумал Муниф, - и неизвестно, какие из них более противозаконные и чья программа противоречит интересам йеменцев, их историческому пути в большей степени".

Вслух ничего не сказал. За ним, и правда, закрепилось прозвище Молчун почти сразу после выпуска из училища. Джазим снисходительно относился к его манере отмалчиваться, ведь, несмотря на это, Муниф выполнял все его указания досконально, и Джазим, в отличие от генерала, понимал, что Муниф молчит, не замышляя что-то против благодетеля, а просто выработал за годы жизни среди чужих людей для себя такую защитную тактику - меньше будешь говорить, меньше последствий придется потом разгребать. И все же иногда прилетало, как после выхода скандальной заметки в газете.

- Молчун! - повторил Мохсен.

После разговора, явно по наущению генерала, Джазим сводил Мунифа в морг на ту злополучную экскурсию-опознание. Вид мертвых, замученных пытками, напугал Мунифа. Но он зашел слишком далеко, чтобы впадать в панику. К тому же хорошо помнил то чувство, когда уже практически сам был мертв в том особняке в Сааде...

Попав в плен к игиловцам, Муниф испугался гораздо сильнее. Это все же не свои, не йеменцы, он не понимал их психологию. И "чудесное спасение" стало следующей ступенью страха, на которую он взобрался, снова избитый, как в Сааде.

Лежа на кровати в съемной квартире в Идлибе и зализывая раны, анализируя всю свою не слишком длинную, но богатую на события жизнь, он, усмехнувшись, решил, что это его судьба - быть битым и оказываться всегда в роли подручного. Он и не претендовал на главные роли, уже успел узнать за свою недолгую жизнь, что солистов режут первыми - они на виду.

Еще в училище, заметив его манеру внимательно слушать собеседника, выявив у него способности к языкам и математике, цепкую память, на него вышли сотрудники йеменской военной разведки. Ему предложили встретиться в военном музее Саны. Он догадался, о чем пойдет речь, и пришел, испытывая не только любопытство, но и затаенную гордость, что именно его с их курса позвали на подобное "свидание".

Он проторчал минут десять около пушек, стоящих у входа. Билет ему покупать было не нужно - он в форме курсанта инженерного училища. Просто пришел слишком рано и не хотел бродить по душным залам, которые знал наизусть, так как на первом курсе их сюда водили строем.

Внутри, как всегда, залы пустовали. Если здесь не толклись экскурсии школьников или военных, то сюда заглядывали разве что редкие туристы. Но в последние годы в неспокойный Йемен отваживались приезжать или самые любопытные, или дураки.

Шагнув через порог калитки массивных ворот, Муниф прошел сразу в зал, где хранились домусульманские каменные идолы и столы для жертвоприношений, - от камня хоть чуть-чуть исходила прохлада. Как и во всех музеях, тут под предлогом сбережения экспонатов не включали кондиционеры и даже самые примитивные вентиляторы, а на самом деле дирекция музея банально экономила на электричестве.

Рядом с просторным столом для жертвоприношений к нему и подошел йеменец с печальным и слишком подпеченным от природы или от избытка солнца лицом - словно сунул его в духовку, выискивая там секреты, которые могут повредить безопасности Йемена. Уже после Муниф вспомнил, что такой загар дает горное солнце на Севере, именно таким возвращался Муслим из поездок в горные лагеря хуситов, но воспоминание пришло потом... Когда этот человек, одетый к тому же как обычный торговец с базара в футу и сандалии и с небрежно повязанным на голове подобием тюрбана, появился, Муниф подивился этому карнавалу. В Сане чиновники все же старались облачаться как европейцы, натягивая брюки и прея от жары. Впрочем, разведчик не совсем чиновник, хоть и служит государству.

Разговор как-то слишком быстро зашел о происхождении Мунифа. "Все раскопали, - подумал он сразу, чувствуя, как покрылся испариной лоб. - И явно не удовлетворились статьей в газете 2004 года, а похоже, знают и о покушении на убийство крупного военачальника Йемена - генерала Мохсена".

- Ты нам очень интересен, - вздохнул Подпеченный, - однако твое прошлое не дает нам гарантии в твоей верности. Удивительно, как при таком послужном списке, если так можно выразиться, тебя приняли в училище. При любом раскладе тебе лучше ни под каким видом не попадать в зону нашего внимания.

Мунифу хотелось уточнить, при каком раскладе? Но он привычно промолчал, проглотив затаенную обиду. Уж если решился уйти от хуситов, какой ему резон предавать? Он и так ходит по лезвию хуситской джамбии.

Теперь подобное предложение о работе на разведку прозвучало снова - без оговорок, без унижений его достоинства, тихим хриплым голосом незнакомца в гутре, надетой на иракский манер.

Все громче звучавшие в голове слова Салима начинали казаться вполне реальными, их словно высекли из камня, не исключено, что это мог быть тот самый жертвенный камень из военного музея. Как бы в ближайшем будущем по тем двум желобкам не потекли его кровь и другие телесные жидкости. Выжмут как лимон, не стоит сомневаться.

И все же в груди стала теплиться незнакомая ранее лампадка тщеславия и торжества, что он все-таки кому-то нужен, пусть пока и в роли случайно подвернувшегося под руку кадра для легкой вербовки, но в будущем ему хватит ума и сноровки показать, что он тот проблеск золота в горной породе, который может оказаться настоящим самородком, стоит лишь ударить киркой чуть сильнее.

Он думал о Салиме. И чем больше размышлял, тем острее становилось желание узнать, что будет дальше.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Кафируна (араб.) – мн. ч. неверные. Люди, отвергающие веру в Бога согласно исламу.
 2 Джадд (араб.) – дед, дедушка.
 3 ИГИЛ – организация, запрещенная в РФ.
 4 Акид (араб.) – полковник.
 5 AQAP – «”Аль-Каида” на Аравийском полуострове», АКАП, суннитская исламистская группировка, действующая в основном в Йемене и Саудовской Аравии, являющаяся частью сети «Аль-Каида».
 6 Гахфин (араб.) – кружевная тюбетейка, надеваемая под гутру, – головной платок арабов.
 7 На́ам (араб.) – да.
 8 Эн-Наби-Шуайб – гора, 3666 метров над уровнем моря. Высшая точка Йеменских гор.
 9 Ру́кка (араб.) – рукописный текст.
 10 Кибла – направление к Каабе в священной мечети в Мекке.
 11 Кат – растение, листья которого используют в качестве легкого стимулирующего наркотика, который употребляют массово в Йемене и некоторых африканских странах.
 12 Гусль (араб.) – омовение.
 13 Хашимиты – потомки Хашима ибн Абд Манафа – прадеда Пророка Мухаммада. К хашимитам относится и сам Пророк.
 14 Джамбия – кинжал, являющийся традиционным элементом национального мужского костюма йеменцев.
 15 Саджада (араб.) – коврик для салята.
 16 Сейиди (араб.) – мой господин.
 17 Бисмилляхи Рахмани Рахим (араб.) – во имя Аллаха, Милостивого и Милосердного, аналог выражения «С Богом!».
 18 Абб (араб.) – отец, папа.
 19 Джума ат-тасамах (араб.) – пятница толерантности.
 20 Джума ар-рахиль (араб.) – пятница ухода.
 21 Йаум аль-гадаб (араб.) – день гнева.
 22 Фута (араб.) – мужская традиционная юбка в Йемене.

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: