Неисчерпаемость богатств русской литературы и русской поэзии поражает неизменно. Казалось бы, разговором о трех ярких талантливых поэтах Валентине Белоусовой, Тамаре Лосевой и Вере Сухановой рассказ о современной поэзии не такой уж и большой в масштабах страны Смоленщины должен быть исчерпан – сколько заслуживающих внимания поэтов может родить одна область? Но самым неожиданным образом разговор о сегодняшней поэтической Смоленщине на этом не закончился. Удивительные вещи творятся сегодня в России. Идет война. И поэзия в самых разнообразных своих проявлениях, как это всегда бывало в России в роковые годы, опять становится необходимой народу – бойцам на фронте, матерям и отцам в тылу; а творческий потенциал давно уже брошенных на произвол судьбы и практически не издающихся поэтов восполняется Небом – ибо ничем другим нельзя объяснить яркое и ясное творческое горение живущих на просторах нашей Родины поэтов – только любовью к России, Божьей искрой и Божьей благодатью. Сегодня мне хотелось бы продолжить рассказ о современных поэтах Смоленска, начатый на сайте «Российский писатель» в статье «Принять красоту, что на грани страданья», разговором о творчестве двух русских офицеров –   Юрия Кекшина и Владимира Макаренкова, разговором о друзьях-поэтах, в чем-то перекликающихся друг с другом, а в чем-то полностью друг другу противоположных, но очень талантливых, ярких и, на мой взгляд, заслуживающих самого пристального читательского внимания и самого обстоятельного разговора. Разговора о не знающем покоя и не сдающемся русском сердце, бесконечная глубина которого по-разному проявляется в их творчестве. 

Юрий Кекшин. С Юрием Кекшиным мы познакомились в юности, на литературной студии Виктора Петровича Смирнова. С тех пор многое изменилось. Не стало страны, в которой произошла встреча, не стало литературной студии и ее талантливого, громкого, веселого и доброго руководителя, а бывшие литстудийцы, прожившие трудные жизни, и сейчас пишут вопреки всему и не мыслят своей жизни без поэзии. Ю. Кекшин шел к себе долго, как это часто бывает у людей совестливых и беззаветно любящих русскую литературу. А Юрий Кекшин всегда любил русскую литературу  беззаветно. Никогда не выпячивал себя, словно стеснялся своих стихов. А начинал  читать то, что любит у других, и не остановить: Юрия Кузнецова и Николая Рубцова – взахлеб – чуть ли не книгами, Валентина Распутина – прозу! – целыми страницами и главами. Окунуться с головой в занятия поэзией мешала служба в армии –  Кекшин кадровый офицер.

А потом пришло время, которое перемололо и перепахало все. Юрий Кекшин Родину не предавал. Всегда был русским патриотом и любил Россию. И поэтом он всегда был хорошим. Но вдруг случилось чудо. Такое бывает не так уж часто и всегда – закономерно, как награда за самоотречение, терпение и любовь. Произошло трагическое событие, тяжело заболела мама, и в беспощадном свете грядущего расставания Юрий вдруг записал так, как не писал никогда до этого – коротко, ясно, трагично и значимо: 

Я вновь объявился в родимом краю,
Разлука – мое окаянство.
Я это пространство до боли люблю,
Волшебное это пространство!

От светлого неба до темных болот
Люблю его ветры и воздух.
Сейчас здесь иной проживает народ,
Но те же – небесные звезды!

Вот только бы выдержать в сердце своем
Тоску, что зияет, как яма,
Когда опустеет родительский дом
И станет фантомом без мамы…

Прошедшая жизнь вдруг заболела в нем такой болью, наполнилась такой любовью и таким великим смыслом перед этим самым главным для каждого человека расставанием, что горло спазмами перехватывает при чтении его стихов. Это предельная открытость, я бы сказала, открытость бесстрашная, предельная исповедальность и искренность. И – мера, высокая мера требовательности к себе как человеку, совестливый взгляд на жизнь, на то, какой она должна быть. Я не скажу, кто повлиял на него больше, любимый Рубцов или любимый Кузнецов – от молодого Кузнецова в стихотворениях Кекшина краткость, парадоксальность  и предельная сжатость стиха, от Рубцова – русское сердце, тихий щемящий лиризм родного: русских берез, полей, перелесков и дорог, открытость и исповедальность.

Несводимые друг с другом, взаимоисключающие Рубцов и Кузнецов вдруг как-то срослись, соединились, спелись в этих стихах. Но при этом – ни намека на подражание, вторичность, перепевы – у Кекшина свой голос, какого еще не было в русской поэзии, голос поэта Юрия Кекшина. Его лирика - дневник, короткие, предельно простые заметки о жизни современного человека, в них нет ни позы, ни излишне ярких образов, ни ложной надуманной философичности, ничего наносного и лишнего. Но как берут за душу,  как хватают за сердце эти стихи! Сколько глубинных философских смыслов в этой простоте бытия! Так болит жизнь каждого нашего современника. Стихи его держатся на точном слове и чистом чувстве. Такие стихи писать очень трудно.  

Юрий Кекшин живет в зыбком, угасающем мире, где все в любой миг может разрушиться, его «темы» – воспоминания о юности, раздумья о старении, боль от потери близких, и – собственное стояние на краю, вглядывание в свою невечность. Извечное «Memento mori», православная «память смертная» святых подвижников – та точка отсчета, которая делает человека иным, заставляет его вглядываться пронзительнее и требовательнее в свое обреченное на исчезновение  существо, в свою жизнь и в людей, живущих рядом, и весь мир открывать заново – в щемящем свете любви и предстоящей разлуки. Прежде всего в этом щемящем свете предстоящей разлуки поэт открывает для себя Родину – измученную, оболганную, разграбленную Россию. По-рубцовски пронзительны его стихи о заброшенном деревенском доме:

«Здесь, в этом гибнущем доме,
Где только плесень и тлен,
Эхо тяжелого грома
Глохнет у сгорбленных стен.
День вечереющий гаснет,
Сном беспокойным маня.
Кажется, в этом пространстве
Гибнет Отчизна моя».

Сообщая происходящему глубину исторической памяти,  эти строки продолжают стихи, посвященные земляку Пимену Карпову:

Его, кто зрел в года лихие
Народа тяжкий недород,
Помимо нас – детей России –
Лишь край заброшенный поймёт…

Размышления о Пимене Карпове органично переходят в разговор о том, что сегодня творится в России:

Всюду тоска и духовная глушь,
Тяга ко злату и хамству,
Серная вонь от заморских кликуш
Заполонила пространство.

Потери родных и друзей – вехи на земном пути. Родные могилы делают бесконечно любимую родину еще роднее, стирают последнюю межу между сердцем и родимой землею. Как пронзительны, просты и точны стихи Юрия Кекшина, посвященные умершему отцу!

«Как же больно кресту поклониться,
А ведь пасть на колени хотел.
Не успел я по-русски проститься,
Я проститься с живым не успел».

Вглядываясь   в ночную темноту с извечным вопросом «жива ли?», поэт пишет о тяжело больной матери,  по-иному осознавая цену жизни и смерти, по-новому понимая, насколько драгоценна для него мама, насколько драгоценна такая привычная и, казалось бы, нескончаемая жизнь:

«Ничем не заглушить бессонную тревогу,
В мозгу шумят вразброд и мысли, и слова.
Но вспомнил – мать жива! За это – слава Богу!
Ведь это наяву, что мать моя жива!»

Болью и невозможностью осознания потери наполнены строки о смерти матери. Горе прячется тут за обыденность, и эта обыденность страшна, но это же горе заставляет раскрыться сердце, окончательно отделить злаки от плевел, отмести все ненужное перед судом вечности:

Привыкаю к тоске незнакомой,
Замерзаю от этой тоски.
Сквозь крыльцо опустевшего дома
Злой оравой растут сорняки.

Да и стены в жилище родимом
Паутиной седой поросли.
Как положено – скорбно и мимо –
Сорок дней беспросветных прошли…

Родина окончательно становится родной, когда восход с закатом, заря с зарей сходится, и свет детства сливается со светом, исходящим от родных могил. Так воспринимает родное каждое русское сердце.  Именно поэтому у Юрия Кекшина, который почти всю свою зрелую сознательную жизнь живет в Смоленске, стихи о местах детства, Курске и  родной Хомутовке, отзываются совсем иным светом.

Откуда ветер задувает –
Из-за угла или с полей?
Как точно сердце отмечает
Приметы родины моей:
Что жив покрытый мхом скворечник,
Что мёртв соседский огород,
Что кот так жадно, так беспечно
Из тёмной лужи воду пьёт.

Хомутовка, малая родина  – место земного счастья, место, где жили и навечно остались в памяти молодыми и живыми отец и мать, место, где детские и юные чувства предельно остры и ярки:

Приеду в отпуск на неделю
В свой отчий дом, в старинный дом,
Где буду нежиться в постели
Со Стёпкой – маминым котом.
И Бунина перечитаю,
Вновь закружусь в родных местах,
И снова кое-что узнаю
О поселковых новостях
.....

«В кошельке – ни рубля, ни копейки,
А дорога до дома длинна.
Хорошо, что на мне телогрейка,
А во мне – два стакана вина.
Десять верст без труда отмахаю,
Весела ты, дорога домой.
Слава Богу, что мама живая.
Слава Богу, что батя живой.

Вечная обитель родного – юношеская любовь. В стихах о юношеской любви Юрий Кекшин отстраняется от давно отгоревших страстей, его взгляд немного насмешлив и неизменно ностальгически добр:

«Я фразу сказать не умею,
Лишь взгляд ее странный ловлю.
Я с этой красоткой робею,
Её я, признаться, люблю.
Уходит закатное солнце
И скоро упрячет свой лик,
А девушка громко смеётся
От слов несуразных моих».

Кекшин пишет о любви, ничего не выдумывая, «как было», и это мудрое простое «как было» оказывается самым прямым путем  к сердцу читателя, который мгновенно откликается ответным узнаванием: «И со мной было так же».  

Многие стихи Кекшина неожиданно аукаются со стихами Георгия Иванова – и легкой разговорной интонацией, и краткостью, вот только иронии тут нет – отношение к жизни другое, хотя и такое же горькое, как у  Г. Иванова. И в смерть Кекшин вглядывается так же настойчиво, как  Иванов. Неожиданно вспоминаются стихи Иванова об эмиграции, и хотя к Кекшину эта тема отношения не имеет, он и представить себе не может, что из России можно куда-то уехать, все же потеря СССР – родины, где прошли детство и молодость – порождает сходные настроения человека, живущего вреде бы и в своем, а все же в чужом мире. Знаменитые строки Иванова:

Мы вымираем по порядку –
Кто поутру, кто вечерком,
И на кладбищенскую грядку
Ложимся, ровненько, рядком.
Невероятно до смешного:
Был целый мир - и нет его.
Вдруг - ни похода ледяного,
Ни капитана Иванова,
Ну, абсолютно ничего!

куда более мягко, а все же  аукаются у Юрия той же ностальгией потерь:

Я жил порою, как в темнице,
В навек исчезнувшей стране,
И зря, наверно, звал синицу,
Когда журавль курлыкал мне.
Уже давным-давно старею
В иных – столетье и стране,
И так страдаю, так болею,
Когда журавль курлычет мне.

Но какова цена эта обманчивой  «мягкости» для смертного человека, становится ясно из предельно жесткого стихотворения «Ровесникам»:

Исчезли надежды былые,
Угас молодецкий порыв.
Ещё мы бредём, как живые,
Но тени упали в обрыв.

Молчит затаённая бездна,
Фатально колышется тьма,
Нам в ней уготовила место
Жестокая вечность сама.

И всё же, живые, и всё же,
Есть вера, живые мои,
Что жизнь нам подарит, быть может,
Тепла и немного любви…
    
Затаенная надежда на еще возможное счастье не отменяет прямого и пристального вглядывания в смерть. Что там, за гробом? Есть ли вечная жизнь? – Юрий Кекшин не задает таких вопросов. Он прощается с родным, с земным, просто и прямо глядя в глаза неизбежному:

Там, где распахана межа,
И там, где луг заросший,
По-разному болит душа,
Свой срок земной итожа...
По грани света или тьмы,
Кто – кротко, кто – с упрямством,
По-разному стремимся мы
К последнему пространству…
.....

Растекаются годы мои,
Моя жизнь так стремительно тает
От предела последней любви
И до стужи последнего края.

Прощание с земным открывает горизонты Небесного, и прежде всего – горизонты Любви, раскрывает сердце:

Уже дошел я до седин,
А, значит, и до края.
Но я пока что не один,
Со мной – звезда седая.

Она еще полна огня,
Она жива, поверьте.
Она – моя! Она – моя! –
С рожденья и до смерти.

Седая звезда» - сгусток человеческой любви и боли, нечто, неподвластное смерти и сливающееся с главным в человеческой личности. Всматривание в смерть – для любого совестливого человека, и верующего, и атеиста – неизбежное покаяние, осмысление того, что ты есть и какова прожитая тобой жизнь. Точнее всех об этом «постижении собственной сути» написала, пожалуй, Светлана Кузнецова:

Я, свыкшись с уходом, себя открываю
Вторично, гораздо больнее и злее,
Как бабочке, крылья душе обрываю,
Нисколько, бедняжку, ее, не жалея.

Так заново открывает себя, взвешивая прожитую жизнь у родных могил, и Юрий Кекшин:

В ожидании вечности зябкой,
Слабо гладя ладони мои,
Перед смертью сказала мне бабка:
«Ты упрямый. Таким и живи».

Зашагал я по жизни упрямо
Вдоль опасного края земли:
Водевили, комедии, драмы
Мой характер дотла не сожгли.

Познавая года и пространство
От жилища до дальних огней,
Сохранил я остаток упрямства,
Как и память о жизни своей.

Жизнь, открывающаяся ему – простая жизнь нашего современника, и, наверное, главная ценность этих строк именно в их универсальности – применимости к любой человеческой судьбе:

Бывал я со спиртным на «ты»,
Не уклонялся я от битвы.
Я даже взращивал цветы!
Я даже сотворял молитвы!

Старался жить во весь размах,
Пытался быть лихим и смелым.
Но как же получилось так,
Что жизнь однажды пролетела?

Порою Кекшин откровенен до предела, на такую распахнутость решаются немногие:

От душевной невиданной боли
Мне не спится в квартирной глуши.
Эх, насытиться водкой бы, что ли,
За помин отлетевшей души.

Я забыться уже не сумею,
Но, хотя, словно псина, скулю,
Лучше трезвостью переболею,
Лучше боль до рассвета стерплю…

От вглядывания в смерть – особое, трепетное отношение к другой беззащитной жизни, существующей рядом, к цветам, деревьям, травам – без природы Юрий жизни себе не мыслит! – к братьям нашим меньшим, которых Кекшин любит настолько, что я не возьмусь сказать, какая любовь в нем больше, к поэзии или к беззащитному, заброшенному, требующему участия и ласки земному зверью:

Как же стон твой отчаянно тонок,
Безутешен твой слабенький плач:
Угасает бездомный котенок
Среди тьмы и пустующих дач…

Дай, комочек, тебя пожалею,
Волю дам непослушным слезам.
Я, конечно, тебя обогрею.
Я тебя никому не отдам…

Наверное, поэтому строки о прилетевшем к окну снегире оборачиваются у Юрия главным вопросом, который рефреном проходит через многие его стихотворения – вопросом об утерянной в современном мире человечности:

У него нет ни пищи, ни крова.
Бросил в форточку хлеба ему.
Снегиря он окликнул другого,
Чтоб не есть этот хлеб одному.

Ах, снегирь, ах ты, добрая птица,
Мне тебя уже век не забыть.
Нам бы всем у тебя научиться
Просто Божьими тварями быть…

Эта человеческая доброта и есть ответ Юрия Кекшина смерти, и ответ этот куда более точен и верен, чем тьмы холодных и всегда приблизительных философских истин, ибо это – ответ умного сердца, которое способно услышать правду.

Наверное, из-за этого предельно человечного и забытого многими людьми желания быть просто Божьей тварью тьма над Юрием Кекшиным не смыкается – напротив, благодаря не иссякшей в душе человечности и доброте она рассыпается над поэтом сиянием звездных огней, которые когда-то в далеком детстве и юности он увидел из родного сада – оборачивается  Божьм даром Любви и открытого всему живому сердца, безмолвной вестью о победе над смертью и о  жизни вечной – какая смерть, когда в мире столько звездных огней!

Я ночи дождался. Горит Водолей,
Сияют созвездия странные.
О, это сияние звездных огней,
О, звездное это сияние!

Ушли в сновиденья друзья и враги.
Шепчу им из древнего сада:
«А ну, раскрывайте свои кошельки
Под звездный огонь звездопада!».

Я – верный юродивый звездных ночей,
Я звезд воздыхание слышу.
Ты видишь меня, золотой Водолей?
Я вижу вас, звезды, я вижу!

Владимир Макаренков. Должна с сожалением признать, что по этой подборке полное представление о поэте Владимире Макаренкове читателям сайта «Российский писатель» получить  не удастся. Как поэт Владимир Макаренков разнообразен в своих поэтических дерзаниях. С равным успехом он пишет и тонкую трепетную лирику, и философские стихи, и стихи о простых жителях Смоленска – соседях, проживающих с ним рядом в одном дворе. О поэзии Владимира Макаренкова я уже вела разговор в статье «Мир в распахнутом окне» .

Явно оглядываясь на поэтический опыт великого земляка Исаковского, Владимир Макаренков пишет песни – и стихи, и музыку. Песни Макаренкова можно назвать авторскими, но это не совсем точно. Макаренков безошибочно отыскал  незаполненную на сегодняшний день песенную «экологическую нишу» - он пишет настоящие советские песни, которых в наше время уже не пишет практически никто, причем некоторые из них и в советское время стали бы шлягерами (хотя это слово тут не совсем уместно),  – так точно выбраны темы, так органично патриотизм сочетается в них с лиризмом и настоящей, глубокой любовью к родине.

За песню «Русское сердце» Владимир Макаренков был удостоен медали Шукшина Союза писателей России. На мой взгляд, песня о не знающем покоя русском сердце - одна из тех песен, которые сейчас нужны народу как хлеб, как Победа. Надеюсь, что она станет настоящим подарком читателям сайта, потому что такие песни окрыляют надеждой и верой, западают в душу, запоминаются навсегда и поются: «Русское сердце не знает покоя,// Верой великой умы бередит.// Красное солнце встает за рекою.// Русское сердце за правду болит».

И все же сегодня мне хотелось бы познакомить читателей «Российского писателя» с интереснейшим поэтическим опытом В. Макаренкова, касающемся  спецоперации, ведущейся на Украине.  Сейчас полковник внутренней службы Владимир Макаренков продолжает службу, но уже в армии. Он выпускает одну из дивизионных газет. Подробнее о том, что это за издание, я по вполне понятным причинам говорить не буду. Вот с этой-то газетой и связаны его интереснейшие поэтические опыты последнего года.

Владимир Макаренков поставил перед собой сложную боевую и поэтическую задачу -  писать простые, понятные любому солдату стихи о спецоперации, публиковать их в дивизионной газете, но при этом сделать так, чтобы стихи не имели ничего общего с газетными виршами, а оставались настоящими стихами. На мой взгляд, с задачей он справился блестяще. Это – его личный вклад в боевые действия,  ведь своими четкими, ясными, обдуманными и выстраданными строками он напрямую обращается к сердцу каждого солдата, объясняя истины, которые выросшим в СССР могут показаться банальными, но для многих сегодняшних молодых  среди шквала вражеской пропаганды звучат буквально как открытие:

Как ангельские крылья у виска,
затрепетали мысли, сжалось сердце
в день «Z», когда российские войска
на Украину двинули гвардейцев.

И раскололись надвое умы
от столкновенья лжи и правой силы.
На всей планете нет такой страны,
чтобы была правдивее России.
…………………………………..
«Z – за победу!» - краской на броне.
«V – сила в правде», а не в громе пушки.
Чего стесняться и бояться мне?
Какое счастье быть сегодня русским!

В такие простые, выверенные, мгновенно западающие в душу строки Владимир Макаренков отливает главные, жизненно важные, затоптанные в грязь истины. Сила этого оружия велика, ибо стихи учат главному – тому, что такое Россия для русского человека, как надо любить родину, что такое солдатский долг, почему солдат должен быть готов пойти в бой за Родину.  В этих стихах ради любви к родине Макаренков готов пожертвовать самой поэзией, о чем он и пишет:

Хотел я о весне,
как прежде, радостным скворцом
пропеть, воспеть свой сад,
да встал передо мной истцом,
как на суде, солдат.
В пустых глазницах – боль и страх,
беззубый чёрный рот,
кровавый студень в волосах,
распоротый живот...

И все же поэзией Владимир, слава богу, не жертвует.

Четкий чеканный стих, цельные отлитые строки сочетаются у него со свободной разговорной интонацией, а по высокой простоте эти стихи стремятся к недостижимой классике Александра Трифоновича Твардовского – гениальный земляк для поэта явно главный пример и путеводный маяк. Явно оглядывается В. Макаренков и на недостижимую и непостижимую в своем совершенстве гражданскую лирику Пушкина и Некрасова, впитывает опыт русских гениев, учится у них  ясности, особому гармоничному строю классического стиха, полемичности и высокой русской гражданственности.

Упорное стремление к вершинам русской поэзии в новой книге Владимира Макаренкова неожиданно сливается с живой жизнью армейской газеты –  явления, по своей природе, на первый взгляд,  мало соединимые. Но, как всегда, столкновение противоположностей высекает искру реально нового, а  пламенное желание помочь нашим солдатам и любовь к России не только помогают «сплавить», соединить несоединимое, но и спаивают звенья распавшейся цепи времен, уже на уровне стиля в высокой поэтической перекличке выявляя глубокие исторические корни русской традиции, гражданственности и патриотизма.  В. Макаренков поставил для себя очень сложную, почти невозможную поэтическую задачу и сумел с ней справиться – на мой взгляд, написанная им книга «ZV. Русское сердце» относится к числу редкостно удачных – так бывает всегда, когда поэт отказывается от себя ради общей боли, общей беды, общей Любви, общей Победы.

Ради помощи фронту, ради победы поэт приравнивает стихи к штыкам, к гранатам, к винтовкам, к пулям. Как это было в сорок первом. Владимир Макаренков сознательно возрождает традицию времен Великой Отечественной, зачастую создавая словесные плакаты, предельно простые и емкие по содержанию:

Я сам пошёл по дедовым стопам –
Служить в российской армии народу.
Я никому Россию не отдам!
Я защищу с оружием свободу!»
.....

Лишь тот, кто выстоял на фронте,
правдиво может говорить
в стихах о воинской работе –
до смерти Родину любить...
.....

За Донбасс! За матушку Россию!
За великий праведный язык!.

Мгновенно  вспоминаются агитплакаты «Окон ТАСС» с их предельно лаконичными надписями:  «Все для фронта, все для победы!»; «Красной армии метла// Нечисть вымела дотла!»; «Красной армии грозен шаг!// Будет уничтожен в логове враг!»  Собственно, перед нами школьные и армейские солдатские прописи с изначально важными, основополагающими смыслами. Мы будто опять попадаем в советское время, когда об этих истинах настоятельно и постоянно говорилось и в семье, и в школе, и в армии.

Но одним плакатом не победить. Для русской победы нужно живое, горячее русское сердце. И поэтому свой поэтический разговор с солдатами Владимир Макаренков ведет как их товарищ, как старший офицер, как отец, обращаясь к каждому солдату: «сынок!» «Ты воин, сын великого народа,// а для меня пожившего – сынок.// Осилишь ли, вернувшись из похода// уставшим,  глубину отцовских строк?»  В. Макаренков сознательно подчеркивает, что ведет разговор с солдатами из тыла: «По сводкам министерства обороны// я представляю здесь, как жарко там…»

Но на разговор этот, простой, честный и доверительный, он имеет право, ибо многое повидал и понял за свою жизнь, и его бесценный опыт старшего товарища, офицера, знающего, как надо любить Родину, для солдат может оказаться бесценным.  И он ведет спокойный, доброжелательный, вдумчивый  конкретный разговор о конкретных сегодняшних событиях. Это стихи «Повестка» - о счастливом молодом человеке, теряющем мирное житейское счастье вместе с пришедшей из военкомата повесткой: «Что делать, личное участье// предписано не одному// тебе… Как за большое счастье// своё, воюют за страну»; интереснейшее и очень важное по смыслу стихотворение «Отказник»  - о контрактнике, сбежавшем с поля боя: «Бежал контрактник с поля боя, // о спину бился автомат,// и за укрытие любое// спасительно цеплялся взгляд… //А Бог следил за ратным полем// и выжить помогал тому,// кто не считал себя героем,// вёл бой в пороховом дыму// без права вспоминать о Боге…»; это стихи о великом не прощающемся грехе предательства своей Родины: «Кто предал Родину, не может быть прощён,// ведь оправдание не отыскать измене…»

Это строки о конкретных событиях на фронтах и о том, как к ним надо относиться, собственно, поэтические фронтовые сводки о присоединении к России новых областей:

где мера правды – слово Божье,
а совесть – вечный постовой.
Донбасс, Херсон и Запорожье,
не зря вернулись вы домой»,

и об оставлении Херсона:

Мы успели, нас не потопили,
дамбы ГЭС порвав стрельбой, как нить.
Мы сегодня мудро отступили,
чтобы завтра верно победить. 

Конечно, простым разговором офицера с солдатом Владимир Макаренков ограничиться не может. В книгу неизбежно врывается реальная война со всеми ее ужасами, потерями, смертями, жестокостью. Живая боль взрывает поэтическую ткань, наполняет стихи реальными жизненными деталями и образами, делает поэзию полнокровной и достоверной: «Тишь в деревеньке, да слышатся – взрывы,// Видятся: чёрные дымные гривы,// Жжёный забор, половина собаки,// Маленький мальчик в кровавой рубахе…» – в этих строках, написанных несколько лет назад и посвященных донбасскому поэту Александру Морозову, точная страшная деталь «половина собаки» запоминается навсегда и дает реальное представление об огромной, длящейся многие годы трагедии.

«Кого винить, за что винить?// Россию или Украину?// Мне страшно другу позвонить, –// в отчаянье скорбит по сыну», - другая деталь «страшно другу позвонить» - воссоздает  реальную картину  сегодняшнего русского «тыла», безмерного горя родителей, потерявших своих сыновей. Неизбежным напоминанием о гениальном «Я убит подо Ржевом» Александра Твардовского врывается в стихи голос убитого солдата, голос вечной войны, ведущейся с Россией, только «адреса» сейчас другие – Луганск, Донецк, Мариуполь, Херсон: «Я присыпан землёй от разрыва снаряда,// раскалённым осколком мгновенно убит.// Словно крепко заснув от усталости, рядом// мой сосед по военной палатке лежит». Потрясают своей предельной эмоциональностью и правдой строки, обращенные к потерявшим  человеческий облик украинским нацистам:

Какая мать рожала вас?
Какой отец гордится вами?
Лежит в развалинах Донбасс,
а вы все страшными словами
навеки прокляты; народ
предали жертвенному горю.
Кому на радость расцветёт
весенний сад, залитый кровью?

Какие женщины от вас
хотят детей?
Какие дети,
своими папами гордясь,
в кровать к вам лезут на рассвете?
Какие верные друзья,
мужское братство не нарушив
и не краснея от вранья,
готовы к драке ради дружбы?
 
Продолжают этот  разговор стихи о пятой колонне, о бесконечных предательствах внутри страны -  «Ты и мы», «Патриот и либерал»:

И я, как ты, за мир радею,
Но в грозный для России час
Предать её, как тать, не смею,
Ведь Родина растила нас,
Учила с той большой надеждой,
Что в лихолетье сможем мы
Не быть слепыми, как невежды,
Любить Россию, как сыны.
И вот вопрос, кто благородней:
Тот, кто с оружием в руках
За Родину у преисподней
Стоит с молитвой на устах,
Иль ты, в своём домашнем кресле
Хулящий Кремль, а заодно
Всё то, что любит русский в песне…

Многократно расширяет горизонты, усиливает эмоциональное воздействие и сообщает  написанному даль вечного глубина исторической памяти.  Макаренков живет в Смоленске, «крепкостоятельном граде» с тысячелетней историей, через который на Москву шли все вражеские полчища, и живая трагическая героическая история родного города, неотделимая от истории России, входит в стихи кровью и потом всех русских воинов, напоминанием о том, что битва за Россию длится вечно:

Ты называешь рабским наш народ,
себя вообразив судьёй от Бога.  
Беда, конечно, что чрезмерно горд,
но хуже, что отбился от истока  
истории родной земли; века
текут, как Днепр (невозвратны воды)
но всё былое помнят берега, –
и ледоходы, и водовороты.

Вспоминая о вечном подвиге и вечном назначении воина, Макаренков отдает дань русской армии и напоминает о многовековой любви и особом, уважительном отношении к ней русского народа. Одно из таких стихотворений – «Стихи о военной форме»:

Подчёркнуто строга осанка.
Хоть и давно уж отставник.
Моё второе я, изнанка –
К военной форме так привык...
Ей дань приносит даже мода,
В сраженьях враг отдаст поклон.
Издревле на Руси свобода
Жила под крыльями погон.

Если бессмертная поэма «Василий Теркин» Александра Трифоновича Твардовского имеет подзаголовок «Книга про бойца», то к книге Владимира Макаренкова я сделала бы подзаголовок «Книга для бойца». Сейчас  директор смоленского издательства «Маджента» Елена Александровна Минина, следуя традициям Великой Отечественной войны, в полевом  формате выпускает репринтное издание «Василя Теркина» с предисловием дочери поэта В.А. Твардовской, специально для бойцов спецоперации – так, чтобы книгу можно было носить в кармане, и она, поддерживая боевой дух воинов, не была для них помехой. Тираж будет отправлен  на фронт. Думаю, что такие книги, как книга  Владимира Макаренкова, тоже не помешали бы бойцам спецоперации – старший собеседник, который готов ответить на все твои непростые жизненные вопросы в поэтической форме, дать совет, разрешить  сомнения – нужен всегда. Живое обсуждение  происходящего в стране превращается в этой книге в увлекательный,  неимоверно важный разговор о жизни, Родине, солдатском подвиге. О том, что происходит сейчас, будут написаны книги, многие из которых войдут в историю русской литературы – так важны для нашего Отечества сегодняшние события. Думаю, что книга Владимира Макаренкова «ZV. Русское сердце» станет одной из ярких страниц в «библиотечке спецоперации» – ведь судьба подарила ему  важное и неожиданное служение Родине, а сам он нашел очень интересную форму разговора и затронул важные  для каждого русского человека истины и глубинные пласты любви. Его чеканные строки западают в память, пробуждают сердце. Остается повторить еще раз: Владимир Макаренков поставил перед собой четкую армейскую задачу и  выполнил ее блестяще – и как поэт, и как офицер.

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: