|
* * *
Час за часом, день за днем,
Год за годом, век за веком
Все, нам кажется, идем
Мы путем как будто неким.
Все-то мнится нам - вдали,
За иссякшей силой взгляда, -
Тем - спасение земли,
Этим - только тьма распада.
Хоть и знаем, вдаль спеша,
То, что всюду неизменно
В каждый миг несет душа
Их в себе одновременно.
Что не завтра - там, куда
Увлекает нас движенье,
Здесь, сегодня и всегда,
Нам даны они с рожденья.
Что пространства в мире нет,
Что и время преходяще,
Что грядущей жизни свет
В нашем светит настоящем.
1991
* * *
Как можно требовать от других
Того, что сам им не можешь дать?
Что же, давай выползай, мой стих,
Из того, без чего не видна звезда.
А звезда не видна без кромешной тьмы -
Разве от света отделишь свет? -
Где вы, страдавшие на земле умы,
Сердца, прочертившие в мире след?
О вас сказать бы - да слов не найти.
О себе подумать бы - да мыслей нет.
Снова белая яблоня стоит на пути,
Снова с розовой вишни слетает цвет.
Пробивается из лиловой грязи трава,
Огуречник шершавый запахи льет.
И такая над садом нежная синева,
Что ни час не важен, ни день, ни год.
Только теперь я понял в этой глуши,
Отчего блажен тот, кто духом нищ,
Когда все грехи, что я совершил,
Вошли в назем, как зола с пепелищ.
Наконец-то ни каяться я не хочу,
Ни лелеять в сердце к себе былому месть,
И впервые не страшно мне знать, что вручу
Господу душу такой, как есть.
1990
***
От солнечных ярких пятен
Стал сад предвесенний сыр
И беден, и необъятен,
Как весь этот Божий мир.
Как мир этот Божий, где мы,
Хотя и видны пока,
Не более, чем поэмы
Зачеркнутая строка.
Строка, вариант которой
Не плох был, а между тем
В поэме уже готовой
Иначе звучит совсем.
1990
* * *
Убегают к лесу провода,
В пятнах снега мартовское поле.
Родина моя, моя беда,
Не свободы ищем мы, а воли.
Ну, а воли хватит у тебя,
Разве жаль тебе ее для сына! –
Родина моя, моя судьба,
В сумрак уходящая равнина.
Там, где рельсы высветлил закат,
Где торчит шлагбаум одноруко,
Снова видит пристальный мой взгляд
С фонарем стоящую старуху.
По ветру седая вьется прядь,
Гнется воротник ее шинели.
Ей ли о грядущем горевать,
Прошлое отплакав еле-еле!
Налетит грохочущий состав,
Торопливо мусор закружится.
Хорошо, от странствий приустав,
Никуда душою не стремиться.
Тонет поле вязкое во мгле,
Тонет радость краткая в печали.
Вот уже, как уголья в золе,
Над землею звезды замерцали.
Ничего не пожелаю вновь,
И былых желаний слишком много.
Родина моя, моя любовь,
В никуда ведущая дорога.
Добреду до мокрого леска,
Все свои припомню пораженья.
Родина моя, моя тоска,
Нам и в воле нет освобожденья.
Попрошусь к старухе ночевать,
Встану на бессолнечном рассвете.
Ничего не надо понимать,
Ни за что не надо быть в ответе.
Надо в печь поленья подложить,
Пусть зайдутся в пламени и дыме.
Невозможно в мире заслужить
Благодать деяньями своими.
В жажде справедливости о зле
Что твердить с отчаяньем и жаром! –
Ведь совсем недаром на земле
Все, что надо нам, дается даром.
Выйду, сном коротким освежен,
И пойду на дальние березы.
Родина моя, несмолкший звон,
Ветром осушаемые слезы.
Как с тобою песню мне допеть,
Как высокий голос твой дослушать,
На твоем просторе умереть,
Одинокой думы не нарушить?
Не боюсь ни жить, ни пропадать,
Мы с тобою оба одиноки.
Родина моя, больная мать,
Ни к чему загадывать нам сроки.
Или небосвод над нами пуст,
Чтоб была погибель нам случайна?
Родина моя, нелгущих уст
Словом заповеданная тайна.
1990
***
На тему вечную предательства
Я ничего не написал
Не оттого, что это качество
В самом себе не замечал;
Нет, с первых дней существования,
С полузабытых детских дней,
Я предавал до содрогания
Себя и близких, и друзей;
Я предавал траву с деревьями,
Ночную тьму, сиянье дня, -
Все, что однажды мне доверилось
Иль положилось на меня;
С какой-то спешкой оголтелою,
Как бы боялся не успеть! –
Вот так я делал, так я делаю,
И так я делать буду впредь,
Все нарушая обязательства,
А потому, пока дышу,
На тему вечную предательства
Я ничего не напишу.
2001
* * *
Луна замерзает, как белая мышь,
В сугробы уходят дома.
И вьется поземкой с синеющих крыш
По комнате грязной зима.
Она наметает сугробы в углах,
Морозным трясет рукавом,
И, как сумасшедшая, пляшет впотьмах,
Свивая пространство жгутом.
От двери до окон не сыщешь следа,
Как пестрый лоскут, тишина
Трепещет от ветра, и снова беда,
Как запах мимозы, нежна.
И смерть, соболиную выгнувши бровь,
Глядит на страстей кутерьму,
Где мир из безумья рождается вновь,
Чтоб вновь устремиться к нему.
***
Я повторяю вновь -
Горька моя судьба:
Слаба моя любовь
И ненависть слаба.
И чувства, и ума
Во мне лишь тени тень.
Как нищему сума.
Безрадостен мне день.
Как узнику тюрьма,
Безрадостна мне ночь.
Душа себя сама
Не может превозмочь.
Я в сытости не сыт
И в пьянстве я не пьян.
И только едкий стыд
Мне полной мерой дан.
1992
* * *
Ничего не надо, кроме, может,
Тихого спокойствия в душе,
Чтобы, жизнь минувшую итожа,
О небывшем не вздыхать уже.
Мой ли с миром путь не одинаков!
Чем же всех других виновней я? -
Боже, Боже звезд и хлебных злаков,
Пощади меня и муравья.
Пощади меня и эту в поле
Чистую без тени синеву.
Дай мне без уныния и боли
Видеть то, что вижу наяву.
Или дай забыться мне во мраке,
Кануть в ночь без слова и огня,
Чтоб, как спящих хриплые собаки,
Сны земли не мучили меня.
1992
|
***
Птичий свист не тревожит пространство,
Нет на кладбище ни деревца.
Только бабочка с нежным упрямством
Все кружит и кружит у лица.
Близко так, что касается кожи
Ее крылышек тонкий атлас.
Словно хочет открыть и не может
Мне какую-то тайну о нас. ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ
Упала башня Вавилона,
И прокатился над землей
Объединяющего стона
Уже разноязыкий вой.
И пыль все тучею объяла,
И каждый к каждому взывал,
Но горло звуки искажало,
И слов никто не понимал.
Когда ж опять пробилось солнце,
То, на все стороны земли,
Как от иссохшего колодца,
От башни люди побрели.
Они брели, таясь друг друга,
Пожитки жалкие влача;
Сходясь же вместе - от испуга
Невольно пятились, рыча.
Язык звериный стал им ближе,
Чем человеческая речь,
Которой в гордости бесстыжей
Они не думали беречь.
Но поколение сменялось
За поколеньем. Шли года.
Уже потомкам представлялась
Все поправимее беда.
И терпеливо постигали
Они чужие языки,
И снова башни воздвигали -
Бесчисленны и велики.
Но меж камней столпотворенья
Всходила прежняя трава.
И лишь иллюзию общенья
Давали мертвые слова.
И снова башни разрушались,
Народ вздымался на народ.
И снова в мире воцарялись
И страх, и гибель, и разброд.
И жив он - явно или тайно -
В нас древний Вавилон досель!
И не случайно, не случайно
Вскипает войн гражданских хмель!
И льются крови братской реки,
Пожар вздымается, багров!
И на земле уже вовеки
Не отыскать всеобщих слов.
Разрушено единство мира,
Распалась родственная связь.
Здесь каждый сам себе кумира
Творит, чужого убоясь.
К кому мы руки простираем,
Как дети малые впотьмах?
Ведь мы других не понимаем
И на родимых языках.
Да что - других! Когда мы ночью,
Край одеяла теребя,
Порою из последней мочи
Понять стараемся себя,
Мы постигаем в потрясенье,
Что нам невнятен наш язык!
И в немоту, как бы в спасенье,
Бросаемся, зажавши крик.
И пьем забвенье полной чашей,
Покуда тяжкий длится сон,
Пока для строек новых башен
Нас не разбудит Вавилон.
И мы, проснувшись на рассвете,
Сумеем вновь не замечать,
Что нет в нас слов себе ответить
И нету сил, чтобы молчать!..
1989
***
Этот мир в его основе,
Где с тобой нам вышло жить,
Никогда мне, право слово,
Не хотелось изменить.
Как бы ни было нам горько,
Сердцем верил горячо,
Что и тьма темна постольку,
Есть поскольку свет еще;
Что мучительное горе —
Тоже счастье — и одной
Их несет на берег море
Набегающей волной.
Их слиянье нераздельно —
Так зачем же ты опять
И напрасно, и бесцельно
Их пытаешься разъять?
Неотъемлем смех от стона,
И прекрасен без прикрас
Мир, где слезы Антигоны —
Слезы радости для нас;
Где не знаем мы, страдая,
О страданиях своих,
Что, быть может, жизнь иная
Обретет опору в них.
1980
***
Много мелких сыпучих предметов
Надо в доме иметь, чтобы он
И зимой, и весною, и летом
Был хранением их поглощен.
Чтоб не ведал он времени знаться
С пустотою бесплодных затей,
Чтобы было ему, чем заняться
Среди долгих осенних ночей.
Я в примету уверовал крепко,
Я в коробку свалил для него
Груду пуговиц, кнопок и скрепок,
И еще там не знаю чего.
И теперь, как свихнулась эпоха,
Под которую время ушло,
Он один, как бы ни было плохо,
Мне внушает, что все хорошо.
И в ответ на глухие стенанья
Моему повторяет уму,
Что ничто не грозит мирозданью,
Если есть о чем думать ему.
Что уж если чего по привычке
И бояться до смертной тоски,
Так того, что вдруг кончатся спички,
А не мир разлетится в куски.
2001
* * *
Снег в саду синей, чем молоко,
Розовато-мокры ветви вишен.
Сер восток, но запад - высоко -
Словно огневым узором вышит.
Запах талых почек и воды,
Лужи, подмерзающие к ночи.
За день не свершенные труды
Тяготят сейчас меня не очень.
Может быть, не стоило бы мне
Этой беззаботною печалью
Утешать себя, но по весне
Как бы легче тяжесть за плечами:
Тяжесть бед минувших, тяжесть лет,
Что, подъемля взгляд к небесной шири,
Где играет в переливах свет,
Можно вновь подумать - будто нет
Ничего законченного в мире.
1995
***
Сбрось и тоску, и усталость!
Полон стакан до краев!
Это не старость, не старость,
А ожиданье ее!
Это не горе, не горе —
Скорый приход сентября!
Теплое мерное море —
Время колышет тебя.
Слышишь в ночи бормотание
Неповторяемых строк? —
Это гранитные камни
Вечность стирает в песок.
Это в движеньи движенье,
Скрежет и музыка слов,
Грохот кораблекрушений,
Гул бесконечных валов.
Ливня удары по крыше,
Шорох, неслышный почти —
Радости нету превыше
Слушать и слушать в ночи
Это развитие темы,
Этот сырой перепляс
Ритмов невнятной поэмы,
Сложенной кем-то для нас!
1979
* * *
Не заплачу и не затоскую
Оттого, что я умер уже.
Я тебя ни к кому не ревную,
Ни к единой на свете душе.
Ведь ни ревность, ни злоба, ни зависть,
Ни горючая страсть, ни тоска –
Не разбудят уснувшую завязь,
Не раскроют на ветке листка.
Лишь осыплются неумолимо,
Словно с крыл мотыльковых пыльца.
А любовь ни на что не делима –
Ей ни времени нет, ни конца.
1991 |
| Генадий Иванов: ПОСЛЕДНЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ ПОЭТА
Накануне Дня Победы похоронили поэта Геннадия Фролова. На Ново-Люберецком кладбище. Весь день лил дождь, а на кладбище вообще порой ливень был...
На следующий день супруга Геннадия -Инна -прислала мне его стихотворение с небольшим пояснением:
* * *
День весенний пасмурен и зябок.
Нынче солнце с небом не в ладу.
Не дождаться мне зеленых яблок
На понурых саженцах в саду.
Да и что мне в жизни неприкаянной
Этих крыш волнистая гряда!
Пролетела птица, в небо канула,
Не вернется никогда.
Может быть, и я, поближе к ночи,
Соберусь в дорогу, улечу,
Трепыхая крыльями непрочными,
По прямому лунному лучу.
Среди звезд, развешанных над миром,
Средь созвездий, ярких как цветы,
Оборвется линия прямая –
Жизнь моя, и молодость, и ты.
"Гена сказал мне, что это стихотворение – давних, молодых лет. Мне кажется, что, возможно, начало было написано давно, а концовка – в последние дни. Но я могу и ошибаться. В книги его оно не входило. Услышала я его впервые 30 апреля, за 3 дня до смерти, и тут же под его диктовку записала. На второй строке от конца «Оборвется линия прямая –» начала безутешно плакать, а он все повторял «Ну, Инночка, ну что ты…»
ДУМАЮЩЕЕ МИРОЗДАНИЕ
Трудно писать о поэте Геннадии Фролове, не прибегая к опыту куда более простых и ясных волнений, чем те, которые мы переживаем, погружаясь в чтение поэтических книг.
Вот, в минувшие новогодние и рождественские дни в Москве иногда вдруг выпадал обильный снег и в серой воздушной хмари каждая даже самая тонкая веточка оказывалась отчеркнутой собственной, повторяющей каждый её изгиб, пронзительно белой канвой. И мы невольно любовались этим черно-белым ветвяным кружевом, невольно вслушивались в оглушительную, тоже снегом отчеркнутую, тишину. И обыкновенная прогулка по городу оказывалась необыкновенной. А когда при очередном потеплении снег истаивал без следа, мы, выходя из дома, продолжали всматриваться в свои липы и клены, продолжали подчиняться красоте их простых – черным по серому – почерков…
В вышедшей в столичном издательстве "Кругъ" книге Геннадия Фролова "Не свое время" первое стихотворение датируется 1967 годом. И далее почти на четыре сотни страниц простирается обыкновенная жизнь его более чем обыкновенного лирического героя. Но – героя все же "отчеркнутого" поэтическим талантом поэта от всего того огромного временного пространства, которое прожито и автором, и мной, его читателем.
…Все потонет в бездне вечной.
Но пока еще живой,
И иду тебе навстречу,
И киваю головой.
Но пока утешь кручину:
От причины до причины
Нам с тобой еще брести,
Нам еще идти дорогой,
Чтоб промолвить у порога:
Дружба и любовь, прости.
А не так ли однажды были всего лишь "отчеркнуты" талантом Саврасова и Поленова от весьма пространной Москва одно обычное дерево у церквушки и один очень уж обыденный дворик, чтобы навеки образ русской столицы остался в нас жить именно их картинами "Грачи прилетели" и "Московский дворик"?
По крайней мере, я в своей еще молодой, еще не вызревшей, еще безмысленной немоте тоже исходил вдоль и поперек всю Москву, а Геннадий Фролов меня тогдашнего для меня сегодняшнего все же "отчеркнул" вот этими вроде бы такими же простыми, как снег, строками:
На душе темно и тихо,
А закат – пунцов.
Дым мороза на Плющихе
Опалит лицо.
Я пройду, как тень косая,
Сквозь арбатский шум,
Ни к кому не прикасаясь,
Молод и угрюм…
Разумеется, не лежали бы у меня книги Геннадия Фролова всегда на виду и всегда под рукой, если б не был он необыкновенно глубоким поэтом, если бы в скрупулезной правдивости его поэтических картин не таились бы те смысловые метафоры, из которых среди бытового хаоса выстраиваем мы свои бытийные мироздания, чтобы, когда уже и "свихнулась эпоха", "в ответ на глухие стенанья" вслед за поэтом не потерять веру в то, что "ничто не грозит мирозданью,//Если есть о чем думать ему…"
Это удивительно, но у стихотворений Геннадия Фролова нет тех приметливых свойств, по которым можно было бы угадать в них принадлежность к какому-то определенному отрезку исторического времени. Именно по этой причине Геннадий Фролов, как я понимаю, никогда не входил в моду. Если ему и суждено когда-то быть обнаруженным самым широким читателем, то, значит, он, как лишь Рубцов (или – как лишь снег), тихо и незаметно это широкое читательское сердце примет под свою власть.
Вот, например, попробуйте угадать, какому "своему времени" принадлежит стихотворение Фролова "Гадание", выбранное мною наугад из книги "Не свое время":
Смерть и вечность… Жизнь и доблесть.
Поле. Санный след.
Что манило? – Только отблеск,
Только легкий свет.
Что томило? – Только чувство!
Как его назвать?
Юность? Родина? Искусство?
Птица? Ветер? Мать?
Ты? Любовь? – Тасуй колоду:
Расставание. Свободу.
Ветер. Галок на снегу.
Одиночество. Пургу.
То, что датировано оно 1971 годом, значение имеет лишь для личной творческой биографии поэта. Потому что есть в этом вроде бы очень уж незамысловатом стихотворении и мелодические отблески эпохи русского романса, и жестковатые на ощупь сломы начала двадцатого века, и акварельная лиричность одиночества, свойственная "тихой поэзии" кожиновских времен, и все то, что пока еще сохранило свое живое дыхание в русской поэзии века нынешнего.
То есть, хотя и ни на кого не похож Геннадий Фролов, но именно в нем я узнаю знакомый и родной образ русского поэта и всей нашей русской поэзии. Так "Московский дворик" Поленова – точно такой же, как все московские дворы, а остался уже навеки не только единственным и неповторимым, но и единственным живым русским двориком в давно уже послеполеновском, в давно уже интернациональном нашем мегаполисе.
Например, лишь в русских поэтических широтах и лишь от русского поэта смогли родиться и вот эти строки:
Это только весенняя слякоть,
Это только туман за окном.
Оттого-то и хочется плакать
Просто так, ни о чем, ни о ком.
Плакать так, как кулик на болоте,.
Плакать так, как под снегом ручей.
Оттого, что блестят в позолоте
Облака от последних лучей… и т. д.
Я только немножко поцитировал книгу "Не свое время". А чтобы более или менее осмысленно рассказать о Геннадии Фролове как о поэте, надо иметь инструментарий профессионального литературного критика.
Николай ДОРОШЕНКО Читайте также 2 статьи Вадима Ковды: "Мой друг Фролов" и "Печальная и благородная душа" |
