НОЧНОЕ
– Одиноко в кромешной ночи.
И ещё далеко до зари.
Почему ты молчишь? Не молчи.
Говори.
Всё потеряно… – Нет, ничего
не потеряно. Не ерунди.
Всё возможно, и час ключевой –
впереди.
– Где пределы неволе ночной?
Сколько быть у неё взаперти?
Может, ночь – бесконечна? – Не ной.
Потерпи.
– Вот и терпим. Но как же трудны
претерпенья потуги в ночи!
– Говорю: не мели ерунды.
Помолчи.
СВОЁ
Беспокоиться не изволь:
не пройдут ни печаль, ни боль.
Или так: наряду с судьбой,
всё твоё – навсегда с тобой.
И печали, и боль, и крест.
Всё, что было, и всё, что есть.
Всё, что выписано в судьбе,
всё – твоё, и навек – в тебе.
Всё, с судьбой твоей наряду, –
кровью писано на роду.
Потому тебе, человек,
своего не избыть вовек.
Потому и принять своё –
всё равно что изгнать навьё,
пасть и снова подняться ввысь,
погибать и спастись.
ИЗ РУИН
То ли тяжкие оковы пали,
цепь времён ли кто-то оборвал –
без пол-литры разберёшь едва ли,
да и с нею разберёшь едва ль.
Толковать о том – пустое дело:
правды всё равно не обозреть.
Что же я всё пялюсь обалдело
на страну свою – руин посредь?
Поклонюсь я на четыре ветра,
обмахнусь я знаменным крестом
и от жажды Божьего привета
из руин Ему воздвигну дом.
Чем бы ни были они доселе,
в четырёх стена?х – не в мире сем.
Приходи, Господь, на новоселье –
погостить, а лучше насовсем.
ОБЩИНА
Занимается зорька над станами спальных районов.
Поднимается солнце на общее правое дело.
Будет славным денёк. Будут светлыми встречные лица.
Здравствуй, день. Здравствуй, солнце, земля, земляки и землячки!
Что замялся, земляк? Не припомнишь никак моё имя?
Назовёшь меня просто – «товарищ» – и не ошибёшься.
Эй, товарищ! И как же мы жили без этого слова?
Сколько в нём правоты и некупленного благородства!
Ведь товарищи все мы по общему правому делу –
реконструкции мироустройства посредством Общины.
Без наганов и нар. Никаких воронков и расстрелов.
Ни бахвальства, ни скверноприбытчества, ни мшелоимства.
Только братство и радость от общего правого дела,
от всеобщей любви и от неподдельной свободы.
Здравствуй, день. Будешь славным ты милостью Отчей.
Становись, поднимайся, Община! Тебе – мирозданье.
ИЗНЕСЕНИЕ
Это что за облако над нами?
И́звыси спустилось и висит
по́логом у нас над головами,
как бы проча знаковый визит.
Это что за мо́лодец с дозором
к нам из облака того сошёл?
Ликом светел, но тревожен взором,
облачён в сиянье, словно в шёлк.
Это что за пламенные крылья
полыхают за его спиной,
создавая ощущенье гриля
на сырой поверхности земной?
Это что за горн (труба, фанфара)
серебрится в шуйце у него?
А в его деснице – горну пара –
что за меч сверкает огневой?
И к чему пытаясь нас привлечь,
он оставил нам и горн, и меч?
ПОЧВА
Уставши от политкорректности,
зову своими именами
и исповеданья, и этносы,
и пропасти, что между нами.
С обрыва на краю отечества
я в пропасть прокричу о вёрстах,
но в гулком эхе человечества
родное мне не отзовётся.
Бездонна, словно твердь небесная,
зияет пропасть пустотою,
и духи лжи и чужебесия
взвиваются над бездной тою.
От отвращенья – не от робости
(о ней не может быть и речи!)
я отшатнусь от края пропасти
и ухвачусь за почву крепче.
Корнями, нитями, наитьями –
держи, родная, взгляд мой острый.
Спасительны, когда пленительны
твои размашистые вёрсты.
Ты силой своего воздействия
возносишь сердце к поднебесью.
А почвенность – всегда естественна,
как дух, соединённый с перстью.
ПРОЩАЛЬНОЕ
Если зреет бойня,
если завтра в бой,
расставаться больно
больше всех – с Тобой.
Если быть разлуке
до скончанья лет,
буду в каждом звуке
слышать Твой привет.
Если быть в отводе
до скончанья дней,
горечь – горькой вроде –
наливай полней.
За Тебя – до дна я.
Выпьем по одной.
За Тебя, Родная…
– За тебя, родной…
СМЕРЧ
На беды многие горазды –
хоть в мятеже, хоть в кутеже, –
метались гибельные страсти
в обычной гибнущей душе.
И в этой страстной круговерти,
что человеку не пресечь,
по образу лихих поветрий
зачался смертоносный смерч.
Наклюнувшись, воронкой тянкой
подспудно разрастался он,
убойной зарядился тягой
и вышел из утробы вон.
И, выйдя из нутра на волю,
прошёлся вдоль и поперёк
дорогою своей кривою –
и восемь сёл не поберёг.
ТРУБА ГАВРИИЛА
Кто бы что бы ни говорил,
медлит всё-таки Гавриил
в глубине небес голубой
с громогласной своей трубой.
Значит, вера ещё горит
в люд, теснящийся у корыт,
и в способность его порой
подниматься с колен горой.
Вот и я, несмотря на свой
скверный норов, ещё живой,
всё копчу голубую высь
и надеюсь притом спастись.
Но восстать вопреки врагу,
хоть убей меня, не могу.
И немеет душа раба,
лишь послышится ей труба.
| ЧУДО О ЗМИЕ
Ни почестей, ни царства за победу
доподлинный не примет ланцелот.
Коня! На зорьке! Чтоб уже к обеду
забыть о гуле триумфальных нот.
Пускай толпа законного дракона
в своей среде найдёт и изберёт.
Вершителю же высшего закона
конец дракона ясен наперёд.
Пойдёшь на нового земного бога –
вооружайся правдой до зубов.
А правда – только чистому подмога.
Иначе рыцарский удел суров.
Гордыней не на шутку раззадорен,
себя героем возомнил иной –
и вот с другими вместе, всем на горе,
не ветром унесён – взрывной волной.
Силён дракон, крепка его держава,
ужасен рык его и огненн дых.
Но есть копьё, чьё остриё не ржаво,
и конь под седоком не из гнедых.
И дерзновенье есть – о высшей правде.
Оно в воде спасает и в огне,
и в бой выводит не корысти ради
с копьём в руке на белом скакуне.
В БОРУ
Ходит ветер в сосновом бору
и качает стволы вековые,
словно гривой в степи, на юру,
помавает ковыльей.
И от этой раскачки в бору
ощущенье такое,
словно ты на сосновом пиру
или сосенном тайном токовье.
У могучих приткнуться корней,
навалиться спиною на комель,
словно беглый невольник, верней,
непокорник – в укроме.
И не хуже тогда ужака
ощутится закожьем,
что не видит сосняк чужака
в бедолаге приблудном, захожем.
Как бы ветер в бору ни бузил,
хорошо притулиться, где корни,
беглецу, что остался без сил,
но ушёл от погони.
От удушья гордынной узды
и лукавства мирского,
от подложной за подданость мзды:
от обманных – довольства и крова.
И отверстое над головой
притягательнее, чем зазноба,
для усталой души горевой
беглеца крепостного.
Так бы выпустил вожжи из рук,
бору передоверив.
Ходит ветер в сосновом бору,
хороводят вершины деревьев.
РЕКА
Откуда ты и куда ты течёшь – расскажи, река.
За отмелью плёс да омут, за омутом перекат…
Запрыгнул в лодчонку утром малый из простаков.
От берега оттолкнулся ногой, да и был таков.
И вышла на стрежень лодка, и покатилась вдаль.
И правил-то лодкой ловко малый, пока не сдал.
За каждым речным изгибом чудился зов судьбы,
таивший частенько то, что хотелось потом забыть.
И даже, бывало, мнилось мальцу, что течёт вода
из полного ниоткуда в полое никуда.
Но, веря в судьбу, а равно и в самого себя,
гребец налегал на вёсла, уключинами скрипя.
Покуда гребец был в силе, ему потакал поток.
Когда же не стало мочи, устальца поток отторг…
Откуда ты и куда ты течёшь – и зачем, река?
Ответь на вопрос прибитого к берегу старика.
«ОТ СОХИ»
– Громче! Громче читай, поэт!
Дрыхнущих в зале нет, –
гулкий басок из зала.
Публика приказала –
и прибавляю громкость,
чуть поднапрягши голос.
(Мямлить попросту глупо
в зале сельского клуба.)
Зал не заполнен, но полон зал –
судя по слушателей глазам –
полон такого вниманья,
будто небесная манна
людям обещана в пару минут.
И ожиданий нельзя обмануть.
(Ну-ка, попробуй, пиит,
виршами люд упоить.)
Зал – многоочит
и многоух – молчит,
каждое ловит слово,
тайно желая словно:
вырази, объясни –
скорби, порывы, сны.
(И раскрываются души,
пусть и недужны.)
Снова весна, грачи.
Криком словно кричит,
воем гудит сирен –
в сёлах цветёт сирень.
А перед сценой клуба –
душ человечьих клумба.
(Можно глазеть века,
но не узреть цветка.
И не понять простой
истины, что отстой –
это когда душе
нечем цвести уже,
и не волнует стих…)
– Что ж ты, поэт, затих?
Ты не забыл про нас? –
тот же из зала бас, –
Милу не стать сило́м.
Но уж уважь село
и почитай, почитай ещё
за городской свой счёт.
– С радостью. И сколь угодно долго.
Сколько хотите. Учтите только:
я и мои стихи –
тоже ведь «от сохи».
ОЛЬГЕ
Не держу, не прошу о прощеньи.
Разминулись – и ладно. Бывай!
Но скулю, охолонув, по-щеньи,
словно сердцем попал под трамвай.
Убираться? Катиться? С охоткой!
И рукою небрежно машу.
Но терзаюсь обидою ходкой,
словно гибельный выбрал маршрут.
Говорю, словно движусь по кругу
и вращаю гордыни пращу:
– Не держу… – но хватаю за руку.
– Не прошу. Не прощу. Не пущу.
ОДНОМУ ПОЭТУ
Пожизненно, а может, и навечно
твоё крыло – по лихости – увечно.
Зато полёт – затейлив и высок.
Летай, пока пульсирует висок.
Лихачь, но не проси себе поблажки.
Не бойся ни сумы, ни каталажки.
Живи – своим, и помни – о своём.
И не бери ни пёрышка взаём. |