Не знаю, будут ли кому интересны  эти  записи, но выбросить их не поднимается рука. В них много пережитого, выстраданного, память о встречах, поездках, житейские истории, разговоры, замыслы - всё о нашей любимой России.  Тут заметки начала 60-х и есть сделанные только что. Думал, как назвать? Это же не что-то цельное, это практически груда бумаг: листки блокнотов, почеркушки, клочки газет, салфетки, программки. Да и груда не очень капитальная, много утрачено в переездах, в пожарах (у меня рукописи горят).  Всякие просились названия:  «Куча мала», «Отрывки из обрывков», «Конспекты ненаписанного», «Записи на бегу». Называл и «Жертва вечерняя», и «Время плодов», то есть как бы  делал отчёт, подбивал итоги.  Хотя, перед кем и в чём? И кому это нужно? Детям? У них своя жизнь. Внукам? Тем более.  Всё-таки печатаю и надеюсь, что найдётся родная душа, которой дорого то, что дорого и моей душе.
Название «Крупинки» казалось самым подходящим: фамилия Крупин  и записи малых размеров. И первая книга называлась «Зёрна». Вроде как они перемололись.  Но пока писалась книга, вышли две книжки-малышки с названием «Крупинки» и, вроде того, что перебежали дорогу. Посему окончательно нарекаю книгу «Море житейское», которое заканчиваю пересекать.
Читать  можно с любой страницы.
 
- КУЧА МАЛА, - так кричали мы в детстве, затевая битву стенка на стенку.  Налетали, сшибали друг друга с ног, сами валились. Кто был внизу, старался вырваться, вынырнуть и оказаться наверху. Кричал: «Я – главный!». Так и моя бумажная куча: какая бумажка оказывается сверху, та и, на время, главная.

У МЕНЯ БЫВАЛО: советовали редактора взяться за так называемую «проходную» тему, или просто переделать что-то уже написанное, «сгладить углы», «спрятать концы», для моей же пользы советовали: книга выйдет, всё  какая  копейка на молочишко. Нищета же одолевала. Я даже и пытался переделывать написанное. Но Бог спасал - не шло. «Не могу, не получается, говорил я, лучше не печатайте». То есть бывало во мне малодушие – известности хотелось, благополучия, но, повторяю, Господь хранил от  угождения  духу века сего.
 

ТУНИС, ПОСОЛЬСТВО, пресс-конференция. Мы с Распутиным отвечаем на вопросы. Приходит записка: «Будьте осторожнее в высказываниях - в  зале враждебные СМИ».  Но что такого мы можем сказать? Какие секреты мы знаем? Скорее всего, чекисты посольства опасаются за своё место. Значит, есть что-то такое, что может повредить Советскому Союзу? Ничего непонятно.
«Нас объединяет культура, она независима от политики, систем устройства государств, есть единое общемировое движение человеческой мысли». - Это один из нас. Другой: «Разделение в мире одно: за Христа или против Него».
Встреча долгая. Долгий потом ужин. Один из советников, подходя с бокалом: «О культуре очень хорошо, но о разделении немного неосторожно». – «А разве не так?» - «Так-то так. Но, может быть, рановато об этом?»

КАРФАГЕН
И было-то это совсем недавно. Тунис. Ездили в Бизерту, видели умирающие русские корабли. И, конечно, в Карфаген. Услышать голос римского сенатора Катона: «Карфаген должен быть разрушен».
Остатки амфмиеатра.  Осень. Мальчишки вдалеке играют в футбол. Раздеваюсь и долго забредаю в Средиземное море. Даже и заплываю. Возвращаюсь – надо же – полон берег весёлых мальчишек. Аплодируют смелому дедушке. Под ногами множество плоских камешков – «блинчиков». Вода спокойна, очень пригодная для их  «выпекания». Бросаю – семь касаний. Кружочки аккуратно расходятся по воде. Ещё! Десять. У мальчишек полный восторг. Неужели так не играют? Во мне просыпается педагогическое образование. Учу подбирать камешки. Выстраиваю мальчишек. Их человек двадцать. Бросаем. Вначале для практики, потом соревнование.  Вскоре выявляются  лидеры. Вот их уже пятеро, трое. И, наконец, два последних. У одного получается пять «блинчиков». Объявляю его победителем  и - что-то же надо подарить - дарю кепочку  с эмблемой фонда святого апостола Андрея Первозванного. Благодарные мальчишки дарят мне… футбольный мяч. Передариваю его самому маленькому, у которого пока не получилось бросать камешек по глади воды. Ну не всё сразу, научится.

ОКОЛО МОНАСТЫРЯ  преподобного Герасима Иорданского возрождается античность, строится амфитеатр Александра Македонского. И на русском языке тоже есть надпись о строительстве. Значит, и наши копеечки тут.  В самом монастыре, помню, была собачка, которую стригли «под льва», сейчас, сказали, нет её, осталась от неё скульптурочка.  Не удержался, погладил.

НИЧЕГО НЕ НАДО  выдумывать. Да и что нам, русским, выдумывать, когда жизнь русская сама по себе настолько необыкновенна, что хотя бы её-то успеть постичь. Она – единственная в мире такого размаха: от приземлённости до занебесных высот. Все всегда не понимали нас и, то воспитывали, то завоёвывали, то отступались, то вновь нападали. Злоба к нам какая-то звериная, необъяснимая, это, конечно, от безбожия, от непонимания роли России в мире. А её роль – одухотворить материальный мир.
А как это поймёт материальный мир, те же англичане? Да никак. Но верим, что Господь вразумит.
«Русская народная линия» провела очень нужный обмен мнениями учёных, богословов, просто заинтересованных,  о  мировоззренческих различиях меж Россией и Западом. Вывод один – эти различия преодолимы при одном условии – Запад должен вернуться в лоно Православия, заново обрести Христа. Это единственное условие. Иначе он погибнет, и уже погибает. Остаётся от него только материальное видимое да плюс ублажение плоти, да плюс великое самомнение. А вечное невидимое, отошло от него.

ВИНОВАТ И КАЮСЬ, что не смог так, как бы следовало, написать об отце и матери. Писал, но не поднялся до высоты понимания их подвига, полной их заслуги в том, что чего-то достиг. Ведь писатели-то они, а не я, я – записчик только, обработчик их рассказов, аранжировщик, так сказать.
И много в завалах моих бумаг об отце и матери. И уже, чувствую, не написать мне  огромную им благодарность, чего-то завершенного, так хотя бы сохранить хоть что-то.
Читаю  торопливые записи, каракули – всё же ушло: говор, жизненные ситуации, измерение поступков. Другие люди. «До чего дожили, - говорила мама, страдавшая особенно за молодёжь, - раньше стыд знали, а сейчас, что дурно, то и потешно». – «Да, - подхватывал отец, - чего ещё ждать, когда юбки короче некуда, до самой развилки. Сел на остановке на скамье, рядом она – хлоп, и ноги все голые. У меня в руках газета была, я ей на колени кинул: на, хоть прикройся. Она так заорала, будто режут её. И, знаешь, мамочка, никто, никто меня не поддержал».

РАССКАЗ МАМЫ
Запишу рассказ мамы о предпоследнем земном дне отца.
- Он уже долго лежал, весь выболелся. Я же вижу: прижимает его, но он всю жизнь никогда не жаловался. Спрашиваю: «Коля, как ты?  Он: Мамочка, всё нормально». – А отойду на кухню, слышу – тихонько стонет. Весь высох. Подхожу накануне, вдруг вижу, он как-то не так глядит. - «Что, Коля, что?» А он спрашивает: - «А почему ты платье переодела? Такое платье красивое». – «Какое платье, я с утра в халате». –  «Нет, мать, ты была в белом, подошла от окна, говоришь: «Ну что, полегче тебе?» - «Да ничего говорю, терпимо». Говоришь: - «Ещё немного потерпи, скоро будет хорошо». И как-то быстро ушла. Говорю: «Отец, может, тебе показалось?» - «Да как же показалось, я же с утра не спал».
Назавтра, под утро, он скончался. Был в комнате один. Так же, как потом и мама, спустя восемнадцать лет, тоже на рассвете, ушла от нас.
Великие люди – мои родители.

БОЮСЬ СИЛЬНО умных. Налетает: «Вам это надо знать! Записываете? «Энергетические силовые линии идут векторно по России.  Это сакрально и мистически раздвигает информационное поле нашего влияния, которое заполнено другими. А ждут нас. Это понятно?» - «Ещё бы», - торопливо соглашаюсь я. Он доволен: «Да, так. Подключайтесь. Мы не за баксовое, а за нравственное благополучие».
 
МАТУШКА: «ЖИЛА, мать очень суровая была, по голове не погладила, парней больше любила. Раз я, ещё девчонкой, корову подоила, хлев забыла закрыть, а корова уже копытом в ведре с молоком стоит. Мне влетело».

  ЭПИГРАФЫ: «НЕТ в жизни счастья (наколка на груди)». «Отец, ты спишь, а я страдаю» (надпись на могильном памятнике). Без слов (слёз), но от души»  (отрывок из дарственной надписи). «Спи, мой милый, не ворочайся» ( из причитания жены над гробом мужа).

ИГРАЛИ В «ДОМИК». Детство. И прятки, и ляпки, и догонялки, всякие игры были. До игры чертили на земле кружки – домики. И вот – тебя догоняют, уже вот-вот осалят, а ты прыгаешь в свой  кружок и кричишь; «А я в домике!» И это «я в домике» защищало от напасти. Да, домик, как мечта о своём будущем домике, как об основе жизни. Идём с дочкой с занятий. Она вся измученная, еле тащится. Приходим домой, она прыгает. «Катечка, ты  же хотела сразу спать» -  «А дома прибавляются домашние силы».
И лошадь к дому быстрее бежит. И дома родные стены помогают.

 - МЕДИЦИНСКАЯ ВИРША: «На горе стоит больница, там приёмная. Приходи ко мне лечиться: ночка тёмная».

  МОЛОДЫЕ УЧЁНЫЕ изобрели аппарат, который работает на доверии. Чем больше ему доверяешь, тем он лучше работает. Но приёмная комиссия такому изобретению не поверила. Вот и всё.

СТЫДНО ПЕРЕД  детьми и внуками: им не видать такого детства, какое было у меня. Счастливейшее! Как? А крапиву ели, лебеду? А лапти? И что? Но двери не закрывали в домах, замков не помню. Какая любовь друг к другу, какие  счастливые труды в поле, огороде, на сенокосе. Какие родники! Из реки пили воду в любом месте. А какая школа! Кружки, школьный театр, соревнования. Какая любовь к Отечеству! «Наша родина – самая светлая, наша родина – самая сильная».

ОТЧЕГО БЫ НЕ НАЧАТЬ с того, чем заканчивал Толстой, с его убеждений?  Они же уже у старика, то есть вроде бы как бы у мудреца.  А если он дикость говорит, свою религию сочиняет, то что?  Чужих умов в литературе не займёшь. И не помогут тебе они ни жить, ни писать, ни поступать по их. На плечи тому же Толстому не влезешь, да и нехорошо  мучить старика. Это в науке, да, там плечи предшественников  держат, от того наука быстра, но литература не такая. Наука – столб, литература – поле, где просторно всем: и злакам и сорнякам. Ссориться в литературе могут только шавки, таланты рады друг другу. Не рады? Так какие же это таланты?

ИСКУССТВО И ЖИЗНЬ
Нет, сколько ни говори, что искусство это одно, а жизнь другое, безполезно. Всё-таки в искусстве есть магия, в этом искусе, в искусственности, что тянет сильнее, чем жизнь. Приезжает с гастролями какой-нибудь актёришка, пустышка душой, глупый до того, что говорит только отрывками из ролей, ещё и бабник, приехал, и что? И все девочки его. Известен, вот в чём штука. Играл героев, говорил правильные слова, лицо мелькало, запомнилось. Сам подлец подлецом, приехал  баранов стричь, ему надо «бабок срубить», заработать на шубу для очередной жены, которая, как и предшествующие, оказалась стервой.
Прямо беда. И ничего не докажешь, никого не вразумишь. Дурочки завидут актрисам, топ-моделям, даже и проституткам (ещё бы – интервью даёт, в валюте купается) и что делать? Говоришь девушкам: да, хороша  прима-балерина, а за ней, посмотрите, десятки, сотни девушек балерин в массовке, которые часто не хуже примы, но – вот – не вышли в примы, так и состарятся, измочалят здоровье в непосильных нагрузках, оставят сцене лучшие годы и канут в безвестность. Да и прима не вечна, и её вымоет новая прима, другая. А эту, другую выхватит худрук из массовки. Все же они что-то могут, все прошли балетные классы. В балете, правда, худрук, чаще, любит не балерину, а другого худрука.
Сколько я ездил, сколько слушал самодеятельных певцов, видел танцоров, народные танцы, и они гораздо сильнее тех, которых навязывают нам на телеэкране. Кого воспитали в любви к родине Пугачёва, Керкоров? Очень патриотические песни у Резника?
 Хрипеть, визжать, выть, верещать, свистеть, дёргаться, прыгать – это тоже искусство.
 Ой, неохота об этом.

КОНСЪЕРЖКА ИЛИ ДЕЖУРНАЯ?
Как я могу доверять французским романам, если в них нигде не встретишь фразы: «Консъержка была явно с тяжкого похмелья»?
А её русская сестра, дежурная по подъезду, бывала. Был я знаком и с другой дежурной, которая ходила в церковь и знала, что в воскресенье нельзя работать. Она и не работала. Мало того, закрывала двери лифта на висячий замок, приговаривая: «Не хОдите в церковь – ходИте пешком». Она этим явно не увеличивала число прихожан, но упрямо считала свои действия верными. Была бы она консъержкой, её бы уволили, но так как она была дежурной по подъезду, а пойти на её место, на её зарплату желающих не было, то она продолжала пребывать в своём звании.  Как и первая, которая, опять же в отличие от консъержки, в частОм бывАньи (по выражении мамы) добиралась утром до работы, испытывая синдром похмелья.     
То есть одно из двух: или  русские романы гораздо правдивее французских или консъержки закодированы от выпивки.
 
ЖЕНЩИНА, оглядываясь на идущих за нею мужа и сына: «Не распыляйтесь», то есть: не отставайте.
Похоже, как в больнице врач пришедшим посетителям громко: «Не тромбируйте коридоры».

ПОЗАВЧЕРА ПАВЕЛ Фивейский, сегодня Антоний Великий, завтра Кирилл и Афанасий Александрийские. Будем молиться! Есть нам за что благодарить Бога, есть нам в чём пред Ним каяться, есть о чём просить. Надо  омыть Россию  светлыми слезами смирения и покаяния, иначе умоемся кровью.

ИСКАТЬ НА ЗЕМЛЕ то ценное, что будет ценно и на небе. (Прочитал или  где услышал.

КОШКА ВО СНЕ – к недругу. Собака – к другу. Лошадь – ко лжи. Смешно всё это. Ко лжи от того, что ложь-лошадь? А по-немецки лошадь - пферд. А лгать по-немецки – люген.  Где тут ложь? Исчезнет всё «яко соние восстающего», то есть просыпающегося. Лучшие сны – это река, берег, прохлада.

И ЧТО НАМ за указ Международное право. Оно уже одобряет педерастов, и ему подчиняться? Свобода ювенальной юстиции и содомии? Нет, это окончательно последние времена. Дожили. Именно в наше время, время прозрения. Так нам и надо.

ИДЕОЛОГИЯ, КОНЕЧНО, всегда есть, как какая-либо идея. И если она предтеча веры в Бога, то и хорошо. Но как идея вообще, безплодна. Вот идея, чем плоха: Народ настолько верит государю, насколько государь верит в Бога. А идеология марксизма-ленинизма – это зараза  мертвечиной, противление Христу.

ЗНАКОМ БЫЛ со старушкой, которая в 1916-м году, в приюте читала  императору Николаю молитву «Отче наш» по-мордовски. Она была мордовкой. Потом стала женой великого художника Павла Корина. Привёл нас с Распутиным в его мастерскую Солоухин. Конечно, созидаемое полотно не надо было называть ни «Реквием», как советовал Горький, ни «Русь уходящая», как называл Корин, а  просто «Русь». Такая мощь в лицах, такая молитвенность.

ЗАСТОЛЬНАЯ  ПЕСНЯ  на свадьбе в Керчи. Немного запомнил:

-Бывайте здоровы, живите богато
На сколько позволит вам ваша зарплата.
На сколько позволит вам ваша зарплата:
На тёщу, на брата, на тестя, на свата.
А если муж будет у вас не разиня,
Получите ордены Мать-героиня.
Окружат гурьбой вас дочурки с сынками,
А как прокормить их, подумайте сами.

ВООБЩЕ ПЕРЕДЕЛКИ общеизвестных песен, выражений, были повсеместны, это было и творчество и неприятие казёнщины. Тут хорошая песня  «Бывайте здоровы, живите богато» не шаржируется, а расширяется. А вот, например, времён войны песню: «Ты меня ждёшь, и у детской кроватки тайком ты слезу проливаешь» пели, бывало, и так: «Ты меня  ждёшь, а сама с лейтенантом живёшь».
Или на мотив «Тучи над городом встали»:  «Папка воюет на фронте – мамка смеётся в тылу. Папка вернётся, к мамке приедет, я ему всё расскажу».

ЧЕГО ЕЩЁ нам не хватило и не хватает? Войны, конфликты,  истребление лесов, отравление воды – это же всё от нас  самих. Поневоле оправдаешь и возблагодаришь Господа за вразумления: наводнения, землетрясения, огненные очищения.

ОТЕЦ ДИМИТРИЙ ДУДКО всерьёз уговаривал нас: Распутина, Бородина, меня принять священнический сан: «Ваши знания о жизни, о человеческой душе раздвинутся и помогут вам в писательском деле». Мы вежливо улыбались, совершенно не представляя, как это может быть. А вот писатель Ярослав Шипов смог, и стал священником, и пишет хорошо. Когда я преподавал древне-русскую литературу в Академии живописи, ваяния и зодчества, то просил кафедру  искусствоведения пригласить его для преподавания Закона Божия. Пригласили. Но ректор донимал его вопросом: «Почему же надо подставлять правую щеку, когда уже ударили по левой? Ну нет, я не подставлю!»
 
- СКАЖИ  НАШИМ:  мы пашем.

- РАСТРЕПАЛА ДУНЯ косы, а за нею все матросы. Так же говорили. А нынче чего? Дуне той хоть было чего растрёпывать. И небось, в юбке была. А нынешние? Или подола совсем нет, или штаны в такую обтяжку, что срамотища. Я бы  парней нынешних за то, что на девок набрасываюся, не судил. Девки такие – это же собаки - сучки, кобелей подманивают. Вот и получай, сама же подманивала.

СТАРИКИ СИДЯТ. Один торопится. «Сиди, теперь чего тебе не сидеть: старуха не убежит». – «Дак ужин-то без меня съест. Такая ли стала прожора. Со зла на меня ест».- « А с чего злая?» - «Дак всё никак не помру».

- О, У НЕГО эрудиция была трёхэтажная.
- Мат у него был трёхэажный. Из матери в мать, да из души в душу, прости, Господи. Чего вот он теперь? Там-то не поматеришься, язык сгнил.

 - ЛЕТ-ТО  МНЕ сколько было – копейки! Конечно, обманул. «Женюсь, женюсь». Женился, да на другой. А мне: «Нельзя быть такой доверчивой». Вот и вся тут лайф стори.

  - «НА ХРЕН  НИЩИХ, сам в лаптищах». Нищие играли в карты «на деревню, на куски». Проигравший обходил деревню и все поданные куски отдавал выигравшему.

РЕБЁНОК НАУЧИТ быть матерью. Такая пословица. Отнесём её к рождению идеи. Родилась идея, и воспитает и вытянет. И сама родит. Да, если её оплодотворить. Оплодотворяется мысль. Чем? Духом.

ВЗВИНЧЕННЫЙ, ВЗДУТЫЙ авторитет Сахарова. Это ненадолго. Конечно, другого вырастят. Боннеры-то на что. А откуда боннеры, новодворские, алексеевы, ковалёвы? Из инкубатора ненависти к России. Но инкубатор – это нечто искусственное, а оно не вечно. Перестанет сатана его подпитывать, тут ему и кирдык.

ЕВРЕЙ И СУББОТА. Кошелёк. Брать нельзя: суббота. Четверг вокруг кошелька в субботу.

ПРИШЛО ПО СМС:  «Тонкий месяц, снег идёт. Купола с крестами. Так и чудится: вот-вот понесутся сани. Ждёшь и веришь в волшебство, кажется всё новым. Так бывает в Рождество. С Рождеством Христовым!» И: «Струится синий свет в окно, весь серебрится ельник. Всё ожиданием полно в Рождественский сочельник. Встаёт звезда из-за лесов, а сердце так и бьётся. Осталось несколько часов, и Рождество начнётся».

ПРИНИМАЛ НА РАБОТУ по трём параметрам: может работать, хочет работать, не обманет. И ещё – обязательно – кто жена, какая.

ЦИВИЛИЗАЦИЯ: вода чистая, но мёртвая.

НАЩУПЫВАЯ СЛУШАТЕЛЕЙ, пробуя начала: «Усталый  взгляд вождя на  племя…» … «И тебе же с тобой изменяя…»… «И глядя в усталую душу снегов…» … «Знал, что будет отчаянье, но что это – любовь…» … «Как мир размыть потоком мотыльков?» … «На паперти вселенского лекала…».  - Ему: «Друг Аркадий, не говори красиво!»… - Поэт: «О, не поймите меня правильно». – «А ты: «О, закрой свои бледные вирши»
(Зачем-то же записывал. Писать чего-то собирался?)

ВОЕВАЛИ ВРАГ  с врагом, воевали друг с другом, воевали со своим народом. Надо последнюю войну: каждого со своим несовершенством. Победа или смерть перед смертью.

СОБОЮ ВСЕГДА был доволен, своим положением никогда.

ТЕХ, КТО УСТРАИВАЛСЯ по блату, по звонку «сверху»  так и называли «блатники», «позвоночники».  Конечно, семейственность («как не порадеть родному человечку») была и будет. Отец очень смешно истолковывал слово «протеже»: - «Это протяже, своих протягивают».
Но вот есть искусство, в котором семейственность очень предпочтительна. Это цирк. Жена Георгия Владимова, Наталья Кузнецова, дочь репрессированного директора Госцирка, несколько раз водила нас в цирк, ходили с дочкой за кулисы. Даже я летал в Сочи в 72-м к Георгию Николаевичу, возил ему вёрстку «Большой руды», там тоже был в гостинице актёров цирка. То есть знал немного циркачей, был даже на свадьбе карликов. Там как раз задумал рассказ «Пока не догорят высокие свечи». Также написал стихотворение, из которого не стыдно за строки: «Попробуй по блату пройти по канату, вот тут-то семья и заметит утрату».

В ТОКИО у машин левостороннее движение, у пешеходов правое. Как понять этих японцев. Японцы думают:  ну и варвары эти русские.

ВАЛЯ: «УВИДЕТЬ небритого японца всё равно, что увидеть плачущего большевика. Или в нечищеных ботинках».

ДЕРЕВЬЯ ПО ПОЛГОДА в снегу, в холоде, а живы. Реки подо льдом очищаются. Так и мы: замёрзнем – оттаем. Как говорили, утешая в несчастьях: зима не лето, пройдёт и это.
Русские самой природой закалены.  Лучше сказать, Богом.

ХУДОЖНИК: «Нам сказать есть чего, а не можем, а журналистам сказать  нечего, а только они и болтают.

В ЯПОНИИ память о Хиросиме – государственная политика, у нас забвение Чернобыля тоже государственная политика.

ВРЕМЯ, ПОТРАЧЕННОЕ на себя, сокращает жизнь, потраченное на других, её продлевает.

«ИЗ-ЗА ОСТРОВА на стрежень», новый вариант песни. Уже поют не «Позади их слышен ропот: нас на бабу променял», а «Позади их слышен рэкет: нас на баксы променял». Такая милая хохмочка.
 
«МНЕ СКАЗАЛИ: Боря умер, я и не поверила: неужели в гроб засунут этакого мерина»?
 «На свидание хожу к мужику Фаддею. Учит пить одеколон, я сижу, балдею».
- Видишь, какая стала худая. Вся истенётилась.
- Лучше тесно, чем пусто.
- Наука – блуд ума.

ВСЕГДА ОСУЖДАЛИСЬ пустосмешники. Звали: зубомойка,  оммалызга (от ухмыляться). Вообще, показывать зубы, значит угрожать. Смех – оружие против ума. Юмор ослабляет защитные свойства души. «Зубы грешников сокрушит», чтоб не смеялись. Конечно, лучше, когда «сеющие слезами радостию пожнут». А всероссийская ржачка над натужным юмором хохмачей КВН, зубоскальством «Аншлага», пошлостью «Камеди-клаб»,  что это? Ума это явно не прибавляет, а силы душевные и нервные утягиваются в чёрный квадрат экрана.

АПОСТОЛ ПАВЕЛ молитвой сокрушил храм Артемиды Эфесской, которая  славилась возгласом: «Велика Артемида Эфесская!». Велика-то велика, а не устояла.  И кто первым возмутился действием апостола? Против него поднял возмущение медник, который производил статуэтки Артемиды. Перестали их у него покупать. То есть ему не святость была важна, доходы, на деньги мерял богиню. А она обесценилась. Кто будет  покупать изображение божества, храм которого обрушился по молитвам христианина? Так бы и нам: помолиться, чтобы бесы телевидения провалились к своим хозяевам. Нет, сил не хватает на такую молитву. А возмущаемся. Тогда другой пример, тоже из предания. Один человек проходил мимо идолов и поворачивался к ним спиной. И однажды услышал грохот. Идолы не выдержали такого пренебрежения и рухнули. Давайте и мы показывать спину идолам нашего времени. Вообще понемножку уже получается. Где теперь немцовы, ковалёвы, алексеевы, гайдары,  макаревичи, хакамады, касьяновы, где? Уже съёживаются жваноиды эстрады, чахнет и российская примадонна (в значении «первая девушка») и навсегда поблекла зарубежная. Не сразу, не вдруг, трудно выковыриваются из сознания: зубами держатся за известность, за деньги, за влияние на умы. Свои зубы износились, вставили искусственные, ими уже вцепились, но  все равно, сказано же: «звёзды меркнут и гаснут», день наступает.

РЕЧИ  ГОВОРИЛИ - птицы возмущенно кричали, когда начался молебен – замолчали.

О, ЧЁРНЫЕ ПЕСКИ острова Санторини! Допотопный остров вулканического происхождения. Однажды поднялся со дна. К нему мы и не причалили даже, встали на рейде. На сушу переехали на «тузике», так называются портовые кораблики для буксировки больших кораблей и для перевозки пассажиров.
На Санторини всё крохотно: музейчик, улочки, площадочка в центре, даже торговцы сувенирами и зеленью кажутся маленькими. Заранее нам было объявлено, что после музея повезут на какой-то очень престижный пляж. И заранее я решил, что на пляж не поеду. Не от чего-либо, от того, что сегодня был день моего рождения. Мне очень хотелось быть в этот день одному.  Такой случай – Средиземноморье, голубые небеса и догнавшая меня в этот день очень серьёзная дата. Конечно, я никому не сказал о дне рождения. Это ж не день ангела.
 Со мною был сын, он отправился со всеми. Я перекрестил  его, он меня, автобус уехал. Уехал, а я осознал, что уехала и моя  сумка, в которой было всё: документы, деньги, телефон, пакет с едой, выданный на теплоходе. То есть я стоял на площади, как одинокий русский человек без места жительства и без средств к существованию. Не завтракавший (торопился на берег) и не имеющий надежды на обед, а ужин (тоже объявили) заказан на семь вечера в ресторане Санторини. А было ещё утро.
Но была радость от того, что я сейчас один-одинёшенек, а вокруг такая красота, такие светло-серые в пятнах зелени горы, такое цветенье деревьев и кустарников и – особенно – такое море! Как описать? Залив изумрудного цвета, гладкий как стекло, в который была впаяна красавица «Мария Ермолова» - наш теплоход.
Вино сантуринское поставляли ко дворам императорских и королевских величеств многих европейских стран. Оно и в литературу вошло. Зачем я, со своими нищими карманами, сантуринское вспомнил, когда на газировку нет? Хотя… я на всякий случай прошарил карманы. Ангел-хранитель со мной! Набралось на бутылочку воды. И вот она в руках, и вот я иду всё вниз и вниз.
Море казалось недалеко. Быстро кончилась улица, выведшая к садам и огородам. Пошёл напрямую. Изгородей меж участками  не было, хотя видно было, что тут владения разных хозяев. Где-то посадки были ровными, чистыми, где-то заросшими. Фруктов и овощей было полным-полно, осень же. А если чем-то попользуюсь? Не убудет же у хозяев. Но виноград рвать боялся, конечно, обработан химикатами. Да и другое тоже как будешь есть, надо же вымыть. И  не хотел ничего брать. Но потом, честно признаюсь, кое-чего сорвал, положил в пакет.
Море казалось совсем рядом. А подошёл к обрыву – Боже мой, ещё надо целую долину пройти. А по ней асфальтовая дорога. Пошагал по ней. Долго шагал. Думал: ведь это же надо ещё и обратно идти. Да и в гору.
Увидел издали белый глинобитный домик. Для сторожей? Оказалось, что это крохотная церковь. Так трогательно стояла среди цветов, арбузов, дынь, винограда. На дверях маленький, будто игрушечный, замочек. Заглянул в окошечко. Ясно, что в ней молились. Чистенько всё, иконостасик. Горит перед ним лампадочка.
Наконец, берег. Чёрный берег. Чёрный крупный песок. Кругом настолько ни души, что кажется странным. Почему? Такой пляж: вода чистая, видны песчинки, рыбки шевелятся, водоросли качают длинными косами.
Разделся и осторожно пошёл в воду. Всегда в незнакомом месте опасения, боязнь колючек, морских ежей. Тем более тут, когда непонятна была глубина под ногами – чернота и на отмели и подальше. Потихоньку шагал, поплескал на лицо и грудь, и так стало хорошо! Как тут  всё аккуратненько: крупный, податливый песок под подошвами, мягкая вода, не тёплая, но и не совсем прохладная. Отлично! Я заплыл. Из воды оглянулся. Да, вот запомнить – белый город над синей водой под голубыми  небесами. И чёрная черта, отделяющая море от суши.
Повернулся взглянуть на море. Показалось, что в нём что-то шевельнулось. Вдруг совершенно неосознанный страх охватил меня. Боже мой, как же я забыл: это же известнейшая история о Санторини, как на нём враги Православия, франки, в годовщину памяти святителя Григория Паламы, праздновали, по их мнению, победу над учением святителя. Набрали в лодки всякой еды, питья, насажали мальчиков для разврата и кричали: «Анафема Паламе, анафема»! Море было совершенно спокойным, но они сами вызвали на себя Божий гнев. А именно – кричали: «Если можешь, потопи нас!» И, читаем дальше: «Морская пучина  з е в н у л а   и потопила лодки».
Вроде меня топить было не за что:  святителя  я очень уважал, изумляясь тому количеству его противостояний разным ересям, но было всё-ж-таки немножко не по себе. Вера  у тебя слаба, сердито говорил я себе.
Вымыл фрукты в морской воде, устроил себе завтрак, переходящий в обед. Далее был обратный путь. Он был в гору. Но я никуда не торопился. Никуда! Не торопился! Вот в этом счастье жизни. Останавливался, смотрел на синюю слюду залива, на выступающие из воды острова, на наш теплоход. Легко угадал иллюминатор своей каюты. 
Было не жарко, а как-то тепло и спокойно. Редчайшее состояние для радости измученного организма. Мог и посидеть и постоять. Никакие системы электронной слежки не могли знать, где я. Свободен и  одинок под среднеземноморским небом.
Махонькая церковь была открыта будто специально для меня. То есть, пока я был у моря, кто-то приходил к ней и открыл.А у меня даже и никакой копеечки не было положить к алтарю. Долил  в лампадочку масла из бутылочки, стоящей на подоконнике. Помолился за всех, кого вспомнил, за Россию особенно.
Вдруг осознал – времени-то уже далеко за полдень. И как оно вдруг так пронеслось? Целый день пролетел.
Пошел к месту встречи. Дождался своих спутников. Потом был ужин в ресторане над живописным склоном. А на нём сын подарил мне серебряное пасхальное яйцо. Не забыл о моём дне рождения.
Встречать бы дни рождения на островах Средиземноморья! О, если б на любимом Патмосе!
Уже  я старик, а как мечтал пожить хоть немножко зимой или осенью на Патмосе, сидеть в кафе у моря, что-то записывать, что-то зачёркивать, вечером глядеть в сторону милого севера,  подниматься с утра к пещере Апокалипсиса и быть в ней. Когда не сезон, в ней почти никого. Прикладываешь ухо к  тому месту, откуда исходили Божественные глаголы и кажется даже, что что-то слышишь. Что? Всё же сказано до нас и за нас, что тебе ещё?

ЗВОНАРЬ САША (надевая перчатки): - Ко мне сюда и батюшки ходят. Поднимаются: «Саша, полечи-ко». Становятся под  колокол. Я раскачаю, раскачаю – ж-жах! От блуждания в мыслях лечит. Мозги  освежает (надевает наушники). Будет громко. (Ударил).
Да, впечатляет. Всего звоном протряхивает. Но не глохнешь. Освежает.

АРИСТОТЕЛЬ, КАТАРСИС, очищение искусством. Очистился, вышел из театра и тут же согрешил. Какой катарсис, соблазны не прекратятся до последнего издыхания.

- ЭТОТ ВАЛЕРКА – прикол ходячий.  Во-время в гараж не вернулся, утром приезжает. Завгар Мачихин ему: «У какой, тра-та-та, ночевал?» - «Ни у какой. Парома не было» - «А-а». А потом только сообразил: какой паром в январе?
С Валеркой работать – каждый день живот болит. От смеху. Сделал пушку. Серьёзно. Меня уговаривал снаряды точить. Я не стал: вляпаешься с ним. Тем более просил точить на сорок. Это ж почти  сорокопятка. Но ему кто-то выточил. Стреляли. Из буровой трубы. Стенки толстые, заклепали один конец. Напрессовали алюминиевой пудры, вложили пакетик с порохом, внутрь спираль от злектролампочки. Так её аккуратно разбили. А дальше провода, дальше нацелили на забор, отошли подальше, концы закоротили и – залп! Забор свалило. Потом эту пушку сделали миномётом. Заряд поменьше. Валерка свой сапог на ствол надел. Ударили! Сапог летит с воем, подошву оторвало. Баба шла с сумками, перед ней сапог – хлоп! Она аж присела. Оглянулась – никого. Бежать. Смех разобрал: Витька прыгает в одном сапоге.

- ЧЁРНОГО РОДИЛА?  -  Как это? – А так. Когда  её в роддом вёз, чёрная кошка дорогу перебежала. – А  когда тебя в роддом везли, осёл дорогу не переходил?

ВЯТСКИЙ – НАРОД  хватский: семеро одного войска не боятся. Или: вятский народ хватский, столько семеро не заработают, сколько один пропьёт.

- АХ, УЧИЛА меня мать, говорила мине мать:
- Надо землю пахать, да добра наживать.
А уж как погулять научился я сам.
Я и с Богом дружил, и с нечистым успел.
Видно, в жилах моих есть цыганская кровь.

НА ЗАБОРАХ, на остановке,  объявления от руки: «Строим дач гаражей».

- ТАКАЯ  ВОТ суета суетина.

С ОДНОЙ СТОРОНЫ у новых  богатых вопиющая безграмотность. Не отличат Гегеля от Гоголя, Бабеля от Бебеля, с другой какое-то необъяснимое стремление к строительству своего дома на святом месте или около него. Ну что ему: мало островов, яхт, пейзажей? Нет, ему надо, чтобы во время аперитива подвести гостей к высоким окнам гостиной и показать: «А тут вот Михайловское, а там (показывает) Тригорское. Читали? Скамья Онегина. Думаю, сюда перенести. Тут усадьба Ганнибалов. Чёрный был дедушка у Пушкина. И я негров заведу».
Другой: «Тут Радонеж, слыхали? Патриарх приезжает. Думаю, в гости звать. Но надо же что-то достойное соорудить».
Третий: «Видишь? Возьми бинокль. Видишь? Багратионовы плеши (надо – флеши), не так себе. Тут Кутузов на барабане сидел, там вот Наполеон, тоже на барабане. Так и сидели. Не пойму, как руководили, айфонов же не было. Или были? В общем, живу между полководцами. Кто-то там возмущается? Ну, это они завидуют. Я ещё хочу в Тарханах построиться, не как-нибудь. Представь: луна, я гуляю. О Лермонтове слыхал?  Выхожу, понял? один я, понял? на дорогу. Дальше не помню, неважно».

- С  ЭТОЙ  ПЕРЕСТРОЙКОЙ сопьёшься. А я, ей благодаря, пить бросил. Стали нас травить европейским дерьмом, спиртом «Рояль». Взял с устатку, налил рюмку, поднял – одна горелая резина. Весь переблевался. Утром и похмелья нет. Я эту «европу» приговорил к смертной казни через позор: шарахнул в общественный туалет. Только схлюпало.
А кто и втянулся. Так их уже и живых нет. На это Европа и рассчитывала. Ничего, схлюпает.

- ЛУЧШАЯ  рыба – это колбаса. Лучший чулок – чулок с деньгами.

- МОЯ ПРАВАЯ  нога ничего не делает,
Нога левая, кривая всё по девкам бегает.

САЛОНИКИ. СВЯЩЕННИК из Кении, темнокожий отец Анастасий, вместе с нами едет со Святой Горы Афон. Показывает дорогу к гостинице. Волочит огромный чемодан на колёсиках. Переехал ногу  полной гречанке. Она в гневе поворачивается и… потрясённо произносит: «Отелло!».

НОВОМУ «РУССКОМУ»: «Ваш сын сделал в диктанте сто шестьдесят две ошибки». – «А вы не подумали, что он на другом языке писал?»

- ДАВАЙ, Я ПОРОВНУ  разолью, у меня глаз набитый. (Друг смотрит за разливом): - Тебе б ещё морду набить.

НИКАКОГО СРАВНЕНИЯ Синодального периода нашего с Викторианским. У нас сохранилась и Россия и вера  православная, они потеряли империю, вера стала прикладной, осталась только политика (ссорить людей и государства).

ЗНАК ВРЕМЕНИ – отсутствие времени. «Прошли времена – остались сроки» - говорит батюшка. Он же утешает, что людей последних времён будет Господь судить с жалостью к ним. «Страшно представить, чего переживаем, в каком аду живём».

В БУЛОЧНОЙ (ГРЕЦИЯ, ) взял хлеб. Показался твёрдым для моих зубов. Как объяснить? Постучал по хлебу и по столу. Мол, такой же твёрдый. Продавец обиделся ужасно, еле ему объяснил, руку к сердцу прижал. Понял, что не со зла. Сбегал за хорошим вином. Хорошо выпили.

СКАЗАЛ ВНУКУ: - Книги разные, они между собой ссорятся. Иногда до драки. Внук: - Они ссорились, а пришла Библия и они замолчали.
Он же: - Бог как воздух: Он везде, а мы Его не видим.
И тут же он же: - Дедушка, меня вообще так плющит, что в классе есть лохи. Такие бамбУки.

ТОЛЯ (по телефону): -  Ходил за грибами. Как только начинаю «Символ веры» читать, попадаются. Вот тебе комментарий к тургеневскому Базарову:  И грибы домой таская, я доказываю вам, что природа – мастерская, но она и Божий храм.

У  ДОКЛАДЧИКА НА трибуне явный понос слов и одновременно запор мыслей.

УХВАТИЛИСЬ ЗА СВЕЧКУ и Горбачёв и Ельцин. Но Горбачёв пошёл дальше Ельцина. И дальше Ленина, и дальше Троцкого. Они бредили о мировой революции, Горбачёв о мировой религии. Это похлеще.

В ЧИСТУЮ РЕКУ русского языка всегда вливались ручьи матерщины, техницизмов, жаргонизмов, всякой уголовной и цеховой фени, но сейчас  уже не ручей, а даже река мутной, отравляющей  русскую речь интернетской похабщины и малоумия.  «Аккаунт, кастинг, чуваки, фигня, блин, спикер, саммит, мочканули, понтово, короче», так вот. В такую  реку, в такую  грязь насильно окунают. И отмыться от этого можно только под душем святителя Димитрия Ростовского, Даля, Пушкина, Шмелёва, Тютчева, Гончарова, под русским, одним словом, словом.

У ЛЕРМОНТОВА: «В той стороне, где не знают обману, ты ангелом будешь, я демоном стану…».  А как это может быть рядом?

И НЕОЖИДАННО, даже для себя, в припадке временной любви, объяснился ей, и искалечил и её и свою судьбу. Верил себе, когда клялся, верила, когда слушала. А ещё кто был слушатель?

ПОЛИТИЧЕСКОЕ сочинительство:
- Я тебя замучаю, как Пол Пот Кампуччию.
 Или:
- Ленин, Сталин, Полбубей ехали на лодке.
Ленин, Сталин утонули, кто остался в лодке?

- Нельсон борется Мандела, чтоб жизнь негров посветлела,
А у нас уж сколько лет: негры есть, Манделы нет.

ВИНОВАТ ПЕРЕД многими, и чем старее, тем более виноват. Вот уже кажется, что и раскаялся и исповедовался и прощено, а все равно достигает, летит из прошлого вина.
Обещал же врачу Маргарите Ким посвятить ей рассказ, и где он? А как обещал? Да в самую счастливую минуту жизни. Она была врач родильного дома, наша знакомая, к ней мы и приехали, когда Надя почувствовала – пора.
И вот – рука трясётся – звоню. «У вас мальчик». Боже мой!  Мы же тогда не знали, кто родится. Да и хорошо, что не знали, от этого ожидание томительно и таинственно. Боже мой! Первое, что крикнул в трубку:
- Маргарита Михайловна, я вам рассказ посвящу!
Это как-то само вырвалось. То есть это, по-моему, было огромной благодарностью. И я всегда помнил про обещание. Но не было такого «медицинского» рассказа. А, казалось бы, зачем тут тематика? Она, с её интеллектом, знаниями, кореянка, знаменитый врач-гинеколог могла оценить рассказ из любой области.
Ну и простеснялся. Теперь уже поздно.

  ТЕКСТЫ, ВЫПИСЫВАЕМЫЕ по памяти, могли бы ответить на вопрос, как же мы при большевиках и коммунистах  сохранили Бога?  В душе прежде всего. Так как тексты эти могли и пролетать мимо сознания, а душу сохраняли.

Господь, помилуй и спаси, чего ты хочешь, попроси.
Дай окроплю святой водою. Дитя моё, Господь с тобою.

Ты говорил со мной в тиши, когда я бедным помогала,
Или молитвой услаждала тоску волнуемой души. «Евгений Онегин».

(вначале) Затеплила Богу свечку (а потом) затопила жарко печку. «О спящей царевне и семи богатырях».

- Скорей зажги свечу перед иконой («Русалка»)

Над главою их покорной мать с иконой чудотворной
Слёзы льёт и говорит: «Бог вас, дети, наградит».
(«Сказка о царе Салтане»)

Я вошёл в хату – на стене ни одного образа – дурной знак.
    («Герой нашего времени»)

В ЧЕЧНЕ, в Грозном, в пасхальную ночь, сержант из ручного пулемёта трассером (светящимися пулями) написал в небе ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ. И долго слова эти были видны в небе Грозного. (Очевидец)
ВОЛОДЕЧКА: «ДУША – это я, без одежды и тела».
В РЕСТОРАНЕ, В ПОЕЗДЕ,  попутчик: «Счастья всем нам  хочется, и чтобы быстрей-быстрей. Чтобы и тёща за пивом побежала, да по дороге ваучер  нашла».

 СПОР
- ТЫ ИУДЕЙ, Я - ПРАВОСЛАВНЫЙ.  Ты меня ненавидишь, я тебя жалею.
- Мне твоей  жалости не надо!
- Так ведь гибнешь.
- (взрывается) Наш царь будет велик! Всемирный владыка! А ваш в хлеву родился, ходил с оборванцами, руки перед едой не мыл!
- Вы Христа распяли. Не отпирайся. Сами сказали: Кровь на нас и на наших детях и на детях детей. Кайся.
- Так это когда было.
- Это было вчера. Кайся. Я же каюсь в расстреле царской семьи. Тоже мог бы сказать – не я же расстреливал, а опять же иудеи.
 - Римляне распинали.
 - А кто натравил? Распяли, и с кем остались? С убийцей Вараввой? С предателем Иудой? Изгнали Христа из Писания, из жизни, посадили своего бога в Ватикане, и что? И золотишка и алмазов нагребли, а что ж всё счастья у вас нет? Ваши банки везде торчат, ваши проценты  распухают, и всё вам страшно?
  - Я еврей! (опять кричит) Таким меня мой бог создал! Не виноват я, что у меня руки и голова так устроены! Ты можешь копать, копай! А я – избранный!
- Так я-то тем более избранный.
- Как это? Кем?
- Господом Богом, Святой Троицей.
Убежал. Но этот хоть говорил откровенно. А так с ними спорить  безполезно. И ведь знают, и понимают, что правда у православных. Да разве захотят лишиться доходов.
А стать православным легко. Раздай богатство бедным и следуй за Христом.

КАК СТАТЬ ДЕБИЛОМ за пол-года? Смотреть рекламу.
Как стать зомбированным? Смотреть и слушать новости.
Как утратить художественный вкус? Смотреть современные фильмы о России.
Как потерять сострадание? Смотреть американские фильмы.

К РЕКЛАМЕ выработать такое отношение: то, что рекламируется, не покупать, не брать, не есть, не употреблять, не пользоваться,  отвращаться, брезговать. А всего лучше не смотреть рекламу, не смотреть телевизор. И выкинуть его вообще с седьмого этажа на асфальт, когда на улице нет прохожих. А потом спуститься и, или самому подмести эти электронные кишки и выкинуть их в мусорку, то есть в контейер для вывоза отбросов, или дать дворнику приличное вознаграждение. Оно стоит того. И вернуться в дом, и занять освобождённое место иконой.
Ура, товарищи!

ЧЕМ ОТЛИЧАЕТСЯ дом без молитвы от стойла?  Чем отличается накрытый стол без молитвенного благословения от свиного корыта?

ДИВУ ДАЁШЬСЯ, как легковерны люди, как поддаются внушению. И повсеместное кумиротворение. Ну какие же это великие: пугачёвы, резники, шифрины,  вся эта эстрадная жваноидная шайка хохмачей, всё это хрипящее и визжащее телевоинство, всякие макаревичи? Да никакие. Ширпотреб с задатками. А ведь смотрят, а ведь волокут им свои кровные рубли. Педераст на экране, и все знают, что педераст, и смотрят, как это понять?  И хлопают.
Что удивляться, уже и покойникам хлопают. Хотел пойти хоронить Золотухина, были же знакомы, хотя именно он противился постановке уже готового моего спектакля «Живая вода», чем очень угодил Эфросу, да и  это бы Валере  простил, но как вспомнил, что открыто он жил с двумя жёнами, это-то его дело, но он публично это оправдывал, а это так грешно и  противно, да больше того – представил, как гроб повлекут к выходу, и начнутся аплодисменты. Нет уж, Валера, прости, Господи, Бог тебя простит.
Да, гроб на Таганке. Абрамов всерьёз возмущался, что ему и Любимову запретили в пъесе  («Деревянные кони») носить гроб по залу. Мы с Распутиным дружно встали на сторону запрета. Зачем гроб, зачем эти похороны России?  Этим и Можаев был болен, и Тендряков, и, конечно, Астафьев. Белов-то более их всех знал о гибели деревни, но сила таланта такова, что читаешь его «Привычное дело», «Кануны», «Час шестый»… и всё равно жить хочется.
 
СКОЛЬКО НУЖНО ВРЕМЕНИ, чтобы убедить людей в том, что земля плоская? Год? Смеётесь. Три месяца! Да какое там! Две недели. Объявляются выводы многолетних трудов великих учёных, наваливается свора знаменитостей, только и делов.

ЦАРЬ ГОРЫ. Спросил сына, знает ли он игру «Куча мала». Он сказал, что они в детстве играли в игру «Царь горы». То есть тот, кто захватывал вершину какую, холмик, возвышение, тот и царь. Конечно, его спихивали. Какой бы ни был сильный, все равно спихивали, никому долго не удержаться.
И сколько ж у нас было  «царей горы»? Хрущёв, Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачёв, Ельцын, Медведев, теперь Путин. А прочти это через пятьдесят лет, и список продолжится. Какие они цари горы, скорей захватчики пирамиды. Пирамиды искусственной. От которой кормятся свои, остальных отторгают.
Выборная власть людей ссорит, наследственная сдруживает.

СПРОСИЛ И ВНУКА о «Царе горы», оказывается, и он со сверстниками играл. Несколько иначе. Зимой все для начала залезали на ледяную горку, и по команде сталкивали друг друга. Оставался «царь». Его начинали обстреливать безо всякой жалости, даже ледышками, и большими. Атаковали. Свергали. И по новой.
С одной стороны отношение к войне изменяется в сторону всё более лёгкого к ней отношения. Мы играли в войну, сын играл в военку, а внук играет в войнушку. То есть вроде игра всё несерьёзнее. Но с другой игры эти всё ожесточённее. Разве могло быть у нас такое, чтобы бросаться ледышками, твёрдыми кусками глины, чтобы «пленных» привязывали к дереву и давали  пинка. Ужас. Что-то непрерывно сдвигается под уклон к пропасти.

ПАЧЕЧКА ЗАПИСОК со встреч с читателями. Жаль их выбрасывать. Как на них отвечал, легко сообразить.

«Фольклор – это не культура сарафана и не культура балалайки. А что это?»
Да. Образ фольклора сложился от недостаточной его изученности. Образ этот далёк от реальности. Сумеем подивиться тому, что фольклор существует тысячи лет и не умирает, а как плодородный слой земли питает настоящую русскую культуру. Хотелось бы, чтобы об этом и говорилось сегодня. О силе необыкновенной народного слова, его неистребимости и жизнеустойчивости.
А пока на нём спекулируют, им кормятся. Но не преподносят его так, что он выше сочиняемого искусства.

«Кого из нынешних руководителей нашей страны Вы считаете способным  поднять Россию с колен? Народ народом, но руководитель-то нужен».
Нужен. Но с чего вдруг многие говорят про какие-то колени? Никогда Россия на коленях ни перед кем не стояла. Молиться надо. А в молитве тут да, тут коленях надо перед Богом стоять. Кто бы ни властвовал, Россия всех переживёт. Лишь бы не анархия.  Нравится руководитель  - молись и за него, не нравится – тем более молись, чтобы Господь вразумил.

«Когда вы поняли, что можете писать для людей?»
Думаю, что стихотворение в школьной стенгазете, оно уже для людей. Пишется же для прочтения. Есть такое писательское кокетство: пишу для себя. Тогда и помалкивай, и не пузырься от собственной значительности.  
«Считаете ли Вы себя великим писателем?»
Ну, ребята, мы же в России, а в России писателю вначале надо умереть, да подождать лет хотя пятнадцать, тогда и будет понятно, чего он стоил.

 «Среди глобальной целенаправленной разрухи, предательства, в чём Вы видите спасение для человека простого, «мизинного?»
Знаю, что ответ не понравится, но скажу: терпеть надо. «Поясок потуже! Держись, браток, бывало хуже». Я такие пределы нищеты и бедности испытывал вместе с людьми, что нынешнее состояние кажется изобильным. Хлеб есть, вода есть, чего ещё? Да, соль, да, картошечки. Масла растительного. Жить можно. И нужно.

«Что такое смысл жизни?»
Спасение души. Не живот же спасать, сгниёт же все равно.

«Что такое счастливая жизнь»?
Спокойная совесть. И чтобы был доволен малым в вещах и в еде.

«Как Вы представляете жизнь после смерти?»
После смерти жизнь только и начинается. А при земной жизни надо её заслужить. То есть она все равно будет, но какая?

 «Что такое любовь?»
Постоянное состояние заботы о любимом.

«Сейчас в изучении языка аналитическая структура выходит на первый план, а смысловая преподносится как иллюстрация правила. Не опасно ли это?»
Конечно, опасно. Вообще алгебра убивает гармонию. В изучении слова нужно идти от этимологии слова. Обязательно знакомить учеников с «Корнесловом» адмирала Шишкова. И Даль не случайно строит свой Словарь гнёздами слов. Любо-дорого: род, родник, родина, народ, сибирское родова, порода. А взять древне-русского певца Бояна, Баяна. «Боян бо вещий, аще, кому хотяше песнь творити…». Зря разве музыкальный инструмент назван баяном? «Играй, мой баян, расскажи всем друзьям…». А парень может быть обаятельным. И он может обаЯть, обАять, оболтать, просто говоря, доверчивую девушку. Такие начнёт «байки» рассказывать.

«Что Вас побудило написать первый рассказ?»
Не знаю. Может быть желание напечататься? Это же лет в 13-14 было. Или желание, чтобы узнали о моём селе. Писал же в газеты, областную и районную.

«Вы хотели, чтобы Ваши внуки были писателями?»
Ни да, ни нет. Одно скажу: и раньше писательство было тяжело, а сейчас и вовсе. Мне  легко именно от того  было, что вырастал без телевизора, без всей этой оглушающей, подчиняющей, зомбирующей машины, диктующей образ мыслей и поведения. Внуки мои, конечно, как и любые внуки, самые лучшие, одарённые. Так ведь и дети были всех лучше. Однако ж чего-то не пишут. Хотя умеют.

«Расскажите о проблемах, трудностях Вашей работы».
 Никаких ни проблем, ни трудностей. Одно нелегко – дождаться состояния, при  котором можно спокойно сесть за стол. То сам болен, то жена, то тёща, то дети-внуки. То ещё что.  А писать легче лёгкого. Какие там «муки слова». Не пишется – не пиши. Может, от того так говорю, что с  детства слыхал выражение: «Мы – вятские, как говорим, так и пишем». Кстати, это и критики  замечали, что читаешь его (мою) прозу и кажется, что он сам рядом и тебе рассказывает. Достоинство или недостаток, не знаю. 

«Достаточно ли таланта, чтоб стать писателем?»
Достаточно, конечно. Талант есть, уже не графоман. Но каким писателем?  Русским писателем становятся тогда, когда взваливают на себя ответственность за всё происходящее в России. Когда чувствуют вину перед ней. Ещё помню  встречи с читателями в восьмидесятые годы. Записки из зала: плохо дело с охраной природы, отстаём в производстве электротехники, низки удои, колорадский жук поедает картофель и тому подобное. И вопрос: «Куда смотрят писатели?». То есть русский писатель виноват во всех бедах. И это правильно. Так что, дал тебе Господь талант, надо его отработать. Никто же тебя не хуже, но ты способен больше сказать.

«Вот Вы сказали, что куклы Барби, Синди несут пошлость, что они приучают не к материнству, а к разврату. Как же так? Их же делают люди».
Именно.  Сами взрослые несут детям привычку только к удовольствиям, как молодёжь  говорит, к «развлекухе». Делается всё специально. Покемоны всякие, игры со стрельбой и трупами, игры в монополии. Как с этим бороться? Трудно, конечно. А как вы хотели – детей без борьбы за них спасти?

«Спасут ли реформы Россию?»
Нет. У нас давно зациклились на этом слове. Реорганизация, реформы. Где реформа, там усиление того против чего задумана реформа. Реформа, чтоб уменьшить число чиновников, число их увеличивает. Объявляется Год русского языка – и количество часов на его преподавание сокращается. Объявляется год культуры – число библиотек сокращается.  Россию спасёт любовь к ней. Потерпевших поражение в Мировой войне Японию и Германию спас патриотизм. И там и там я бывал. Конечно, наши потери, наши разрушения были гораздо  страшнее, но разруха и их посетила. А поднялись быстро. А у нас всё нищета да нищета. У русских. Почему? Другим последнюю рубаху отдавали. Вот за это другие и наплевали на нас. «Не вспоивши, не вскормивши врага не наживёшь», такая пословица. Когда-то же надо было и о себе подумать. Троцкий с Лениным бросали русских как хворост в мировой пожар, нынешние отдают Русь на разграбление. Какие тут реформы? Одна болтовня для дураков.

«Как Вы относитесь к именам Вован, Толян, Колян?
Конечно, не так, как Толян и Колян. Но им, видимо, нравятся такие кликухи. Видимо, они из новой породы полулюдей. Называются «чуваки» У их детей отчества получаются очень красивые: Анжела Вовановна.

  «Хотели бы Вы быть президентом России?»
 Уж спросили бы: хотите ли быть царём? А то президентом. «Президент как резидент всего нерусского в России», - сказал поэт. Нет, не смогу: слишком жалостлив. Но, по большому счёту, и президент может быть русским. Как Александр 3-й.

«Как Вы считаете, имеет ли сейчас Церковь влияние в нашей жизни?»
Имеет, и решающее. Перестройка убила оборону, экономику, идеологию, а Россия жива. Кто спас? Церковь. Другого ответа нет.

«Реальные ли события в Ваших повестях «Живая вода», «Великорецкая купель», «Арабское застолье», «Повестка», других».
 А как иначе? Если  там что-то убавлено, прибавлено, так это не очерки. Пожалуй, только повесть «Сороковой день» полностью привязана к фактам. Но она по жанру – повесть в письмах.  Преимущество прозы в том, что она освобождает от привязанности к документу, ей важно выразить дух времени. Не то, как произошло событие, а почему оно произошло и более этого. Скажем так: радио говорит, что произошло, телевидение показывает, как произошло, газета-журнал объясняют, почему произошло. Но как объясняют? Объясняют, как приказано объяснить. Писатель обязан объяснить событие с единственно правильной точки зрения, народной, то есть православной. «И неподкупный голос мой был эхо русского народа», вот этого бы достичь.

«Совесть – Бог русского человека. Как Вы понимаете это выражение, которое у меня на слуху со школьных пор, а мне уже пятьдесят?»
Нет, всё-таки надо говорить, как учат святые отцы, что совесть – это голос Божий в человеке. Нам отчего-то же иногда стыдно, иногда радостно. Не просто же так. Голос Божий. Всегда подскажет, верно ли поступаем. Только надо его слышать и не глушить грехами. Есть же и безсовестные.

«Вы сказали, что «одноглазое дьявольское бельмо» телевизора ничему  не учит, только борьбой с перхотью, а как же исторические и научные фильмы?»
Их же можно дома смотреть. Покупать их, купить плейер. Хотя бы будете без рекламы смотреть. Да и в выборе фильмов надо быть бдительными. Должно выработать в себе такое собачье чутьё, какой фильм душу спасает, какой гонит в бездну. Уныние от просмотра или желание жить и любить?

 «Работаете ли Вы в данный момент над каким-либо произведением. Если да, когда оно будет закончено?»
В данный момент  работаю над прочтением Вашей  записки. Но вообще, конечно, работа постоянна. Если и не за столом, то все равно все мысли о ней, о работе. Идёшь с женой, она: «Да ты же меня не слушаешь!» И она права: не слушаю, и я не виноват, что не слышал: меня же всецело мучит то, над чем работаю. А когда закончу, Бог весть.

«Как Вы вдохновляетесь, чтобы написать произведение искусства?»
Прямо сплошные высокопарности. Это к поэтам. Вдохновения у меня не бывало. То есть, может, и бывало, но я не понял. А вот слово: «надо» у меня постоянно. Пишу рассказ, звонят: надо предисловие, надо рекомендацию, надо на заседание, надо поехать, надо, надо. Всё надо, а рассказ, не родившись, умирает. А, может, умерло как раз  произведение искусства.

В ЦЕРКВИ МАМА И ДОЧКА лет трёх, может, чуть больше. Мама худенькая, но сильная. Легко поднимает дочку, чтобы и она прикладывалась к иконам. В свою очередь дочка прикасается своей куклой к иконам. Около иконы Божией Матери большие букеты цветов.  Крупные белые и красные розы.  Дочка притыкает личико куклы к каждому бутону. Но ко всем  не успевает, мама отдёргивает. Идёт служба. Перед причастием мама решительно берёт у дочки куклу и прячет в кармане. Обе причащаются. Потом дочка возвращает себе куклу и прикладывает её к тем розам, к которым до этого не успела приложить.

ТАКАЯ ДОЛГАЯ ЖИЗНЬ,  что успел узнать и  восточный и западный тип человека. Конечно, были они интересны. Ещё бы, после стольких лет раздельного бытия. Ну вот, узнал. И стали эти типы мне неинтересны. По отношению к русским, что тот, что другой одинаковы: что бы ещё такое получить с России. Так что новый вид железного занавеса я бы приветствовал. Чему мы, особенно у Запада,  научились? Рекламе, борьбе с перхотью, отравляющим добавкам, разврату, гордыне?  Я почти рад санкциям против нас. Ничего, потерпим. Зато своё производство должно заработать.

ИЗ ЗАПИСКИ  1991-го.  532 тысячи снесённых сёл и деревень. Заседание в ВАСХНИЛ, создание Энциклопедии деревень России, живых и убитых.

ЛИБЕРАЛЫ, ВАРЯГИ, они не на земле живут,  на территории.

- НАЧИНАЕМ конопатить пятый угол от дверей. Бабы ходят по вечёркам, караулят дочерей.
 Какая в тексте ошибка? Правильно, пятого угла, считая от дверей, нет. А то, что ходят и караулят, это точно.

СВИСТ В АДРЕС русских писателей – это признание их любви к России, её защиты. И это знак ненависти к России этих свистунов. И показатель их слабости. Ну, торчат на экранах, ну, премии сшибают, ну, вроде известны. А больше их были известны эренбурги, шпановы, рыбаковы, сотни других, и где они теперь, в каком уголке народной памяти? Такого уголка для них нет, только в каких-то авторефератах тиражом по сотне экземпляров да в диссертациях тиражом менее десяти. Причина? Языка в произведениях нет, русского языка. А если Россию не любишь, так какой у тебя русский язык? Ты её шельмуешь, а ещё хочешь, чтоб тебя и читали.  А тексты твои  - суррогат, который ум отторгает. Не та пища. Не насыщает. И будешь прочно забыт. А книги твои забыты ещё до твоей смерти. Обидно? А как ты хотел?
 (После встречи на улице с когда-то знаменитым  К. Я думал, он уж и нежив. Нет, высох, но ползает. И видно, что встреча ему неприятна. А мне его жалко: ведь жил-то он всю жизнь  в России. И знаменит был).

 ОСВАЛЬД  ШПЕНГЛЕР предсказал, что Третье тысячелетие будет принадлежать христианству Достоевского. Такое предсказание от ума. Будут же у падшего мира и другие распорядители. Достоевский – христианин без радости. С ним тяжело. Но, может, я излишне придирчив. Также и с  Толстым.  С ним-то вообще – ложись да помирай. Есть же у нас батюшка Серафим, есть святитель Николай, праведный Иоанн Кронштадский. Есть же малое стадо Христово, есть же «острова спасения мнози».

СТАРЫЙ ВОЯКА: - Лозунги были: «Добей врага в его траншее!», а получалось: «Прицел ноль пять, по своим опять! Вперёд ребята, сзади немцы!» Но немцы, учти, как только наши в рябых майках в атаку идут – сразу бежали. (Рябые майки – тельняшки). В детстве книга «Морская душа»
 
ПОЛКОВНИК в войну, посылая парламентёра: «Скажи им: воевать мы согласны, но в плен брать не будем».
Те сразу сдались.

- ЖИЛИ НА ДУРНЯКА. Выпускали призывы: «Коммунизм победит». Кого? Нас и победил. (И не к месту, может, я не понял к чему): Дурьтопьян и три аматёра.

 - С ХОРОШЕГО ПОХМЕЛЬЯ бутылку искал. Ведь была же, была! Ей говорю: «Ты где хоть? Не видишь, человек помирает. Хоть аукнись». Так мучился! Лекарство же искал, не для пьянства же. И через неделю, вот она, собака! Поехал в лес, начал валенки надевать, она в валенке. Из горла всю выпил, выкинул. Так ей и надо. И в лес не поехал.
 
ИЗ ДЕТСТВА ОТ  дедушки: «Наша жизнь, словно вскрик, словно птицы полёт, и быстрее стрелы улетает вперёд. И не думает ни о чём человек, что он скоро умрёт и что мал его век».

КУЛЬТУРА КАК САМОЦЕЛЬ – полный тупик. Она может быть орнаментом на сосуде веры. Или проводником к паперти храма. А там надо самому шагнуть. Старухи, которые при Петре плевала на голых мраморных Диан в Летнем саду культурнее офранцуженных дам.
А ведь на Святой Руси заслушаться иностранной песенкой считалось не просто грехом, а проклятьем, губящим душу. «Возрождение» Запада есть вырождение и религии и культуры. Уход в новое язычество. И это готовилось миру. Да во многом и отравляло. Какое возрождение? Возрождали язычество, ещё более его приукрашивая. Тело, плоть, не ангелы, а амурчики.

ПРИ СОВЕТАХ молодёжи ставились три маяка, три Павла: Власов, Корчагин, Морозов. Власов мать загубил, Корчагин священнику в пасхальное тесто табаку насыпал, Морозов отца родного выдал.  До чего доходило: дети за отцами-дедами подсматривали. Вот бы донести, вот бы стать знаменитым. Отец-то меня посёк за курение, а посадили бы его, я бы и открыто курил. Вышел бы на улицу, да сел бы на лавке, да нога на ногу с самокруткой. То-то бы все девки с ума по мне сошли.

- СКАЗАТЬ ТЕБЕ секрет русского запоя? Сказать? Вот я выпил, с горя, с радости, безразлично. Стало хорошо. Но мы же русские: если хорошо, то надо ещё лучше. И понеслось. Но главное - мы же внутренне понимаем, что жизнь наша тут временна. Раз временна, то пусть скорее проходит. А в запое она птичкой пролетает. То есть жизнь себе сокращаем. Получается, что специально. Никто ж тебя не заставляет в запой уходить. Сам. Ну да, змий ищет меня поглотить. Но меня не проглотишь. Проглотит, а я ему там всё облюю, выпустит, извергнет. А очнусь, тут я сам виноват. Это жене выгодно – пилит, и вроде за дело. А я не заметил, как две недели прошло. Опять поближе к концу.
В монастырь? Нет, мне не вытянуть. Конечно, хорошо старцам – горы, воздух, тишина, тут город, бензин, шум, грохот. Так ведь и дети тут, и та же жена, им-то как без меня? Ещё и от этого пью.
 
ЭСТЕРГОМ, ВЕНГРИЯ, унылый Адам, переводчик. Еврей из России. «Спрашиваешь, чего уехал? Там у вас (уже  «у  вас») зарплата как пособие на карманные расходы».- «Так здесь чего такой тоскливый?» - «Тут получше. Но тоже. Товарищ во Францию зовёт. Думаю». –«То есть ты как тот еврей в анекдоте: и тут ему плохо, и там плохо. А хорошо в дороге?».

- ДЕЛА ДА СЛУЧАИ меня замучили.

- КАК ЭТО «ИСТИНА  сделает вас свободными»? Я и так свободен.
- А ты куришь?
- Да. А что, это препятствует свободе? Хочу и курю.
- Как раз это несвобода. Рабство греху. Ты такой большой и зависишь от этой сигаретки - шмакодявки. Ты её раб. Как? А вот посидим ещё двадцать минут и ты задёргаешься, тебе надо курить, как же не раб? Так что, «Всяк, делающий грех, раб греха». А конец греха – смерть.
- А ты не куришь и не пьёшь, ты здоровеньким помрёшь.
- Смерть-то не физическая, душу убиваешь…  Чего молчишь?
- Курить пойду.
- А пойдёшь курить и Витьку вспомнишь. Ему позвонишь: Вить, давай пивка по кружечке. А встретитесь: Чего это мы пиво пьём, печень мучаем. Давай водчонки. Выпили: А ты давно Лерке звонил? Скажи, чтоб с подругой приехала. Так? Грех грех тянет.

- ЧАЮ, ЧАЮ накачаю, кофею нагрохаю.
Я отсюда уезжаю, даже и не взохаю.
Уезжаю, уезжаю, и наказываю вам:
Не ругайте мою милочку позорными словам.

САМОЕ ПОЗОРНОЕ в творческих людях – псевдонимы. Ну, революционеров можно понять. Подполье, скрывались, меняли паспорта, обличье, от жандармов бегали.  Но когда победили, зачем было скрываться? Уже их боялись, от них бегали. Чего ж не торжествовали в открытую, чего ж предавали фамилию отцов?  Неужели фамилия Ульянов хуже, чем фамилия Ленин? У нас в селе мальчишка вырастал, Вовка. Без отца. Мать Елена. Так его все звали Вовка Ленин. И это никого не смущало. Но это же не было псевдонимом.
А вот все эти драмоделы, писаки, журналюги, чего им скрывать? Значит, есть чего скрывать, знает кошка, чьё мясо съела. Знали, что в людях, идущее из древности недоверие к евреям?  А оно откуда? «Жиды Христа распяли», вот откуда. То есть плата за  предков. «Кровь на нас и на детях наших».

ОСКОРБИТЕЛЬНЫМИ  БЫЛИ слова «Нечернозёмная зона РСФСР». Всё жили в России, а стали жить в зоне. Товарищи из ЦК, скажем так, национально ориентированные, интимно объясняли, что хотя бы так, но помощь была России. То есть горной зоне грузин и степной зоне казахов, и чернозёмной зоне малороссов помогали без их оскорбления. И в самом деле, жила Кировская область, и без того униженная псевдонимом Кострикова (Кирова) в зоне. Вот спасибо.  Жили в зоне. И привыкли. Ну, народ. «Вас завтра всех повесят!» - «Со своей верёвкой приходить?»

ЕВРЕЙ СРЕДНИХ лет, новый русский, был богат ещё от папы и мамы, и сам был шустрый в прибавлении капитала. Одно его сгубило: женский пол. Рано совсем стал импотентом, в педерасты не пошёл, женщин возненавидел.
А занимался искусством, то есть не производством его, а скупкой и перепродажей. Дело прибыльное. Картины старых мастеров заполнили и его квартиру и  загородный дом.
В основном он собирал изображения женских тел. Очень мечтал о «Данае» Рубенса. Но как ни богат, а она была не по его деньгам. На неё и так золотой дождь льётся. Это, оказывается, к ней так языческий бог в спальню приходит. Наш коллекционер заказал  копию «Данаи». Сделали хорошо. 
И появилось у него такое ночное занятие. В доме тепло, слуги ушли, охранники на посту. Он один. Он раздевается догола, зажигает свечи, ходит по коврам около картин, выпивает с «обнажёнками». Говорит с ними, вначале вежливо, а, когда напьётся, оскорбляет. Матом их, матом!
 Ничего, они всё стерпят.

МАТРЁШКА «ЕЛЬЦЫН» появилась на Арбате, точно помню, в 91-м, после свержения тогдашних безхребетных властей. Когда всё стало можно. В форме матрёшки была не матрёшка, а нарисованный Ельцын. Матрёшка открывалась, в ней оказывался «Горбачёв», в нём  «Брежнев», в «Брежневе» «Никита», в «Никите» маленький  «Сталин», в «Сталине» совсем маленький карлик «Ленин».
Всё это была потеха для иностранцев и для быдла. Увы, даже докатился до названия такого. А что? Неуважение к властям признак или тупости, или своенравия, или зависти. Конечно, власти – дерьмо, но лучше пусть такие, чем анархия. И не нам судить.

 ДОЧКА  ПРИШЛА и присела, и молчит. Я сижу, читаю. Она (обиженно): «Я сижу, как пустота. А ты говоришь: природа не терпит пустоты». Сорок  лет прошло, а помню.

 СУДЬЯ ТАТАРИНУ: «Вы всю жизнь живёте среди русских, в документах значится, что вы закончили русскую школу, и вы до сих пор не выучили падежи». – «Выучил, - отвечает татарин. - Я был именительный падеж и она именительный. Я сделал предложный падеж, она ответила дательный. Мы вместе творительный, а если вместе, то почему я должен быть один винительный?»

НА ПЛЕНУМАХ,  СЪЕЗДАХ, заседаниях, собраниях, сколько же лет, именно лет, высидел. Это была такая писательская дементность. Мы памятники себе созидали, начиная чугунеть с сидячего места.

СЕРДИМСЯ НА ЖВАНОИДОВ ТВ и эстрады, а что сердиться? Чего и не стричь баранов? Жваноиды - показатель падения культуры. Она  ушла от культа культуры и пришла к кассе.
Это давно начиналось. Замена житийной литературы литературой художественной, замена описания подлинного подвига реальной жизни святого  «художественным образом» - это было бесовской заменой  святости на щекотание нервов. Это не «лишние люди» в литературе, это такая литература лишняя. Что она дала? Раскрыла двери для революции?
Да нет, никого тут нельзя винить? Бог всем судья. И хлеба  хватало, и зрелищ,  и кто виноват, и что делать, было всё. Даже и вопрос пилатовский: что есть истина,  цитировался. Но Истина стояла перед ним и нами. До сердца не доходило. А в голове всегда ветер гуляет.

ВРЕМЯ ДАНО нам в наказание. Время – судья, время лечит, говорится вроде как утешение. Но главное: время приближает Страшный суд. Страшный. Страшно. Тут одно спасёт – молитва. Молюсь я – отодвигаю Страшный суд. Не молюсь – приближаю. Время неотвратимо, неотодвигаемо, неумолимо, неизбежно.  И разве боится Страшного Суда святой?

ИЗ ДЕТСТВА. Кто-то кому-то сказал известие о смерти жадной женщины. Тот в ответ: «Хлеб на копейку подешевеет».
И из детства же. Пиканка. Из консервной жести делали наконечники для стрел. А луки были сильные, тугие,  из вереска. Стреляли в фанеру – пробивало. Стреляли в доску, у кого пиканка глубже воткнётся. Вытаскивали осторожно, раскачивая за жестяной кончик. Охотились на ворон. У меня не получалось.
Ещё помню: набирали в грудь воздуха и громко, без передышки, говорили: «Эх, маменька, ты скатай мене валенки, ни величеньки, ни маленьки, вот такие аккуратненьки, чтоб ходить мне по вечёрочкам, по хорошеньким девчоночкам, провожать чтоб до крылечечка, чтобы билося сердечечко…», дальше ещё что-то было, забыл. Видно от того, что только на этот текст хватало воздуха.

- «ДЕВКИ, ГДЕ ВЫ?» - «Тута, тута»- «А где моя Марфута? Не гуляет тута»?

- «БЮРОКРАТЫ  КРУГОМ такие ли: бегал за трудовой книжкой по кабинетам. Одна сотрудница бланк мой потеряла, валит на меня. А я его ей отдавал. Она: «Ищите на себе».  Извините, говорю, бланк – не вошь. И что? И разоралась, и ещё три дня гоняла. Ладно. Потом вышел, гляжу, она к остановке идёт. Я про себя ей как бы говорю: «Бога ты не боишься». И она тут же, вот представь, на ровном  месте запнулась. Я же и подбежал поднять».

ХИРУРГ: ТРУДНОСТЬ в том, что у людей разное измерение боли. Прощупываю: «Тут болит? А тут?»  Терпеливый терпит, а неженка стонет от пустяка.
Вспомнил тут маму, говорила о городских женщинах: «Их-то болезнь – наше здоровье». То есть в поле, в лес, на луга, к домашней скотине ходили при температуре, при недомоганиях, ломотье в пояснице, в суставах, с головной болью. О гипертонии не слыхивали, хотя она, конечно, была у многих. Надо работать, и всё.
Бельё мама полоскала в ледяной воде. «Ночью потом руки в запястьях прямо выворачивало. Подушку кусаю, чтоб не застонать, вас не разбудить».

- НЕНАВИЖУ БАБ! Ты погляди на них, хоть на базаре, хоть в автобусе, все больные. А ведь перескрипят мужиков.

- ТЫ ХАПНУЛ комбинат за десять миллионов, а он стоит сто. Ты владей, но разницу государству верни.

- НЕОКЛЕВЕТАННЫЕ НЕ спасутся. Напраслина на меня мне во спасение, так что продолжайте меня спасать, реките на мя «всяк зол глагол».

  НА КАМЧАТКУ ПРИЕХАЛИ молодые супруги. Заработать на квартиру. Дочка родилась и выросла до пяти лет. Это у неё уже родина. А деньги накоплены, и они свозили дочку к родителям. И уже вроде там обо всём договорились. Возвращаются за расчётом. Дочка в самолёте увидела  сопки и на весь самолёт стала восторженно кричать: «Камчаточка моя родненькая, Камчаточка моя любименькая, Камчаточка моя хорошенькая, Камчаточка моя миленькая!» И что? И никуда ни она, ни родители не уехали. Именно благодаря ей. Сейчас она взрослая, три ребёнка. Преподаёт в Воскресной школе при Епархии.
Очень я полюбил Камчатку.

В ЗАСТОЛЬИ в ресторане гостиницы «Пирамида», с видом на пирамиды, которые вечером как коричневый картон на жёлтом фоне. Произносится тост, который не только духоподъёмный, но  и телоподъёмный. Все встали. И откуда-то много мух. «Давайте швыдких вспомним и мухи подохнут». И точно – досиживали без насекомых.
- ДАЙТЕ МНЕ АПЧЕХОВА, просил я в библиотеке детства. То есть я Чехова уже читал, но фамилию его запомнил по корешку, на которомбыло «А.П.ЧЕХОВ», то есть Апчехов. Мало того, я не знал значения сокращений. Например, мистер обозначалось «м-р», доктор «д-р». Так и читал: «Др  Ватсон спросил мра Холмса». Или, господин «г-н». «Гн Вальсингам». Не знал и что буква «о» с точкой это отец. «О благочинный ласково благословил отрока».
Но читал же!

БАНЩИК  ВАНЯ у Шмелёва «читал-читал графа Толстого, дни и ночи всё читал, дело забросил, ну в башке у него и перемутилось, стал заговариваться, да сухие веники и поджёг». («Как я ходил к Толстому»).

ТАК ВЛЮБИЛАСЬ, что когда собиралась ему звонить, то перед этим причёсывалась.

- КОГДА ЖЕНА наступает на горло собственной песне, это её дело, это я могу понять, но за что, «за что, за что, о, Боже мой?», она тут же передавливает горло моей песне? Причём, ведь вот что ужасно, как бы  моей песне подпевая.

- ДОРОГУЩИЙ КОНЬЯК подарили. Принёс, горжусь. А жена: «Какая, говорит, тебе разница, чем напиваться?». На, говорю, и весь коньяк в кадку с фикусом вылил. У нас фикус огромный, всё время помногу поливаем. Вылил, сам рванул питьё отечественного производителя. Уснул, просыпаюсь: песня. Откуда? Фикус поёт и листьями качает.
 
НА ЛЕКЦИИ В СТУДЕНТАХ  пускаю записку по рядам: «Сколько можно штаны протирать и на доцента глазеть? Давайте сбежим и возьмём на ура художественный музей».
И ещё помню записку: «У студентов обычно нет промокашки. «Что мы, разве мы первоклашки?». Лист промокашки скромен, неярок, но ах, какой это был бы подарок. И собрав угасающую отвагу, я прошу промокательную бумагу».  Студентки смеялись, бумаги надавали. А зачем просил, не помню.
« Дни, как грузчик, таскаю зазря. Но есть выходной с лёгким грузом. Завтра просплю я тебя, заря,  и встану с голодным пузом».
«В болтовне язык не точится. В болтовне ум истощается. Но молчать совсем не хочется. И мораль вся тут кончается».
Это из сохранившихся студенческих.
А вот оттуда же, и как только сбереглось? М.б. 63-64-й г.

Отголоски войны мучат, как вулканов разбуженных пляска.
На прогулке дедушка с внуком, Старый с малым. Оба в колясках.
Старый малым был, бегал в ораве босиком по дорожной пыли.
Рос, работал. Война. Переправа. Медсанбат. Наркоз. Инвалид.
Ни о чём он сейчас не жалеет, об одном только мыслит с тоской:
Неужель его внучек, взрослея, доживёт до коляски другой?
Неужель и в 20-м столетьи справедливость не кончит со злом?
Неужель к небу тянутся ветви, чтобы, выросши, стать костылём?
В мире чертятся прежние планы – бросить нас к фашистским ногам.
Это значит – могилы как раны, это значит – окопы как шрам.
Это значит – невесты без милых.
Мир трехцветно будет обвит:
Белый с чёрным – гробы в могилах.
Белый с красным – бинты в крови.

Память горя – нужная горе, чтобы новых не было мук.
Дед со внуком в колясках, но вскоре
Из коляски поднимется внук.
 

АРМЕЙСКИЕ СТИХИ почти не сохранились. Но, дивное дело, сохранилась страничка, исписанная рукой брата. Он сохранил стихи, которые я посылал ему из армии в армию.

Батарея шумная разбежалась спать,
Я сижу и думаю, что бы вам послать?
Ну, стихи солдатские вам читать с зевотою,
А старьё гражданское помню с неохотою.
И в полночной тишине мучает изжога,
Засыпаю. Снится мне, что кричат: «Тревога!»

И прочёл сохранённое, и вдруг ощутил, что многие живут в памяти. Надо их оттудова извлечь. Первые армейские, когда ещё живой ракеты не видел, были бравыми:

Меня «тревога» срывала в любую погоду с постели
Сирены ночь воем рвали, чехлы с установок летели.
Звёзды мигали спросонок, луна на ветвях качалась,
А где-то спали девчонка, со мною во сне встречалась.

Лихо. Всё врал: «тревога» не срывала и так далее. Да и какие девчонки. Уходил в армию, поссорясь с одной и отринутый другой. Потом были стихи покрепче.

Тополя хрупкий скелет у неба тепла молили,
Старшему двадцать лет. Взвод в караул уходил.
Штыков деловитый щёлк, на плечи ломкий ремень.
Обмороженных неба щёк  достиг уходящий день.

Или:

Эх, жись, хоть плачь, хоть матерись:
Три года я герой.
Раз мы сильны – молчит война,
Раз мы не спим, живёт страна.
А я не сплю с женой.

Это я для одного «женатика» написал.
Или:

Ты мне сказал: «Послушай, Крупин, - и сплюнул окурок в окно,
- Дай мне свой боевой карабин, хочу застрелиться давно.
 
Дальше шли мои зарифмованные уговоры отказаться от суицида, а завершалось:

- Мысли твои, чувства твои, как и мои рассказики –
 Это в клетке казармы поют соловьи,
 Это буря в ребячьем тазике.

И ему же:

Как разобраться в жизни хорошенько?
Ух, как она прибрала нас к рукам.
И нам с тобой, сержант Елеференко,
Служить ещё как медным котелкам.

По «заявкам трудящихся» сочинял частенько. Одно моё «творение» очень было популярным:

Упрёки начальства, заборы, мелочью стали ныне:
Сердце робость поборет, сердце в разлуке стынет.
Смирительную рубашку на гордость не примет сердце.
Я горд, от тебя,  Любашка, мне уже некуда деться.
  
Это извлечение из середины стиха. А сочинилось оно «из жизни». Рядом с нашей сержантской школой в  подмосковном Томилино (потом мы переехали в Вешняки) были огромные армейские склады и нас, совсем зелёных, ещё «доприсяжных», гоняли туда. А нам и в радость. Это ж не полоса препятствий, не строевая подготовка. В этих складах были не только обмундирование, топливо, всякие запчасти, и еда была. Таких, похожих на пропасть, ёмкостей для засолки капусты мне уж больше и не увидеть. И там, на этих складах, моё свободное сердце, а когда оно не свободно у поэта?, увлеклось учётчицей Любашей. Таких там орлов, как я, были стаи, но я-то чем взял: увидел у неё учебник литературы для школы. Оказывается, готовится к экзаменам в торговый техникум. Предложенная ей моя помощь ею отринута не была. Тогдашние экзамены требовали не собачьего натаскивания на ЕГЭ, сочинение требовалось и устный экзамен тоже.  Ну, вот. Она жила в доме барачного типа недалеко от части. И я , я рванул в самоволку. Любовь делает нас смелыми. Там проволока была в два ряда и собаки. Но собаки были давно прикормлены, своих не трогали, а в проволоке были секретные проходы. А чтобы тебя часовой пропустил, надо было сказать пароль: «Рубите лес!», - а часовой отвечал: «Копай руду». И всё, и зелёный свет. 
И вот я сижу у Любаши, и вот ей вручены мои стихи, и она: «Ах, это мне? Врёшь! Списал!» И вот надвигается чай,  я развожу тары-бары про образ Базарова или ещё про кого, образов в литературе хватает. Далее – я не выдумал – дверь без стука открывается от пинка, и на пороге огромный сержантюга из стройбата. Любаша, взвизгнув, выпрыгивает в окно. Оно открыто, ибо это ранняя тёплая осень. Сержант хватает меня за грудки, я возмущённо кричу: «Ты разберись вначале! Я ей к экзаменам помогаю готовиться». На столе, как алиби тетради и учебники. Сержант не дурак, понимает, что ничего не было.  Садится. Из одного кармана является бутылка белой, из другого красной.  Выпиваем. Молчит. Знает, где что лежит у Любаши, ставит на стол. Закусываем. Ещё выпиваем. После молчания: «А знаешь, хорошо, что я тебя застал. Я же на ней жениться хотел. А если она так к себе парней будет затаскивать, что с неё за жена?» - «Я не парень, я репетитор». – «Кто?» - «Ну, консультант». Вернулся я в часть, и как-то всё обошлось, и пароль и отзыв. Только вот собаки облаяли, хотя и не тронули, не любят они пьяных.
Моё это стихотворение однополчане рассылали своим Любашкам, Наташкам, Сашкам (Александрам). Не у одного меня смирительную рубашку на гордость не принимало сердце. Они переписывали стихи, как бы ими сочинённые, для своих адресаток. Всё получалось хорошо, но иногда имя девушки сопротивлялось и не хотело лечь  в строку. Как   в неё поставить Тамару, Веру? Тогда в ход шли уменьшительно ласкательные имена: ТамарАшка, ВерАшка.

А раз меня засекли с книгой на посту. Чтение было увлекательным. Вот
доказательство:

Вынесли прИговор – строгий выговор
И пять нарядов: читать не надо.
Шекспир сильнее? Чего? Бледнею:
Ужель уставов и даже взгляда всех комсоставов?
Так вероятно. Поймя превратно мои ответы,
Они вскричали о партбилете, о долге, чести,
Литературе в моей анкете не давши места.

Сочинённое немного повторяет ещё доармейское, когда я ездил поступать в Горький, в институт инженеров водного транспорта. Ткнул пальцем наугад в справочник высших учебных заведений. От того такая глупость, что с работы не отпускали, а учиться нельзя было запретить. Вот дальнейшее:

 Скальте зубы, как в ковше у эскаватора:
 Конкурс мал, прекрасен город… уезжаю!
 Услыхав, заржали б зебры у экватора.
 Знаю.
 Не хочу я сотни дней скитаться по лекториям
 И учить осадку в реках пароходную:
 Я хочу войти в литературную историю,
 А не в водную.

Крепко сказано. Автору семнадцать лет. Стихи, кстати, процитированы в повести «Боковой ветер» и вот – да, так бывало в советской империи, в ней книги читали – прочли в Горьком, в этом вузе и написали в Союз писателей справедливо обиженное письмо. Говорили об этом вузе самые хорошие слова. И я  с этим очень был согласен, и, конечно, извинился перед ректоратом и студенчеством.

- В РОССИИ ТРИ ПРОЗАИКА,  Бунин, ты и я, - говорит по телефону знакомый писатель Анатолий.
Я понимаю, что он уже хорошо выпил.
- Тут у меня ещё Женя сидит.
- Да, и ещё Женя.

«ПЕЧАТЬ – САМОЕ сильное, самое острое оружие партии». Такой лозунг в моём детстве был повсюду. И я совершенно искренне думал, что это говорится о печатях. О тех, которые ставят на бумагах, на справках, которыми заверяют документы или чью-то доверенность.  Круглые, треугольные, квадратные. Без них никуда. Все же знали, что документ без печати - простая бумажка. А «без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек». Писали контрольные диктанты на листочкам с угловым штампом.
Так и думал. А когда мне стали внушать, что печать – это газета, журнал, я думал: какая ж это печать? Это газета, это журнал. А печать это печать. И при ней штемпельная подушка. Прижмут к ней печать, подышат на неё да и пристукнут ею по бумаге. И на отпечаток посмотрят. И человеку отдадут. А тот на печать полюбуется. Не на саму печать, а на её  оттиск, который уже тоже сам по себе печать.

ОТКУДА СЛОВО золотарь, то есть ассенизатор (по Маяковскому революцией призванный), я не знал. И вдруг в Иране разговор о поэзии. Проводят при дворе шаха вечер поэзии. Нравится шаху поэт, открывай рот, туда тебе накладывают полный рот золота. Не нравится – тоже открывай рот и тоже накладывают, но уже другого «золота».

ОТЖЕВАЛ ЧЕЛОВЕК жвачку, бросил, а её хватает воробей, думает, что это ему крошка хлеба. И клюв воробья увязает в жвачке, и воробей не может его вынуть. Да если ещё зимой, жвачка быстро замерзает. Так и погибает.

ТЯГА ЗЕМНАЯ. Только ею побеждён непобедимый  Святогор. Земля. Всё из неё, от неё и в неё. Всегда очень волновал запах земли, свежей пашни. Свежевырытой могилы. Конечно, по-разному. Народный академик Терентий Мальцев относился к ней как к родной матери. Приникал к ней, слушал её, вдыхал запах. Время сева определял даже так: садился на пашню в одном белье, а то и без него. Шутил: «Сегодня рано, послезавтра поздно. Завтра выезжаем».

РАНЬШЕ ПЛЕВАЛИ в лицо, сейчас вслед, в спину. Прогресс. Значит, идём вперёд, значит, боятся.

ВСПОМНИЛСЯ КАРТОННЫЙ шар, в который я был заключён. В школе математичка Мария Афанасьевна, зная о моих стихах по школьной стенгазете, велела сочинить  стихи о геометрических фигурах: диагонали, катете, гипотенузе, биссектрисе, секторе, сегменте, прямоугольнике, трапеции, сказав, что все они вписаны в идеальное пространство шара. Написал как пьесу в стихах. И пришлось исполнять роль шара. Потом  меня долго обзывали «толстый». Очень это было горько. Какая ж девочка полюбит мальчика с таким прозвищем?

- ЖЕНЩИНЫ ЛЮБЯТ подлецов, почему?
- Женщины любят победителей.

НАЧАЛО ПРОТЕСТАНТИЗМА от перевода Священного Писания Лютером от «Вульгаты». Он избегал слова «Церковь». Он ушел от ватиканского престола, но, по гордыне,  не пришёл и к Восточной церкви. Заменил слово «церковь» словом «приход», то есть вера в приход. Каждый приход получался столпом и утверждением Истины. И уже к середине 19-го века было до семидесяти различных течений, движений протестантов. Плодились как кролики, и как кролики были прожорливы. Но не как кролики, не питались травой, им души простачков подавай.

ПРИТЧИ О ЗАСЕЯННЫХ полях. Одна о семенах, брошенных в землю придорожную, в каменистую, и в землю добрую. И другая, о том, как на посеянное поле ночью приходит враг нашего спасения и всевает плевелы. То есть, как ни добра почва, как ни хорошо всходят посевы, надо быть начеку. Не мы выращиваем их, но охранять обязаны.

- ВЫЛЕЧИЛ Я СВОЕГО соседа от беса, - говорит на привале во время Крестного хода Анатолий. – Как? Он мне всё время: бесы, бесы, всё они ему карзились, казались. Видимо, пьянка догоняла, пил он крепко. А уже и отстал от пьянки, бесам-то, видно, в досаду. Опять тянут. Везде у него бесы. И жена уже не смогла с ним жить, ушла к матери. Звал его в церковь, ни за что не идёт, не затащишь. Оделся я тогда, прости, Господи, самочиние, в беса. Вечером, попоздней. Вывернул шубу, лицо сажей вымазал. К нему. В коридоре грозно зарычал, потопал сапогами, дверь рванул, вламываюсь. Боже мой! Он в окно выпрыгнул. Я скорей домой, умылся. Рубашка, курточка. К нему. Он во дворе, еле жив, в дом идти боится. И мне, главное, ничего не рассказывает. В дом зашли вместе. Я у него в первую ночь ночевал. А  потом в церкви батюшке повинился. «Ну, Анатолий, - батюшка говорит, - ну, Анатолий! А если б он умер от страха?» - Говорю: «От страха бес из него выскочил» - «Вместе с ним». А  я  скорей голову под епитрахиль сую. И что? И не являлись ему больше никакие бесы. Я к жене его сходил, уговорил вернуться.

ПОСЛУШНИКА ЯШУ поставили прямить гвозди. Их много надёргали из старых досок, когда разбирали пристрой к церкви. Гвозди большие, прямятся плохо. Яша день промучался, а назавтра пошел в хозяйственный магазин, купил на свои деньги новых гвоздей, принёс настоятелю. Думал, похвалят. А настоятель вздохнул и говорит: «Яша, конечно, и эти гвозди понадобятся. Спасибо. Но дороже мне старые гвозди, которые ещё послужат. Ты не гвозди прямил, ты себя  выпрямлял».
Яша-то очень уж нетерпелив был.

ЕВРЕЙ СПРАШИВАЕТ другого еврея: «А ты знаешь, кто Мао цзе-дун по национальности?» - «Не может быть!».

В ВЕЛИКОРЕЦКОМ на Никольском соборе проявился образ святителя Николая. И много таких явленных образов проступает по России.
Как же я любил бывать и живать в Великорецком. И дом тут у меня был. Шёл за село, поднимался на возвышение, откуда хорошо видно далеко: река Великая, за ней чудиновская церковь. И леса, леса. Зелёный холм, на котором  пасётся стреноженный конь, мальчишки играют на ржавеющем брошенном остове комбайна. Как на скелете динозавра. Играют в корабль. Скрежещет ржавый штурвал.
 
ПРОЩАЙ, ИСПАНИЯ! Испания - вымечтанная страна  отрочества и юности. Как я любил Испанию! «Арагонская хота», Сервантес, Лопе де Вега, Гойя, Веласкес, «Итак, Равель, танцуем болеро… О, эти пляски медленных крестьян. Испания, я вновь тобою пьян!»  «Как ты думаешь, друг Санчо, не мало ли я свершил подвигов во имя прекрасной Дульсинеи Тобосской?» - «Думаю, чем мы сегодня будем ужинать». «Ночная стража в Мадриде», «Ах, как долго, долго едем, как трудна в горах дорога, лишь видны вдали хребты туманной Съерры», Эль Греко, каталонцы, «Лиценциат Видриера», Валенсия, Мадрид, Барселона, Саламанка, Кордильеры… музыка!
   И вот, всё  это я к тому, что не бывать мне в Испании, не бывать. И сам не хочу в Испанию. Вернулись из неё жена и дочь, привезли множество фотографий. Гляжу: где Испания? Макдональдсы, реклама английского виски, американских сигарет. Прощай, Испания, тебя убили. Хватит мне того, что бывал на многих могилах европейских стран. Мёртвые города, мёртвые ходят по чистеньким улицам.

МОЛОДЯЩАЯСЯ ВДОВА, ещё собирающаяся устроить жизнь, ухаживает за вдовцом: « «Разреши мне поцелульку в щекульку». – «Моя твоя не понимай» - отшучивается вдовец». – «Чего понимать, Вася, хочется рябине к дубу перебраться». – «Я тебе не пара, ведь я глухой, бухой и старый». – «Сам сочинил?» - «Мне дублёров не надо». – «Вася, от восторга падаю!» - «Дуня, у нас говорили: «Шестьдесят лет дошёл, назад ума пошёл».- «Вот именно! Ты молодеешь, Вася!» - «Дуся, я встал у стенки насовсем. Кранты. Годен только на металлолом». - «Не верю! Зажгу! А? У тебя что, Вася, насчёт любови не работает чердак?» - «Да за мной босиком по снегу бегали». – «Уже разуваюсь. О чём ты думаешь?» - «Думаю, что мне на поясницу лучше не горчичники, они ожгут и всё, а лучше редьку, всю ночь греет».- «Всю ночь? Зови меня редькой, Вася».

ВСЁ-ТАКИ РАССТОЯНИЕ между католиками и православными (не в смысле церковном, тут пропасть, а в житейском смысле)  меньше, чем расстояние между православными и протестантами. Католики хоть слушать могут. А протестанты считают, что нас надо учить. Это с их-то обезбоженностью. Учёность их к этому привела. Много захотели знать, рано состарились.
Учёность всегда на один бок.  Всегда в самомнение, в возглас: Высшая ценность – человеческая личность. Эти личности валяются то мёртвыми, то пьяными по всем континентам. Высшая ценность мира - Господь, мир сотворивший. 

УЖАСНАЯ ИГРА детства «В царя». Я и понятия не имел, что это идёт из начала Новой эры. У римских воинов в Иудее была такая игра «В царя». Выбирали жребием «царя», исполняли его желания, а потом (ссылаюсь на монахиню, которая  говорила о последних днях земной жизни Христа), потом убивали.  Они так и со Христом поступили, когда над Ним издевались. Это и в Евангелии. Ударяли Его сзади, а потом глумливо спрашивали: «Прорцы, кто Тебя ударил». И мы в детстве так играли. Один становился спиной, другие, столпясь сзади, по очереди ударяли.  Ударяли по левой руке  которую «осуждённый» высовывал из-под мышки правой. А ладонью правой он прикрывал лицо. Точь-в-точь как на пермских деревянных скульптурах. Ударяли и спрашивали: кто? Если угадывал, угаданный шёл на его место. Иногда ударяли очень сильно. Счёты сводили или ещё что. Да-а, как откликалось в веках.

СЕКРЕТ ПСЕВДОНИМОВ, может быть,  в том, что евреям хотелось стать как бы своими для того народа, в который они внедрялись… Нет, не так, лучше: … в  котором они поселялись и за счёт которого жили.  «Мы не Нахамкесы, не Гольдманы, не Бронштейны, не Зильберштейны, мы Ивановы-Петровы-Сидоровы, не Фельдманы – Полевые, не Гольдберги - Златогоровы. «Мы вас освободили от царя,  мы ваши, мы такие, как вы, только работать руками не умеем, а всё головой, головой, всё соображаем, как вас, русаков, осчастливить. А вы такие неблагодарные, ах, как нехорошо. Придётся ещё чего-нибудь придумать».

НАТАША ПРИ МНЕ сочинила новое слово. Сидела, чистила ноут-бук от всяких электронных микробов. «Вроде всё, - говорит. Вдруг: - Нет, ещё и это выползает. Это нам ни к чему. Это надо лечить. Надо тут, думаю, вот такую «лечилку» применить.
Слово лечилка я раньше не слыхал.

- ЧТО НИ ДУРНО, то и потешно, - говорила мама, очень не одобряя всякие намазюкивания на лицо. – Соседка говорит: если с утра не накрашусь, так будто голая иду. Чего только не нашлёпают на харю, прости, Господи, лицо харей назвала. А как не назвать? Наштукатурят – лица не видно, будто скрывают то, что Бог дал. И совсем молодые, вот ведь! Старухи вроде как оправдывают себя: морщины мазью да пудрой скрываем. А что их скрывать? Мы их всей жизнью заработали, это награда. Ордена же не замазывают. И седина. Что плохого в седине?
-  Седина – это благородно, - поддакиваю я. – В Ветхом Завете: «Перед сединами встань».  И  лысиной можно гордиться: умным Бог лица набавляет. А косметика эта вся – это даже Богоборчество: Правильно ты говоришь: будто лицо скрывают. Господь дал тебе лицо, а ты его перекрашивашь. Вроде у тебя не лицо, а холст натянутый, а ты художник, по нему рисуешь. Или тащишь его с собой в салон красоты. Вот тоже и подтяжки эти. Срам.
- Лицо, глядишь по телевизору, молодое вроде, а шея, как у старой курицы. И глаза тусклые. Уж как ни пыжатся.
Такой с мамой разговор о  косметике.А ещё о том, какие молодые глупые:
- Слышали с подружкой разговор старух. Они говорят: «Вот, дожили до старости, теперь как бы до смерти дожить». Мы отошли маленько в сторону, расхохотались: чего это такое: умрут, да и всё. Вот какие дуры. Старухи-то во много умнее были. И смерти нельзя звать, и умирать вроде пора. Теперь уже и сама говорю:  «Слава Богу, до старости дожила, как бы до смерти дожить». С утра сегодня гляжу в зеркало – там какая-то  старуха. Говорю: уходи. Нет, сидит, сидит и не уходит.
 
СТАРЫЙ ПОЭТ это как старик, который вяжет. Берёт привычные спицы, начинает низать петли. И выходит носок. Даже чулок.

АЛЬФРЕД НОБЕЛЬ, оставив денежки на свою премию для поощрения достижений в культуре и науке,  одну науку из списка вычеркнул. Какую? Математику. Да, представьте, основную, фундаментальную, двигатель всего. А почему? Оказывается, за его женой ухаживал (и, пишут, небезуспешно, молодой математик). Так вот почему, понял я, не получил «нобеля» великий математик Игорь Ростиславович Шафаревич. Обидно. Но с другой стороны, тот-то ухажер - математик тоже премии не получил.

- ОДНА ОДЕРЖИМАЯ, это при мне было, я послушничал, приехала в наш монастырь, еле-еле (очень за неё просила родня) была допущена ко причастию. Причастилась, её вырвало в ведро. А ведро вылили в помойку. Зима, мороз. Отец наместник узнал, меня благословил выдолбить всю помойку и вынести в мешках в реку. Архиерей узнал и действия архимандрита одобрил.  Ещё бы! Это ж причастие. Ох, я долбил, долбил.

- ВОТ, НАБЛЮДАЙ, кто как банки консервов открывает. Если какой верный муж, то открывает слева направо, а какой гулящий справа налево. Я,  говорит, имею право налево. Вот заметь.
- Да глупость всё это!
- Конечно же. Но интересно.
 
ОГЛУШИТЕЛЬНО, ЯРОСТНО чихает. «Эх, продирает, эх, хороша у свата молодушка! - Достаёт большой серый платок. - «Фильтр грубой очистки. – Высмаркивается, достаёт белый платок: - Фильтр тонкой очистки. – Добавляет: - Чихание с утра – признак здоровья, чихание вечером – признак простуды. – И ещё чихает, и опять с присказенькой:  - ЗдОрово девки пляшут! От деда чихать научился. Он так чихал – у бабушки из рук кастрюля падала».

ИСПОВЕДЬ НА ВЕЛИКОЙ  начинается с вечера. Всю ночь. Комары, костры. Приготовил, казалось, искреннюю фразу: «Каюсь в грехах, особенно в том, что понимаю, что грешу, но плохо их искореняю». – «Каешься? – сурово спросил высокий  седой батюшка. – Да если б ты каялся, ты б уже тут рыдал, головой бы бился. Днесь спасения нашего главизна, это когда говорят?» - «На Благовещение». – «Правильно. И это каждый день надо говорить. День настал – спасайся!  День спасения – это каждый день! Чего с тобой делать?» - Накрывает епитрахилью.

ОН ЖЕ: - ЧТО ВАЖНЕЕ – Рождество Божией Матери или любой другой праздник или день воскресный? Нынче совпало Рождество и воскресенье. Если бы Рождество было в другой день, конечно, пришли бы люди. А в воскресенье б было поменьше. Но ведь воскресенье – это Воскресение! Каждое воскресенье – это малая Пасха. В Воскресенье не можешь идти, значит, ползи! В церковь! На литургию! Болен, умираешь? Тем более ползи. Врачи сказали: три часа тебе осталось жить, и за эти три часа можно спастись. Помни разбойника на Кресте. А если у тебя в запасе не три часа, а три дня – это такое богатство!
 
ВСТРЕТИЛ ЗНАКОМОГО, гордится удостоверением: «Читай: «Член Правления Совета Дружбы народов».  – «А чего народов-то не с большой?» - Юмора не понимает: - «Исправим».
  
 НЕУЖЕЛИ СНОВА придётся жить в мире, где женщины ходят в брюках, курят, тащат за горло бутылку, накрашенные? Идут простоволосые, коротко остриженные, как после тифа. Думаешь так, когда идёшь в Крестном ходе с сестричками  во Христе: все в платьях, юбках, сарафанах, все без косметики, все такие красивые.
Да, есть, есть красавицы. И всегда будут, пока будут верить в Бога. А эти, по собачьей кличке, гламур, эти куда? Этим всего быстрее к погибели.

МАМА: - «МНЕ мама говорила: «Дожила, дочка, соседи дороже детей». –«Почему?» - «Вас же никого нет, все далеко. А соседка заходит, воды принесёт». А тятя мой всё себя казнил, почему маму не спросил, кого ей жалко? Она умирала, её последние слова были: «Жалко, ой, как жалко!»
 Я  эту бабушку Сашу, маму мамы, помню. Маленькая, худенькая, звала меня Ова. «Ова, принеси из погреба крынку». Я приносил. «Ова, возьми ложку, всю сметану сверху счерпай, съешь». Всё ругала моего любимого дедушку, что он меня заставляет работать. Да разве он заставлял? Я сам рвался ему помочь. Он молчалив был. Но так помню, просто ощутимо помню, как он кладёт мне на голову огромную ладонь.  Как шапку надевает. Это он так похвалил меня за то, что выпрямляю гвозди. Помню, боялся сказать, что промахнулся и ударил молотком по пальцу, палец почернел. Прошло.

ИЕРУСАЛИМ, ДОМ УСПЕНИЯ Божией Матери. Скульптура в гробу. На православный взгляд, когда увидел впервые, не испытал прилива благоговения, рассматривал. Думал: всё-таки это католическое. А нынче опять был там. И бежит ко гробу женщина и кидается на колени и рыдает: «Мати Божия, Мати Божия!» И всё  увиделось иначе.

 ЕВДОКИЯ ПРО СВОЮ дочь: «Редчайшая сволочь! Развратница! Раньше меня невинности лишилась. С баптистами связалась. Потом эти хари в раме, бритые и в простынях. Вот такие хари.  Привела их. Я чуть в окно не выскочила. Еле-еле не пустила на квартиру. «Дочь, у меня тут муж». – «Ну и что? Сколько их у тебя было. Давай его притравим, ускорим естественное угасание организма»!» -  «Опомнись! Он же бросал  сирень-цветы в  моё полночное окно». 

ПОЭТЕССА. МОЛОДОМУ редактору дали для редактирования рукопись стихов поэтессы. А он уже видел её публикации в периодике. Не столько даже на публикации обратил внимание, сколько  на фотографию авторши этой – такая красавица!
 Позвонил, она рада, щебечет, она сама, оказывается, просила, чтобы именно он был её редактором. Он написал редзаключение. Конечно, рекомендовал рукопись к печали, но какие-то, как же без них, замечания, сделал.
Она звонит: «Ах, я так благодарна, вы так внимательны. Ещё никто так не проникся моими стихами. Знаете что, я сегодня семью провожаю на юг, а сама ещё остаюсь на два дня, освобождаю время полностью для вас, и никто нам не помешает поработать над рукописью. Приезжайте. Очень жду».
Бедный парень, чего только ни нафантазировал. Цветов решил не покупать, всё-таки он в данном случае лицо официальное, издательское. Но шампанским портфель загрузил. Ещё стихи проштудировал с карандашом. Там, где стихи были о любви, прочёл как бы к нему обращённые.
Он у дверей. Он звонит. Ему открывает почтенная женщина. Очень похожая на поэтессу.
«Видимо, мать её, не уехала», - решил редактор и загрустил.
-  Я по поводу рукописи…
- Да, конечно, да! Проходите.
Он прошёл в комнату, присел. Женщина заглянула:
- Я быстренько в магазин. Не скучайте. Полюбуйтесь на поэтессу. – И показала на стены, на потолок. – Везде можете смотреть.
Ого, подумал  редактор, как у неё отлажено. Матери велено уйти. Стал любоваться. А у поэтессы муж был художник, и он рисовал жену во всех видах и на всех местах квартиры. На стене – она, на потолок поглядел – опять она. И везде такая красивая и молодая. На двери в ванную она же, но уже в одном купальнике. Хотелось даже от волнения выпить. «Но  уж ладно, с ней. Чего-то долго причёсывается».
Долго ли, коротко ли, возвращается «мама», весело спрашивает:
- Не заскучали? Что ж, поговорим о моей рукописи.
Да, товарищи, это была никакая не мама, а сама поэтесса. Поэтессы, знаете ли, любят помещать в журналы и книги свои фотографии двадцатилетней давности.
Что ж делать. Стали обсуждать рукопись. Поэтесса оказалась такой жадной на свои строки, что не позволяла ничего исправлять и выбрасывать.
- Ради меня, - говорила она, кладя свою ладонь на его руку.
Молодой редактор её возненавидел.
- Хорошо, хорошо, оставим всё, как есть. – Шампанское решил не извлекать.
- Музыкальная пауза, - кокетливо сказала она. Вышла, вернулась в халате.- Финиш работе, старт отдыху, да?
Но он, посмотрев на часы, воскликнул:
- Как? Уже?! Ужас! У нас же планёрка!
И бежал в прямом смысле. В подъезде сорвал фольгу с горлышка бутылки, крутанул пробку. Пробка выстрелила и струя пены, как след от ракеты гаснущего салюта озарила стены. Прямо из горла высосал всю бутылку. Потом долго икал.  
    
ЖЕНЩИНА-ЧИСТЮЛЯ – это страшно. Заездит чистотой. С ней жить почти невозможно.  Муж – не ангел, не может  летать над полом, не может не сажать пятен на брюки, не может до стерильности отмывать тарелки. Да и зачем? С грязного не треснешь, с чистого не воскреснешь, гласит мудрая вятская пословица, в основе которой библейские «неумовенные руки». Не может муж постоянно вымывать шею, чтобы сохранить воротник рубашки в девственной белизне. Он у жены из грязнуль не вылезает, да ещё и обязан быть благодарным, что она его так чисто содержит. Ей никогда не объяснить, просто не поймёт, какая мне разница, что весь день ходил в разных носках. Ну, завтра пойду в одинаковых,  я, что, от этого умнее стану?
В конце концов, раз сошёлся с такой женщиной – чистюлей, надо терпеть. Если любит, так в конце концов должна понять, что мужа не переделаешь.  Но вот что касается мужчины-чистюли, то этот тип просто отвратителен. Его щепетильность, его эти всякие приборы для бритья, для  волос и кожи, для обуви, это же надо об этом обо всём думать, время тратить, и потом, его какой-то дезодорантной дрянью пахнущие модные одежды, его брезгливость в общественном транспорте, его, сразу заметное, ощущение превосходства перед другими. Нелегко даётся такое внешнее превосходство. О нём же  надо заботиться непрерывно. Время тратить. А время – не деньги, не вернёшь, не наживёшь.
 Обычно таких чистюль женщины не любят. А вот, думаю,  свести бы этих чистоплюев, его и её,  в парочку. Для чистоты отношений. Представляю, какие у них будут стерильные разговоры. «Чистютенький мой пупсичек», «Свежемытенькая моя лимпопонечка!».

НОЧЬ  С  АКТРИСОЙ.  На репетиции актриса говорит автору пьесы: «Муж уехал, сегодня все у меня, я же рядом живу. Идёмте, - предлагает она и уверена - автор не откажется. Она же чувствует, что нравится ему. И труппа это видит. Она, например, может капризно сказать: «Милый драматург, у меня вот это место ну никак не проговаривается, а? Подумайте, милый». Он наутро приносит ей два-три варианта этого места.
После репетиции все вваливаются к ней. Стены в шаржах, в росписях. Картины сюрреалистические. Среди них одинокая икона. Столы сдвинуты. Стульев нехватает. Сидят и на подоконниках, и на полу. Телефон трещит. После вечерних спектаклей начинают приезжать из других театров. Тащат с собою еду и выпивку, и цветы от поклонников. Много известностей. Автору  тут не очень ловко. Актриса просит его помочь ей на кухне. Там, резко переходя на ты, говорит: «Давай без церемоний. Они скоро отчалят, а мы останемся». Говорит, как решённое. Скрепляет слова французским  поцелуем.  
Квартира заполнена звоном стекла, звяканьем посуды, музыкой. Кто-то уже и напился. Кто-то, надорвавшись в трудах на сцене, отдыхает, положив на стол голову.  Крики, анекдоты. - «Илюха сидит между выходами, голову зажал и по системе Станиславского пребывает в образе: «Я комиссар, я комиссар» - Я говорю: «Еврей ты, а не комиссар».  А он:  «Это одно и то же».
Всем хорошо.
Кроме автора. Скоро полночь. Надо ехать. Ох, надо. Жена никогда не уснёт, пока его нет. Автор видит, что веселье ещё только начинается. Телефон не умолкает. Известие о пирушке радует московских актёров, и в застолье вскоре ожидаются пополнения. И людские, и пищевые, и питьевые. Автор потихоньку уходит.
Самое интересное, что на дневной репетиции, проходя около него, актриса наклоняется к его уху и интимно спрашивает: «Тебе было хорошо со мной? Да? Я от тебя в восторге!» Идёт дальше.
Потрясённый автор даже не успевает, да и не смеет сказать ей, что он же ушёл вчера, ушёл. Но она уверена, что он ночевал именно  у неё и именно с ней. И об этом, кстати, знает вся труппа. Режиссёр сидит рядом, поворачивается и одобрительно показывает большой палец: «Орёл!».
 Актриса играет мизансцену, глядит в текст, зевает:
- Ой, как тут длинно, ой, мне это не выучить. Это надо сократить.

КАК ХОРОШО ПИСАТЕЛЮ! В искусстве лучше всех именно писателю. ХУДОЖНИК натаскается с мольбертом, намёрзнется на пленере, нагрунтуется досыта холстов, измучится с натягиванием их на подрамники, а краски? И сохнут и дохнут. И картина в одном экземпляре. И с выставки при переезде могут картины поцарапать или вовсе украсть. И приходиться дарить их даром нужным людям. Это пока выйдешь в люди. А чаще всего тебя специально держат в безвестности, в бедности, загоняют в могилу, чтоб потом на тебе нажиться.
СКУЛЬПТОРУ тяжело не столько от тяжести материала: глины, мрамора, дерева, гранита, даже гипса, арматуры, тяжело от безденежья, ведь мастерская у него побольше, чем у всяких акварелистов, и материалы дороги. Да, уж придётся много-таки ваять памятников богатым покойникам, которых рады скорее закопать родственники, и от этой их радости от них и скульптору перепадёт. Для своего творчества. Да ещё получи-ка заказ, выдержи конкурс. Все же члены комиссии уже куплены-перекуплены.
РЕЖИССЁР пока молодой, то  ещё ничего, жить можно. А дальше? Всё же приедается, всё же было. Ну, перебрал трёх жен, десятка два любовниц, скучно же. Премий пополучал, поездил. Уже и печень стонет, уже и сердчишко. И всё притворяйся, всё изображай какие-то поиски, пути,  глубину постижения образов, соединения авангарда и традиции. Хренота всё это. Да ещё вцепится на старости лет молоденькая стерва из ГИТИСа, вот и выводи её в Джульетты.
А ПЕВЦАМ, певицам  каково? Но им-то ещё всё-таки терпимо. У басов и теноров голос может долго держаться. А БАЛЕРУНАМ? Не успеют по молодости выйти в знаменитости, и не успеют никогда. А как пробиться? Всё же занято. Завистники сожрут.
АРХИТЕКТОРЫ? Тут тяжко вздохнём и даже не углубляемся.
И все они зависимы. От костюмеров, осветителей, гримёров, продюсеров, от всего. От подрядчиков, от властей, от пожарных и т.д и т.п.
Нет, ПИСАТЕЛЕМ быть – милое дело. Взял блокнотик да карандашик, да и пошёл в люди. А то и никуда не пошёл. Просто сел на завалинку. И люди сели рядом с тобой.
В музыке нет запахов, в живописи нет звука, в архитектуре нет движения, в танце нет слов, у певцов и исполнителей чужие мотивы и тексты… А вот в СЛОВЕ есть всё.
На это обратил моё внимание Георгий Васильевич Свиридов. Искренне я сказал ему, что многие искусства могу понять, но что музыка для меня на седьмом небе. «Нет, Слово, прежде всего Слово. Оно начало всех начал, Им всё создано. Им всё побуждается к действию. (Жене, громко): Эльза!  Позвони врачу! (Мне): И позвонит. А я только всего-навсего три слова сказал, а Эльза идёт и звонит. А Господь сказал: «Да будет Свет!» И стал свет.

МОЛОДОСТЬ ПРОШЛА – какое счастье! Прошло это кипение  самонадеянных мыслей, эти телесные наваждения, эти внезапные нашествия глупых поступков. Сколько добрых молодцев залетело в тюрьмы, сколько спилось, сколько на дурах женилось, сколько уже  т а м.  О, если бы не Господь Бог, и не ангел мой хранитель,  где бы я был?  Господи Боже мой, не оставь напоследок! Господи, дай претерпеть до конца, Господи, дай спастись! Господи, дай ещё поработать!

ДУХОВНОЕ ПРОСТРАНСТВО сужается, а словесное разбухает и поглощает духовность. Понять это можно через изречение: «Извините, что написал  длинно,  не было времени написать коротко». Ещё и от того, что обилие слов – имитация мыслей. «Вы хочете мыслей, их есть у меня». А уже и нет. Духовность убивается взглядом вовне, а не внутрь.

- «ЗАПОМНИ: БАБЫ – рабы инстинкта, а мы – рабы Божии».- «Хорошо, если б так. Рабы мы желаний плоти. Сидим, выпиваем, чем плохо? А женщина придёт, и всё испортит». - «Смотря какая женщина» - «Любая. И куда ты от них денешься? Но главное: понять, что это не  дождь идёт, не прохожие идут, это жизнь проходит. Это ты умираешь. И тут женщины ни при чём».

ПОСЛЕДНЕЕ ЯБЛОКО, упавшее с антоновки,  упало и лежит у крыльца.  А у меня горе – больна Надя. Всё жили, ругались, а тут так прижало. Вёз в «скорой помощи», огни улицы на её белом лице. Лежит в больнице неделю, всё не лучше.
Не был в деревне давно, приехал, сижу у окна, гляжу на её цветы. Зачем всё, думаю, если бы остался один? Этот дом, работа, вся жизнь. Вот только дети. Дети, да.
Сегодня Димитриевская суббота. Снег, ржавчина листьев на снегу. Сам весь больной, в температуре, в соплях, поясница, но это-то что, не от этого умирают. А у Нади серьёзно. Плакал в церкви, заказав молебен об исцелении рабы Божией Надежды. Нет, нет, нельзя, чтобы жена уходила первой. И ей говорю: «Надя, запомни: Надежда умирает последней».

СТАЛИН ЗАСТАВИЛ американских евреев заставить американское правительство помогать русским воевать с Гитлером. За это государство евреям обещал. И слово сдержал. Ну, Крым не Крым, но Биробиджан, это же лучшие земли Сибири. Плюс автономия. Уехали туда, но очень мало. Тогда и Палестину получайте. И, может быть, полагал, что все уедут. Уехали далеко не все. Зачем? Им и тут хорошо. И там.
А был ещё анекдот. Еврей то уедет в Израиль, то опять обратно просится. То туда, то сюда. Чекист: «Вам здесь плохо?» - «Да». – «И в Израиле плохо?» - «Да». - «Так где же вам хорошо?» – «В дороге». Приучил их Моисей кочевать.
«Еврей Америки чувствует еврея русского, тогда как я не чувствую русского даже в соседней улице. Мы все «один», каждый из нас «один», но евреи «все», во всякой точке «все»… (В. Розанов).

А ЦЫГАН КТО приучил? Тоже на месте не сидится. Кажется Маркс (Кошмаркс) писал, что социализм тогда победит, когда кочевые народы станут оседлыми. То есть перестанут счастье искать, успокоятся.
Цыган:  «Мы имеем право воровать, мы у Креста гвозди украли, чтобы Христа не распинали».

ПОДАЮ НИЩЕМУ, привычно: «О здравии трёх Владимиров, дедушки, сына и внука, Надежды, Натальи, Екатерины, Прасковьи. – Он крестится. – А твоё какое святое имя?» - Он: - «Легко запомнить – Дмитрий. Димитрий Донской. Слышал»? – спрашивает он меня. Поневоле приходится ответить, что, конечно, слышал». – «Вот видишь, - довольно говорит он. – Я же не где-нибудь сижу, а у Донского монастыря».

НУ, ИЗБРАЛИ МЕНЯ в академики, ну, вскоре ввели в Президиум академии, и что? Я что, умнее стал или писать стал лучше? А званием всё-таки пользуюсь. Когда какое письмо для какого нужного дела подписать. А также для внуков. Но это им, как они выражовываются, «пофиг». Стыд и позор академику Российской словесности за такой лексикон внуков.

- «Я ВИДЕЛ ВСЁ, я изжился». - «А пирамиды египетские видел? Нет? Так как же всё видел?» - «Людей я видел. Рассветы и закаты и дни, и ночи, чего ещё?»

- ВЫПЬЕМ ЕЩЁ? –  А куда мы денемся?  Все равно уже выпили. Смотри: трава, деревья, закат! Одна природа к нам добра. Вот кто высшего женского рода – природа! Она не обманет. А будет буря, шторм – заслужили. Наливай! За высшую меру! Радости! Расплата потом. Полнее наливай! - Выпивает. Крякнул. – Эх! И закуски не надо, так хорошо, да? – Да! И когда только бабы поймут, что любовь любовью, а дружба выше.  Наливай!

- СПАСИБО ЕЙ: крепко заставила страдать. А то я всё срывал цветы удовольствий, да вдыхал их аромат, да как Печорин бросал в пыль. А она скрутила, сделала человеком. О, если б ты её видел! Я её как увижу, прямо сердце растёт. 
СЛЕСАРЬ СЕРГЕЙ соображает во всём, варит аргоном, а это высший класс. Где чуть что, какое в механизмах затруднение, все мастера к нему. А запивает – берёт ящик водки, выгоняет жену и запирается.
Мне он калитку делал.
- Всё стало железным: и калитки, и двери, и решётки на окнах, и люди. Где-то прочёл, что железа, если взять эти решётки и переплавить, хватило бы на  несколько танковых колонн.
- Так, может быть, лучше решётки, чем танки?
- Как раз танков-то и боятся эти решётки.

ДАМА НЕПОНЯТНЫХ лет напористо вещает: «У нас не поставлено сексуальное воспитание, нет культуры общения полов, от этого частые разводы. Молодые люди не понимают, что любовь это ни что иное как целая наука».
- Брешешь ты всё, - говорю я ей, - какая это наука? Любовь это любовь. И какая культура общения полов или там потолков, это любовь, и всё. Вот две частушки показывающие полное непонимание этого общения: «Как и нынешни ребята не поют, а квакают. Целоваться не умеют, только обмуслякают». И вторая: «Меня милый не целует, говорит: потом, потом. Я иду, а он на лавке тренируется с котом». То есть вот такая критика неумелого влюблённого, ты скажешь – это от отсутствия сексуального воспитания. Но жили!  И как жили! И рожали по десять детей! И друг другу не изменяли. Для мужчины женщиной могла быть только одна женщина – жена. Для жены единственный мужчина – муж. И в любви друг к другу раскрывались всеми силами, и душевными, и телесными. Ты вот сильно воспитана, так что ж третий раз замужем? А в школу вдвигали половое воспитание, и что? Увеличили разврат, только и всего.

БЫВШИЙ ЗЭК: «Западло не жил. Самолично не воровал, не грабил, в замках понимал. Нет такого замка, такой сигнализации, охраны электронной, чтоб я не осилил. На каждый замок есть отмычка. Тут она (постучал по лбу). И жил без подлянки. Но подумай: работа совместная, надо делиться. Так они не только обсчитали, даже подставили. Отмотал пятёру, выхожу – подползают на брюхе: помоги, мы банк надыбали, дело надёжное, весь навар твой.  - «Вам что, замок надо открыть? Вот этим ключом откройте». Сложил кукиш, покрутил перед мордами. Тронуть не посмели. Законы знают. А я в тюрьме поумнел. Там даже священник приходил».
 
ИРКУТСК ЖЕЛТЕЕТ, Москва чернеет. Посмотрите на рынки. А вечером в метро? И жалко их даже, людей по кличке «гастербайтер». Детство же было и у них. Тут-то им не родина, мы им чужие. Они ж сюда не в Третьяковку сходить приезжают. А нас за что теснить? Терпим.
Терпим, а опять во всём виноваты. И опять нас вопрошают: когда же мы уйдём из мировой истории. И опять мы отвечаем: уйдём вместе с ней. Гибель России означает гибель остального мира.
Китай, китайцы, узбеки, корейцы заполнят просторы России. И что? Научатся валенки валять? На лыжах бегать? Свиней разводить? На белок охотиться? У оторванных от родины какая будет культура? Стоны и стенания? 
 
- СТАРИК, СТАРИК! – кричит старуха, -
В наш дом влетела бляха-муха.
Вскочил старик, дал мухе в ухо.
- Орёл старик! – кричит старуха.
 
Сочинено, конечно, не про летающее насекомое. В подтексте то самое ребро, в которое лезет бес, когда седина в бороду. А в над-тексте решимость юного старичка порвать с соблазном. И изгнание его. И радость жены, освободившейся от конкурентки.

ХУДОЖНИК БОРЦОВ
Андриан Алексеевич Борцов, земляк,  роста был небольшого, но крепок необычайно. С женщиной на руках плясал вприсядку. Писал природу, гибнущие деревни. У него очень получалась керамика. И тут его много эксплуатировали кремлёвские заказчики. Он делал подарки приезжавшим в СССР всяким главам государств. Сервизы, большие декоративные блюда. Где вот теперь всё это? Уже и не собрать никогда его наследие. И платили-то ему копейки. Когда и не платили, просто забирали. И заикнуться не смей об оплате: советский человек, должен понимать, что дарим коммунистам Азии, Африки и Европы.
Старые уже его знакомые художники вспоминают его с благодарностью: он был Председателем ревизионной комиссии Союза художников. «Всегда знали, что защитит».
Он всю жизнь носил бороду. «В шестидесятые встретит какая старуха-комсомолка, старается даже схватить за бороду. А я им: на парикмахерскую денег нет. Не драться же с ними. А уже с семидесятых, особенно с восьмидесятых бороды пошли. Вначале редко, потом побольше, повсеместно».
В моей родне ношение бород прервалось именно в годы богоборчества. Отец бороды не носил и вначале даже и мою бороду не одобрял. А вот дедушки не поддались. Так что я подхватил их эстафету.
Да, Андриан. Были у меня его подаренные картины, все сгорели. Но помню. «Калина красная», например, памяти Шукшина. «Три богатыря» - три старухи, стоящие на фоне погибающей деревни, последние её хранители.
 
В РЕКЛАМЕ НА ТВ полуголая бабёнка жадно обнюхивает плохо побритого мужчину. Оказывается, он – какое-то мачо,  пахнет непонятно чем, но видно же – бабёнка  дуреет. Покупайте, мужчины, прыскайтесь, можно будет за женщинами не ухаживать: понюхают и упадут. Или другая реклама: румяный дурак, насквозь обалдевший  от того, что сунул голову в капкан кредита. И третья: молодожёны ликуют - они уже в клетке ипотеки.
Ну почему так много дураков?
А сколько зрителей в эти  часы, дни, годы превращаются в идиотов.

- ВОТ СПАСИБО злой жене: загнала в монастырь, - говорит монах. – А ты сочувствуешь нам. Зачем? Здесь нам рай: и кормят, и спать есть на чём. И денег не надо. Нам что, вот вам там, в миру, каково? В аду живёте.

КТО БЫ НАПИСАЛ об этих событиях борьбы за Россию, о борьбе с поворотом северных рек на юг, о 600-летии Куликовской битвы. Пробовал, не получится. Потому что участником был, а тот, кто сражается, плохо рассказывает о сражении. Вроде как буду хвалиться.  Помню, Белов послал мне статью свою «Спасут ли Воже и Лача Каспийское море?» Я её повёз Залыгину в больницу, в Сокольники. Он сказал: «Надо шире, надо подключать академиков, научные силы. А то статья писателя. Скажут: эмоции». Залыгин имел опыт борьбы против строительства Нижне-Обской ГЭС. Но там был довод: там место низменное, затапливалось миллион гектаров, а главное – нашли залежи нефти. А тут жмут – надо спасать Каспий, давать воду южным республикам. Как противостоять?
И закрутилось. Какие были выступления, вечера. Один Фатей Яковлевич Шипунов чего стоил. Отбились. Конечно, за счёт здоровья, нервов, потери ненаписанного. Но и противники иногда сами помогали. Что такое  болота? Это великая ценность для природы. А министр мелиорации Полад-заде, выросший, видимо, на камнях, договорился (ТВ. 27. 6. 82 г.) до того, что болота не нужны, безполезны, что клюкву можно выращивать на искусственных плантациях, она на них будет вкуснее. Это уже было такой е глупостью, то и его сторонники эту глупость понимали. Это было все  равно. Как утверждение Хрущёва об изготовлении  чёрной рыбной икры из нефти. Слово писателя тогда многого стоило. Бывало, что люди, взволнованные чем-то, возмущались: «Куда смотрят писатели?»

- ЗА ОТХОДЫ ОТ ТРАДИЦИЙ! - такая здравица, - возглашает Витя. – Пьёт, крякает. – За что я кровь мешками проливал, а нервы ящиками?

КИНОМЕХАНИК ГВОЗДЕВ  Митя. Кинолента «Ленин в Октябре» сгорела. Посадили на 12 лет.

ВЛАСТИ ГОВОРЯТ о поддержке талантов. Но если талант искренен, народен, то он обязательно противоречит тем, кто его собирается поддерживать.

ЧЕЛОВЕК НЕ СДАЛСЯ до тех пор, пока не сдался.

 ЖАРГОНЫ  БЫЛИ всегда. Не прикалывались, а кадрились. Не крутой мужик, а балдёжный, чёткий, не слабо говорит. Но уж такого количества мусорной словесной дряни не бывало. Будто все сговорились «по фене ботать». Тут и нравственная распущенность, но тут и противление официальной казёнщине языков журналистов, политиков, дипломатов, учёных, говорящих такими штампами, что только им одним кажется, что они умные. Другие их просто не понимают, уже и не вслушиваются. Проще сказать: энергия жаргонов увлекает тем, что увеличивает действие речи. На это клюют «деятели» искусства, особенно кино. Дожили:  знаменитости – пишут Путину, больше ему делать нечего, разрешить вдвигать матерщину в диалоги экранных героев. Мол, все равно же люди матерятся.
Какой это срам! И ведь не швыдкие, а михалковы, хотиненки.  Им ли не знать, что  н а  Р у с и    н и к о г д а   н е   б ы л о    м а т е р н о г о   с л о в а. Никогда! Появилось оно в татаро-могнольское иго. Разрешили русским ходить в церковь, а сами стояли у неё и издевались, говоря: «Идите к своей, такой-то матери». 
Как материться? Какую ты мать поминаешь? Божию? Ту, что родила? Крестную? Мать-сыру землю? Родину-мать?

НА ЗАВОД  «ДИНАМО» в компрессорный цех еле попали (78г.) Станки в церковном здании. Ревут. Отбойные молотки. Кричим друг другу, прямо глохнем. Чёрные компрессоры. Росписи стен закопчёны. Вдруг резко стихает, выключили молотки. Зато вырывает шланг, ударяет сжатым воздухом в разные стороны. Пылища, шланг носится как змея и по полу и взлетает. На месте захоронения Пересвета и Осляби станок. Женщина в годах. «Тут я венчалась».
 
РОЖДЁННЫЙ ТВОРИТ, сотворённый безплоден. То же: искусственное сделанное блестит, естественное мерцает. (Разговор с Леоновым. Рассказ о Сталине, Горьком. Ягода хотел Леонова закатать, те заступились). Болгарка   Ванга виновна в том, что «Пирамида» читается тяжело, не вошла в пространство культуры. Сказала Ванга Леонову, что не умрёт, пока не закончит роман. Он и тянул. Жизнь и роман увеличивались. Жизнь все равно кончилась.
 На похоронах Леонова вышел из-за кулис и потом ушёл за них  Астафьев. Гневно сказал в непонятный адрес «литературных шавок», которые «рвали писателя за штаны». То есть, как понять? тормозили  работу? Конечно, тут Астафьев имел в виду себя.
Ох, а как страшно вспоминать похороны Астафьева. Не буду.

«КРЫША ПОЕХАЛА», это уже повсеместное выражение. А вот, ничуть не худшее выражение: «Посылка до ног не доходит», т.е. приказ головы не выполняется, не туда пошёл, забыто. Почта стала дорогой и от этого стала ещё хуже работать.
Внучка дедушке: «Деда, до тебя всё доходит, как до утки, на седьмые сутки»

ТАЁЖНИК ПИСАТЕЛЬ: «Написать хочу, как наши звери, которые ушли в Европу на меха, оживают и вцепляются в головы,  в голые плечи. Соболи, зайцы, бобры, белки, лисицы, норки… Представляешь?» - «С радостью».

СТРОЯТ, ВОРУЮТ строительные материалы. Находится один честный. Вдруг  при всех берёт банку краски. «Куда?» - «Вот, ворую». – «Ты же позоришь нашу бригаду». – «Так банка уже уворована». Молчат.

76-й, ОСЕНЬ, ФЕРМА. Клички коров. «На коров попа нет, сами крестим». Доярки в годах дают прежние, родные мне с детства имена: Зорька, Милка, Ночка, Звёздочка, Бура,  Пеструха, Сиротка, а молодёжь именует уже по-новому: Деловая, Рубрика, Жакетка, Бахвалка, Переучка, Баллада, почему-то Коптилка, Опечатка,  Салака, Нажива… Четыреста  голов. (Это 76-й.  400 коров только на одной ферме. Сейчас ни одной и только сгнившие стены. И на дрова не разбирают, деревня почти убита. Да, сатана, сильны твои прихвостни).
«И опустевшая деревня московский смотрит охмурёж».

- НА ПЕНСИЮ НЕ  пускали. «Пойдёшь на склад ЧБ». Понял, на какой склад? Чебэ, чугунные болванки. Что, говорю, таскать их? Не хочу таскать. «Не хочешь таскать, поедешь пилить». – «Так это из анекдота о Ленине. Он сам-то таскал надутое резиновое бревно. Ему привезли обед, другие голодные. Он ест, а лицо у него такое доброе-доброе. Так ты пошёл на склад ЧБ?» - «Пошёл. Квитанции выписывал».

ДОСЬЕ НА ЛЕНИНА собирал Фёдор Абрамов. Рассказывал многое. Уже и неинтересно пересказывать. Где-то же хранится. И я помню. Но что мусолить. Также Куранов собирал факты. Ещё в  60-е. Откуда-то взял факт: в Симбирске их отца навестил священник. Отец-то Ленина был приличный   человек. Его жена тиранила. Гоняла по Симбирску, всё хотела дом получше. К 100-летию не знали даже какой превращать в музей. Когда возникают справедливые разговоры о возвращении имени Симбирска Ульяновску, то в защиту этого имени говорят, что это не в честь Владимира Ленина, а в честь Ильи Николаевича, народного просветителя. Так вот, пришёл священник, а Володя говорит Мите: я этого попа ненавижу. Во дворе он сорвал с себя крестик и топтал его ногами. Он пошёл своим путём. 
Теперь уже всё в руках Божиих.

МОГИЛА УЛЬЯНОВА  Ильи Николаевича была в парке, сделанном на месте кладбища. Могилу хранили, стоял памятник. Недалеко, там же было захоронение Андреюшки, любимого симбирского юродивого. Старухи не дали затоптать могилку, всё клали на неё цветы. Милиция гоняла. Сейчас мощи в храме. «Андреюшка, милый, помоги!»

- ЦЫГАН СИДИТ в тюрьме с урками, усваивает их лексикон, по их уголовной фене ботает. Одна из жен его еле находит. «Где ты потерялся?» - «Как я потеряюсь, тут в день раз по десять пересчитывают и спящих считают». Из тюрьмы не хочет выходить, придумывает, что не только торговал наркотиками, но и готовил захват власти. Следователю смешно.

НА ИЛЬИЧЕ ЗАРАБАТЫВАЛИ все: драмоделы, киношники, художники. Особенно скульпторы. «Ваяю Лукича». Такое прозвище было у Ильича. А шуток! Изваяли: стоит в кепке и кепка в руке. «Серпом по молоту стуча, мы прославляем Ильича». Анекдотов! Картина «Ленин в Польше». На картине Крупская с Дзержинским. Одеколон «Запах Ильича» - «Наденька, что это в коридоре такой грохот?» - «А это железный Феликс упал». Любимый «ленинский» анекдот: Приходят Горький и Дзержинский к Ленину, советуются. Может ли большевик иметь и любовницу и жену, или только жену?  «И жену, и любовницу! – твёрдо отвечает вождь мирового пролетариата. - Жене говоришь: пошёл к любовнице, любовнице сообщаешь, что вынужден остаться у жены, а сам на чердачёк и: конспектировать, конспектировать, конспектировать».
Очень книжный в трудах Ленин, очень компилятивный, читали его только из-под палки. И оставался бы книжным червем. Нет, крови жаждал. Конечно, видишь неотвратимость Божьего наказания России за Богоотступничество, но такой ценой?! Аттила – бич Божий для Европы за её отступление от Бога после времён раннего христианства. И наши большевики – бич Божий. Только почему наши? В советское, опять же время, куда ни приедешь, везде натыкано памятников, навешано табличек улиц и площадей евреям-большевикам. Но ведь и местных большевиков видимо-невидимо. Костриков разве еврей? По-моему, и Кедров архангельский. Калинин, Бухарин. И всё?

В МОНГОЛИИ ПОРАЗИЛ пейзаж. Подлетали на ЯК-40 к маленькому аэродрому. Долгие пространства. Никого. То ли так было в Первый день Творения мира, то ли так будет после кончины его. Причём, это не лунный пейзаж – кратеры, горизонт, тут гигантские пространства с наваленной на них и застывшей глиной. Приготовленной для мастера, чтоб что-то лепить из него. Нет, как-то всё не так. Безпощадный пейзаж. И слово пейзаж тоже не сюда.

НЫНЧЕ НЕ ПОШЁЛ на Великорецкий Крестный ход. Отходили мои ноженьки, отпел мой голосок. Да, в общем-то и прошёл был. Но причина даже не в возрасте, в людях. Именно в тех, что идут впервые или недавно. Им надо со мной поговорить. Отошёл один, подошёл другой, стережёт третий. Когда молиться? И уклониться нехорошо. «А помните, мы с вами…?» Но неужели я вспомню сотни и сотни встреч. Хорошо бы, но голова не держит уже. Неужели это такая искомая многим известность? Я знаю сто человек, а меня знает тысяча. Вот и всё измерение известности. А как в детстве, отрочестве, юности мечтал, о! «Желаю славы я, чтоб именем моим…». Известность угнетает меня, надо терпеть. Да я уже и умею. Лекарство – молитва и уединение.
Но не пошел, но всю неделю «шел» с ними. Знаю же каждый поворот, все дороги, изучил за двадцать лет. Особенно Горохово и Великорецкое. Без конца то им звонил, то они мне, братья во Христе, наша славная бригада: Саша Чирков, Саша Блинов, Лёня Ермолин, это костяк, а уже как много было за эти годы новых крестоходцев в нашей бригаде. Володя Соколов, Борис Борисов…
Шел из испанского посольства, выступал. Ливень, всего исхлестало, даже и майка мокрая. Но радовался: хоть немного получил ощущения Крестного хода, особенно третьего дня, когда перед Великорецким полощет ливнем. Потом радуга. Сейчас они подходят к церкви Веры, Надежды, Любови и матери их Софии.
У меня питание в телефоне ослабло и зарядника нет. Но всё ясно так вижу, знаю как дальше пойдут, как будут читать Акафист святителю Николаю.
И как все мы будем ожидать следующего Крестного хода. И пойдут крестоходцы! Хоть камни с неба вались, пойдут!

ЕСЛИ БЫ АДАМ И ЕВА были китайцы, они бы съели не яблоко, а змею.

- ТОВАРИЩИ, ВСЕ МЫ, товарищи, друг другу товарищи, но, товарищи, среди нас есть такие товарищи, которые нам, товарищи, совсем, товарищи, не товарищи.

МУЗЕИ ПОЭЗИИ. Иранское министерство культуры самое большое и могущественное. В стране высочайшее отношение к поэзии. Музеи Хафиза, Хайяма, Джами, кажется, ещё Руми (Джалалэддин), Низами, Фирдоуси,  потрясают величием и… и посещаемостью. Есть вообще музей безымянного поэта- дервиша. Это не домики, не мемориальные музеи-квартиры, это городки в городах. Штат обслуги.  Аллеи благоухающих цветов, кричащие павлины, журчащие светлые ручьи, песчаные дорожки. Потоки людей. Вход безсплатный. Школьники, экскурсии, но полным-полно и самостоятельных взрослых, пришедших по зову сердца. Именно здесь знают Есенина, Пушкина, тогда как в Европе я напрасно пытался говорить о величии русской поэзии. Европе трущобы Достоевского подавай. А тут: «Свирель грустит. О чём поёт она? -  Я со своим стволом разлучена. И потому, наверное, близка тем, в чьей душе и горе и тоска». А вот совершенно замечательное: «Любовь честна, и потому она для исцеления души дана… Я плачу, чтобы вы постичь могли, сколь истинно любил Меджнун Лейли».
Но при всём уважении к принимающей стороне я деликатно уклонился от прохождения через ворота поклонения Корану. Отстал, стал торговаться за часы с восточным орнаментом на циферблате. Потом догнал  делегацию и гордился, что выторговал некую сумму. Принимающая сторона деликатно не заметила моего манёвра.
Часы идут.

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: