ОТЕЦ СО ВНУКАМИ:  - Кто самую большую шляпу на Руси носил? Пётр Первый? Нет. Простая теорема: у кого голова всех больше. А что такое колокол? Били кол о кол. А что после чаю? Десерт? Думайте… Воскресение. Чаю воскресения мертвых! Так-то. Спокойно всё, луна сияет и наш табор с высоты тихонько освещает.
Мама: - Ну, заборонил.  - А маме невдомёк, что таким образом отец даёт мне понять, что у него ещё есть кой-какие запасы для продолжения радости жизни. Говорит маме:– Мамочка, золото ты моё. – Золото была, да помеднела.
 Внукам: - Шарада: Первый слог – крик птицы, второе в болоте?... Карр… дальше? … тина, правильно!  А это что? Наши святки высоки? Это: Наши с Вятки, вы с Оки. - У вас ричка яка? – Ока. – О, то ж и у нас така. А это  кто: «Тихохонько медведя толк ногой»?... Это дедушка… Крылов! – И меня отец тихонько толкает ногой под столом. – «Проказница, прости ей, Боже, тихонько графу руку жмёт». Мама: «Отец, что ж при детях-то?».- «Это не я, мамочка, это Александр Сергеич».

ЕВРЕЙ ИДЁТ к врачу за бюллетенем за год до болезни, русский за час до смерти. Война: Еврей русскому: «Ой беда, ой беда. Доставать вагон надо, мебель грузить, деньги в золото переводить. Русскому (с упрёком): Тебе хорошо: взял винтовку и пошел.  Или: Русский солдат из госпиталя идёт снова на фронт, евреям: «Здорово, мичуринцы? – Почему мы  мичуринцы? – Так мы воюем, а вы хреном груши околачиваете».  Или:  «Здорово, вояки!  - Мы –вояки? – Да.  Мы Берлин взяли, а вы Ташкент». Ещё: Идут пять евреев, навстречу два парня. Евреи: «Давайте убежим: их двое, а мы одни».
И таких анекдотов было море. Отчего-то же они возникали?
Так как я первого еврея увидел в армии, то они были мне интересны. Правда, в школе был учитель Бернгардт (не выговорить) Иосифович, из эвакуированных,  он, заметив мою склонность к литературе, всё  советовал читать Эренбурга. Тогда я национальностей знал уже много: татары, марийцы, удмурты, мордва, чуваши, так что добавке ещё одной нации не удивился. Да и что нация – все говорили на русском, все хотели быть русскими.
Но Москва меня крепко обуяла еврейским вопросом. Ещё бы: телевидение, на котором, кстати, было очень много «ташкентских» евреев, они получили московскую прописку и жильё после ташкентского  землетрясения,  радио, издательства, Союз писателей… сплошь евреи.  Особенно театр. Я  любил театр с малолетства. Пьесы писал, в школьном театре играл. «Ах, какие у вас диалоги, ах, вы рождены для театра», - этого я наслушался во многих московских театрах. Что ж не ставили? Ответ простой и грубый – не хотели к кормушке чужого пускать. Все же завлиты евреи. За нос водили. Читки устраивали, роли расписывали. Больше всего пережил на Таганке. При Любимове, с его одобрения, начали репетировать «Живую воду». 81-й год. Свежесть смерти Высоцкого. Театр трясло. Даже плановый ремонт зала истолковали как удар по свободомыслию. Пьянки тоже были.
Но пьесу репетировали азартно. Я ходил в театр как в дом родной. Меня там уже считали своим. На репетиции стоял у задних кресел, откуда осветительница Оля давала свет на сцену. Она была не равнодушной работницей, слушала и смотрела. Когда ей нравилась какая реплика, она поворачивалась ко мне и говорила: «Ну вы нормально!».
Актёры Таганки  искренне сопереживали, когда на просмотре новый главный режиссёр Эфрос посмотрел и сказал совершенно оскорбительно: «Ну, это воскресенье в сельском клубе».
 В общем-то я не жалею, что всё так получилось. Как говорится, дополнительные знания. Тем более, больше тридцати лет прошло. Вспоминаю Таганку с благодарностью. Тогда они ещё не разбежались по враждебным станам. Молодые, весёлые, всё друг о друге знали.

В АКТЁРСКОМ БУФЕТЕ
Сидит в буфете за кулисами ещё не старый, очень знаменитый актёр. С ним за столиком четыре женщины: первая жена, вторая, та, с которой сейчас живёт и четвёртая, любовница, с которой сегодня ночевал. И все жёны эту любовницу допрашивают. Спал он с ней, не спал, это никого не интересует, всех их (а они все Лёню любят) волнует его здоровье.  Ему плохо. Держится за сердце, за желудок, за печень, за голову. Виновато поглядывает на первую жену. Первая и вторая жена поглядывают на третью мстительно и насмешливо: увела мужа, получай то же. Им главное: что ели, что пили, поспал ли он, это важно: у него сегодня съёмка, озвучивание, вечером спектакль. «Небось, коньяком поила?» Любовница признаётся – был и коньяк. Ей впору заплакать, но это напрасно: все они актрисы, все знают, как пустить в ход слезоточивые железы. «Небось, и уксус в салат лила? И перчила? Остренького ему всегда хотелось, - говорит первая и горько и нежно упрекает его:  - Тебе же нельзя. Что же ж ты, решил в четвёртый заход, а? Не надоело?» - «Четвёртый брак не регистрируют», - замечает третья. Она больше всех ненавидит любовницу.
 Вторая жена совершенно безразлична к любовнице, но она не только бывшая жена, но и  председатель месткома театра,  говорит, что талант не жене принадлежит, не любовницам, а народу. «Да, так! А ты его спаиваешь! Жениться обещал? Первый раз спали? Или уже было? На гастролях?»
Бедная любовница, блондинка, вся судьба которой в руках бывших жен,  не смеет даже устремить  на артиста свой взор, думает: «Милый, скажи этим стервам, как ты о них мне ночью говорил!»
- Да уходи он хоть сейчас! – надменно говорит третья жена. – Барахло своё, всё имущество он в предыдущих квартирах (она выделяет это)  оставил. Да я и не гонюсь за барахлом. Я его спасала.
- От кого? – взвивается вторая. - От чего? А справку он тебе принёс, что сифилис не подцепил?
 - Может, у неё что помоднее? А, милочка? - сурово спрашивает первая. – Закуривает. - Дадим тебе поиграть «кушать подано». На будущее запомни: спать нужно не со знаменитостью, видишь, у него уже язва, а с нужным мужиком. Под режиссёра тебе уже не лечь, он импотент, а в кино, я знаю, ты пробуешься, там режиссёр педераст, так что сиди и не дёргайся. Лёня, пей кефир.
Актёру пора на озвучивание. Его эскортитрует первая жена. Он садится  в престижную иномарку. Из окна вестибюля смотрит любовница. Ах, как они мчались на этом автомобиле ночью, как рассекали пространство. К ней, на родительскую дачу, как почтителен был офицер ГАИ, остановивший знаменитость, ах, что теперь!
Первая жена суёт ему сердечные и желудочные лекарства.
- Лёничка, ты вышел в люди, - говорит она, - зачем тебе теперь еврейка? Тебе нужна русская жена. Она и мать и нянька, она всё вынесет.
 У служебного подъезда театра, на ветру, на холоде умирают от ожидания счастья увидеть своего кумира молоденькие дурочки. Бедные пташки. В актёрском обиходе их называют «тёлки». Актёр коротко взглядывает на них, замечает: есть очень хорошенькие. Но говорит себе: «Не торопись, вначале выздоровей».

ТАК ЧТО на многое я в театре нагляделся, многого наслушался. Веры православной там не было, а суеверий было много. Через плечо поплёвывали, за чёрное держались, кошек боялись, числа тринадцать тоже.  Так это ещё было самое начало 80-х, ещё всё-таки в театре Обломов и Захар не играли, лёжа на сцене на одной койке, похабщины и разврата, матерщины не было. Вот такая вот у нас была и чем окончательно стала Мельпомена.
 
ВСЁ У НИХ было как бы понарошку, игра, чего обижаться, какой там менталитет.  Стоим в вестибюле  театра, разговариваем с актёром. Подходит ещё один, его знакомый. Первый:  «Отойди, жид, здесь русские люди!».

ИГРЫ В ПРЕЗИДЕНТСКИЕ  выборы, да и вообще выборы – это кукольный спектакль. Уже на него и не хожу. А ведь как начиналось – я ещё не голосовал, тогда голосовали с 18-ти, а уже был членом избирательной районной комиссии. От районной газеты. Давали концерты, ездили к больным на санях с урной. Люди, помню, относились к выборам очень серьёзно. Люди мы доверчивые. И тогда были махинации с голосами, и всегда и везде были. Толку от выборов всегда было ноль целых ноль десятых.
 
- ЖИЛИ ТАК, чтоб некогда было подумать. Это специально. Чтоб только выжить. И сейчас точно так же, вроде всё изменилось, а времени думать опять нет. Уже и желание думать убито. Чего и добиваются. – Кто? – Жиды. Не говорю евреи, жиды. Не одно и то же.  Был, помню, в 50-е  такой хохмач Жорик. Подсылали в кампании, рассказывал анекдотики. Когда и батьку усатого затрагивал. А была статья «За недоносительство». И кого намечали, того выдёргивали. «При тебе этот Жорик анекдот рассказал? При тебе! Свидетели есть. А чего же не сообщил, куда следует»?  И на цугундер.

РАЗГОВОРЫ В ОЧЕРЕДИ.  В поликлинике к врачу очередь для ветеранов, значит, очень медленная. Врачи с ними не церемонятся. Сидят ветераны часами. 
- Чего теперь скулить? – говорит старик в кителе, - нет страны. Страны нет, а вы ещё за неё, за пустоту цепляетесь. Мы нужны сейчас для того, чтобы с нас последнюю  шкуру драть. Я в своём, в своём! доме три бревна нижних сменил, те уже пропали, приходят: кто разрешил? Я сам. Ах, сам! А где проектная документация, где подписи, согласования? Все процедуры пройдите, иначе штраф.  А проект - заплати двадцать тысяч, согласование ещё десять. А штраф пятьдесят. А пройди эти процедуры, свихнёшься.
- Да кому мы вообще нужны? - поддерживает старуха. – Хоть тут посидим среди своих. - А придёшь к ним, рот не успеешь открыть, сразу: а чего вы хотите, возраст. Мол, чего до сих не в яме?
У старух, старик тут один, трудового стажа лет по пятьдесят-шестьдесят, пенсии у всех ничтожны. Их же ещё и внуки грабят. Но старухи как раз для внуков всё готовы отдать, и на жизнь не жалуются. Но они ошарашены переменами в том смысле: как же это – жили-жили, оказывается, надо всё свергнуть, всё осмеять, всё оплевать, обозвать их совками и  выкинуть на свалку. То есть государство убивает  тех, кто его созидал, защищал. И, как в насмешку, делают льготным образом зубные протезы. Ставят на очередь вперёд на три-четыре года. Попробуй доживи. Это длинная песня. И сам процесс замены своих, пропавших зубов, на искусственные, у  иных по полгода, по году. Залечить плохие, удалить безнадежные, подождать, потом слепки, потом всякие примерки. Кто уже и умер без зубов.
- Опять обещают прибавку. И прибавка будет. А идёшь в магазин, на эту прибавку там своя прибавка. Цены все  прибавки сжирают. И опять нищий. Да ещё благодари за нищенство.
- Они же, бедные, день не спят, ночь не едят, о нас пекутся.
- Да войны бы лишь не было.
- Вот, - подытоживает старик в кителе, - этим всё и кончается: лишь бы не было войны. А что война? Ну и что, что убили? Убили, и в рай попал. А тут сколько ещё намучаемся, сколько ещё нагрешим, сколько ещё дармоедов прокормим.
Тут его вызывают.

МОЕТ ПОСУДУ. Ополаскивает вначале ложки, потом кружки и стаканы. Жена делает замечание надо вначале стаканы ополаскивать.
- Это, мамочка, показуха, а не гигиена. К стакану только ко краю приникаем, а ложку всю в рот суём, вся в рот залезает. Разница?

- КОРОВУ ДЕРЖАЛ, телёнка, тёлочку. Хозяйство. С работы знакомый, отпуск у него, просит: «Передержи с месяц ризеншнауцера,  он такой у меня добродушный». Ладно, взял. А у меня ещё козы,  козлята, куры. Вроде, он к ним лояльно. На длинную верёвку  посадил. Я из детсада с кухни возил бачок отходов. Ведро всем разливаю, и ему, он Лорд, налил. «Жри, Лорд, от пуза». Свежее всё. Он нажрался, от миски отошёл. Я нагнулся к ней, он как кинется, вот сюда, вот тут шрам. Кровищи! Схватил доску-сороковку, его отвозил. Меня в больницу, перевязали. Сколотил ему конуру, в неё той же доской загнал. Рычит. Запомнил. Ещё раз отличился: тёлочка мимо конуры шла, он её за шею и валит. Тут уж я решил его убить. Той же доской. Он в конуру забился. Посиди, посиди. Наутро заскулил. Я для проверки козлят мимо конуры прогнал, молчит. Тут я ему в миску помоев из детсада. Жрёт, хвостом виляет.
Хозяин вернулся, не знает, как благодарить. Говорю ему: ну тебе спасибо. Показываю руку. «Не собака, говорю, дура, а хозяин дурак. Ты что, не знал, что он такая сволочь»? За бутылкой побежал. Но я пить с ним не стал. Поставь, говорю, свечку, мне это дороже.

ГДЕ ГУМАНИЗМ, там безбожие, где человек ставится во главу угла, там непременно будет фашизм. Где конституция, там безправие, где демократия, там власть денег. Где главная ценность – личность человека, там ни человека, ни личности.

ТЕЛЕГРАММА ОТ ОТЦА: «Больше радостей счастья успеха удачи добра и весёлого смеха. Знать вам меньше огорчений больше радостных минут пусть как светлые мгновенья до ста лет года идут».

СЕРЫЙ ДЫМ как обрывки осенних облаков над баней. Топим баню.
Разговоры: «Нас не купить». - «Да никто и не покупает».- «Честно бы дожить, вот и всё. А вдруг и наше слово отзовётся. Друга в поколеньи нашли,  и читателя в потомстве вдруг да найдём».
 Рубит полено: «Давно настала нам пора писать поэму топора». – «Писали уже. Была эпоха, да сплыла, теперь икону в центр угла».
 У печки: «Живём давно, не без причины, и не последние умы. Горит, горит в печи лучина, горим-горим с тобой и мы». И тут же: «Жиды Россию всё сволочат, а дети россов пьют и молчат».- «В студентах строчку сочинил, долго самому нравилась: «Топоры до поры на прорыв». – «Нулёвка, упражнение». – «Точно».

ВРЕМЕНА ДЕМАГОГИИ.  Кажется, Карл Радек учил молодых коммунистов, при проведении линии партии, выступать так: «Если кто с тобой несогласный, уставь на него палец и кричи: -  Ты против советской власти? Против?». Если кто все равно не согласный и уходит, кричи вслед: «Бегите, бегите! Вы так же бежали с баррикад,когда мы шли с каторги на баррикады».
 А эта, я её помню,  насильственная «добровольная» подписка на развитие народного хозяйства? Легко ли – месячная зарплата. Не подписываешься, крик: «На Гитлера работаешь!». Оттуда же выражение: «Хрен с ём, подпишусь на заём».
То есть демагогия всегда была на вооружении и большевиков, и коммунистов. «Вы против линии партии?». А теперь  и  демократов. «Вы против демократии?» Да, всегда говорю публично, а часто и письменно, конечно, против. А как вы думали? «Но это же общемировой процесс прогресса цивилизации».  Вот он и довёл нас от софистов древности, от схоластов средневековья, через большевизм до юристов демократии. «Но это не та демократия, - голосят они, - настоящей в России ещё не было».  Та демократия или не та, все равно она выдумана для того, чтобы производить дураков или холуёв системы. И стричь их как баранов. И внушать им, что они что-то значат. Ведь что греческое демо-кратия, что латынь рес-публика это власть народа. И кто в это верит? И кто народ?
Еду, как всегда, в плацкартном. И наездил я поездах, вернее, в них прожил примерно четыре года. Нагляделся, наслушался: в дороге люди откровеннее. И люди всё хорошие, думающие. Но безправные. А дальше вагон купейный. В нём уже не думают, считают. Ещё дальше вообще вагон СВ. В нём просто едут. То есть за них и думают и считают. Прохожу – стоит в СВ у окна, чешет живот. Тоже работа. Иду дальше и над собой смешно: классовая ненависть, что ли, шевельнулась. Господь во всех разберётся.

Демократия, конечно, есть. Она в аду. Это святой Иоанн Кронштадский сказал. А уж если кто-то и ему не верит, тому ничего не поможет. Хотя почему не поможет? Ад и поможет. Ох, как хорошо там будет демократам.

- ВЫБРОСЬ ТЕЛЕВИЗОР, купи (варианты: топор, балалайку, мешок картошки, ящик водяры…). Почему же такой убогий набор? Это для быдла опять же. А почему не купить в храме свечи и не поставить их за (варианты: здравие России, упокоение телевизора как орудия разврата и пошлости, за терпение и спокойствие)?

 СКОЛЬКО ЖЕ ПРОСТРАНСТВА вошло в меня от российских дорог. Но не подпою гоголевскому воспеванию дороги о том, как много чудных замыслов родилось у него в дороге. У меня мои  замыслы, скорее, умирали в дороге. Почему? Пейзажи не гоголевские: Позор, разор, разруха – вот что досталось мне обозревать измученными глазами.
Особенно разрушенные храмы. Это уж долго после были умиротворяющие виды возрождаемых церквей. И старался скорее забыть, что тут было долгие десятилетия. И как скорбно и несгибаемо стоял над развалинами Ангел-хранитель, поставленный туда Господом при освящении престола. Он-то знал, что всё вернётся: молитвы, росписи, иконы, пение. И угрюмый сторож Юра, который  по совместительству и звонарь, и истопник и всё остальное, тоже знал.

ПЛОЩАДЬ ИРКУТСКОЙ епархии была шесть с половиной  миллионов  квадратных километров (!). Так вот. Сколько тут можно Англий скласть?

 ВСЕ ЗАПАДНЫЕ модные веянья по пути в Сибирь вымерзали. В Иркутске есть и барокко, но это сибирское барокко.

 ПУБЛИЧНАЯ КАЗНЬ России началась с начала 90-х 20-го века. Четвертовали: обрубали образование, оборону, экономику, промышленность, сельское хозяйство. Замахнулись на особо ненавистную космополитам  православную Церковь. А она выстояла. Выстояла, как выстаивала во все века. Почему же опять врагам неймётся? Теперь уже замысел: физически убить, уничтожить Богоизбранный народ русский. Да, именно так. Но ничего не выйдет: Господь с нами.
  Когда-то прочёл высказывание монаха: «Если все против меня, но Бог за меня, то я сильнее всех».

РАЗВЕЛАСЬ ПОРОДА  людей, которые считают себя смелыми, потому что требуют от других смелости. Смелость можно требовать только от себя.

ГЕРБ ВЯТКИ – Господь перстом с небес из тучи указует, где учиться святости. Конечно, в Вятке.

УСТАНАВЛИВАЛИ КРЕСТ на храме. Вверху был Борис. Лёня страховал. Мы пели: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко», пели безчисленное множество раз. Ветром шатало и сшибало и Крест, и Бориса.
 Укрепил в гнезде, натянул растяжки. Сил нет спуститься. А мы глядим и глядим на Крест. Оглянулись – пришёл старик на костылях. Плачет: «Пошёл умирать, а сейчас знаю – жить буду, Крест увидел над храмом. Тут же я жил. А умирать буду, умру спокойней».

КРЕПКО УГОДИЛИ Толстой и Достоевский большевикам. Одному создали музей - целую Ясную Поляну, другому издали Полное собрание сочинений. Оба написали такой образ Руси, в которой жить невозможно и только революция спасёт.

ГРАД В ВО ВРЕМЯ Крестного хода. Гром резко внезапно ударил, разодрал небо. Оттуда сыпануло. Било в голову, в грудь, по плечам. В больные места било. Их даже подставляли. «Так нам! Так! Мало ещё, мало!» Подбирали градины, ели, освежали лицо. Держали в пригоршнях. Солнце вдруг. Градины сверкали, дорогу выбелило.

СТЫДНО ЗА СЕБЯ: спасение так близко и возможно, а не спасаешься. Бес силён? Конечно. А ты этим оправдываешься?

ИМПЕРАТРИЦА ВЫШЛА в гродетуаровом платьи (род тафты), слушает. Ей читают: «Да процветёт Москва подобьем райска крина. Возобновляет Кремль и град Екатерина!»  - «Говорите, говорите: я сегодня комплезантна» (снисходительна).

МНОГО ВЫПИСОК из выброшенной книги с оторванной обложкой. Может быть, «Русская старина».

«Потеха Петра 1-го. На вечеринках у Лопухина он забавлялся с друзьями, рассекая лубки кнутом. Увидел человека в окно: «Чужой! В мощи его!» Сие означало, что каждый присутствующий должен был кинуться на него как собака и (в доказательство) принести или клок его волос или вырванный кусок мяса».

 Сообщение Н. Барсова: «Рассказ о слоне принадлежит перу Андрея Денисова, малоизвестного литератора эпохи Петра, ученику Ф. Прокоповича. Эта картинка тогдашней жизни очень любопытна:
«… толь велий зверь малому при нем всаднику повинуется, и водится от малосильного многомощное безсловесное диво. Кольми паче мы, словесные твари Божии страсти наши вольны обуздывати».

 «В пожертвованиях в пользу арестованных Мясницких участков братья Александровы пожертвовали 127 ситничков на 2,5 копейки».

  «Пляска цыган доходила до изступления, их телодвижения и возгласы производили такое дикое и сверхъестественное действие, что мудрено было вообразить их обитателями нашей сонной планеты».

«Небывалый случай. Матвеев, воспитатель детей Алексея Михайловича строил дом, церковь. Не было камня. Вдруг делегация стрельцов. «Прими, отец наш, камень». - «Я заплачу». – «Нет, это камни с могил наших отцов и продавать их нельзя ни за какие деньги». Небывалый случай».

«Народный театр на ВарвАрской площади представляет комедию «Скапеновы обманы» в переводе Василия Теплова». Видимо, «Проделки Скапена». Ничто не ново под луной, а ново то, что хорошо забыто».

«Балы длились всю ночь. Вся Мясницкая бывала запружена каретами и всё цуги, цуги и цуги (шестёрки лошадей). Кучерам выносили по калачу и по стакану пенника.
Ни одна девушка на балу, как бы ни была утомлена, не смела сойти с паркета. Считалось плохим, что девушка не ангажирована на какой-то танец. Заботливые маменьки, отбросив всякое самолюбие, бегали за кавалерами и просили их: «Батюшка, с моей-то потанцуй».
Было модным для девушки быть томной,  безстрастной,  говорить, что  не нравятся танцы,  скучно на них, но не пропускать ни одного бала».

«После чумы на Москву надвинулась чума пострашнее – французолюбие».
А после Наполеонова антихристова нашествия «московские щёголи и щеголихи взяли в моду одеколон: он любил мыть им голову и плечи». «Под какое декольте шею мыть, под большое или под малое?»
С конца  18-го века вошли в большую моду обмороки. Обмороки Дидоны, Венеры, по случаю, обморок кстати, обморок коловратности.
 «Нервы» стали известны в 20-х годах 19-го столетия..
«1801. Первый велосипед на фоне дома Пашкова. То и другое новинка для Москвы».
Тут я не согласен. Вятские умельцы задолго до этого подарили императрице Екатерине «самобеглую коляску».
Три восьмёрки, 1888 год, двадцать пять лет отмены телесных наказаний в России.

КАМЧАТКА. ДЕКАБРЬ, снега. Прилетел сюда, обогнав солнце. Взлетал при его полном сиянии, прилетел, а тут уже рассвет. Красные стёкла иллюминаторов. Живу несколько дней, погода всякая, но так хорошо!  Вдруг объявляют с вечера штормовое предупреждение на завтра. А как улетать? Тут и на месяц, бывает, застревают.Были в эти дни и метели, и солнце, и холодно, и тепло, и пасмурно, и даже дождливо. Снега казались мне уже глухими. «Разве это снега? Снега у нас в марте. Снега и в мае лежат». Из окна номера в гостинице три сопки, «Три брата». Разные всё время, не насмотришься. Да, Камчатку можно полюбить. Тем более, я житель школьной «камчатки» - последней парты. Да, посадили на неё за шалости, но как же на ней хорошо!
Жить на Камчатке трудно. Один факт – рыба дороже, чем в Москве.
Японцы всё время завидуют: «На  Камчатке сто пятьдесят тысяч населения, в Японии сто пятьдесят миллионов». Мол, делайте выводы.

Богатства Камчатки неисчислимы. Рыба, ископаемые, термальные воды, дичь. Показали газету 30-х годов.  Рыбколхозу дают задание – заготовить на зиму  сто медведей, рыбколхоз рапортует: заготовили триста. Ужас. Ещё ужаснее: убили медведицу, медвежат раздают в бедные семьи, кормить на мясо к зиме. Ну, а что делать, это жизнь.
 
ЛЕТУЧКА  НА ТЕЛЕВИДЕНИИ: -  «Драматургическое зерно взошло и подняло действие на гребень девятого вала по гражданскому накалу. В ФРГ ставят Горького: «Варвары», «На дне», «Дачники», показывают: вот что происходит в России. России не знают. Три аспекта исторической темы: одни режиссёры ставят так: показывают - вот как было плоходо Октябрьской революции, другие: вот что у нас осталось от того времени (пережитки или было что-то ценное: прославить, пожалеть или искоренить?), третьи: а что, собственно, изменилось?»

И ЛЕВ ВОЗЛЕЖАЛ рядом с ягнёнком. И питались травами. И раздул лев ноздри, и почуял вдруг запах крови,  проходящий сквозь тонкую кожу ягнёнка. И возжелал его и съел. И понравилось это ему. А травы продолжали расти. (Подражание).

ЧУВСТВА НЕ ЗАСЫПАЮТ, они  умирают. Умершее чувство можно воскресить ещё большим чувством. Но это личное. А если умирает чувство родины? Зачем России покойники?
 
 - ДРОЖИТ СТАКАН, боюсь – пролью. Мне не впервой запить. Но слово пить и значит – быть. За это пью! Понять меня давно пора: я не иду ко дну. Творю, напившись, до утра, благодаря вину...
Не сердись, и не будь истерична, дорогая моя историчка. В мир искусство пришло давно, но давнее его вино…
Вино длинит судьбы длину. Я трезвым бы пропал. Всю ночь, благодаря вину, пишу. А так бы спал.
Алкаю алкоголь, как алчет пищи нищий, колечко пальчик, а наследник трон. Как старец детства, как взросленья мальчик. Алкаю алкоголь, как пропитанья голь.

СТОДЕВЯНОСТОЛЕТИЕ ПУШКИНА, журнал «Октябрь», гнуснейшая публикация Абрама Терца (Синявского) о Пушкине. Добавляется мерзость Гачева, размышления о Синявском в «Московском вестнике». И только что «Собеседник» вновь мерзотит имя Пушкина. Ни Гачева, ни Терца не буду цитировать, ни какого-то (для меня какого-то) Цветкова из Вашингтона: напечатаны мелко-пакостные измышления на тему поэт и народ. Цитировать, значит, тиражировать. Под видом борьбы с наркотиками идёт руководство по их изготовлению и пользованию, борьба с проституцией – её пропаганда. Да, и Саскии на коленях сиживали, и Боккаччио, и Верлен, и Апулей, но мы-то в России, вот с чем не могут смириться враги её. В России чистота отношений, стыдливость были нормой. Вот почему оскорбляет отклонение от неё.
Стыдно бы изданиям, выходящим на русском языке, использовать русский язык для словоблудия о русской национальной гордости. Ну, ты сказанул: стыдно. Это им-то стыдно?

 ПОЕЗД МУРМАНСК – Москва. В ресторане подсел парень, выпивший крепко. И насильно рассказал мне ужасную историю. Он из армии пришёл, его ждала девушка. А мать велит ему жениться на другой. Наговорила на ту, что ждала, что гулящая, нечестная, и заставляет жениться на дочери подруги. Он встретился со своей девушкой. Пошли за околицу. Рассказал о словах матери. Девушка кинулась к нему на шею: «Я не такая! Проверь!» Разделась, отдалась». Парень плачет: «Она девушка была». А днём привели в его дом другую, которую он и не хотел видеть. Но его девушке, видимо, сказали. И она побежала на то место, где они были вчера вечером и  повесилась.

 «ОТ ОТЦА-МАТЕРИ родился, от книжного научения воспитался». «Тайну царёву добро есть хранити, а дела Божия проповедати преславно есть».

«ЕЩЁ ТЕ ЗВЁЗДЫ  не погасли, ещё заря сияет та, что озарила миру ясли новорождённого Христа».

ДО СИХ ПОР СТЫДНО – в 81-м семинар поэтов, прозаиков в Бурмакино. Троицкая суббота. На кладбище познакомились с мужчиной. Он обещал истопить баню, звал. Мы не пришли. Стыдно. Он же надеялся.

- ПИЛЯТ МУЖЕЙ, тиранят, ругают, жалуются всем на них. В гроб гонят. Потом рыдают, говорят, что был всех лучше. Говорят: пусть бы пил, пусть бы бил, лишь бы был. (Батюшка).

КОЛЯ – ПОЛИЦАЙ. Так на Крестном ходе  прозвали косноязычного Колю ещё задолго до смены милиции на полицию. Он следит за порядком. Особенно, когда в последний день идём по шоссе. Движение по трассе не прерывается, нас прижимают вправо. Колин голос слышен: «Впаво, впаво дежжи! Из колённы не выходим! Не выходим! Бабукка, куда? В колёну! Дедука! В колёну. Впаво, ещё впаво!» Первое время Коля досаждает, потом привыкаешь и даже веселеешь: полицай охраняет.

 «ЖУК ЕЛ ТРАВУ. Жука клевала птица. Хорёк пил мозг из птичьей головы». Вот так вот. Нехватает в этой цепочке последнего звена, всё и всех поедающего существа.

В ВАГОНЕ СТАРУХА вяжет. Выпивший парень хочет ей сказать комплимент: «Нить Ариадны на носки переводишь?». Старуха отодвигается и энергичнее начинает шевелить спицами. Входит человек с гитарой, с усилителем, сходу громко: «Я сел за руль и взвизгнула девятка. Давлю на газ, гоню судьбу вперёд. Ах, как свобода щекотала пятки, кто не сидел, меня тот не поймёт. Куда я мчусь, уже я не фартовый, уж снова жизнь мне больше не начать. К тому ж на ней, как камень стопудовый, стоит судьбы крестовая печать».
Допел, идёт в следующий вагон. Пьяный за ним. В тамбуре останавливает певца, рвёт из-за пазухи начатую бутылку: «Халява, плиз!» 
Дальше идут вместе.

ПИСАЛ СЦЕНАРИЙ о Блоке, ездил в Шахматово (68-й), написал. Вдруг говорят: «Это надо обязательно Павлу Антокольскому показать. Он же у нас главный специалист по Блоку». С чего бы? Ну, показали. Он, я этого ожидал, сценарий зарезал. Как это, кто-то въехал в его тему. 
 
БЫЛ СЛУЧАЙ.Писал телепьесу о художнике Федотове. Она была поставлена. Потом у меня была работа, в которой цитировались нравящиеся мне заметки из книги Олеши «Ни дня без строчки». Была ещё жива вдова его, одна из сестёр Суок. Прочла, понравилось. «Давайте всё-таки покажем Шкловскому, он на моей сестре женат, хорошо знал Юрия Карловича. Я ему передам сценарий, прочтёт». Вскоре звонит. «Шкловскому понравилось, хочет вас видеть». Приехал в писательский дом на Красноармейскую, метро «Аэропорт». Знакомимся, вспоминаю прочитанное о нём, как в Академии  «петардой взрывался Шкловский». Маленький, круглый, говорливый необычайно. «Крепкая у вас рука. Молодец! Сколько лет? О, вечность в запасе!» Я всё не мог улучить момент, чтобы выразить ему благодарность за его маленькую брошюшу о художнике Федотове. Я, конечно, её читал, но  кроме её использовал и много других источников. Список их приложил к сценарию. Наконец, уловил паузу, благодарю. Он неожиданно бледнеет, краснеет, напыживается: «Так это вы – автор этой, с позволения сказать, поделки»? – «На обсуждении постановка получила высокую оценку». – «Высокую? Значит, так нынче ценится плагиат? Я сам не видел, но мне сказали, что это инсценировка моей книги». - И он стал так орать на меня, что ничего и вставить было невозможно. Катался по комнате, взрывался петардой: «Я написал библиотеку книг! Я вырастил советскую литературу». Я махнул рукой, решительно встал и стал уходить, а он кричал: «Извольте вам выйти вон! Извольте вам выйти вон!»
В доме было почтовое отделение. Я, разгорячённый  и глубоко оскорблённый,  написал ему письмо, начав: «Высокочтимый Виктор Борисович, извольте сказать Вам…», - и далее по тексту.  Думаю, именно оно подвигнуло Шкловского к заявлению на меня, как на плагиатора. Он  требовал от меня денежной компенсации за уязвлённое его авторское достоинство. Начальство Госкомитета по радио и телевидению велело разобраться. То есть просто велело меня уволить. Кто я?  По штату редакторишка. А он тогда значимая величина. Я и не цеплялся за крохотный оклад, сценариями больше заработаю. Но тут же дело другое, тут же обвинение в воровстве. Я потребовал разбирательства. Дело пошло в арбитраж. И вскоре стороны приглашаются. Являюсь в сопровождении приятелей. Шкловский тоже с кем-то. Выводы экспертов: никаких следов плагиата не обнаружено, телепьеса совершенно самостоятельна. Моё авторское право не подлежит сомнению.  Шкловский выслушивает, встаёт, надменно мне: «И сколько же вы, позвольте   узнать, получили за ваше, так сказать, произведение?» - Я: «В документах должна быть означена  сумма гонорара». Сумму озвучили. Четыреста пятьдесят  рублей. Я видел: Шкловский изумлён. Друг мой Витя Крейдич сурово произнёс: «Тут не деньгами надо интересоваться, тут извиняться надо за клевету».
Но Шкловский  передо мной  не извинился. Я от этого не печалюсь. Мне хватает оценки его личности Олегом Волковым: «Болтливый эрудит Шкловский».  Один из организаторов поездки писателей для воспевания рабского труда на Беломор-канале.

ИСКУССТВОВЕД: В ЭТОМ месте звучит музыка хорошо темперированного клавира». Из зала: - «Да ну её на хрен, давай гармошку».
Искусствовед: «Именно так! Русской гармошке всё по плечу! Итак, слушаем музыку хорошо темперированного клавира».

ГУСИНОЕ ЯЙЦО попало в куриные, его квочка высидела. Гусёнок привязался к хозяйке настолько, что ходил везде за ней. Вся деревня смеялась. Она на огород, и он. Она в дом, он сидит на крыльце, ждёт. Зарубить не смогла и никому не позволила. «Это же гусь, Инна!» Так и умер своей смертью.

ЗАДАЧКА ИНТЕРПРЕДАМ. Коля Петрович, огромный мужчина, жалуется: «Гонит меня, думает, ехать не хочу. А куда, на чём? Шестерня полетела,  раздатка скурвилась, тормоза надорвались, одна фара цокнула. Так что дуру она гонит». 

ПЕРЕПАЛКА ЖУРНАЛОВ в середине 19 в. «К «Молве» названье не пристало: её подписчиков так мало, что хоть зови её отныне «Глас вопиющего в пустыне».  Журналу юмора: «Всех патриотов «Весельчак», тупого юмора кабак, приводит в слёзы и раздумье о нашем жалком остроумьи».
Из Петербурга в Москву: «Журнал Москвы хамелеон душой, московских умников безграмотное эхо. К несчастию других к несчастью встал спиной и ноги целовал у всякого успеха».
Отвечает «москвич»: «Вглядевшись в Петербург и всё в нём сознавая, невольно выскажешь понятие своё:  О, Боже мой! Посредственность какая. О, Боже мой! Какое дурачьё!».

Сумарокову: «Что полновеснее: ум или глупость? – «Конечно, глупость. Её везут шесть скотов, а меня одна пара».

Старались угнаться за француженками. Модницы завидовали: весь наряд француженки весил двести грамм. Старухи не отставали от молодых. «Пред зеркалом с час места посидит – морщины пропадут, румянец загорит. И зубки явятся, и бровка пострижется. Красотка! Жаль одно – от старости трясётся».

Фонвизин подражал голосам Голицына, Вяземского, Разумовского, чем веселил императрицу. Это как в наше время Ираклий Андроников. Гордился даже, что его возили по дачам и он там изображал в лицах. Попугай. Но Фонвизин – драматург, у него «Бригадир» и «Недоросль», а у Андроникова «Загадка Н.Ф.И.», а загадки в ней нет.

НИЦШЕ. И КАК ТОЛЬКО Ницше сумел так оболванить многих?  Специально и внимательно читал, ещё в конце шестидесятых, получая из спецхрана, например «Посрамление кумиров». А уж себя-то Фридрих как любит: «Я говорю предложением то, что не сказать книгой… я дал глубочайшую книгу, моего Заратустру… я учитель вечного возвращения…». Может, вот это Гитлеру нравилось: «Чтоб совершить преступление красиво, надо суметь  полюбить красоту»  А это глупость: «Современный человек слишком ленив для некоторых пороков, так что они, пожалуй, в конце концов переведутся». Пороки? Переведутся? Да они могут только усиливаться. Если их не гнать молитвой.
И постоянный эпатаж: «Как ранит та рука, которая щадит», тут на Шекспира замашка. «Сердце не любит свободы, рабство от самой природы сердцу в награду дано». «Данте – человек, раскапывающий могилы. Гюго – маяк на море безсмыслия. Жорж Санд – дойная корова с «красивым стилем». «Жизнь – это мирно и тихо гниющий от света могильный череп». А вот это, может быть, верно: «Всё то, что мы лично переживаем, не может быть высказано. Речь… опошляет говорящего». А вот это его или не его: «Искусство для искусства – собака, бегущая за своим хвостом?». А вот это – чистый фашизм: «Тот, на чьей стороне сила, не заботится о духе». «Если все враги убиты, надо их воскресить, чтобы снова убить».
За что ж его немцы любили, если он о них мнения невысокого: «Поверхностные немцы», «Гёте – последний немец, к которому я питаю уважение».
А это без комментариев: «В великих людях и в великих временах лежит чрезвычайная опасность: всяческое истощение, оскудение, безплодие следует за ними по пятам».
А это полнейший сатанизм: «Из любви к жизни следовало бы желать смерти, свободной, сознательной, без случайностей, без неожиданностей. Наше появление на свет не от нас зависит, но мы можем эту ошибку – а это иногда бывает ошибкой – во-время исправить. Упраздняя (читай: убивая) себя, человек совершает достойнейший поступок, этим он заслуживает почти… жизнь».

«БРИГАДИРОВА ЖЕНА не рабатывала. Каждый день трудодень выхахатывала». «У кого жена в Сочах, у нас грабли на плечах». «Сочи, Оричи, Дороничи – курортные места» (вят.).

КАК ЕДЯТ: Старик, трясущийся от старости, в буфете исторической библиотеки, говорит: «Ефреи коронят уже не ситя. Коронят по-руски, в кропе» Брал котлету, нёс её, ревматически переступая, к столу. Делил котлету вилкой. Откусывал от кусочка так близко к зубцам вилки, что остаток падал. Он  его снова накалывал.

НА МЯСОКОМБИНАТЕ приходил в столовую старик, возчик из приготовительного цеха. С мороза красный, в шапке. Не снимал её, брал только два первых и хлеб, приносил к столу. Хлеб крошил в жёлтый борщ. Снимал шапку, вставал и, стоя, вычерпывал тарелки до дна. Садился, надевал шапку, доставал пачку «Прибоя», из пачки  вынимал папиросу, вставлял в зубы и уходил.

«ВСЕ ТАЙНЫ творчества изведав, слегка амброзией налит, писатель на велосипеде по Переделкину палит. Его прекрасная ждёт дача и сверхшикарный кабинет. Но вот такая незадача: не пишет – музы близко нет».

ПОДХОДИТ, УВЕРЕННО: - Мы встречались, помните? «Вы всё, конечно, помните». – Жмёт руку. - Мы даже в принципе где-то как-то типа того, что на ты. Позволишь, снимок с тобой для истории? «Снимай, это не страшно. Да скорее, а то каждую минуту, на глазах, стареем». Он: «Как ты ощущаешь: чаша народного гнева скоро будет с краями полна? – и без паузы: - Как тебе музыка? Что она тебе говорит?» (Мы в перерыве концерта в консерватории). Я: «Музыка разве говорит? Она действует». – Он: «Ты молоток! Среди долины ровныя ничто в полюшке не колышется. И вообще: отойдите от края платформы!».
 Зачем подходил? Кто это? Зачем записал?

БОРОНИТЬ, СКОРОДИТЬ, лущить…прощайте, славные слова. И приметы. Почему пожар от молнии надо тушить молоком от белой (вариант: от чёрной) коровы. Да ведь её пока подоишь, всё уже сгорит.  И подоить перепуганную корову невозможно, мышцы вымени сожмутся. Оказывается, молния попаляет нечистую силу, которая прячется под коровой и лошадью.
Ещё я застал и такое поверье: живой огонь, царь-огонь. Это, когда добывают огонь трением дерева о дерево. Или высекают искру,  ударяя кремнем о другой кремень или о железо. 


БЫВШИЙ ОФИЦЕР стал писать стихи: «О, как я был тогда красив: я вырастал на фоне ив».- «Живёте вы все с нервами, а я живу со стервами». «Война – фигня, главное – манёвры». (Это он свистнул из прошлого ещё армейского фольклора). Мне он долго досаждал, чтоб я помог ему и с книгой и с вступлением в Союз писателей. Неграмотность его меня устрашала. Но человек он был хороший. Я подарил ему Даля, сделав надпись в японском стиле: «Тебе, читавшему букварь, уже пора читать Словарь. Прими его, читай всечасно и начинай писать как встарь». Он: «Зачем встарь, у меня свой стиль, ты просто не понимаешь».
 Но экспромт мой привёл его в восхищение. Дело в том, что он приходил с хорошими сухими винами. Я сделал почеркушку, опять же в стиле: «Мне нынче крупно повезло: пришёл поэт, принёс мерло. Мы сразу круто воспарили, не всё же жить нам западло».

О НОВЫХ ТЕХНОЛОГИЯХ говорят во всём мире, а о любви только в России. Легко оспорить, но если учесть, что в западном мире (да и в восточном) под любовью понимается физическое общение, то тут им всем до России как до далёкой звезды. И не остыла она, не погасла, и свет и тепло только от неё.
  Кто думает иначе, пожалуйста, а я иначе думать не буду.

ДОВЕЛА. В НАЧАЛЕ нашего супружества жена подарила мне к 23 февраля тёплый шарф. Я ей к 8 марта подарил спортивный костюм. Вскоре она купила мне толстое вязаное бельё, я ей лыжи и коньки. Затем дело шло следующим образом:  от неё  мне: валенки, меховая телогрейка, стёганый халат, домашние боты. Я отвечал ей кедами,  велосипедом, ракетками.
И вот, больной и усталый человек, сижу, завернувшись в одеяло, и читаю её весёлые письма. «Старичок мой…», - пишет она с туристской тропы.

ЮРИЙ КУЗНЕЦОВ: «У меня  строчку: «Русскому сердцу везде одиноко», напечатали: «Русскому сердцу везде одинаково». Я утешаю: «И то и другое верно».
 
НЕ УМЕЕМ МЫ, русские, объединяться. И всё-таки русское дело движется туда, куда надо. То есть к Богу. Это Божия милость. И даже лучше не кричать про объединение.  Усилия партий, фондов, союзов, ассоциаций только тормозят. На них же начинают надеяться, и собственные усилия ослабляют. Не царское это дело – объединятся вкруг идей.
Идея одна – воцерковление.

ПОЗДРАВЛЕНИЕ ПОЭТУ:  «Эй вы, пустозвоны рифмовки, оставьте ваши  уловки. Все ваши творения – бредни. На гребне поэзии – Гребнев…Тебе поём мы: «Многа лета», нет, не исчерпан твой ресурс. Ещё взорлит звезда поэта. Ко Господу последний курс!»

- МГНОВЕНЕН СЧАСТЬЯ  миг: застолье, краткий сон. И вот – пора вставать и думать о застольи. (Опять же о поэтах).

ПРОСТРАНСТВО ДНЯ непрестанно загружает мозговые клетки мусором сведений, впечатлений. Конечно, «всё ниспослано Тобою», но находить бы силы избавляться от нашествия  того, что и не было и не будет нужно.

СОТНИ И СОТНИ собраний, заседаний, съездов, пленумов, комитетов, комиссий… Тысячи и тысячи речей, выступлений, дискуссий, реплик, постановлений… И редкость редчайшая, что услышишь умное слово. Нет, живая мысль бьётся только в книгах. В хороших.

ВСЕМ ТРУБА.  Совсем- совсем  невесело жить: скандалы в семье, раздражение, крики жены, усталость на работе, одиночество. Год не писал. На бумаге. А «умственно»  пишу постоянно. Особенно, когда занят не умственной работой. Косте помогаю строить баню. Роемся во дворе, в  завалах дерева, железа, бочек, разных швеллеров, обрезков жести, кирпича. Ищем трубу на крышу. Трубы есть, но или коротки, или тонки. Такой, какая нужна, нет. Придётся идти на «французскую» свалку. Там были французские могилы. Тут и конница Мюрата была. И партизанка Василиса. Сейчас свалка.
Думаю:  этот серый день, влажная ржавая трава, собаки и кошки под ногами, раствор глины в двух корытах, сделанных из разрезанной вдоль бочки, дым из трубы старой бани, подкладывание в печку мусора, - всё это интересно мне и всё это и есть жизнь, а не та, в которой  ко мне пристают с рукописями, которые почему-то не первый экземпляр, которые, не читая, вижу насквозь, но о которых надо говорить.
С Костей интересней. Радио выведено на улицу, но его болтовня как серая муть. «И поэтому наши инвестиции…». У Кости не так:
  - Блохи и вши бывают белые и чёрные. Белых бить легче. Лучше всего гимнастёрку положить в муравейник, потом месяца три не селятся. А чёрные прыгают, не поймать. Но ветра боятся. Подуешь, она прижмётся, тут её и лови. Отстань! – отпихивает он Муську. – Сегодня по радио: «Выставка кошек». С ума сошли – пятьсот рублей котёнок. Тьфу! – Он запузыривает матом и от возмущения ценой на котят прерывает работу. Начерпывает внутри кисета табак в трубку, прессует  пальцем. – Были выставки лошадей, коров, овец, свиней, сейчас кошек. Чего от этого ждать? Ничего, жрать кошек начнут, опомнятся.
Идём за трубой. На свалке, прямо сказать, музей эпохи. Выброшенные чемоданы, патефоны, примусы, телевизоры, плиты, холодильники, крысы живые и мёртвые, дрова,  доски, шифер, россыпь патефонных пластинок. Нашли две трубы. Не очень, но приспособим. Ещё Костя зачем-то тащит тяжеленный обрезок стальной рельсы.
Обратно идём через аккуратного Федю. У него даже на задворках подметено.
- Трубу искали? – спрашивает Федя. – Сейчас всем труба. Пока вроде не садят. До войны один жестянщик кричит на базаре: «Кому труба? Всем труба! Колхознику труба, рабочему труба! К нему тут же Очумелов, участковый: «А, всем труба? Пройдёмте!» Тот говорит: «Конечно, всем. И самовар без трубы не живёт, чай не поставишь. И на буржуйку труба». Отступился. Только велел конкретно кричать: «Труба для буржуйки, труба для самовара!». Чего, долго вам ещё созидать? До морозов надо шабашить.
- Эх, - крякает он внезапно. – Уходит в сарайку, возвращается с трубой. Да и с какой? Из нержавейки. – Аргоном варил, колено вот приварено, дымник. Дарю!
 Костя потрясён, но сдерживается. «Будет за мной!» Торопится уходить. И те, две трубы и рельс, мы тоже не бросаем. Еле дотащили.
Кошки и собаки обнюхивают новые вещи. Несъедобны. По радио «Ночь в Мадриде» и «Арагонская хота». В конце ведущая ляпнула: «Вот подошёл к концу наш музыкальный круиз», Не сердись, Михаил Иванович, что с них взять, с  «перестроенных»?  Ты испанцев лучше их самих, понял, а мы и сами себя скоро забудем. 

«СПАСИБО, ДРУГ! Тоской влеком вновь за тобой след в след ступаю. В твоём Никольском-Трубецком  я, как убитый, засыпаю. Проснусь – дождище за стеной, и храм Никольский за спиною. Моя тоска опять со мной, и кладбище передо мною».
 
ДЕМОКРАТИЧЕСКИЕ СВОБОДЫ – духовное рабство. Кричи, что хочешь, толку никакого. И ничего не добился и опять в дураках.
Но демократам сказать вообще нечего. Это сразу заметно по тому, что они постоянно поднимают кваканье (они же с Болотной площади)  про общечеловеческие ценности. Тут уже такая исчерпанность, что и выдрючивания на тему не спасают. Но им-то что: всё проплачено, предоплата свершена, надо отрабатывать. Общечеловеческие ценности? Да у вас одна ценность – деньги.

ЧЕМ ПРЕКРАСНЕЕ было прошлое, тем тяжелее жить в настоящем. Когда-то прошлое было будущим, и оно прошло и стало прошлым. И опять есть будущее, и оно пройдёт. Такое колесо. То есть настоящего нет. Во всех смыслах. Ни времени и ничего настоящего, то есть надёжного, стоящего.

УТЕШЕНИЕ ПОЭТУ: «Твою обиду мне не забыть, за тебя содрогаюсь от боли я. Конечно, поэта надо любить. Поэта в годах тем более. Такого тебя весь мир возлюбил: в Европе, в любой Замбезии. Зачем же ты погасил свой пыл в родимой моей Кильмезии? Здесь половина людей не умна, то половина женская. Виновна в этом опять же луна, да плюс темнота деревенская. Ты запомни, мой друг, ты в Кильмези любим. На том  стою до упертия. Я знаю – ты талантом своим подаришь Кильмези безсмертие».

ПОСЛЕ ВСТРЕЧИ в Иркутске подошёл мужчина в галстуке: «Можно спросить? Я так и не понял, как вам удаётся динамизировать слово и как удаётся насыщать фразу энергетикой»?  Я абсолютно не понимал, что ответить. Отговорился незнанием. Он, разочарованный, отошел. Рядом стоял ещё один мужчина, тоже был на встрече. Первый отошёл, этот мне посоветовал: «Ты б сказал ему: иди ты в баню мыть коленки. Умный, как у Ленина ботинок. Динамизировать! Закрой рот, открой глаза, так? А пойдём примем, земеля, за встречу вятских на сибирской земле! Я тоже всю жизнь за Вятку буром пёр. А эти умники развелись: «Закрой чакры, открой мантры!» Только болтать.

ЧТО ТАКОЕ «Один день Ивана Денисовича» после Шаламова, Зазубрина, Бунина, Шмелёва?  Да это ещё ничего, хроника одного дня. И очерки  «Матрёнин двор» и «Захар Калита». Но эти гигантские исследования «Узлов», «Гулагов», ну честно бы говорили – невозможно читать. Мысль опережает художника. А мысль тендециозна. Герои не для показа жизни, а для выражения авторской идеи. И это опять же терпимо. Но давит своими мыслями, а они не новы.  Старается «важно в том уверить, в чём все уверены давно». И эта манера несобственно-прямой речи, косвенной. Вроде и герой, а вроде бы автор. Чувства родины, русскости заменены борьбой с коммуняками. А этот «расширительный» словарь русского языкеа? Комедия.
 И что я о нём?

ПЛОТНИК: ПЯТНИЦА – тяпница. Хватит топором тяпать, пора тяпнуть.

- ВНЕЗАПНО ЯВЛЯЕТСЯ муженёк и дружки его. Где-то уже отметились. Ещё и шутит: «Наливай, хозяйка, щи, к нам пришли товарищи». Я растерялась: четыре мужика, чем кормить? Потом ставлю им живожаренку, садитесь. Сидят, нахомячивают. Им что, было бы жидкое, без твёрдого обойдутся.

 - ПУСТЬ У ПИСАТЕЛЯ нет таланта, компьютер-то есть у него? – Есть. - Ну, так чего ещё надо? 

РАССКАЗЫВАЮ В ВОСКРЕСНОЙ школе о Китае детям, какие умные китайские дети, какие упорные. Девочка: «Ребёнок из Китая равен ребёнку из прошлой России».

СТАРУХА ТАЛАЛАНТЬЕВНА: - Нельзя стрелять в людей с иконами. А племянник служил в МВД, говорит: «Присягу подписывали – выполнять приказы». – «А если бы приказали?» - «Я бы, тётя Шура, мимо стрелял».

ЭНГР НРАВИЛСЯ за краски. Может, и не более. Помню его, а опять и опять смотреть не тянет. А к Левитану пришёл позднее. М о ё  он приподнял и на подносе живописи преподнёс. Будучи экскурсоводом, наблюдал за ребятами. Их тормозили сюжетные картины и нежно выписанные лица, вскоре наскучивающие. И то, что вспоминалось из иллюстраций в учебниках и открытках. Великие произведения оставляли равнодушными. Ничего, всё постепенно.
Пришёл я к Пластову, Венецианову, Тропинину, Нестерову, Боровиковскому, Серову от тех же Нисского,  Сарьяна, Домашникова, Ван Гога, Матисса (писал о них). А к Рублёву от всех их вместе взятых, от икон и росписи в церквах.
Что Энгр? Для примера. У голландцев так много тяжёлого матового серебра, что полотна чуть не рвутся, так много его (серебра) наставлено. То же дичь, фрукты-овощи, полдни в Неаполе...
Словом, мысль ещё такова, что к большому приходишь, когда оно было в твоей жизни, ты был лишен его и вот: оно здесь, на картине. Осень моя, её золото, над вечным покоем, радуга и берёзы Куинджи, грачи Саврасова… Но и (тогдашнее: Моя любимая картина – Романо Джульо «Форнарина», о, милая, так грустно не смотри, ты лучше двух десятков Самари). «Жанна Самари».  Всё ж таки без голой груди и без красного знамени на баррикадах.

ЖЕНЕ: НУ, МЫ  идём в гости? – Не знаю. – Но мы же обещали. – Иди. – Как же я один пойду? – Очень просто. – Ладно, собирайся. – Интересно, в чём я пойду? – Вот в этом платьи. – Ему сто лет. – А в этой кофточке? – Да кто теперь такие носит? – А этот костюм? – Если хочешь опозориться из-за жены, надену. – А вот эта блузка? – Её надо было сто лет назад выкинуть. – Но вот это-то, это-то! – Я вот в этом-то как чучело огородное! – Нет, ты прекрасна!  - Тебе вообще всегда всё равно, как я выгляжу.

НА РЕЙДЕ. МНОГО света от береговых прожекторов, от фонарей на мачтах. Да плюс большущая луна. Всё соединилось в гармонии неба, земли и моря. Спокойная вода, хорошо видно спящих рыб. Привыкшие к гудению винтов,  даже и не шевельнутся. Они были независимы от ковчега Ноя. А нам бы без него не спастись. Но в будущем и вода закипит, и море станет как кровь.
Рыба прыгнула в руки монаху, когда нечего было есть, и он взмолился.

В ГОСТЯХ ДЯДЯ Савелий. Поел хорошо, откинулся, гладит живот: «Ну, отвёл душу». Мальчик, сын хозяев: «Дядя Сава, не надо душу отводить».

ДРУГОЙ МАЛЬЧИК, плохопослушный. Бабушка провожает его: «Иди с Богом!» - Он (сердито): «Нет, я один пойду!» И плохо закончил жизнь.

ЧЕРЧИЛЛЬ, НАГОВОРИВШИЙ много любезностей Сталину и вообще  СССР, известен ещё и тем, что выпивал ежедневно две бутылки армянского коньяку. Это-то все знают, а речь в Фултоне забыли. Речь совершенно гитлеровская, даже по лексике: «Гитлер начал дело развязывания с войны с того, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию». Господин Черчилль начинает дело развязывания новой войны тоже с расовой теории, утверждая, что «только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы мира». Каково? («Правда» март 1946 г.)

ТЫСЯЧИ ПЕСЕН всякого рока, авангарда, рэпа, но как выйдет на берег Катюша! «Пусть он землю бережёт родную, а любовь Катюша сбережёт».

ДЕВОЧКА  МАЛЬЧИКУ: «Не тронь муравья, у него есть маленькие дети – муравьичьки». – «А если нет, так можно наступить?»

- ЕЛИЗАВЕТА ВЛАДИМИРОВНА, почему же вы не читаете Белова, Распутина? – Миленький, есть же Евангелие.
Читать художественную литературу стали  меньше, потому что появилось много духовной литературы. И должно же это принести духовные плоды.
Почему трудно воззреть ко Господу? «Омрачились умом в житейских страстях». И: «Дружба с миром есть вражда против Бога».
Терпение врабатывается волей. Терпеть может и гордый, и себялюбец, и тщеславный. И прикрываются заботой о мире, о людях. А вот смирение, за которое даётся благодать – это награда за молитвы, самоотречение. Главное тут для интеллигентов, чтобы язык не был бы «прикрасой неправды».
Да что ж я-то такой умный получаюсь, а сам очень плохой молитвенник, очень пребываю «в лукавствии мира».

НА ПТИЧЬЕМ РЫНКЕ ходит с котом, щиплет его за шерстку меж ушей. Кот моргает. Продаёт его… на шапку. «Смотри, какая шапка. К зиме вылиняет, мех окрепнет». Другой купил рыбок,  а банка с ними вдруг  выскальзывает и разбивается. Все ахают, а продавец рыбок кидается на четвереньки и собирает трепещущих рыбок ртом. Встаёт, кровь на губах, порезал об осколки банки. Но доволен, спас рыбок. Выплёвывает рыбок в аквариум. Наполняет водой ещё одну банку, начинает сачком снова ловить. «А сколько неончиков брали? Пять? Возьмите ещё самочку. Через год и уху будете варить». 

 ХАРИ-ХАРИ.  УВЛЕЧЕНИЕ другими  учениями совершенно нормально. Лучше сказать, интерес. Хорошо, если только в молодости. Отец Серафим (Роуз) не только умозрительно, опытно исследовал многие вероисповедания. И вывел:  в с е  они несравнимы с Православием, единственно верным путём к Богу
Помню очень короткое время не увлечения даже, а интереса к Индии, от романа Германа Гессе «Будда Готама», немного от картин и стихов  Рериха, от тогдашнего (60-80-е гг.) вторжения в Россию возгласов: «Харе-рама, харе-рама, харе-рама, харе-Крищна!». Ещё и в начале 90-х они маршировали в белых балахонах по Арбату, за ними семенили женщины в белом, босиком. Они как дети Арбата ночевали даже там (сейчас дети Арбата – это торговцы матрёшками для иностранцев). Это я очень и очень помню, ибо к этому времени я уже, слава Богу, причащался и был для их реинкарнаций неуязвим. Для них я был прямой враг. И вот почему: в журнале «Москва», редакция  как раз на Арбате, печатались работы Валентина Сидорова, хорошего русского поэта, который увлёкся Индией и восторженно о ней писал. Гималаи, позы лотоса, древность традиций, стойкость и выносливость… всё описывалось им увлекательно. Даже тираж журнала подскочил. Собирались (и уже начали) печатать «Агни-йогу». А я воспротивился. И тираж у нас упал, и мне это ставили на вид. Ибо подписчики наши кормили весь коллектив издательства «Художественная литература», где мы печатались.
Они (люди в белом) приходили под окна и очень подолгу барабанили и возглашали свою «Харе-раму». Даже явились в редакцию. «Вы учите добру и терпению, - сказал я, - почему же вы так агрессивны? Если ваше учение такое правильное, такое главное, оно не пропадёт и без публикации о нём в журнале».  Выстоял. Узнали домашний телефон, звонили даже в полночь. Перетерпел. Ещё же им и Блаватская очень помогала. Потом я узнал, что, при всей своей оккультности, она была патриоткой России. Но вот, «рерихнулась». Да и мне какое-то время Рерих нравился, например, цикл «Мальчику». «Мальчик, мой милый, не медли, скорее в путь соберёмся».
В защиту учения Будды Готамы (Шакья Муни, как стали его звать, когда он слез с коня и срезал мечом свои длинные волосы, знак царского достоинства), говорят, что оно похоже на христианское.  Ограничения в пище, молитвы, терпение, всё так, но даже с первых шагов  Готамы видно, что это совсем не русское. Собрался уйти из дворца, тут у него рождается сын. «Узнав об этом, сказал: «Это новые оковы; мне надо их разбить». Рождение сына не удержало его». (П. Лебедев. «Будда и его учение», 1903 г.). Ни йоги, ни истязатели плоти, ни созерцатели не освободили его от сомнений. Ушёл от них и жил в посте и размышлении. Упал от истощения, чуть не умер. Перестал поститься, чтобы жить.
Никто не мог искусить его, даже сам Мара (злой дух, смерть по Бунину). Утром ему открылась истина. Он нашел путь избавления от страданий. «Есть две крайности, их должен избегать человек. Одна крайность – жизнь полная наслаждений, жизнь похоти. Другая – жизнь добровольных страданий. Надо выбирать средний путь – покоя и просвещениия».
    Но как это  «избавление от страданий»? Вот я избавился, а у меня друг умер. «Не убивай живого существа. Даже шелковая ткань через убийство червячка». Но червячок не умирает, а сам превращается в бабочку, которая всё тут сожрёт. И если я комара не прихлопну, за меня его съест ласточка. «Должен быть беден, как птица, которая не несёт с собой ничего, кроме крыльев». А детей надо кормить?
 Конечно, совсем не нужно мне разбирать тонкости их учения. Доселе на улицах и станциях метро ученики брахманов и навязывают литературу Крнишны: «Бхагават-гита как она есть», «Шри Чайтанья-чаритамрита, Ади- и Адхья-лила», «Сознание Кришны – высшая система йоги», многих других. 
Поневоле знакомишься. Вот и обобщающая книга об авторе этих трудов о  «Человеке святой жизни», о «Его Божественной Милости А.Ч.Бхактиведанте Свами, впоследствии известном как Шри Прабхупада». Читать её (для меня) трудно.  Шрила Бхактиведанта считал, что счастье человечества только в следовании учению  Кришны. Он и в Америке проповедовал, и с Индирой Ганди встречался. Лично сам был аскетом. Сам себе готовил пищу. Возил с собой медную кастрюлю, «разделённую на секции для одновременного приготовления на пару риса, овощей и хлеба». Но, так как его книги и книги о нём очень доступны, и с ними легко познакомиться, то закончу тем, что  кришнаитское вероучение России не подходит.
А один кришнаит убеждал меня, что Иисус Христос до выхода на проповедь был в обучении у кришнаитов. И он верил в это. И верил в то, что хорошая собака в следующем воплощении будет человеком, а плохой человек превратится в собаку. Но потом собака может стать хорошей и стать человеком.  А плохой человек станет собакой. А будет плохой собакой, станет деревом, а будет хорошим деревом, вернётся в собаку. И так далее.
Увлечение браманизмом, индуизмом было сильным в начале 20-го века. Русский корабль причалил к Калькутте. Офицер, поклонник браманизма, повёл матросов к знаменитому факиру, брахману.  Тот ходил по горячим  углям, заклинал змей, при молитве поднимался над землёй. Пришли. Индус показывал свои достижения, но всё как-то косо поглядывал на одного из моряков. И ничего у него не стало получаться. Наконец, факир зашипел и, изрыгая проклятья и показывая пальцем на моряка, повалился набок. Они вернулись на корабль, и офицер спрашивал моряка: почему именно его отметил заклинатель? «Не знаю, - чистосердечно, - ответил матрос. – Мне тоже интересно было. А я же всегда про себя читаю Иисусову молитву, может, он это почувствовал. Ему, видно, это не по губе».

- РУССКИЕ ВО ВСЕ века испытывали сверхчеловеческое напряжение. – То есть хочешь сказать, что устали? – Никогда! Как солдаты на марше? Спали на ходу. А вспомни наши Крестные ходы.

ТОПЛЮ БАНЮ.  Стыдно сказать, топлю шестой час подряд: дрова сырущие, баня худющая. Мусор жгу, фанеру. Сегодня даже солнце. Так неожиданно выходит из-за туч, что вздрагиваешь как собака, которую неожиданно погладил хозяин. Или как наказанный и прощёный ребёнок.
Всё больше тянет к уединению. И даже не только для работы. Молод был, мог и на вокзале писать. И в ванной.  Уединение сохраняет душу. Один находишься и не грешишь, хотя бы языком. И легче гасить помыслы, они быстрее замечаются. Легче глазам – не на кого смотреть, легче ушам – некого слушать. То есть как раз ушам полная благодать – слушать крик петуха, шум ветра, птиц, хруст снега…
 Стараюсь запомнить, как озаряется церковь, как обозначается на тёмном небе. Уходил из Лавры, всё оглядывался. У преподобного снопы, костры свечей, отражённые в золотых окладах. «Радуйся» Акафиста. Прошу всё это жить в моём сердце, занять его. Чтобы, когда пытаться будут войти в него помыслы, им сказать: а место занято!
Колокол ударил. Негромко. Подождал, как бы сам прислушиваясь, так ли начал звон, ещё ударил, ещё. К вечерне.
Как же легче жить со Христом, слава Богу. Знали бы деточки. Нет, им их дела дороже. Что горевать, всё описано святыми отцами. И нечего думать, что кто-то страдает меньше другого.
В Лавре, в Троицком соборе у меня есть место, стоя на котором особенно ощущаю Божие присутствие в себе и в мире. Около хоругви. Даже иногда пол храма покачивается подо мной, как палуба корабля перед причаливанием к Святой Земле. Это ощущение хочется передать сыну, дай-то, Господи.

- МЫ – ЛЮДИ БОГА, или люди истории? (Думает): - История разве не от Бога?

ШТАБ ДЬЯВОЛА.  Сам дьявол  редко вмешивается в события обычной человеческой жизни. Он занят главным – готовит путь антихристу. Всю бесовщину в мир внедряет его дьявольский штаб. Работу ведёт и  по странам и континентам, и, главное, по умам, душам, сердцам. Ссорит людей, убивает любовь, спаивает, развращает, прельщает деньгами, удовольствиями. От падения нравов производные: пошлость культуры, недоумки образования, продажность дипломатов и политиков.
На этот штаб работают и вроде бы сильно русские патриоты. Телепузикам велено и русским слово давать. Пусть пищат, визжат, хрипят, что Россия гибнет, это же музыка для дьявольских ушей.
Почему же мы терпим поражения? Мы, русские? Потому что дьявольские штабисты занимаются не глобальными проблемами, а каждым отдельным человеком. Человек рушится – остальное само собой.

ПОЖИРАТЕЛИ ВРЕМЕНИ.  Мне кажется, это такие маленькие незаметные существа, которые всюду. У  них вообще один рот, они всё едят, а, главное,  пожирают наше время и  одновременно заражают нас бациллами обжорства, лени, жадности. Но самое для них лакомое – это  время. Вот они втравили человека в переедание, он уж еле дышит, а всё ест и пьёт. Упал поспать. А должен был потратить время на нужную работу, а теперь это время убито обжорством. Но оно не пропало безследно для пожирателей времени, это их добыча. Девица перед зеркалом часами. Эти часы опять же кормят пожирателей, а девица за эти часы просто постарела. Как ни намазывайся, умирать-то придётся. Вот вытянули людей на безполезное  орание на митинге. У кого дети не кормлены, у кого мать-старуха, а время на заботу о них уже не вернуть. Или идут, никто не гонит, на эстрадников смотреть. Что получат от этого? Удовольствия, скоро проходящего, чуть-чуть, да и удовольствие это от хохмочек, сплетённых из разврата и пошлости, а в основном всё та же трата времени, да усталость. А пожирателям радость.
Телезрители особенно кормят пожирателей. У них есть слуги: утешатели, убаюкиватели, увеселители. Пожиратели от награбленного времени пухнут, складируют время как сжиженный газ, в хранилища. Потом продавать будут.

ПРИ ГИТЛЕРЕ БЫЛ готов проект памятника Покорения России. Множество товарных вагонов  было нагружено специально для этого заготовленным финским темнокрасным гранитом. Когда немцев погнали от Москвы, гранит  был брошен. После войны им облицевали цокольные этажи зданий по центральной  Тверской (тогда Горького) улице. Когда я в студентах в школьные каникулы (для заработка) водил экскурсии по Москве, то всегда обращал внимание на этот гранит. Но ведь надо было говорить ещё и о том, что верхние этажи домов в начале Тверской, особенно дом, следующий за Центральным телеграфом, украшен деталями архитектуры, снятыми с взорванного храма Христа Спасителя. Но я же не знал.
Дом этот весь в щитах мемориальных досок. В том числе память о министре культуры Фурцевой. Она покончила жизнь самоубийством. Русская была, но мышление партийное. Колокольный звон запрещала. Хрущёва спасла в критическую минуту. А  надо было?

- ТАМ СТОИТ  избушка с сенцами, с колдунами-экстрасенсами. Генератор синэнерговый и станочек гуттенберговый».

ПАРЛАРЕ – БОЛТАТЬ по-итальянски, то есть парламент – говорильня, болтология. Когда депутатов в конце 80-х показывали в прямом эфире, все бежали к экранам. Ой, какие смелые, ой, как народ-то любят. Такое было парларе. Конечно, и съезд КПСС – та же трепотня, ведь всё же уже решено до съезда. То же непрерывное бренчание текстов. Был анекдот: мама приходит с работы, хочет включить телевизор. Сынок: мама, не включай! Хочет радио включить: мама, не включай! – Почему, сынок? – Страшно, мама. Всё время говорят: Съест  кпсс, съест кпсс. Даже шутили, что и чайник и утюг не надо включать, там тоже съест. Или ещё: чтобы было изобилие продуктов в холодильнике, надо его вилку включить в розетку радио или телевизора.
Ну и вот – конец 80-х. «Без бумажки чешет!» - восторгались Горбачёвым. А его восторгало, что сама Тэтчер ему в чашку  английского чаю налила. Да ещё и Майклом стали называть.
Как ещё выжили после такой пустышки. Даже не думаю, что он соображал, что делает. Внушаемый. Подхваливали, казался себе значительным.

 А ВЕДЬ БУДЕТ последний день. Будет такой страх, что жить не захочется. А смерти не будет. Оглянешься на запад, где он? А он уже провалился. И только с востока свет.

ЖЕРТВЕННАЯ КОРОВА  капитала – вот что такое демократия. С копытами для затаптывания всего живого и с огромным ненасытным животом, производящим вонючие коровьи лепёшки.

 МАЛЬЧИК ЛЕТ ДЕСЯТИ говорит девочке: «Пусть тебя твой муж топором убьёт». – Она, надменно поводя плечиком: «Ат-вали,  каз-зёл!»
 Мальчик мне (а я ни о чём и не спрашивал, стоял): «Папка на шабашке, а мама красавица».

ГОД 75-76-й, МАСТЕРСКИЕ колхоза. Шофёр, парень в разноцветной рубахе, друзьям: «Я же в районе, в сельхозуправлении был». - «И что? -«Встретил  Вениамина Александровича. И он там при всех, знаете что?» - «Что? Не тяни!» - «Он при всех заявляет: «Я в Бога верю».- Да. Публично. И спокойно так говорит и ничего не боится: «Я верю в Бога». – «Но это его дело».- «Нет, парни, нет. Это такой человек золотой, да вы же  его знаете, приезжал. Последнее отдаст. Слова плохого от него не услышишь. Любому поможет». – «И что?» - «А то! Если такой человек верит в Бога, значит, в Бога верить надо».

 НА ТУ ЖЕ ТЕМУ: Приходил в церковь и стоял у выхода мужчина. Он был некрещёный. Батюшка, видя его интерес, сказал: «Давай, Леонид, крестись. Мы же видим тебя, какой ты». – «Да я и сам подумываю. Только мне бы вот увидеть ваше начальство». – «Архиерея?» - «Так называется? Да, значит, его». Тут батюшка затосковал, ибо архиерей тот был, скажем так, жизнелюб. Но как уклониться? «Архиерейский дом в городе там-то». Леонид уехал. Батюшка ждёт, переживает, с чем он вернётся. Вернулся. Лицо радостное: «Если с таким архиереем вы так храните веру православную, я тем более окрещусь».
(У Пушкина: «Как в церкви вас учу, вы так и поступайте. Живите хорошо, а мне не подражайте»).

КОГДА ПОЛКОВНИК полиции и майор при нём захохотали на моё возмущение тем, что в ста метрах от Красной площади  мужчина с тёмной кожей раздаёт прохожим яркий журнал с фотографиями и телефонами проституток, то меня это ударило необычайно. «У каждого свой бизнес», - сказали они.
 Вот так. Вот о чём мечтала Новодворская, говоря, что нужен России капитализм. Он пришёл. Но один он прийти не мог. Ему нужны были подпорки пошлости, разврата, убийства всего святого.

 ТАК ПРЕПОДНОСЯТ прошлое либералы, что внуки всерьёз уверены, что при Советах за границу не выпускали. Бедные люди! Ездили непрерывно. Сотни и тысячи туристских групп, причём, что важно, ездили самые простые люди. Режьте меня, если в какой-то группе не было доярок, каменщиков, слесарей, трактористов. Эти поездки были как поощрение за хорошую работу. Да, в каждой группе был проинструктированный товарищ, который отвечал за безопасность группы. Но это, согласитесь, хорошо. У меня, расскажу для улыбки, был знакомый из ЦК ВЛКСМ, он иногда возил группы. А был бабник. В Берлине распустил группу, сам зашёл в магазинчик. «Смотрю сувениры. Изнутри  высунулась фрау, опять спряталась. Вдруг входит немочка, такая белокурая беляночка. А, думаю! Дай подскочу. Ну схлопочу по морде, ну и что? Руки развёл, улыбаюсь: «Гутен таг!», - её шаловливо приобнял. Она отскочила. Тут входит ещё девушка. Эта, первая: «Смотри, Наташ, эти немцы думают, если русская, так с нами всё можно».
 
ВОТ ФРАНЦУЗЫ: После первого заключения на острове Эльба Наполеон сбежал, стремясь вернуть себе власть. Известие о его бегстве потрясло всех. Вот заголовки из французских газет той поры в порядке очерёдности событий: «С Эльбы сбежало корсиканское чудовище. Самозванец высадился на берег. Бывший император идёт на Лион. Наполеон Бонапарт в Лионе. Император идёт на Париж. Париж приветствует Ваше Императорское высочество».  Как говорится, без комментариев.

ГЛАВНОЕ СЧАСТЬЕ моей жизни – рождение в России и именно в Вятской земле,  и именно в моей семье. И счастье, что родители успели ещё захватить настоящую русскую жизнь, пропитались ею, тосковали о ней и рассказывали нам про неё. И от них я очень легко представляю, что такое православное бытие русского человека.
Становится прохладно, день рано темнеет. Мама вздохнёт и скажет: «Что ты рано в гости, осень, к нам пришла? Ещё просит сердце света и тепла».
«Бабушка Дарья, - вспоминает отец, - всегда на Сергиев день ржаной пирог пекла».
 Приносил из леса рябины и клал между рамами. «От угара». – «И для красоты», - добавляла мама.
Ах, как помню, мы к вечеру возвращаемся с сенокоса. Мама оставалась на хозяйстве, стоит на крыльце, нас встречает: «Наработались дитёнушки, шаляпают домой». А мы ей и цветов и ягод принесли. И отчёт: «Мама, мы всю круглую поляну выкосили. И около озера весь луг».

  НЕ ОКЛЕВЕТАННЫЕ НЕ СПАСУТСЯ, повторяю я, слыша всё новые словоизвержения в адрес России. «Блаженны вы, егда поносят вас…».  Это и к человеку относится и к России. Мы потерпим. Жалко вообще-то клеветников: собирают себе  «горящие угли на голову». Тут я ничего не выдумываю: всё по Писанию.
 А не по Писанию можно всего насобирать. И Грозный и Годунов злодеи (Карамзин). И царь – чудовище (большевики, Покровский),  всего наболтано и внедрено. Доселе: бомбят живых людей, а родной мне человек уверяет, что это постановочные кадры.
 Теперь уже поле битвы не сердца людей, а головы.

«СЕРПОМ ПО МОЛОТУ стуча мы прославляем Ильича». И это выражение не сейчас сочинено. Слышал в мальчишках. Как и: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь, ешьте хлеба по сту грамм, не стесняйтесь», как и: «Наливай, хозяйка, щи, к нам пришли товарищи». Художники советского времени прозвали Ильича Лукичом и говорили: «Для водочки и для харча ваяю срочно Лукича».

 ИЗ ЗАПАДНОЙ Украины, ещё с гражданской: «Живут родственники. Одни на горе, другие в долине. «Кум, - кричит с горы мужчина, - яка ныне влада?» То есть, какая власть, какой портрет вешать на стенку. Портреты приготовлены.

 ШУТКИ НА ГРАНИ то ли политики, то ли юмора. О самоубийцах.  «Рука, откинув пистолет, качнулась в сторону стакана».-  «Держа в руке кинжал, вонзаю в себя нож». И театральное, как обозначение плохой драматургии:  «Здравствуй,  Вася, мой школьный товарищ». Или: «Серёга, подельник мой по мокрому делу! Срок оттянул?».

 БЫВАЛО И МНЕ повезёт – глядеть на землю с небес: поезд гусеницей грызёт хвойно-лиственный лес. Проплывает в медленном танце природа без наших скверн, но душит за горло станцию длинный состав цистерн. (Или: ожерельем на горле станции).

 ИНЖЕНЕРЫ СЕМИДЕСЯТЫХ . Молодые специалисты НИИ Грибин и Курков тащили вешалку присели за ней. «Тут спокойно. Давай дорешаем этот узел. Вот тут ставим добавочное усиление, здесь…». – Инженеры! – закричали на них, вы что филоните? Мы что, за вас должны  мебель таскать?» - «Вася, вечером дорешаем».
Вечером сели на лавочке. Петя стал чертить палочкой на песке. «Вася, если узел вчерне рассчитан, то надо что? Надо его параметры привести во взаимодействие с другими, так?» - «Петь, ты голова». – «За такое дежурство надо наказывать рублём и законом! – закричал вдруг на них появившийся лейтенант милиции. – Где ваши повязки?». Инженеры извинились, встали.
«– Ладно, Вась, идём патрулировать».
 Назавтра они вновь уединились и стали  рисовать одним им понятные схемы. «– Вот вы где спрятались! – вскоре закричали на них. – Сидят, понимаешь ли на овощной базе и не работают!»
- Ладно, Вась, хватай мешок. После базы ко мне поедем. Ночь не поспим! Не впервой.
Наутро они с гордостью положили на стол начальнику КБ свои расчёты. И только он в них углубился и только показал два своих больших пальца, как ворвалась в кабинет крупная дама, предместкома: «Вот вы где! Николай Иванович! Что это такое? Ваши инженеры ленились таскать мебель, плохо работали на овощной базе, плохо дежурили в милиции. Требую лишить их тринадцатой зарплаты!
Умный Николай Иванович скромно сказал: «Это их изобретение экономит тысячу тринадцатых зарплат. Неужели мы из тысячи две не выделим?
- Не надо нам тринадцатой зарплаты! – закричали Вася и Петя. – Дайте нам возможность работать.
- А кто же за вас на картошку поедет? – тоже закричала предместкома.

ОТЕЦ АНДРЕЙ: - Святость не уменьшает страданий, она их увеличивает.
Два человека в нас нам подвластны. Внешний, который с годами тлеет и внутренний, который может обновляться. Но если внешний в любом случает уйдёт вниз и утащит с собой всю мирскую шелуху: деньги, награды, костюмы, дачи, то внутренний облегчается, обретает крылья для подъёма в Царство Божие.
  А третий человек в нас – Божеский.

- У КОГО КАКИЕ  собаки, какие кошки, даже коровы, можно по хозяевам сказать. Кошку соседскую застала - она подскочила к корыту, в котором варёное пшено было для кур, и ест. А увидела меня, отпрыгнула и притворяется, что траву нюхает. И хозяйка её такая была врунья! Вот врёт и тут же уверяет: «Правду, правду». И внук её маленький совсем, чего бы ни говорил, всегда прибавит: «Павду, павду»,-  и рукой, как она, поведёт.

- «ВСЕ МЫ ЯКОВЫ, всё я да я. А когда будет: он, она, они? А пока, скажи кому-то про чьи-то страдания, тут же: «Да? А у меня ещё тяжелее». Или: считает себя самым хорошим, а если какой лучше окажется, убьёт его и опять живёт в самых лучших.

ТАЛАНТА НЕ ПРИБАВИТЬ себе, но вырастить в себе уважение к другому таланту, а не зависть к нему, возможно для каждого. Лишь бы талант работал на доброту.

ЕДИНСТВО СЛОВА и действия. Писатели есть, издатели есть, книгопродавцы есть, покупатели есть. Даже читатели есть, даже пониматели. Действователей нету.
 Почему? Потому что нет третьего составляющего в этом единстве – молитвы.
Единство слова и молитвы, и появится действие.

«ЗЛОЕ СЛОВО и добрых делает злыми, а доброе и злых может сделать добрыми». (Авва Макарий).

ИДЕЕЙ СЧАСТЛИВОГО будущего держались большевики,  постоянно врали советские коммунисты. А всё нет и нет его. Демократы уверяли в счастливом настоящем. Где оно?
Но почему же люди такие податливые на посулы врага спасения? Какое счастливое настоящее, когда настоящего просто нет?  Мы  же не в настоящем живём, а во времени, которое несёт нас к смерти. И это очень нормальное понимание жизни.  Да, каждый день умираем. А как иначе? 
 Надо на болтовню о счастливом будущем наплевать и её забыть. Счастливого будущего на земле ни у кого не будет. Поступила дочка в институт – радость, и тут же телеграмма – мать умерла. Получил премию, а в боку печень закололо.Надо одно:  работать на свой будущий загробный мир. Вот уж он-то точно будет. Там и время исчезнет. Не было же времени до Сотворения мира. Вот в такой мир и попадём. А какой он будет для каждого, страшно подумать. Хочешь хороший? Зарабатывай.

 СОСТРАДАНИЕ УБИВАЕТСЯ рынком, ибо рынок – это конкуренция, а сострадание – это жертва. Чувство стыда убивается телержанием над всем человеческим. Бранными словами, порнографией. Издевательством над классикой. Благоговение перед святынями плясками перед алтарём. А без этого человек превращается в животное (В.Соловьёв). Пройди по улице. Много ты видишь людей? Фигуры, тени, манекены, роботы. И всех жалко. Особенно ранним утром в метро, в автобусах, в электричках. Усталость и тусклость во взглядах.  Да и вечером то же.

  ТАК НАЗЫВАЕМУЮ русскую дворянскую элиту кто выращивал? Модистки, пленные французы, ставшие учителями языка и танцев?
Приписывают  графу Уварову слова: «Ни одна заграничная тварь меня не учила». А не так называемую, а просто  русскую элиту, выращивали православные святители, полководцы, школа Рачинского,  а они шли от Креста в небе. «Сим победиши». Царь Ираклий разувается и несёт Крест босиком. Царь ниневитян посыпает голову пеплом, Давид пляшет перед ковчегом. Без этих примеров не было бы подлинного народного духа. Ни, тем более, никакой элиты.
И мне тоже очень радостно, что ни одна зарубежная тварь меня не учила. А когда потом пытались учить, я уже был наученный.

БЕЛОВ, ПРИЕЗЖАЯ в любой город СССР и видя привычно-советские названия улиц, спрашивал: «А они здесь были? А что они сделали для города? Тогда при чём тут либкнехты, марксо-энгельсы, цеткины, люксембурги, воровские?»

ЮРИЙ КУРАНОВ: «Старичок, конечно, мы выбираем плюс, но протягиваться из минуса в плюс приходится через ноль. А как ты хотел, мой милый?»

«НОГИ ЗАМОРЖЕЛИ, ехал в санях в мороз, скрючился. Встать не мог. Заморжели, как не свои». – «Замёрзли?» - «Нет, в санях сено, не замёрзли, именно заморжели».

 СЛОВО СТАТУС. Старшеклассник: «У меня социальный статус бездельника». Девчонки восхищены: орёл! А девчонкам хочется восхищения.

 - НЕТ, НЕ МОГУ с вами идти, надо работать.- «Если хочется работать, ляг, поспи, это пройдёт».

 ПРИЕХАЛ В ИЗБУШКУ  в Троицком, жил два дня. Крошил на пенёк корм для птиц. Налетали, расклёвывали и ждали, что опять выйду покрошу. Привыкли ко мне  моментально и не боялись. А уеду? И будут прилетать, крылья мучить. Прилетят – пусто. - Что ж ты, хозяин, пели для тебя, веселили, благодарили за крошки, а ты?
 Да, на родине нельзя бывать, на родине надо жить.

 «ТИХО И БУДЕТ всё тише», вспоминал строчку сегодня, когда ходил к реке, по лесу. Вроде все берёзы в желтизне, а ни один листочек не слетел вниз. День спокойствия. Но моего спокойствия и  в этот день  во мне не было. Оно и в природе скоро прервётся. Придёт  сюда ветер с жестоким названием «листодёр», сорвёт по-хамски золотые покровы. Неизбежно. Но и хорошо:  обнаружится даль.

- БАПТИСТ ВСЕГДА активист. Как и вообще протестанты. За руку хватают, литературу свою навязывают. «Свидетели Иеговы» напрямую говорят, что только они правы.  То есть напрямую свидетельствуют о своём сектанстве и безбожии.
СТИХИ ВНУКОВ: «Бабушка стряпает, бабушка полет, бабушка варит картошку. Мы помогаем, уселись за стол, в общем, всего понемножку. Мы тебя любим, бабушка наша, очень прекрасна гречнева каша»

БОЛЬШЕВИЗМ ВЫШЕЛ  из протестантизма, а протестантизм из безбожия. (Тростников). Он же:  «Настоящий мудрец, подлинный мыслитель может выйти только из православной цивилизации, поскольку мировоззрение, из которого выросла её культура, есть неповреждённое учение самого Бога, воплотившегося и сошедшего на землю для того, чтобы дать её людям».

«ОБЛАСТЬ ЭМОЦИЙ – элемент оружия пропаганды». Так? Так. Чувства можно вызвать, внушить, заглушить, оживить, руководить ими. Такая разная душевность. Душевно можно пивка на берегу попить. Дико говорить о каких-то положительных эмоциях. Это же всегда расход душевных сил, а они всегда на пределе.

- ПРИДЯ ИЗ БЕЗДНЫ мчится в бездну и день, и час, и каждый миг. И это вспоминать полезно, когда хвалы раздастся крик.

  В ПОЕЗДЕ НОЧЬЮ ходит по вагону возбуждённый парень. Хлопает дверьми, пристаёт к проводнице: - «Вызовите врача». – Нет в поезде врача. «Скорую помощь» вызову на ближайшей станции, вас ссадят» - «Не надо «скорую», дайте таблетку» - «Нам таблетки запрещено давать».
 Ходит по  вагону, будит: «Вы не врач?- » Я ему: «Чего ты всех будишь?» - «У меня шум в голове, он будит, а не я».

СТАРИК ПОХОРОНИЛ старуху, живёт у сына. Невестка жадная. Их маленькая дочка увидела, как дедушка вставляет в рот протезы.
- Мам, дедушка, как собака кости грызёт.
Невестка мужу:
- Я тебе говорила – его не прокормишь.

 «И ЖИЗНИ НЕ ВКУСИВ, смерть жалобно принЯл». (Сумароков об аборте).

СОВЕТСКИЕ ПЕСНИ повелительного наклонения, русские просительного. В застольи гармонист: «Вам комсомольскую? Или для души?»  «Ищи меня, где шумит тайга, ищи меня, где метут снега». Или: «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан, не входи, родимая, попусту в изъян».
 И  ещё помню рассказчика в компании: «Вам постненьку или молосненьку»? То есть скромную историю или не очень.

РУССКИЕ И, МЕНЬШЕ, советские видели в выборе профессии призвание и, обязательно, пользу Отечеству. Теперь средство выжить и, желательно, обогатиться. И уже привыкают. Как и в замужестве. По любви или по расчёту? Первое тяжелее, но счастливее. Второе легче, но несчастнее.

КИЕВСКИЙ КНЯЗЬ Изяслав: «Иду на исповедь – ноги подгибаются». Вот  от  этого такое и княжество. (При Изяславе игумен Даниил).

  ОРУЖИЕ ЖЕНЫ– ухват сменила поварёшка. Или утюг, желание пользоваться которым приходило обычно в моменты, когда он помогал наряжаться.

ПЛОХ ШУЙСКИЙ? Да. Но на троне его удержал великий Ермоген.

   - ОБ ЭТОМ-ТО, - показала рукой в землю, - помнить надо. (Мама).
 Она же: - Будь потвёрже. Не будь травой, будь сеном.
 Она же: Нельзя жить с вывороченной душой. Держи душу в кулаке.
 Она же: Я ведь не в щепках найдена, не в угол носом росла.
 Она же: Однажды только, раз в жизни я маме сказала обидное слово, я сказала: «Ой ты, Андревна гневна». Она нас в клуб не отпустила. Так ведь и правильно, нас жалела, в четыре утра надо подниматься. И всю жизнь мне стыдно, что так сказала.

- ОЙ, В ВОЙНУ такая нищета, такая! Я тебе всё от пяты до пяты расскажу. Как их жалко! С детьми ходили. Детишечки, уже давно осень, они  босые. Оборванные. Где куском подашь, где картошкой. Спрашивает: «Нет ли хоть головки от рыбы?». Нет, не буду рассказывать, вся изревусь.
Посылали за семенным материалом. Мы , великие ли, лет по 13-14-ть, нам на спину навешивают мешки по двадцать килограммов. И у каждой взвешено и записано. От пристани сорок пять километров. По дороге ночевали. Мешок под голову. Спишь – хлебом пахнет.
 
КО МНЕ ПРИБЕЖАЛИ: Твой, говорят, у Маруськи на празднике. Я набралась натуры, пошла. Мужики в передней. Баб обносят из одной стопы. Они по всей и я всю. «Марусь, говорю, бери моего мужика, бери! Знаю, любишь. И мне он хорош, но, может, ты больше любишь. Бери! С приданым отдаю, бери всех четверых. - Пятой ещё не было. – Бери!» И дверью хлопнула! Не заждалась: явился вскоре. Я ему ни слова.

- ЗЕМЛЯ ХОРОШАЯ, только то и не растёт, чего не посадишь. Огурцов было – огребание. Тыквы ребята катили как тележные колёса. Шляпами подсолнухов вёдра в шутку закрывали. Морковь, свёкла, репа – всё крепкое, чистое. Ко мне к весне за семенами в очередь. «Слово какое знаешь?»

 - ЗАЧЕМ ЖЕНИТЬСЯ? Зачем? (Разговор в мужском общежитии) Чтоб ей деньги отдавать? Отдай, да потом у ней же на чекушку проси. Или хоть там на баню. Заработай, да и не порасходуй». – «Так-то так. Но хоть постирает, хоть чего сварит, тоже и утешит». – «Во-от, на том и ловят».

      РУССКИЕ ЛЕТОПИСИ старше первой итальянской на сто лет. Как и французских хроник. Немецкая вообще в 14-м веке. Наш Нестор одновременен с греческими и латынью.
 
 КАК ЖЕ, СОБАКИ либералы, издевались над нами. «Ты умный? Почему ты такой бедный?» Осмеивали порядочность. Думал: нет, такие долго не продержатся. А вот держатся. И паки и паки вся надежда на Бога.

СВЯЩЕННИК: - ОТПУСКАЮ тебе грехи. А Господь: - А Я не отпускаю! Тут-то страшно.

 НИКОЛАЙ СЕРБСКИЙ сравнивал происшедшее в России со Всемирным потопом. И он же: «Надежда и Запада и Востока только на Россию».

СТАРИК У ПЕРЕКРЁСТКА, долго ожидая зелёный светофор: - «А вот убрать эти дымогарки, убрать вообще машины, и что? И пойдут пешком и спасутся. Жить будут – будь здоров! Лошадка в хлеву, коровка. (Проникаясь доверием): Отца за двух лошадей раскулачили, а тут парень амбал девку везёт и у него пятьдесят лошадиных сил, это как? Небось, его дед моего отца  и раскулачивал».

 ПЬЯНЫЙ МНЕ с обидой: «Я хотел их посмешить, а они стали надо мной смеяться».
 Он же: Я за ней приударял, ты понял, да? Говорю: «Я старше коня Будённого, но не верблюда». Каково? Говорит: «Буду слона искать». Понял, да? О, она с юмором. От меня научилась».

У МОНТЕНЯ: «ТАК как наш ум укрепляется общением с умами сильными и ясными, нельзя и представить себе, как много он теряет, как опошляется в каждодневном соприкосновении и общением с умами низменными и ущербными. Это самая гибельная зараза».

В ТОН ЕМУ: Если кто-то говорит как по писаному, а книги его средненькие, значит, нахватался ума опять же из книг. Не из своих.

СКОЛЬКО БЫЛО молодых, подававших надежды писателей, легион. Сколько прокукарекало, заявило о себе, и довольно успешно, сколько… остановимся. А дальше? Кто спился, кто обозлился, кто вышел в издательские, журнальные начальники и успешно стал тиранить пишущих. Почему? Да потому что молодых тянули, хвалили, продвигали. Тянули за волосы,  хвалили авансом, продвигали себе подобных. Надо было обязательно поддерживать, но всё время напоминать, что пределов для совершенства нет. И что никогда никому не написать ничего подобного Евангелию. А один мой современник всерьёз (!) говорил, что по его книгам учатся «как по Евангелию».
Правило «топить котят, пока они слепые», тоже не всегда верное. Кто-то плохо начав, развивается, кто-то ярко блеснув, гаснет. А утопят первого.

НЕБО ТАКОЕ  спокойное, что кажется – жить и можно и нужно. И по нему ямбы, хореи летают, октавы несутся вослед, анАпесты тяжко вздыхают: когда нас поймает поэт? За хвост. 
 
  В РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ главное содержание. Так думаю. А навязшее в зубах правило единства формы и содержания тоже условно. Куда она денется, форма, когда нужно выразить верную, нужную мысль.  Если мысли нет, то любое выдрючивание, изысканность стиля, всякое  плетение амбивалентности, текста, контекста, надтекста,  упражнений  в рифмовке, всякая  верлибристика - маньеристика  уйдёт, оставив только пену. И, увы, именно в этой серой пене копошатся и пузырятся исследователи. И находят какое-то что-то такое нечто.  - «Привычное дело»? Ну что тут такого, - скажут, -  ну что это? Жил Иван, работал, воевал, детей нарожал, жену похоронил, что такого? Где хорал мысли, многовекторность,  оркестровка идеи?
  Да, Белов пень-клубу – кость в горле.

ВЯТСКИЕ ЛЮДИ – это, в шутку говорю, русские евреи. Во-первых, они везде, во-вторых, они везде начальники, в-третьих, они помогают друг другу.
И это не шутка. Вятское землячество самое мощное в Москве. Это понятно: Москва стоит на земле вятичей. Досадно, что земляки московские и вятские  не поняли заголовка моей повести-стенограммы «Мы не люди, мы – вятские». А чего обижаться? Кто бы ещё так мог назвать, если б не был вятским? То есть: все думают, что я умный, а на самом деле… так оно и есть. Да и вспомнит века минувшие: обедают господа, а если что-то не доели, о том распоряжаются: «Ну, это в людскую».

В ДЕТСТВЕ ДОЧЕРИ. Игры в классики. Прыгают по расчерченному мелом асфальту. Биточка – баночка из-под ваксы. «На тоненьких живём!» То есть можно чуть-чуточку приступить черту. Ответ: «Хлюзда долго не живёт!» То есть тот, кто ищет судьбу полегче.

ГОРДОСТЬ ПОЭТА от того, что актриса знаменитая, западная, уже не молодая, в гостях на даче у него,  ошарашила русского шнапса, разделась и залезла на стол. И он (не стол, а поэт) это в интервью сообщает. Как очень значительный факт своей творческой биографии.  Ещё об одной знакомой, знаменитой поэтессе: когда волновалась, ела много мороженого и запивала пивом. О модных джинсах, чулках со стрелками, магнитофоне «грюндиг», джазе, считавшихся культурой в то время, когда сселялись деревни, убивались земли, вырубались леса. 
  Но ведь то же бывало и раньше.  В Гражданскую, при расстрелах, в голод и холод  Лиля Брик купалась в молоке, и в Отечественную кто-то обжирался, а кто-то умирал с голоду. Господи, все они уже т а м. Но кто где именно?

ПЕРЕСТРАХОВКА, «ЛУЧШЕ перебдеть, чем недобдеть» считается усердием и не наказывается, тогда как это надо считать трусостью. У издателей считалось нормой  советовать автору сказать то, что он сказал,  как-то иначе, спрятать мысль, чтобы пройти цензуру. И прятали так, что и концов не находили. Дипломаты вообще дошли, оказывается, язык им даётся для того, чтобы скрывать свои мысли. Я наивно полагал, что он для их выражения.

- ТЫ ПОЧЕМУ на каблуках? Тяжело же! А спина? А поясница? Не девочка уже. «– То-то и оно. Держаться надо. Каблуки снимешь – сойдёшь с дистанции».

САМОЕ ЗМЕИНОЕ место между обрывом и рекой. Ходить побаивался, хотя ходил босиком. Надо было палочкой постукивать. А торопился. И вот она – змея! Да большая, да в восьмёрку свитая. Да рядом. Из меня вырвался крик. И потом я долго анализировал его. Это был  н е  м о й  г о л о с. Это был вообще не человеческий голос. Но и не звериный. Что-то страшно первобытное было в нём. Конечно, в нём был и испуг, но была и угроза. Змея стремительно развилась и исчезла.

  ЖАРКО. ПАЛОМНИЦА: «Кусаю на ходу огурец свежий, кусаю: солёный. Вроде с парника. Что такое? А, думаю, в газете писали: идут солёные дожди. – Да это у тебя пот со лба льётся. – Да, пожалуй что».

- ЧТОБЫ КЛЕЙМИТЬ поэта, ты будешь пить и злеть. А я тебя за это жалеть, жалеть, жалеть.

- ДА, ДЕВКИ, уехал дорогой  мой человек. – С вещами?
 
ЕДУ К ЮГУ. Снега, снега. Истончаются.  Лес уже без снега, потемнел. За Рязанью проталины, Мысль: утром проснусь, а за окном земля. И тоже русская.
Однажды, смешно даже,  вернулся из Костромы и сразу уехал в Калугу. Выхожу перед аудиторий: «И вот здесь, на этой святой костромской земле…». Из-за кулис поправляют: «Здесь Калуга, Калуга!». Спасла народная песня: «А ну-ка, дай жизни, Калуга, ходи веселей, Кострома!» А по большому счёту, что там Россия, что здесь, что там она свята, что везде.

СТРАШНЫЙ СУД неотвратим, но отодвинуть его можно. Молись. Уж куда проще: молись. И помни сказанное до тебя и без тебя: В Боге постижимо только то, что Он непостижим. И не постигай, а люби и бойся. Дух не рабства, сыновности.

«ПЕРЕД ПАМЯТЬЮ время безсильно, если память любовью живёт. И любить нам друг друга не поздно, и для нас, это чувствуешь ты, расцветают, как в юности, звёзды и земные сияют цветы».

  ИСТОРИЯ ЛЮБВИ. - Уже у меня был пятый курс и диплом через месяц. А я крутил с дочкой проректора. Она такая откровенная: «Мама говорит, что нам надо жениться». Я испугался: «Что, ребёнок?» - «Нет, но говорит: не тяните». Я понял: бежать! Собрал в общаге сумку, на самолёт! Друг заложил. Я уже вошёл в салон, сижу внутри, тут чёрная машина. Пилот по радио: пассажир такой-то, на выход с вещами.
Вышел – они. Мама, шофёр, она. Я растерянный совершенно. Да и стыдно. Она вдруг: «Мама, пусть он улетает». Тёща: ну, как хочешь. И ко мне спиной. Я по тому же трапу обратно.
И двадцать пять лет прошло. И я её вспоминал. И знал, что она уже доктор наук, зав кафедрой. И я не мойщик посуды. В её городе проводил совещание. Узнал телефон, дозвонился, договорился о встрече. Вместе пообедать. И она… не пришла! Послала со студенткой записку: так и так, очень занята. И я её понимаю. Не хотела, чтоб видел. Они же быстрее нас стареют. Эх! и что, что стареют. Это же я, может,  судьбу свою пропустил. От трусости. Не я же сказал, что женитьба решает участь мужчины.

 ТОЛЬКО СТАЛИНСКИЙ сокол увидит. Сидим на совещании молодых писателей в Министерстве обороны. Докладчик: «Теперь прошу пятую и шестую слайды. Нет, уже седьмую». Но так на экране пестро и мелко, что говорю соседке: «Это только сталинский сокол рассмотрит». Она: «Да и то в бинокль».

 ВЫСТАВКА ЛОШАДЕЙ. Одна другой краше. Клички: Оракул, Лоренцо, Галатея, Гувернантка, Камилла, Колумбус, Эфир, Фокус, Нобель, Нерадивый, Мале-Адель, Аргус, Феномен, Вандер, Армяк…Представил рядом заморённую, измученную клячу лесхоза Партизанку. Помню, как жалел её. Конюх лесхоза доверял мне её купать. Сидеть на ней было просто невозможно: острые позвонки хребта были на взгляд как зубья пилы. Вёл за повод. Такая была измученная, что еле-еле пережёвывала траву, которую ей рвал на обочине дороги.
 
 ВЫСТУПАЮЩИЙ ЗАЛИВАЕТСЯ соловьём в рапортах о достижениях вверенного ему подразделения. Начальник: «А вы подальше, подальше от парада. Сойдите с брусчатки на просёлок».
Он же, осматривая запущенное подсобное хозяйство, недовольный: «Да вас хрен заставь разводить, у вас и хрен не вырастет».

 СПОРЯТ В КУРИЛКЕ: - Интересно! Собирают с нас деньги, делают на них стол якобы от себя, нас угощают и мы благодарить должны. Так только в Америке поступают. –  Нет, в Америке порядка больше. –  А радости никакой. Там по улице с гармошкой не ходят. – Там на работе не пьют. – У нас Сашка их стал догонять, на работе перестал пить. – И что? – Говорит: ну, ребята, это полный абзац.

  КОММЕНТАТОР «ОЗЕРОВ»:  Преимущество нашей команды очевидно. Нарядная форма наших игроков мелькает всюду, иногда даже у ворот противника. Быстрые перемещения, точная пасовка, виртуозные обводы – перед нами слаженный коллектив со своим звучанием… И, и только совершенная случайность, что мы вновь проиграли.

АКАДЕМИК «КАПИЦА»: Очевидное – невероятное. Социальные тесты где-то параллельны экономическим. В городе Энске выплаченная месячная зарплата составила сто тысяч рублей. На сберегательные книжки поступило пятьдесят тысяч. В то же время выручка магазинов, ресторанов, кафе, сданная в сбербанки составила триста тысяч рублей. Это очевидный факт. Но он невероятен. Научен ли он? Об этом в следующий раз.

  - МАНЯ, НАЧАЛЬНИК у нас такой дурак!  Маня! Слышь? Такой дурак! – Ну, ты сам становись начальником. Ещё дурней будешь. Сиди уж. Борща налить?

 И КТО ЕЩЁ  и где так скажет?  - «Пьёт твой-то?» - «Так как не пить, пьёт. Но чтобы уж  так-то, так-то не пьёт».

«И В ТРОИЦКОМ вы мне поверьте, скажу я, как сказал поэт: Не надо рассуждать о смерти: есть только жизнь, а смерти нет».
 «Здесь в Троицком мы вновь закат встречаем, мы ветром родины наполним грудь свою. Мы здесь до боли в сердце понимаем: нет лучше  счастья – жить в родном краю».

И ВРОДЕ УМНЫЕ, а порют глупости. Но глупости очень хитрые. Например, завели трещотки об очередной «великой лжи нашего времени». Затрещали тогда, когда вдоволь нажились на этой лжи, её исчерпали, она разоблачена, надо следующую.
Почему злоба на Россию? Она быстрее других распознаёт очередную ловушку. Конечно, с потерями, но выбирается из неё.
 
 СОФИСТОВ АНТИЧНОСТИ сменяют схоласты Средневековья, их сменяют марксисты, тех большевики, большевиков коммунисты, коммунистов  «юристы» демократы. Где они все? И где будут демократы в обозримом будущем? Но ведь опять что-то где-то микитят на смену.
И что этим удручаться? Мы же в России живём. Евреи даже в Израиле упоительно поют: «Как упоительны в России вечера».
 С её автором Виктором Пеленягре знаком. Весёлый, хитроватый. Выживает, желая всем добра. «После продажи оружия шоу-бизнес самый доходный вид деятельности. Я и пошёл в него». Руководили вместе с ним семинарами. Он поэзии, я прозы. Он требовал от семинаристов читать только о любви. Сидел на сцене в цветной вельветовой кепке. «Много фотографируют, скрываюсь». Уже сам стал петь свои песни. И очень неплохо. Только диски оформлены очень пижонски. «Рынок такой».

 О, КАК ЛЕГКО дурачить людей. Да интересно-то как! Провоцировать криками: «Развели  бюрократов! Наплодили бумаг! К чиновникам без взятки не подступись! Засилье идеологии! Сплошной формализм! За что боролись? Требуем перемен! Что такое? Больше всех ископаемых, богаче всех и всех хуже живём!  Долой! Долой!»
Прошли перемены. Бумаг и бюрократов стало больше, чиновники вообще считают свои рабочие места местом наживы, жить стало стократ тяжелее… Вот-вот раздадутся крики: так жить нельзя!

СТАРЕЮ. СТРЕМИТЕЛЬНО и безропотно старею. Покорно пью лекарства, приходится. От щитовидки не примешь – поплывёшь. Не примешь от головы – закружит голову. От сердца –  а оно «щемит и щемит у меня». А всё бодрюсь, а всё от людей слышу: как вы хорошо выглядите.  Какой там хорошо – фасад. Передреев, помню, говорил: чем хуже твои дела, тем ты лучше должен выглядеть.
Есть шутка о зануде. Зануда тот, кто на вопрос: как ты живёшь, начинает рассказывать, как он живёт. Или женское: Подруга подруге: « Что ж ты не спросишь, как я себя чувствую»? – «Как ты себя чувствуешь?» - «Ой, лучше не спрашивай».
Выработал я ответ на подобные вопросы: «Хвалиться нечем, а жаловаться не по-мужски. Так что терпимо». Да, терпимо. Славное, умное слово: терпимо.
Состарился даже с радостью. Все равно же не миновать, так давай поскорее. Лишь бы никому только не быть в тягость, это главное. Старик? Очень хорошо: никто не купит, зачем старика покупать, как использовать? Денег надо самую малость, одежды и обуви подкопилось, добрые люди из фонда преподобного Серафима Саровского одевают. И знаков отличия не надо, и премий, есть же Патриаршая, куда ещё? Хватит уж, навыступался, находился на муроприятия, повыходил на аплодисменты, очень устаю от людей, рад одиночеству.
Очень  благодарен тем, кто ускорял моё старение, мешал  жить, изводил… Дай Бог им здоровья. Говорят: старость не радость. А почему она должна быть радостью? С чего? Радость в том, что к сединам не пристают соблазны. Нет, пристают, но не прилипают хотя бы. Бес в ребра мне сунется, а они у меня после поломки окрепчали.
И зачем мне надо, чтобы меня замечали, отличали? Господь видит меня во всякое время на всяком месте, куда ещё больше?

 НЕВЕРИЕ  АПОСТОЛА Фомы – это не неверие, а доброе стремление к истине, это для нас. И мы, не видевшие, но уверовавшие, блаженны. Думаю: Фома вложил персты в раны тела Христова, но Спаситель уже был безтелесен, Он  вошёл сквозь запертые двери.  Чудо Божие. Сказал: «Мир вам».- И ДУРАЧАТ НАС  без меры, издеваются без смены модераторы и мэры, спикеры и обмундсмены.
 
  «ОТЯЖЕЛЕВШИЕ ОТ книг, печаль разлук переживаем. Вновь проживая каждый миг, всесильный город покидаем. Но верь, мой брат, и ты, сестра, и ты, жена моя, подруга, придёт желанная пора, мы вновь увидим здесь друг друга. И вновь заявимся в Саров: «Здрав буди, велий граф Орлов. То вновь мы, Божьи человеки. Корми, пои. Твои навеки». (Саров – ядерная столица России, Орлов – большой начальник).
Возвышен будет город Нижний, расширен будет рынок книжный.

  БАТЮШКА: НАЧИНАЛ служить, думал, весь мир спасу. Потом: приход. Потом: хотя бы семью спасти. А теперь самому бы спастись.
Он же: Мы у Господа вначале не хлеба просим, а возглашаем: «Да святится имя Твое!», а уж потом: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь».
Он же дал молитву, как он сказал, молитву последнего времени. Вот она:

ГОСПОДИ, ИИСУСЕ ХРИСТЕ, Сыне Божий! Избави мя от обольщения близ грядущего, богомерзкого и злохитрого антихриста и укрой мя от коварных сетей его и от всех козней его в сокровенной пустыне Твоего спасения. И подаждь ми, Господи, крепость и помощь благодатную, дабы не убояться мне страха диавольского паче страха Божия и дабы не отступить мне от исповедования имени Твоего святаго и от святой Твоей Церкви и не отречься от Тебя как  Иуда. Но даждь мне, Господи, лучше пострадать и умереть за Тебя и за веру православную, но не изменить Тебе. Даждь мне, Господи, день и ночь плач и слезы о грехах моих и пощади мя, Господи, в час страшного Суда Твоего.

 ВОТ КЛЮЧ К ПОНИМАНИЮ Кавказа: (о надписи в «Мцыри») «… как удручён своим венцом, такой-то царь, в такой-то год  в р у ч а л  Р о с с и и с в о й  н а р од. И Божья благодать сошла на Грузию! Она цвела с тех пор в тени своих садов, не опасаяся врагов за гранью дружеских штыков».

«Вечно холодные, вечно свободные, нет у вас родины, нет вам изгнания». Точно! Если нет родины, какое же изгнание?

Очень правильно цензура осуждала строки: «… за несколько минут… где я в ребячестве играл, я б рай и вечность променял».

«ОТТОПАЛИСЬ НОЖКИ, отпел голосок, остался на макушке один волосок». Или: «Отходили мои ноженьки, отпел мой голосок, а теперя тёмной ноченькой не сплю на волосок». (вариант: «Оттоптались мои ноженьки, отпел мой голосок…)

«ОБОЖДИ! КУДА пошёл, ты же в разных носках!» - «А я что, умнее стану, если пойду в одинаковых?» - «Есть же культура!» - «Носков?» - «Всего. И носков» - «Ну, на всё меня не хватит. Хватило бы на главное» - «А что главное?» - «Для меня работа. И мне о носках некогда думать» - «Ты и не думай, надень одинаковые» - «Ты меня заездила своими носками, какая мне теперь работа?»

ТЯГА К ОДИНОЧЕСТВУ это не от гордыни, не эгоизм, это возраст и жаление времени. Нет сил на пустопорожние разговоры. Слышать анекдот и тужиться, вспоминая ответный. Нет, если в незнакомом городе есть возможность свернуть на тихую улицу и идти по ней в одиночестве – вот краткое счастье.

ГРОБ ДЛЯ ЖЕНЫ. Днём с Аркашей ходили в лес. Грибов не нашли,  набрали шиповника. Может, оно и лучше, быстро высохнет, легче везти . Разговор у Аркаши всегда один, тема разговора: ревность жены. За последние годы я сто раз выслушивал его рассказы и уже не слушаю. Но сегодня новый: «Всегда умирала, всегда у неё всё болит. И всегда просила сделать гроб. Я отговаривался. Она настаивает: «Я хочу быть как монашка, они так делают». Где-то прочитала. «Хорошо, сделаю. И себе сделаю». Доски купить дорого,  лучше свои поискать. А купить готовый гроб – это халтура, уж я знаю, сам плотник. При ней доски настругал, но мерку с неё не снимал, мерял без неё по кровати. Заметил, сколь у неё ступни до спинки не достают. Тут она  напросилась в больницу на обследование. Денег мне не оставила, чтоб я не пил, но это моё дело, как я выпью. Осень, огороды, у меня лошадь, ты что! Чтоб я днём пару раз не выпил, а к вечеру особенно. Это надо себя не уважать, чтоб осенью трезвым ходить. Но про обещание помню. Сколотил. Игрушечка! Мог и застёжки сделать, видел по телевизору, но украсть негде. Приезжает, я ей: «Твоя просьба выполнена».- «Какая?» - Веду в сарай: «Вот тебе подарок». Показываю. Она навзрыд и в слёзы: «Ты смерти моей хочешь!» - «Ты же сама просила» - «Я тебя проверяла». – Ладно. Затолкал на чердак. Она утром: «Я так спать не могу: чувствую над головой гроб». Перенёс обратно в сарай. Она опять: «Как это мне будет во двор выйти, в сарае гроб». – «Хорошо, сожгу». – «Ты говорил, доски дорогие». – «Ладно, тогда расширю для себя».  С этим согласилась, с тем, чтоб гроб был для меня. 
- Переделал?
- Да ты что,  ёк-макарёк, хорошую вещь портить. В подпольи спрятал. Пригодится.
 
  ДОЖИЛИ, ВСЯ РАБОТА Союза писателей: юбилеи и премии, и борьба за имущество. Да, ещё похороны. Правительство само выращивает оппозицию. Ведь всё же отобрано: оплата бюллетеней, пособия, Дома творчества,  особенно поликлиники. То есть писатели понимают, что на правительство надеяться уже безполезно и постепенно начинают сердиться.
Так им и надо: сколько можно было воспевать всякие дикости: целину, кукурузу, торфо-перегнойные горшки, бригадный подряд, то есть все мероприятия партии и правительства  писатели торопливо славили. Им, как добровольным наёмникам, хорошо платили.

 НА ГОРНОЙ ДОРОГЕ в автомобиле. Старуха: «Какие-то всё вилюшки». Молодая: «Да. Настоящая центрифуга».
Впереди машина, надпись сзади:  «Сам такой». В городе маленькая машина-инвалидка. Надпись по-английски: «Я тоже еду».
 
ЯГОДНИЦЫ. Читал, читал и незаметно уснул. Днём. И этим нарушил сон ночной. Зато читал ночью «Добротолюбие» и «Лествицу». Ну, мне до них как до звёзд. Утром начались визиты.  В основном, женщины. В основном, с похмелья.  Им, видимо, тоже не спалось,  они  с рассветом ходили за ягодами. Людмила принесла солёные грузди и рыжики. Просит на бутылку. «Я к тебе как-нибудь зайду и расскажу про свою жизнь. Запишешь. Читать будут, не оторвутся. «Пиши сама» - «Сама! Я детям десять лет письмо написать не могу собраться». У Людмилы высшее медицинское образование. Давно надо оформлять пенсию, но всё утеряно: паспорт, трудовая книжка. Собирать справки о трудовом стаже, это куда-то ехать. «На что? Я же лопаю».
Ягодницы помоложе: - «Дядь Вов, некому спасти, - говорит Наташа, - бери ведро брусники за две бутылки». – «Так задёшево?» - «Больше не надо, сопьёмся».
Уходят. Но всего часа на три. «Дядь Вов, кабы мы одни пили, нам бы хватило. Эти же набежали!». Принесли ещё ведро брусники. Отдают за бутылку. «Не возьму, это грабёж». – «Тогда дай взаймы, дай ровно на бутылку». - «У меня нет ровно на бутылку. На, принесёшь сдачу». Наташа думает: «А ты не можешь с нами пойти? Вишь, я выпила, могу не удержаться, на всю бумажку набрать. Я же ещё зерно успела поперебирать, видишь, вся грязная. Да мы  тебя не опозорим, сзади, отступя, пойдём. За зерно деньгами обещали, потом говорят: берите зерном. Я же кур не держу. Зачем мне?» - «Зря, Наташ, возьми. Зима долгая. Или смелешь, или так будешь замачивать  и распаривать».- «Возьму».
  Идём в магазин. «Дядь Вов, а ты, между прочим, хороший человек». - «На бутылку дал?» - «Это тоже, но не только. Идёшь, говоришь с нами. Все же гонят. А я, дядь Вов, не лахудра какая, Что что бомжиха. Если кто пристаёт, я сразу по морде. У меня мать дояркой была. Вот красавица! Отца  в леспромхозе деревом задавило, какая там техника безопасности. Объявили, что сам же виноват, что инструктаж проходил. Следователю показывают подпись его. А она подделана. Закон – тайга, медведь хозяин. Кому там чего надо, всем до себя. Мама жила одна, была верна папе до смерти. Красавица-а. Пе-ела! Кто подкатывался, получал по морде. Я её жалела: «Мам, построй своё счастье». Доча, говорит, это кобели, кабы серьёзно, а то ведь только поматросить и  бросить… Дядь Вов, ты не обидишься, о чём я тебя попрошу? Не обидишься? Купи, если можно, пачку сигарет».
В магазин они со мной не идут. Набираю пряников, конфет, сигарет, конечно, бутылку. Продавщица очень подозрительно смотрит: «Приехал, что ли кто к вам?» - «Жду», - уклончиво отвечаю я. – «А этих вы не поощряйте». – «Ягоды купил. Это же очень трудно набрать ведро брусники. Честный заработок» - «Знаю, сама хожу.  А они этот заработок тут же пропивают».
 К ужасу моему совсем к вечеру Наташа приводит новых ягодниц. Уже не с брусникой, с клюквой. Ходили на болота. Света и Вера. «Гости дорогие, - говорю я, - вы меня превращаете в купчишку, который у туземцев за безделушки или за огненную воду забирает собольи меха. Грабить вас не хочу. «Возьми, дядь Вов.  Это мы  грабители, лес ограбили». – «Не ограбили, а собрали Божий дар. А Людмила где?» - «Да она уже в отрубе».
Им неловко сразу уходить. Замечают молитвослов. Наташа: «Можно посмотреть?»  Раскрывает, смотрит: - «Здорово!» - «Что?» - «Господи, помилуй, сорок раз». – «Вот и читайте». – «Сорок раз? А что? Как раз до магазина дойдём». – «Да он уже закрыт».- «К Глушихиной придётся за самогоном».- «А туда дальше идти?» - «В два раза». – «Тогда два раза и прочтите».
 Обещают прочесть. Господи, помилуй!

- ТАКА МАЛЭСЕНЬКА цуценятка. Её москальско призвище Муму. Муму. Герасим загадывал о корове…  « - Простите, молодой человек, - я розумию радяньску мову, но вы сдаёте экзамены в русский вуз, сейчас экзамен по русской литературе». – «Ото ж  мии тато и мамо ночей не доспали, а я був такий щирый селянский хлопец, они проводили мэнэ на шлях край села. Пийшов я на хвилиночку в гай, тай ушов в цию жизняку, де и шукаю свою долю». – «Товарищ абитуриент, вы сдаёте русскую литературу. Русскую». – «Будэ русска мова, будэ. Трохи чекайте. Письменик Мыкола Василич Гоголь нашкрябал, шо ридка птаха досягнет до середины Днипра. То он не ведал, шо Герасим догребёт. Но я вопрошаю того письменика Тургенева: за шо вы втопили таку гарну цуценяточку? То не Герасим топив, то Тургенев привесил ей на шеяку каменяку и… ой, не можу! О, де ж ширинка, высушить слезу?» - «Молодой человек, баста. Что дальше хотели сказать? За шеяку и на гиляку?» - «Ни. Он узяв её, схапив и… и! Ой, не можу! Она разгорнула свои вочи и ему на русской мове: «А за что?»

  «НА СВИДАНИЕ хожу к мужику Фаддею. Учит пить одеколон, я сижу, балдею».

ЖИЗНЬ УДИВИТЕЛЬНО проста, когда день свадьбы в дни поста. «Но потом не голоси, вольница шальная: пост Великий на Руси, пятница страстная». (Матушку Людмила).

ШЁЛ ВДОЛЬ ЗДАНИЯ – всё в коростах памятных досок. Ощущение, что зданию очень хочется почесаться о что-то шершавое, чтобы соскрести с себя эти доски. Уж очень много тут значится тех, кто или прочно уже забыт, кого и помнить не хочется, кто совершенно случаен.
Собственно, время само по себе это и есть та шершавость, о которую стирается многое из прошедшего и осыпается в чёрные пропасти забвения.
 
ОТЕЦ О НАЧАЛЕ  девяностых: «Коротко нас запрягли, крепко зауздали. Тронули шпорой под бока, а конь не полетел стрелою». – «Почему?» - «Кучер пьяный. О, лошади это чувствуют. Как собаки»

  БОРОДА  РАЗ в месяц Костя начинает отращивать бороду. Я это вначале очень поощрял, говорил: «Мужчина без бороды все равно, что женщина с бородой. Или (от имени женщин): Поцелуй без бороды что яйцо без соли». Но вскоре Костя брался за бритву. «Костя! Такая уже у тебя была прекрасная юная седая борода, зачем опять голяком?» 
Секрет прост: раз в месяц Костя получает пенсию. И запивает. И времени на бритьё не остаётся. И не только. По пьянке руки трясутся, и он может порезаться. Обычно я помогаю ему в трудном процессе всплывания из-под глыб твёрдого алкоголя. Сидим. Костя мается, судорожно вздыхает, но уже начинает виднеться на поверхности моря житейского. Сидим. Костя  молчит. Небрит и задумчив. Я пытаюсь даже запеть. «Дорогой, куда ты едешь?» - «Дорогая, на войну», - «Дорогой, возьми с собою». – «Дорогая, не возьму». Костя вдруг шевелится, оказывается, слушал. «Правильная песня. Нечего бабам на войне делать. Ещё была песня «На позицию девушка провожала бойца». Провожала, понял? Не с ним поехала. Тёмной ночью простилися… Простилися. На ступеньках. Но это не важно. А важно, что пели: «На позицию девушка, а с позиции мать, на позицию честная, а с позиции…»,  сам понимаешь кто.
  - О-ой, - кряхтит Костя, - скоро бриться.

УЗБЕКИ ЖИВУТ ВО много раз хуже русских, а рожают в четыре раза больше. Неужели у нас нет ощущения гибели Богоизбранной нации? Сдались? Перед кем? Сатана доводит до самоубийства, а разве нежелание ребёнка не есть убийство его? А страшнее того аборт. Для меня, как для русского мужчины, наитягчайший грех, в котором каялся в церкви и всенародно каюсь, в том, что были свершены убийства мною зачатых детей. Всю жизнь, всю жизнь я думаю: вот теперь моему сыну было бы вот столько уже лет. И представляю его, и плачу, и зову его Ванечкой. И вот был бы уже Ванечка старший брат моему теперешнему сыну и помогал бы ему, и дочке, и жили бы они дружно- дружно, и было  бы мне  радостно умереть.
Какие же, прости, Господи, собаки, эти врачи –  палачи в белых халатах! Как запугали жену. Как вызывали меня, орали: «Вы хотите, чтобы ваша жена ослепла?» О, какой я был… кто? Дурак? Трус?  Убийца? Всё вместе.

ЗЕМЛЯ – КАТЕГОРИЯ духовная, нравственная. Богатыри припадают к родной земле, она даёт им силы. Зашивают земельку в ладанку, носят на груди. Землю привозят на могилы родных людей, которые похоронены не на родине. У нас женщина ездила в Венгрию на могилу мужа, увезла земельки, он ей потом явился во сне: ой, говорит, спасибо, такую тяжесть с груди сняла».  В детстве, помню, друг мой из села уезжал, отца перевели. Я наскрёб земельки у дороги, завернул в бумажку. Откуда это было во мне? Неужели это наивно для моих детей и внуков?

КРЕСТЬЯНСКИЙ БАНК был в России, безпроцентный.  И был банк Общественного призрения. Где этот опыт? Да банкиры из-за двух процентов задавятся, а из-за трёх мать родную придушат. Это же наркотик – деньги. Если, конечно, цель – обогащение, а не добрые дела.
 
В начале двадцатого века тогдашние либералы со злобой писали: «Церковь – самый крупный землевладелец в России». А это плохо? Разве монастырские земли кормили только монастыри?

 В МАРШРУТКУ НАБИВАЮТСЯ  китайцы. Много. Садятся друг другу на колени. Показывают, что вдвоём занимают одно место и платят за двоих как  за одного.  «Доказывать им безполезно», - говорит водитель.
И везёт.

- СМЕЮТСЯ НАД ТОБОЙ, - говорила мама. – А ты громче их смейся. А про себя: «Дай им, Господи, здоровья, а нам терпения». Пределом её осуждения кого-то, было: «У него ни стыда, не совести, ни собачьей болести»,

 ПЕСНИ. МАЛЕНЕЬКАЯ Светочка приходит к нам с бабушкой и со старшим братиком, уже школьником.«Песенки, Света, знаешь?» - «Знаю. Но надо под пианино. «Маленькой ёлочке холодно зимой». – «Можнобез пианино».- «Ой, правда?»
  Поём все вместе. В гостях у нас поэт, да ещё и с гармонью. Берёт в руки. «Для молодого поколения!» Поём подряд, по куплету, чтоб больше вспомнить: Пой, гармоника, вьюге на зло, заплутавшее счастье зови, мне в холодной землянке тепло от твоей негасимой любви, Степь да степь кругом,  Севастопольский вальс помнят все моряки, Ох недаром славится русская красавица, Редко, друзья, нам встречаться приходится, но уж когда довелось, Ты ли мне не дорог, край мой дорогой, на границе часто снится дом родной,  Когда весна придёт, не знаю, пойдут дожди, сойдут снега,  На крылечке твоём каждый вечер вдвоём мы сидим и расстаться не можем на миг,  Когда после вахты гитару возьмёшь и тронешь струну за струной, Тяжелой матросской походкой иду я навстречу врагам, а завтра с победой геройской к родимым вернусь берегам, На рейде морском легла тишина, и море окутал туман.  Споёмте друзья, пусть нам подпоёт седой боевой капитан, Славное море, священный Байкал, Бежал бродяга с Сахалина звериной узкою тропой, Когда я на почте служил ямщиком, был молод, имел я силёнку, и крепко же, братцы в селеньи одном любил я в ту пору девчонку,  Жила бы страна родная и нету других забот, Снова замерло всё до рассвета, дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь, Далека ты путь-дорога, выйди,  милая моя, мы простимся с тобой у порога и, быть может, навсегда, То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит, то моё, моё сердечко стонет, как осенний лист дрожит,  Далеко-далеко, где кочуют туманы, где от лёгкого ветра колышется рожь,  По Муромской дороге стояли три сосны, со мной прощался милый до будущей весны, Ой цветёт калина в поле у ручья, парня молодого полюбила я,  парня полюбила на свою беду, не могу открыться, слов я не найду, Солнышко светит ясное, здравствуй, страна прекрасная! Юные нахимовцы тебе шлют привет, Была девчонка я беспечная, от счастья глупая была. Моя подруга бессердечная мою любовь подстерегла, Ой ты рожь, золотая рожь, ты о чём поёшь, золотая рожь, А волны и стонут и плачут, и бьются о борт корабля, На границе тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят, Не теряй же минут дорогих, назначай поскорее свидание: ты учти, что немало других на меня обращают внимание,  Наверх вы, товарищи, все по местам…
То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит, то моё, моё сердечко стонет, как осенний лист дрожит…  Надя говорит: «Сто лет их не пела, а запели – все помню». Гармонист: «Ну, это мы вспомнили одну сотую». Светочка не знала ни одной, только строчку: «Стюардесса по имени Жанна». И братик её тоже наших песен не знал. То есть каких же наших, это и его песни.  А бабушка их? «Да я всё забыла, жизнь-то какая у меня, не до песен, рот тесен».
Всё это очень тяжело:  уменьшается духовная сила России.

- Я ПЛЯСАЛА, плясалА, себе в лапти налила. Сижу я и любуюся: во что теперь обуюся?
Эх, лапти вы мои, лапти, лапоточки, разносились, развилИсь, стали как цветочки.

НОЧЕВАЛИ В ДЕРЕВЕНСКОЙ школе на полу, на огромной  карте СССР. - «От Бреста и до Итурупа, обняв Россию изнутри, мы засыпали в позе трупа, храпели как богатыри».

ОСИНАЯ СЕМЬЯ: отец Ос, жена Осука, дочери Оска, Осячка, Осючка, сын Осак, тёща Осиха. Старшая дочь родила внучку Осинку. У них родня в Японии, в Осаке. А в вятской деревне, в Осиновке живёт старая вредная тётка Осиниха.

 БЫЛ ПОЭТ от счастья пьян, как красавец писаный. Шапки белые Саян примерял на лысину. (На Байкале, дни культуры  «Сияние России»).
 
СДАЁТ МОНЕТАМИ большую сумму. – Куда мне столько, карман оттянет? - Зато не помнутся, не порвутся.

 ЧТО-ТО СВЕРШАЕТСЯ  в дни, когда посещает какое-то томление, когда не работается. Ходишь из угла в угол, забываешь, зачем пошёл во двор. Придумываешь дела. Вот снег огрёб, вот увидел сломанный уголок у навеса над дровами. Дверь у террасы снимал, опиливал снизу, так как по весне террасу гнёт, дверь заклинивает. Ходил, платил за соседский телефон, чтоб не стыдно было ходить к ним звонить. Трудно живут. Звонил детям. Хоть бы сказали: «Приезжай». Может, им без меня лучше. А мне плохо. Чего-то читал, чего-то ел. Как-то безразлично, что ем, что читаю.  Стыдно – в церковь не пошёл. Оправдываюсь тем,  что делаю работу по благословению Патриарха. Не идёт. Не идёт, не бредёт, не едет.
И все равно. Что все равно? Не знаю. Тяжелы такие дни.

НЕЗАБЫВАЕМОЕ КАЖДЕНИЕ митрополитом Питиримом. Бархатистые, звончатые, рассыпчатые звуки колокольцев. Владыка свершает кадилом стремительный полукруг, ослабляет натяжение цепочки,  кадило летит вперёд, как  в свободном полёте, и вдруг отдёргивает его назад, будто стряхивает с него звуки,  и будто вместе с ними  отлетает ладанное облачко кадильного дыма.

АРКАША ПЛЯШЕТ: - «Хороши, хороши деревенские гроши. Милый любит неохотно, ну и я не от души. Растяни гармонь пошире, её нечего жалеть. Скоро ты не поиграешь, скоро я не буду петь. Ой, топнула я и гляжу на милово, как он носиком поводит, ягодка малинова».

РОССИЯ ПРИРАСТАЕТ небесами, Россия граничит с небесами. Конечно, Россия такая. Но кто ж это признает? Гораздо легче её стащить с небес до своего понимания, то есть до такого, в котором не знают (знать не хотят) о Царстве Божием и о безсмертии. Нападения на Россию возросли при интернете. Сын родной порочит нашу жизнь:  «Жили во лжи, кайтесь, Бандера хороший…».  Называли нас совками, сейчас мы тюфяки, ватники, И в который раз всё это надо перетерпеть. Да в какой это мы лжи жили? В нищете жили, да. Но бедность сильнее сохраняет душу, чем благополучие.

ЧТОБЫ ИЗМУЧИТЬ нервы всего за одну ночь, хватает двух комаров и одной мухи.  И зудят и жужжат, и неуловимы. «Ну, в конце концов, укуси, гад, да замолчи!»
 Чтобы испортить настроение, хватает одного тэвэшника.
 Российские СМИ – антиопыт антицивилизации.

-  НА СВОБОДУ С ЧИСТОЙ  совестью, как говорится, вышел. И что? И где жить? Весь оборвался. Как паспорт выправлять? И вид у меня – детей пугать. Жил в вагоне на свалке. В нём старик и бомжи. Он встаёт и - кашлять. Кашляет, кашляет, ставит чай. Пол-пачки на чайник. А бомжи рыбачили. Ротанов я не ел. И сикилявок не ел, они  их марлей ловили. Наловят целый таз, не мыли, не чистили. Пропустят через мясорубку: «Сейчас такие котлеты будут!». Я – бежать. Не мог: рвотно. За нами приходили: давай пятерых на погрузку, деньги сразу. «Разгружайте в темпе вальса, чтоб машину не держать». А то не денег дадут, сунут пару пузырей водки. Ацетонной.

- ПОЯСНИЦУ ТАК КРУТИТ, не передать. Врач говорит: «Надо змеиного яду. Сейчас рецепт выпишу». Говорю: не надо, лучше пойду к тёще, пусть укусит. Та же змея.

ШАРМ ПО-ФРАНЦУЗСКИ – вроде как что-то завлекательное, а по-арабски – глубокая впадина, пропасть. Такой шарм. Такой Шарм аль-шейх.
А какие там рыбы в Красном море! Это ёлочные игрушки в синей воде, это аквариум редкостей. Их запрещают кормить, почему? Они же ж голодные же. Рано утром на пляже никаких запретителей, а рыбы меня ждут. А я с хлебушком.  Всё кипит вокруг брошенных в воду кусков. Съедят сколько угодно. Но вот съели, больше у меня  ничего нет, но  долго ещё не уплывают, кружат, надеются, дармоеды. Наконец, нехотя, ныряют в свой шарм.

МАХМУД: «Я ПО-ВАШЕМУ Юра. Я прихожу, меня уговаривают сесть. Потом уговаривают посидеть. Потом уговаривают встать. Ещё скажу: покупайте в тёмных очках, продавцы читают по глазам. Минарет – это башиня с бальконами.
В Каире есть много ночных активностей. Место, где убили Анвара Садата. Сквозная пирамида. Смотреть каменные пушки.  Памятник Рамзесу.
Русьская женщчина – это сто раз о-о-О!»

МЕНЯЮТСЯ И ПАЛОМНИКИ. Знакомая монахиня: «Становятся больше комфортными. Размещаешь раньше – всем довольны. Сейчас хочется условия получше. И капризы бывают: не туда везут, не так кормят. Рассказываешь, как было раньше, как ползли на коленях к Иерусалиму, на Голгофу, слушают, ахают, но на себя не примеряют.

О, ГОРНЯЯ! МАТУШКА Георгия узнала, посадила рядом с собой. На службе стоит с певчими. Уже её в верхний храм везут на электромобиле. Помню, туда она нас привела в 99-м, всё там было заросшим колючими травами, век стояли стены, возведённые ещё до Первой мировой войны, и сегодня такое чудо.

И ВООБЩЕ, ОЖИВАНИЕ храмов – самое зримое и осязаемое возрождение России. А так: всё плохо, всё хуже, всё мракобесней. Церковь спасает. И всё. И еле-еле держится убиваемая школа и, конечно, армия, и ещё чуть-чуть библиотеки. Их убивали именно в Год культуры, в 2014-м.

ИНОГДА УЖЕ не верится, что жил, именно жил в Горней. И в Вифлееме, в Иерусалиме. А ночевал, молился всюду. Тивериада, Назарет, Хеврон, особенно Иерихон. Иордан во многих местах. Рамалла.
Да это  только начни вспоминать. А Сирия, боль моя! Антиохия, Хомс, Пальмира, Маалюля. Дамаск. А Синай! Египет! Да вообще всё жаркое Средиземноморье. Патмос любимый! И Кипр, и Крит, и Родос… Ночами выходил на палубу, молился по звёздам на восток, к Святой земле, к северу по Полярной звезде. Я ли был это? Да. Вот этими, тогда ещё не скрюченными пальцами делал торопливые записи. Вот, например: «Батюшка меня моложе в два раза, а по духовному возрасту  старше».

   ВЧЕРА,  ЕЩЁ ДО шести вскочил, поехал в Сергиев Посад. По дороге Акафист Преподобному. Потом Учёный совет. Сидели на нём восемь часов, доказывая, что у русских не только железные ноги.
Среда Акафиста. Без него не могу. Поют три хора. Вчера один, но тоже  так благолепно.
Ночевал в своей преподавательской кельечке. Каникулы. С утра к Преподобному, потом в Предтеченский на исповедь. Отец Мануил благословил. В Троицкий, к ранней. Темно, молитвенно. Сияют огни больших свечей и светятся столбики маленьких. И  уже привычное (не покинь!) ощущение, что во время Херувимской Преподобный в серой рясочке, в пол-оборота стоит у жертвенника.
Завтрак. Продолжение разговоров о канонизации царской семьи. Подарочки купил, домой! В электричке женщина почти насильно вручила сумму – пожертвование - ровно такую, какую положил вместе с запиской у монаха, дежурного у мощей.
Выскочил после Мытищ в Лоси, побежал на кольцевую, на автобус до Щёлковского шоссе, там сразу на балашихинский и за час сорок от Лавры добрался до Никольского. Читаю весь день молитвы, ещё долгИ за вчера. Солнце. Дров попилил. Тихо. Убираюсь. Постирал накидку на молитвенный столик. Окропил дом святой водой. Топится баня. Кормушку наполнил, чего-то не летят, отвыкли за четыре дня.
Ох, год был нынче: Святая Земля, повесть написал, в Кильмези был, Крестным ходом прошёл, переехал в Великорецком в другой дом, посадил сосенку у сосны, то есть у пня. Уже третью сажаю, две выдрали или затоптали. Ушёл из журнала, это тоже назрело. В Самаре вышла книжка-малышка «Крестный ход», так радостно дарить.
Утром, после причастия такое сияние солнца – золотое на золотых главах. Кресты сами, как солнышки. Снег сияет, лёд изнутри светится. Как бы сохранить святость в сердце и мир в душе! Трудно. Через ум лукавый вползает. Как жить, чем жить? У детей всё непросто, жена недомогает.
Дай Бог жизни во славу Твою! С Богом в последний год тысячелетия!
Смеркается.

 ВСТАЁТ С БОКАЛОМ: За неё! За единственную, спасительную, верную, предводительствующую, до дна! Как вы все поняли, пьём за мысль. – Ему: «Ну, это ещё прерафаэлиты знали». (В мастерской художника).
 
- СОВЕСТЬ - ГЛАС Божий в человеке, так? Но если совести нет, говорят же безсовестный человек, сожженная совесть,  тогда как?

 ДА ЧТО Ж ОНИ все такие были бедные, горькие, беспощадные, голодные? (Это о псевдонимах, правда и полевые, и светлые были, но всё одна шайка-лейка).

КРОХОТНЫЙ ОСТАТОК луны  и так сильно светит. Море золотое. Рыбаки принесли, еле принесли, половину тунца. Вчера, оказывается, заходили за благословением на рыбную ловлю. И вот – заловили.  Рассказывают: жарится курица, провяливается, половину цепляют на крюк, крюк привязан к очень крепкому шнуру.  А метра через три от крюка привязывается пустая бочка. Заглотил ночью. Таскал  лодку, бочку увлекал вниз метров на десять. Всплывал, опять рвался. Измучился.
 Вспоминают общего знакомого. Не выдержал в монастыре, ушёл к зилотам. Встретил монаха знакомого, гордится: «Меня вы в чёрном теле держали, а меня  уже в схиму рекомендовали».

СТАРАЯ ЗАПИСКА. Никак не разберу одно слово: «Улетел  круточек во лесочек, сел  на пруточек. Пруточек под ним подломился, круточек упал и разбился. Ой, не будет по России летати, христианскую кровь выпивати». Что за круточек?
На этой же записке: «Уж такая была вежливая, в решете к обедне езживала».

 ЧЕМ БОЛЬШЕ ЧЕЛОВЕК знает, тем больше не знает. Это азбука. То есть тут приговор стремлению за знаниями. Приговор обжалованию не подлежит.

 ЕСТЬ ТАКИЕ ДНИ  в жизни, когда ты не нужен ни жене, ни детям. Жена устала от тебя, с тобой жить невозможно, у детей свои дела.  Но у тебя есть пол-избушки, берлога. Уползай в неё. Ты один, ты с Богом. Светит солнышко, а к ночи похолодело, топи печку. Спасибо добрым людям – ломают дом, строят новый, разрешили старьё забирать. Вожу на тачке. От этих дров только пыль и гнилушки, да ведь даром. Тормозит машина: «Тебе дрова надо?» - «Дорого?» - «Даром, отходы с фабрики  вожу». Ну, не даром, конечно, но плата такая нетяжкая, а дрова сосновые, опилок  пол-кузова, выбракованные планки. Пущу их в баню под потолок по периметру – красота! Опилки на потолок – тоже дело. Опилки под смородину, лучше перезимует и от паразитов: хвойно-смолистые. Помногу не таскай, не сокращай радость такого труда.  Таскай и успокаивайся: дровяная проблема решена. И остальные никуда не денутся, разрешатся.
Да вот изжога схватила. Мучает всю жизнь и всегда внезапно. В армии заработал. Пепел с сигареты стряхивал на ладонь и слизывал. Проходило. И сейчас пройдёт. Тем более, надо же чем-то за радость платить.

ДОЛГО ЖИВУ.  Просто удивительно. Кстати, раньше восклицательный знак назывался удивительным. Диво дивное, как я много видел, как много ездил. Давным-давно весь седой, а не вспомню, даже не заметил, когда поседел, как-то разом. Деточки помогли. Теперь уже и седина облетает. Множество эпох прожил: от средневековья, лучины, коптилки до айпетов, айфонов, скайпов. Сегодня вообще доконало: сын показал новинку. Он говорит вслух, а на экране телефона идёт текст, который произнесён. Или, того хлеще: завёл какую-то бабёнку в телефоне, которую обо всём спрашивает и которой даёт задания: во столько-то напомнить о том-то,  во столько-то набрать телефон такого-то.  А я ещё думал, что ничего меня уже не удивит. Но дальше что? Человек же как был сотворён, так и остаётся. Мужчина – Адам, женщина – Ева. («Вася, скушай яблочко»).
Хватило бы мне 20-го века. В нём всё прокручивалось, всё проваливалось, все предлагаемые формы жизни, устройства, системы, революции, культы, войны, властие и безвластие, идеологии… весь набор человеческой гордыни. Якобы за человека, а на деле против человека. В этом же веке Господь меня вывел на свет. И привёл в век 21-й. Если учесть, что я худо-бедно преподавал литературу, философию, педагогику ещё до-христианского периода, а сейчас преподаю, выше всех литератур в мире стоящую, литературу древне-русскую, то какой вывод? Получается, что я жил всегда.
    
АРАБЫ, ЕВРЕИ, ПЕРСЫ, крестоносцы, дальше через запятую надо поставить: руины, кровь, пески, запустение, забвение, опять оживание. Бани, скачки, ристалища, амфитеатры…
Здесь золотом покупались оружие и власть, здесь оружием добывалось золото и низвергалась власть, здесь власть, купленная золотом или  взятая оружием, погибала от пороков, или вытеснялась более сильным оружием или более увесистым золотом.
Но именно сюда, чтобы спасти мир, нас с вами, был послан Сын Божий, был предан, распят на Кресте, воскрес из мертвых, вознёсся к Отцу, севши на Престоле Славы одесную Его. И мы верим, что Он «приидет со славою судити живым и мертвым и Его же Царствию не будет конца».

НЕТ ТАКИХ СЛОВ, которые бы в минуту ярости побоялась бы сказать женщина кому угодно: мужу, начальнику, соседке, правительству.

ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА. Два типа людей: заборщики и проходчики. Заборщики строят ограждения путей, заборы, а проходчики, пассажиры и прохожие, эти заборы проходят. Заботятся о заборщиках, чтобы те вновь заборы делали.

«МЫ - НЕ РАБЫ, рабы – не мы» - вот что первым делом возгласили большевики. Цитировали вождя всех народов: «Раб, не осознающий своего рабства – вдвойне раб». А я осознаю рабство и радуюсь. Как и братья мои во Христе. Мы рабы, рабы Божьи. Выше этого звания нет ничего на земле. Есть же иерархия в мире? Есть. Кто главный?  Кто сотворил небо и землю? Господь.  А дальше кто? А дальше Россия. А потом уже все в затылок. Господь  главный. Как же не быть рабом Его?
Деление в мире одно: кто за Христа, кто против.

СТИХИ, СОЧИНЁННЫЕ с Володичкой:  «Да это же не лужа, это целый океан. И вдоль по этой луже ходит капитан. Он долго-долго ходит, и песенки поёт, и песни напевает,  и яблоко грызёт».  «Вот снега нет совсем уже, но нет ещё травы, и нет ещё подснежников, их время не пришло».

 ТУФЕЛЬКА. ВАСИЛИЙ Белов был необыкновенный  отец. Свою Анюту (читай «Сказку для Анюты») любил сильно. Взрослея, она начинала этим пользоваться. Что с того, что дети – наши эксплуататоры, все равно любим. С ним и с Валентином Распутиным я много ездил по заграницам, видел, что они только  о детях и думают, чего бы им купить.
Мы раз вместе, семьями, летели из Пицунды. Они ночевали у нас. Улетали назавтра в Вологду из аэропорта Быково. Пришло такси, сели, едем. Вдруг Анечка в голос заплакала. Оказывается, нет туфельки у её куклы. И что сделал бы любой отец на месте Белова? А он велел поворачивать такси. У нас дома мы, взрослые люди, ползаем по полу, ищем туфельку куклы. Нашли! Снова едем. Ясно, что опоздали. Все равно едем. Может, ещё рейс будет. Нет, успели на свой. Его почему-то задержали. Из-за туфельки.

ДЕВУШКА В АРМИЮ послала стихи. Помню: «Мне май суровый душу распахнул. Я так хочу поговорить с тобою. Я помню нашу первую весну и первой встречи платье голубое… Опять весна. Пусть утро для меня срывает лютик с солнечных откосов. Я все цветы могла бы променять за дым твоей забытой папиросы». Курил, вот ведь глупость какая!
Да. Ох, сколько нагрешил я, а всё живу пока. За что меня любили, такого дурака?

С ТЯЖКОГО ПОХМЕЛЬЯ лежит, встать не может. Еле глаза разлепил. Увидел мышь, просит: «Не топай». Еле садится. «Я сейчас ниже полёта моли». Чихает. - «Чихай, чихай, с чиханием из головы выходит углекислый газ», - говорю я.  - «Да он у меня там в сжиженном состоянии».

«ЛУЧШЕ ЗЪИСТЫ кирпичину, чем любить тую дивчину».
«Морда, морда, я кирпич, иду на сближение».

КНИГ СТАЛО больше, а читателей меньше. И театров стало тоже больше, но и зрителей больше. То есть читать всё-таки труднее. Плюс выход в люди, повод для новой причёски, встречи, давно не виделись. Но ещё больше телезрителей. Эти вообще всеядны. У телезрителей мозги как желудки у ворон, всё переварят.
И ещё новая категория нового времени – слушатели определённой программы. Электронное пространство «Радонежа» - это братство, это не слушатели  «эхов», серебряных дождей.
А ещё надо привыкать к слову, сайты. Есть толковые.
Вообще, это только представить, какое количество слов извергается в атмосферу и обволакивает умы. Тяжело разрывать эти «афинейские плетения». Только молитва, только.

СОВМЕСТНАЯ С КАТОЛИКАМИ конференция. Отец Николай выступил резко, наступательно. Начальство российской делегации конфузится: не толерантен батюшка. В перерыве (называется кофе-брейк) католик ему: «Вы считаете, мы не спасёмся?» - «Католики? Почему? Многие спасутся. Но их пастыри никогда!»

ПРЕДПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ. Обещали свободный, не дали. Возили и возили.  Куда-то завозили, с кем-то знакомили. Я весь измучился. А Сергей – молодец. На остановках сразу от нас отскакивал, спрашивал, сколько стоИм, убегал с альбомом. Вечером показывал наброски. «Ничего? Увожу с собой».- «Увозишь, у них и пейзажей не останется».
А мне и записать было нечего. Только на вопросы и отвечал. Главное: «Куда подевалось спасительное влияние России на страны Ближнего Востока?»
Кто бы знал, куда. Кому надо, знают. Оно и мне надо, да закрыто от меня.

ИЗРАИЛЬСКИЕ ПОСЕЛЕНИЯ – домики красно-коричневые, как ульи, из которых вылетают пчёлы собирать дань с окружающего пространства.

КАК НИ ГОВОРИ, а классика оттягивала от чтения духовной литературы. Читать Данилевского всё же труднее, чем Гончарова. Конечно, классика сохраняла духовность, лучше сказать, нравственность, но чаще действовала на чувства, чем на душу. А чувства просят внимания, а чувства разные. Да и не было духовной литературы. Уж какие там славянофилы? Все в спецхране. Сплошные Добролюбов, да Белинские, да Писаревы, да «к топору зовите Русь». Страдают «лишние люди», страдает «маленький человек», чего же они, не знают, что ли, где исцеление?Оно есть! И доступно. Нет, поплакала на холмике отцовской могилы и поехала опять с собачёнкой и барчатами жить дальше. («Стационный смотритель»).  И это ещё хорошо. И не верю я, что заколотили Фирса в даче, он же всё-таки не окончательно глухой, а тут вообще молотки гремят. Это его Чехов заколотил. Так же как не Герасим,а  Тургенев Муму утопил.  Чего её было  топить? В деревню же уходил, а там-то кто бы её тронул?  (Шутка: Почему Герасим назвал собачку Муму? Ответ: он мечтал о корове).

ИЛИ НЕ ГИБЛИ империи, или не уходили в песок дожди и цивилизации? На что надеяться? Небеса совьются как свиток, железо сгорит как бумага, чего ждать? Наша борьба за Россию не просто мала,  она ничтожна.
Нет, неправильно я написал, за других нельзя говорить, ты за себя отвечай, с себя спрашивай, так и говори: моя борьба за Россию не просто мала, она ничтожна.
А то  есть критик: выходит на трибуну, задыхается, впадает в исступление: «Мы изолгались! Мы потеряли…». Так если ты изолгался, так и говори: «Я изолгался».

НЕДАВНО Я ДВАЖДЫ попал в неловкое положение. В дальней поездке меня поместили в двух-местном номере, сказав, что второй жилец может быть священником.  В номере я не стал занимать никакую кровать, может священнику понравится не та, а эта.
Вскоре в дверь деликатно постучали. Мужчина в годах, с бородкой, но в штатском. Я не знал, руку ему протянуть для знакомства или под благословение подойти? Спросил: «Вы священник?». – «Да, - ответил он, - сейчас принесут».
Что принесут? Я  не понял. Но он же сказал: да. Сложил руки: «Благословите пойти осмотреть местность».
Он растерялся: «Нет, нет, я не священник. Вы спросили, с вещами ли я. Я ответил: сейчас принесут».
И в самом деле в дверь стукнулся служитель отеля, притащивший изрядный чемодан соседа.

В этом случае не поняли меня. А в другом я не понял. В автобусе мужчина спросил: У вас есть  брат Виталий?» - «Нет». – «А если подумать?» - «И думать нечего. У меня два брата, оба в России» - «А двоюродный?» -«Двоюродный? Ну, может, в смысле дружбы народов. Я бывал там, конечно, и застолья бывали, и братались». – «Бывали где?» - «В Италии. Вы спросили у меня, есть ли у меня брат в Италии?» - «Да, я спросил о Виталии».
Тут ему надо было выходить. Он встал: «А всё-таки у вас есть брат Виталий, есть. Нехорошо отказываться от родни».
Когда автобус потащил меня дальше, я сообразил, что речь шла не о стране Италии, а о человеке Виталии. Ну да, есть у меня двоюродный брат Виталий. Я от него не отказываюсь. Только он не в Италии живёт.

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: