| |
КАК МНЕ ЖАЛЬ
Хлебный колос далёкого детства,
И комбайн, и дорожная пыль…
А в душе отголоски приветствий,
Всё ж которые я не забыл.
Эх, деревня моя дорогая!
Как мне жаль, что затихли дворы,
Что закат, в поздний час догорая,
Смех не слышит твоей детворы.
И рассвет петухов не разбудит,
И пастух здесь не щёлкнет кнутом.
Что исчезло, залётные люди
Нынче даже не вспомнят о том.
Как мне жаль, что исчезли колодцы,
И ручьи заросли, и пруды.
И откуда же счастье возьмётся,
То, которого стёрлись следы.
Хлебный колос над полем не дрогнет
На безудержном, горьком ветру,
Только пыль, прах веков на дороге,
Что, былое забрав, не вернут.
27.05.23
ОПАСАЯСЬ ЗИМЫ
Любопытства всё меньше, а страданий всё больше.
Справедливость все ищут, да не могут найти.
Мысль опять: ну зачем я на Землю заброшен?
Неужели другого не достоин пути?
Почему ничего мне не хочется делать?
Догадаться нетрудно: всё летит в пустоту.
И душа, оставляя здесь бренное тело,
Улетит, если даже травой прорасту.
Прорасту, буду снова за землю цепляться
И в неё погружаться, опасаясь зимы.
Я устал в этой жизни от негодных сенсаций
И вестей, от которых все обозлены.
И весной, что сегодня приблизилась к лету,
Я сирень под окном в ароматном цвету
Ощущаю как прошлой, лучшей жизни примету,
Как соринку, и глаз к переносице тру.
Переносится всё с величайшей любовью
Из пустого в порожнее с верой в судьбу
И того, кто готовит к смертельному бою,
И того, кто на зверство налагает табу.
Опасаясь зимы бесконечной и лютой,
Я останусь на этой неуёмной Земле,
Дорожить буду каждой свободной минутой,
Слёзы лить незаметно да от радости млеть.
29.05.23
ТИХИЙ ГОЛОС
Тихий голос, неслышный,
ушам недоступный моим,
Но доступный душе,
становящийся вновь очевидным,
Рассказал не впервой
мне о том, что я Богом храним,
Несмотря на мои мысли тёмные, мысли-обиды.
Замечаю порой перемены в мышлении тех,
С кем ещё никогда не встречался на этой планете,
Но уже говорил о влиянии разных помех
На попытки пронять мир,
чтоб был справедлив он и светел.
Всё зависит от нас, от желаний, от мыслей и дел.
Мир легко изменить,
сделать искренним и человечным.
Надо только, чтоб каждый
добром поделиться хотел,
Чтобы каждый несчастный
был каждым счастливым замечен.
Счастье вовсе не в том,
чтобы сеять несчастье вокруг,
А себя возвышать, будто горный орёл, надо всеми.
Воспаривших легко поражает ужасный недуг –
Остаётся один, без друзей, без надежд на спасенье.
Ну конечно, вокруг
толпы разных «друзей»-прилипал
У того, кто парит высоко, чьи желанья священны,
Кто не чувствует сам,
и не скажет никто, что пропал:
Бог всевластных не любит,
своей не потерпит замены.
Тихий голос шепнул –
я о том всем вокруг рассказал,
Что услышал, надеясь,
что многим придётся по нраву.
Посмотреть не могу
всем, к кому обращаюсь, в глаза,
Всё ж уверен, что многие ищут
не только любовь, но и правду.
3.06.23
КЛОКОЧУТ МЫСЛИ
Беспокойные ночи, неуютные дни.
Постоянно клокочут только мысли одни.
Одиночество всюду, даже в шумной толпе.
В ней, я чувствую, буду только злей и тупей.
Обойду, коль сумею, коль смогу, стороной,
Чтоб слияние с нею не случилось со мной.
Но – включу телевизор – хлынет вечное зло
С бесконечною тризной в мой душевный разлом.
Суну мысли в подушку, отвернусь от окна –
Всё равно слышу пушку, не стихает война.
Никуда мне не деться, не сбежать от неё.
Тихо ухает сердце над судьбой-полыньёй.
Кто там, в тёмном провале, в ледяной тишине?
Те, кто насмерть стояли и сгорели в огне.
Не вода это – слёзы матерей, вдов, детей.
В сердце холод венозный обескровленных тел.
6.06.23
СВЕТ МЕЧТАНИЙ
Откуда что берётся?
Я всё ещё могу
Встать утром вместе с солнцем,
Чтоб слушать улиц гул,
Глядеть на листопада
Мерцание и луж,
А слышать громы «Градов» –
Наследников «Катюш».
Смотреть и удивляться
Мечтаниям своим
О тесных узах братства,
О том, что сохраним
Союз наш нерушимый,
Достроим общий дом,
Чтоб жили не тужили
Безбедно люди в нём.
Не вышло. Свет мечтаний
Однажды потускнел:
Союз наш раскачали
Те, подружились с кем,
Кто перед нами двери
С улыбкой распахнул –
И наш народ поверил
В бесхитростность посул.
Дар греков осаждённым
Троянцам был забыт –
Союз пронзили стоны,
А позже – грохот битв
За целостность России,
За православный мир.
Что же раньше не просили
Ума у Бога мы?
15.09.23, 10.05.
И НА ЧТО МНЕ ПЕНЯТЬ
И на что мне пенять! Что на ощупь устраивал жизнь?
Не имея ни денег, ни разума, видимо, тоже,
Полагался на то, что построят в стране коммунизм –
Будут мне, а не я буду всем и всегда что-то должен.
Коммунизм в коммуналке на шкуре своей испытал,
И блаженство, когда пил с бродягами местными водку.
Переменами к лучшему вроде б Россия сыта,
Но опять ей отраву пихают и в уши, и в глотку.
И смиренье моё все используют против меня,
Да и бунт мой слепой был кому-то всё время на пользу.
Но на что, если б мог, это всё я сейчас променял?
На разбой, на угодливость? – нет, не хочу, да и поздно.
И на что мне пенять? Видно, лишь на себя самого.
Жизнь была непростой, а простой жизнь бывает ли? Вряд ли.
Сохранил, слава Богу, в душе свой хребет становой,
Путь нелегкий пройдя, путь прямой и, увы, безвозвратный.
МЕЧТЫ ОБ ЭЛЛАДЕ
Уводит в глубину времён
Не столько даже любопытство,
Но с тем, что было в них, сравниться
Желание. Я покорён
И силою, и красотой
Героев и цариц Эллады.
Я – там, мне лучшего не надо.
Что лучшее в сравненьи с той
Эпохой, нисходящей к нам,
Безумным, алчным и жестоким,
Не помнящим свои истоки,
Где было тесно именам
Великих, славных мудрецов,
Правдивых, истинных пророков?..
Мы не усвоили уроков,
Гонясь за золотым тельцом.
Что создали, имеем что
Мы, увлечённые погоней?
Зарин, иприт, уран, полоний...
Такое времечко пришло.
Продукты нынче не гниют,
Но догнивают повсеместно
Людские души, сея вместо
Прекрасного раздор и блуд.
Всё больше злобы, и ракет,
И ядерных боеголовок,
А значит, новый век недолог.
И, значит, будущего нет?..
Всевышний дал нам этот шанс –
Вернуться к истинным вершинам
Любви, но наша паутина
Уже не отпускает нас.
Эдем потерян, на земле
Пришёл конец простому ладу.
Эх, возвратиться бы в Элладу
Хотя бы ненадолго мне!
ВЫСОТА – ДЛЯ СМЕЛЫХ
Дерево становится всё выше,
Всё мощнее с каждым годом ствол.
Вот уже оно над нашей крышей
Поднялось, взирая на простор.
В детстве я, завидуя такому
Росту и желая вдаль взглянуть,
Залезал по веткам выше дома,
Вдаль глядел, превозмогая жуть.
Дерево качалось и скрипело,
Возмущалось всей своей листвой,
Ну а я, обняв живое тело,
Ощущал и страх и подвиг свой.
И сквозь эти ощущенья дали
Озирал, восторг во мне бурлил:
Даже птицы ниже пролетали,
Ну и те шагали, кто бескрыл.
Плохо различая то, что вижу,
Думая, чтоб ветка подо мной
Не сломалась, я спускался ниже,
Ниже, будто прячась за стеной.
Понял я, что высота для смелых
И умелых, только им дано
Вдаль смотреть, заглядывать в пределы,
Коих видеть мне не суждено.
ВЕРА
Будто в зимнем просторе ветла
Или ночь над заснеженной крышей,
Вера медленно, тупо жила,
Нас, шумливых, не видя, не слыша.
Не могла даже есть, даже пить,
Только в тёмные дали глядела,
Где мечта продолжала слепить,
Но ни разу ещё не согрела.
Что за жизнь? – только мука одна,
Непрерывная мука, сплошная
С ранних лет до последнего дня
Угнетала, надежды лишая.
Обрекла Веру быть сиротой,
А потом – будто дочкой приемной,
В дом взята приживалкой простой
Или вовсе служанкой бездомной.
Замуж вышла – любви ни на грош,
Только труд, только бедность сквозная.
Это – память, её не сотрешь
И не смоешь своими слезами.
Вера долго жила, не ища
Жизни радостной, светлой и сладкой.
Уподобилось тело мощам –
Вот что Вера имела в остатке.
Утром сон прерывает звонок,
Голос в трубке о том сообщает,
Что душа в свой назначенный срок
Распрощалась навеки с мощами.
И ВНОВЬ БЫЛОЕ
И надо ли мешать мне это всё узнать:
И голубиный всплеск в игре теней и света,
И мной забытый день, вернувшийся назад
И видящий меня под маскою аскета.
Всё то же, помню я, всё было и прошло,
Ушло куда-то вдаль, чтоб вновь ко мне вернуться.
Я рад, я не забыл, как было хорошо
Весёлость ощущать, быть дерзким миролюбцем.
Девчатам озорным заглядывать в глаза,
И день и ночь мечтать об их ответных чувствах,
И сердце небылицами терзать,
Когда ещё в душе невыносимо пусто.
О как же этот день на прежний мой похож!
Вернулась пустота моя ко мне и лёгкость,
Как будто ветер я, и вызываю дрожь,
Задев берёзки кисть, случайно тронув локоть.
Родное всё вокруг, душевное, своё…
Пусть только день один напомнил мне былое,
Я знаю, вижу я, как солнышко встаёт,
Я знаю, слышу я, как сердце сладко ноет.
И новый день пришёл – похожий или нет, –
И чувства пробудил, заставил волноваться
Увидевшего вновь всё тот же белый свет,
Понявшего, что здесь унынье – святотатство.
СЕВЕРНЫЙ СУМРАК
Северный сумрак и медленный ход.
Ласковый ветер зовет меня в гору.
Вы мне скажите, какой это год,
Да заодно – и который.
Медленный ход покоряет меня,
Ласковый ветер пока только мнится.
Душу мою прошлый век, полоня,
Полнит событьями в лицах.
Вы мне скажите, куда мне идти:
В гору ли, в степь или в чёрную бездну?
Северный сумрак – мой век во плоти –
Серый, голодный, облезлый.
Страхи мои, искаженная даль
В сумраке сером, пустынном, печальном.
Хватит страдать! – я довольно страдал
В жизни своей изначально.
Пусть я и медленно меряю мир
Грустными, как серый сумрак, шагами,
Как же прекрасен, как всё-таки мил
Мир, как же жизнь дорога мне!
СКАЗОЧНАЯ ЖИЗНЬ
Как же всё-таки мир удивителен, как он хорош!
Всё для всех в нём имеется –
разве не видно? –
в достатке.
Если ты милосерден, добро на земле преумножь
И раздай, чтобы было
значительно больше в остатке.
В детстве сказки волшебные
нравились, думаю, всем,
Кто их слушал, читал,
чуть завидуя славным героям.
Почему же ленивый, смешливый Емеля засел
В головах, Карабас просыпается в людях порою.
Почему же не старый рыбак, а старуха его
В поколениях множится, кружится чёрная стая?
И не помнят полки новых тучных бояр, воевод,
Чем закончилась сказка, на грабли опять наступая.
Сказки учат тому, что всегда побеждает добро,
А могучее зло перед ним,
смелым, щедрым,
ничтожно.
Это правило жизни, как мир суетливый, старо,
Ну так что же нам это так трудно понять,
ну так что же?!
И откуда же это стремление всех покорять,
Подминать под себя и
по мере возможности мучить?
Как же быстро на душах иных нарастает кора,
Сквозь которую внутрь
не проникнет и тоненький лучик.
Слава Богу, не все с детских лет запасаются злом
И, как ворон безумный,
спешат чьей-то крови напиться.
Всё ж считаю, что мне повезло – ещё как повезло! –
Я из тьмы воронья
вылетал чуть потрёпанной птицей.
КАК ЛАСКОВ МАЙ
Римме
Как ласков май, как обольстителен,
Очаровательно красив!
Зовёт – устали вы, грустите ли –
В свой многоцветия разлив.
И на душе светло и радостно,
Когда вокруг цветёт сирень.
От криков чаек – песен жалостных,
Ещё светлее, ярче день.
Старушки бодрые на лавочках
Судачат снова о своём:
Как с ухажёрами бывалоча
День майский мчался колесом.
Мне тоже есть что вспомнить: мучился
В такие дни в плену любви,
Бродил-пенял пустынным улицам,
Что сердце юное болит.
Теперь молчит оно, усталое,
Перемоловшее себя,
И всё ж скрипит, мечтами старыми
Свой прах порою теребя.
Какой же май без чувств доверчивых,
Без самой сладкой маяты!
Слежу за ним с утра до вечера,
Надеясь, что следишь и ты.
А ЧТО МНЕ
А что мне, право, горевать?
Живу себе, живу
И хлеб жую, как говорят,
Пока ещё жую.
На хлеб деньжат хватает мне,
На воду и на соль.
Хватает, право же, вполне,
Чтоб слышать сердца боль.
Уверен, что не я один
Жую один лишь хлеб,
Но скорбный вид неизгладим,
До крайности нелеп.
Нас много, думающих так,
Живущих так всегда
И видящих во всём бардак.
Не это ли – беда?
БЛАГОДАТЬ
От воды туман клубится,
Льётся в землю молоком.
Пьёт его с утра пшеница
Каждым нежным колоском.
Сквозь берёз высоких ветви
Пробиваются лучи.
В печке, словно солнца дети,
Пышут жаром калачи.
Распахнув окно навстречу
Солнцу утреннему, мать
И лицо своё, и плечи
Окунает в благодать.
Стол украшен тёплым хлебом,
Дымка лёгкая над ним.
Над трубой в высоком небе
Тает детства сизый дым.
ЯСЕНЬ
Ветвями розовыми ясень
Перебирает облака.
Мне труд его, пожалуй, ясен,
Слежу за ним издалека.
Устало дерево от ветра,
Не вынес ясень мрачных дней,
Позвал весну, но – нет ответа,
Стал ждать и загрустил о ней.
И вот с утра сегодня бьётся,
Трепещет, тянется в зенит...
Смотри, и впрямь достал до солнца.
Послушай – и капель звенит!
ПЯТЬДЕСЯТ
Сестре Тамаре
Чем же, чем у людей исчисляются годы?
Вот проходят они, пролетают они,
А ответа никто для себя не находит.
Только скорбь о минувшем
вечно в сердце храним.
Всё летят, всё летят, как осенние листья,
Золотые деньки, золотые деньки…
Пятьдесят. Хоть и ждёшь,
а звучит, словно выстрел
С чьей-то лёгкой, к тебе безучастной руки.
Путь в полвека длиной –
не мечта, а реальность.
Что над ним горевать, если был он неплох.
Счастье
пусть и с великим трудом доставалось –
Не просила, чтоб кто-то пришёл и помог.
Всё сама, всё сама – лишь бы доброе дело
И – сама бы себя не могла упрекнуть.
И любила сполна, и о ближних радела
На своём полурадостном полувеку.
|
ВЛЮБЛЁННЫЙ СТРИЖ
Какой надежды чертежи
Рисуют надо мной стрижи?
Вот пара линию одну
Прилюдно продолжает гнуть.
О, ради ветреных подруг
Согнул и я немало дуг,
Но – сам собой изобличён –
Я не жалею ни о чём.
Надеюсь, ты поймешь, простишь
Меня, мой друг, влюблённый стриж.
СЧАСТЛИВЫЙ МИГ
Когда сижу без дела дома,
когда зима, снега кругом,
кувшинки знойного затона
зовут дотронуться рукой.
Но мысль – мираж, мираж и только,
ей не дано меня увлечь.
Она звенит надеждой тонкой,
надеждой отдалённых встреч.
И гул метели, не смолкая,
напоминает о зиме.
Ты этой встречи не искала,
а вот пришла, пришла ко мне.
Плывёт, покачиваясь, лодка,
и ввысь и вглубь всё синь да синь…
Счастливый миг, такой короткий,
в душе моей неугасим.
* * *
Между озером и небом
пролетает клин гусей:
семь в плече.
Побывать бы там, где не был,
там, где гусли для гостей,
жар печей.
Я бы там построил башни,
храмы, княжьи терема
покучней.
Как попасть мне в день вчерашний,
не нарушив времена?..
А зачем?
Чтоб от чуда не отвыкли,
есть у нас Ростов Великий –
свет очей.
* * *
Ваши высочества, что хоть вы ищете
В мусорных баках, в приютах бичей?
Ваши высочества, разве вы нищие?
Вам-то пустые бутылки зачем?
Ваши сиятельства, что ж вы в лохмотьях-то,
Что ж вы небритые вышли в народ?
Ваши сиятельства, что ж вы так ходите,
Словно штормит и кренит пароход?
Ваши величества, что за вульгарности?
Вас же послушаешь – мат-перемат.
Ваши величества, вы хоть пытаетесь
Птицу надежды и счастья поймать?
ПРОЗРЕНИЕ
Блестит новейшим снегом день,
И ангелы проходят хмуро.
Из подворотни вдруг – злодей,
Небрит, пропит весь и прокурен.
«Ну что за чёртово житьё!»
Брезгливо морщатся святые.
А снег с наивностью цветёт,
И воздух серебристо стынет.
Спешат святые на обед,
И потому машины мчатся
Слегка печально мимо бед,
Слегка бравурно мимо счастья.
А толпы ангелов стоят,
Трамбуя снег на остановках.
Их недовольный, хмурый взгляд
Блуждает с мыслью о столовых.
Машины – лёгкие, как снег, –
Кружат и тают, как ни странно.
И обрывается их след
У мрачных входов в рестораны.
И только черти, сея страх,
Снуют, беснуются, смеются.
Бывают даже в тех местах,
Куда святые не суются.
Но, может быть, один из них,
С несостоявшейся судьбою,
Несёт в себе прекрасный стих
Для нас с тобой. О нас с тобою.
* * *
Подытожив все свои искания,
Как я буду в этом мире жить?
Так ведь и осталась неприкаянна
Душенька моя над морем лжи.
И любовь изменами пресытилась,
И набила шишки доброта…
Люди, люди, почему же, видя вас,
Замыкаю уши и уста?
Замыкаюсь, обращаюсь взорами
К небу, лесу, озеру, земле, –
К тем субъектам, что не опозорены
Алчностью, что так противна мне.
Алчностью, и чванством, и насилием,
И презреньем к мудрости веков…
Пролетают ветры над Россиею,
Пролетают стаи облаков.
Новые летят, а будто старые –
Над бескрайним полем спелой ржи.
Подытожив все свои искания,
Буду этим – старым зреньем – жить.
БЕРЕГ НЕРО
Высокий, глубокий простор голубой,
А я посредине на краешке суши,
Которая стала моею судьбой,
И мысленно зримой, и самой насущной.
Стою вот на кромке глубоких небес –
Светла старых сёл и холмов панорама:
Вдали, как фигурки счастливых невест,
Стоят колокольни разбуженных храмов.
Всегда я был с ними и буду всегда,
Пока моё сердце разумно и зряче,
Пока вся вот эта живая вода
Во мне закипает, бунтует и плачет.
Душа, в ней отмытая, станет светлей
И будет достойна хранить берег детства.
А в детстве, как птица, с высоких ветвей
Глядел я вокруг и не мог наглядеться,
Напиться простором родимой земли.
И странствовал много, и видел немало,
И падал, теряя надежды свои, –
Родная земля каждый раз поднимала.
Я вновь выходил на простор голубой,
Стоял посредине на краешке суши,
Которая стала моею судьбой,
И мысленно зримой, и самой насущной.
* * *
Подросток на станции Сия
Встречает поезд,
А вижу я боль России
И слышу совесть.
Подросток на фоне сугроба,
Сугроб на фоне тайги.
Тайга и подросток – оба
Не видят ни зги,
Пока не подходит поезд,
А поезд и есть та нить,
Которая всех, кто порознь,
Пытается соединить.
НО ТЫ ПРОШЛА...
Насторожился я, когда твоя вселенная
была вблизи моей,
но от экватора любви душа осенняя,
отстав, летит в метель.
Её стезя, туманом ослеплённая,
в орбиту превратясь,
ведёт меня, лечу по воле Овена
туда, где пробил час.
Мне это всё, знакомо-незнакомое,
казалось редким сном,
но ты прошла, и растворился снова я
в Эдеме показном.
И только – шрам на шарже,
изготовленном
заранее судьбой,
и ни гроша в копилке,
и не стоило
встречаться нам с тобой.
* * *
Вдруг замечутся ветры,
замечутся вдруг
и свои
голубые глаза распахнут,
а потом,
утомившись,
прикроют.
Брызнут капли с ресниц,
синих птиц,
с жёлтых листьев
и новых стропил,
упадут,
потекут ручейками
и мутной рекою.
Присмиревший мужик,
не скучавший всё лето в пивных
и на пляжах морских,
и на дачном участке, конечно,
застолбил себе место на кухне;
окно приоткрыв,
глядя в стылую даль,
сигаретный дымок выпускает,
себя потешая,
колечком.
Расплывается даль,
размывается серой слезой.
Вот и всё, вот и всё…
Больше нечего ждать:
это – осень.
Будто жизнь позади,
и не знаешь,
тебе в этот час повезло
или
долго терпевший твои прегрешенья Господь
тебя бросил.
Ну, посмотрим ещё,
мы посмотрим,
вернётся ли к нам
яркий солнечный свет.
Говорят,
бабье лето
ещё впереди. В утешенье
духи леса
медвяный
закурят для нас фимиам –
каждый станет тогда
и спокойней стократ,
и душевней.
КАТЯ-БАРЫНЯ
Самогоном и водкой распарена,
Баба видная, хоть и проста,
Вдоль по улице шла Катя-барыня,
Мат отборный несла на устах.
Тротуары ей тесными были,
А порой – и проезжая часть.
И орали ей автомобили,
И взрывались водилы подчас.
Катя-барыня шла им навстречу,
Руки вскинув на уровень плеч,
Взгляд её – бесконечно сердечный –
Обрывал раскудрявую речь.
Плюнув, царь деревянной кабины
Дверцей хлопал, смахнув перегар,
А у барыни Екатерины
Открывался вдруг песенный дар.
Запоёт величаво и щедро
Вновь начнёт всем себя предлагать.
Ей, прошедшей войну, был неведом
Страх с судьбой своей в прятки играть.
Пока кто-то не внял старой стерве,
Не помог жизнь-тоску побороть,
Вдоль по Ленинской – трассе на север
Колыхалась неверная плоть.
Не заботилась баба о чести,
И не знал город бабы срамней...
Катя-барыня, ты не исчезла
Из мальчишеской жизни моей.
* * *
В храме Бориса и Глеба –
Выше, чем всякая Русь, –
Я разговаривать с Небом,
С тем, со Всевышним, учусь.
В тихих речах Иоанна,
Неторопливых речах,
Нет никакого обмана
Ради доверчивых чад.
Лик его светел – иконы
Надо б такие писать, –
Как изначальный, исконный
Храм монастырский и сад.
Видели в праздник престольный
Дети советские в том
То ли свечение, то ли
Всполохи – в храме пустом.
Видели и понимали
То, что я силюсь понять, –
Вытащит Русь из развалин
Наша небесная рать.
В храме Бориса и Глеба
Тихо. Внимаю словам,
Будто бы льющимся с неба,
Будто бы вспомнили там
О непутёвом поэте,
Жаждущем чистой души.
Как бы я был чист и светел,
Если б всю жизнь не грешил!..
Если б не праздный, не бранный,
А православный язык...
В тихих речах Иоанна
К праведной жизни призыв.
Лик его светел. Я вижу,
Слышу всё то, что во мне
Мною давно уже движет
И наяву и во сне.
Это ли праздник престольный?
Это ль свеченье внутри?
Дело такое простое –
Мир сам в себе сотвори,
Чтобы его понимали,
Чтобы тянулись к нему,
Чтобы и старый и малый
Светом рассеяли тьму.
Сам я таким ещё не был,
Не было, видимо, сил.
В храме Бориса и Глеба
С Господом я говорил.
* * *
Иду по лужам напрямик,
Иначе каждый шаг – тупик:
Повсюду лужи.
Как хорошо, что дождь идёт,
Вода не превратилась в лёд,
Метель не кружит.
Всё это, знаю, впереди,
Пройдут осенние дожди,
Зима настанет.
Исчезнут лужи подо льдом,
И небо рухнет кверху дном,
Сближаясь с нами.
По облакам шагая, мы
Привыкнем к шалостям зимы,
Повадкам лисьим.
Отныне глядя свысока
На них, пиная облака,
Развеселимся.
Одежды сбросим, словно – зной,
Расправим крылья за спиной…
А тёмный вечер
Зажжёт повсюду фонари –
Пусть всё искрится, путь горит –
Далёкий, млечный.
Идут осенние дожди,
И я, хоть нет большой нужды,
Сегодня снова
Иду по лужам, торопясь,
Бегу, разбрызгивая грязь
Пути земного.
Мне говорят, чтоб не спешил
И о спасении души
Побольше думал.
Возможно, правильный совет,
Но у меня терпенья нет,
И я упрямый, как поэт
Джордано Бруно.
* * *
Старый город проснулся. Проснулся старик.
Старый город во мраке мелькает огнями.
А старик – ещё сонный, ещё невменяем –
Молча штору откинул и к раме приник.
Смотрит вниз. Там потоки людей и машин.
Влево, вправо спешат чьи-то тени и фары…
И не видит старик, и не помнит, что старый
Он и город его, что пред ним мельтешит.
Устаёт. Смотрит прямо – в чужое окно.
Дальнозоркость ему позволяет увидеть,
Как на кухне хозяйка почти в голом виде
Что-то ищет упорно и суетно, но
Не находит, как видно. Уходит во тьму.
Возвращается с мужем. Ругаются оба.
Может, это не муж? Впрочем, лаяться чтобы,
Всё равно, кто он ей и она кто ему.
Это знает старик: было всякое в жизни.
Ведь когда-то и он по утрам закипал.
Ни Марии Петровны, ни Люськи капризной
Рядом нет. Он-то зряч, а фортуна слепа.
2008
* * *
Хотя бы край…
Хотя бы точка в небе!
Хотя бы тонкий детский голосок!
Всё позади: и чуждый шрифт на лейбле,
И заточенья мой заочный срок.
Хотя бы край…
Но на краю другие,
И многие не видят этот край.
А я уже в том мире, где Вергилий –
То римский кесарь вдруг, то самурай.
Клубится нечто, медленно и быстро,
Как облако в безбрежной синеве.
И кто есть кто в том, что теперь клубится?
Не видно слабых, да и сильных нет.
Падение – без веры, без опоры,
А взлёт – с любовью к светлым небесам.
Эх, всё ж и космонавты, и шахтёры
Спешат назад – к речушкам и лесам.
К своей избе, к обычной коммуналке,
На берег, к разведённому костру.
Ни глубины, ни высоты не жалко,
Когда всё-всё привычное вокруг.
Когда стоишь уверенно на тверди,
Простор вокруг тебя поля простёр,
Дождь моросит, машина мимо едет…
И льнёт к земле, и темень рвёт костёр.
Скрипит стартёр, – почти погасли фары.
Но вот уже навстречу мне бежит
Великий путь: и новый мир, и старый…
И хочется на этом свете жить.
ДЕТСКАЯ КОЛЯСКА
В сером пальто,
красных варежках,
шапочке чёрной
С детскою жёлтой коляской идёт по двору
Медленно так,
от всего, что вокруг, отрешённо.
Медленно так, будто эти шаги не к добру
За вызывающе яркой и пышной коляской
В сером угрюмом пространстве
октябрьского дня.
Как и она, я слежу за коляской с опаской
И вспоминаю, как мама возила меня.
Нет, никогда у меня не бывало шикарной
Жёлтой коляски, какую я вижу сейчас.
Мама моя, да и крёстная мама Тамара
Даже не знали, что будет такое у нас
В послевоенной, измученной болью России,
В наших краях, где вся жизнь –
только серые дни.
Ржавые санки я помню, на них и возили
Мамы меня. Если б только меня и они!
Вывезли вот,
двадцать первое нынче столетье.
Я теперь старше, чем мама, когда я был мал.
Что же вас ждёт впереди, современные дети?
Дай-то вам Бог,
чтобы век этот радостным стал.
ХРАНИМЫЙ ОТБЛЕСК
Печной огонь горит в моём окне,
А за окном – мой сад, уже сгоревший.
И путь туда мне кажется скорейшим,
Мой путь назад, куда дороги нет.
Горит огонь в неодолимой тьме,
Сжигая всё и душу обжигая.
Когда-то жизнь – теперь почти чужая –
Кипела страстью жгучею во мне.
Пустяк вся жизнь, когда в ней нет огня.
А тот огонь горит и силы множит.
И я надеюсь, что ещё, быть может,
Он воскресит и распалит меня.
Притихла ночь, и слышен слабый треск
Дровец в печи, мне рядом с нею жарко.
Всё, что потом, – не помню и не жалко,
Ведь я душой истерзанной воскрес.
Редеет тьма, и всё бледней огонь,
И всё ясней опустошённость сада.
Какой-то горький на душе осадок…
Не тронь его. Пожалуйста, не тронь.
О как же горек на душе осадок!
Ты – будь добра – не тронь его, не тронь.
К публикации рекомендовал Мамед ХАЛИЛОВ |
