05.11.2013 г.

Об одной маленькой победе
(представление рассказа Софьи Пучковой «Чудо для феи»)

Мы сидели на семинаре начинающих прозаиков и обсуждали рассказ одной девушки.

Сюжет был таков – молодой человек узнаёт, что ему осталось жить один месяц. Расстроенный, он идёт по улицам, и в окне дома видит женщину, которая вызывает у него симпатию. Он бросает ей в окно цветы, пишет любовное письмо, наконец, они встречаются, влюбляются друг в друга. В конце выясняется, что диагноз героя ошибочный… Рассказ был написан в «романтической» манере, тоном серьёзным и пафосным. Девушка признавалась, что воспринимает мир серым и находит отдушину в таком «романтизме». Она была взволнована и не согласна ни с одним критическим замечанием участников семинара.

Руководители семинара всё понимали. Один предложил девушке продолжать писать в такой же манере в расчёте на массового читателя с плохим литературным вкусом. Другой посоветовал «делать оригами» (это было ещё одно её увлечение помимо литературы). Было больно, оттого что они уже знали о её художественном поражении, знали, что из неё не выйдет хорошего писателя, и, наверно, они были правы. Нет, рассказ не был явной графоманией, там встречалось что-то живое. Но надежды на то, что это живое сможет пробиться сквозь корку пошлости и безвкусия, почти не было.

Профессиональный взгляд не верит в человека, он верит фактам. Профессионал не будет тратить время и силы на эфемерную надежду. Но художественное творчество – не область профессиональных навыков, это область тайны, и в художественном творчестве, как нигде больше, возможно чудо преображения. В этой заметке мне хотелось бы рассказать об одном таком чуде, о локальной победе одного молодого автора над подобной «романтикой» и безвкусием. И пусть кому-то такая тема покажется недостаточно важной, но разве не из маленьких побед складываются потом большие? И разве сама возможность такого преображения не побуждает нас относиться друг к другу с большей чуткостью, никогда не теряя веру в человека и его талант?

Молодой автор Пучкова Софья с детства увлекалась литературой и музыкой, а в 17 лет написала свой первый осознанный рассказ. Рассказ представлял собой нагромождение избитых романтических образов: чайные розы, кроваво-красное вино, древние пергаменты, музыка Шопена, Шуберта, Дворжака – уж чего там только не было! Рассказ почти не оставлял надежды, любой серьёзный критик порекомендовал бы девушке заняться учёбой на факультете теологии, куда она как раз поступала в то время.

Впрочем, Софья не оставила литературное творчество, и уже через год написала маленькую повесть, героиней которого стала молодая Писательница, удивительно похожая на саму Софью. Подобно своему автору, Писательница сочиняет романтический рассказ и, мечтая опубликовать его, идёт в местную газету. Эпизоды, в которых Писательница выслушивает критику маститого журналиста, полны в повести тонкой самоиронии, их нельзя читать без весёлой улыбки. Расстроенная жестокой критикой, героиня решает навсегда порвать с литературой, но в этот момент ей предлагают работу журналистки в той самой газете. И вот здесь-то она встречается с реальным миром, с настоящими страданиями людей. В конце повести героиня отказывается от своих романтических грёз и, наконец-то, взрослеет. Автор допускает, что этот опыт позволит ей в будущем стать настоящим писателем.

Сложно сказать, как именно произошло в душе молодого автора преодоление, но, на мой взгляд, это противопоставлении романтической девочки с её мечтами реальному миру с его реальной болью – важный шаг в художественном развитии. Когда автор поднимается над своим юношеским представлением о мире и может показать себя со стороны, мы уже можем говорить о его первой победе.

Но это было только начало. Теперь Софье нужно было не просто грубо противопоставить романтическую себя реальности, но и понять, что её стремление к романтике органично для неё самой, что именно такой её сотворил и именно такую её любит Бог. Не отказаться от себя, от своего мировосприятия, а глубже понять его; не отгородиться от мира, а стать его частью.

Мне кажется, рассказ, который будет приведён ниже, как раз является этим новым шагом, следующей локальной победой молодого автора.

Софья ПУЧКОВА

Чудо для Феи

(феерия)

Памяти Сергея Алексеевича Бердина

Вечер одного из последних дней августа. Свежий ветер, пахнущий осенью, дающий ощущение свободы и, как выразился Кундера, «невыносимой легкости бытия». Я еду в троллейбусе, в руках у меня букет алых роз. Передо мной сидит старенькая женщина в очках и смотрит в окно, сквозь которое на ее лицо падает золотистый отсвет заката. Мы движемся: я, эта женщина, троллейбус, Земля, время… Легкость бытия ощущается трагично в каждом его участке, в каждом рядом стоящем или сидящем, которого вижу в первый и последний раз. Я пытаюсь поймать мыслью каждое мгновенье легкокрылого времени, быть мыслью в каждом мгновенье. Этот день не вернешь, каждое ушедшее мгновенье – это уже невозвратимое прошлое. И осознание близости этого прошлого, и наше неудержимое стремление в будущее пугают. От этого в душе странная горьковатая тоска. Ощущение свободы не радостное. Эта свобода заключилась в стремительный полет времени и ветра. Время летит, несет нас вперед. Грусть не в том, что свобода как бы утрачивается необходимостью лететь, а в том, что время не остановить. Все тленно, все преходяще. Все уйдет, как эти мгновенья, которые не повторятся, как эти люди, которых вряд ли когда еще встретишь. И от этого можно было бы впасть в отчаяние, если бы не...

…Подходит моя остановка, я быстро выдергиваю из букета одну розу и протягиваю сидящей напротив женщине.

- Мы никогда не увидимся, возьмите, пожалуйста, это вам, - говорю я.

Она несколько секунд удивленно смотрит на меня, а потом ее лицо освещается улыбкой.

I .

Я люблю, когда люди улыбаются. Поэтому я не боюсь смешно одеваться и совершать смешные поступки. Одежда истлеет, но не истлеет улыбка. Поступок уже ушел в историю, но воспоминание о нем может долго греть сердце.

Научиться останавливать время – это воистину научиться быть счастливым и делать счастливыми других. Главное не то, чтобы пережить как можно больше в жизни и везде преуспеть, а то, чтобы пережить самое важное. А что может быть важнее счастья?

Окончив философский факультет, я совершенно не собиралась стать ученым, научная карьера меня ни сколько не интересовала. Я чувствовала, что хочу стать (как это ни странно звучит) философом в прямом смысле слова – «любящим мудрость», чтобы любить мудрость и говорить о ней непосредственно, а не исследовать то, что о ней говорили великие мужи прошлого. Даже сами книги этих мужей для меня – не объект научного исследования, а источник мудрости.

Я собиралась стать философом, а им можно быть, трудясь на любой работе. Мой профессор предложил мне место в гимназии, где директорствовал его друг. Но так как учитель философии им, конечно, был не нужен, мне отдали русский и литературу. Я согласилась сразу же, как только представила себе, что у меня будут хорошие книжки и те, с кем можно ими поделиться.

При первом знакомстве с директором гимназии Николаем Александровичем Б…, речь тоже зашла о книгах, вернее о книге. Он был очень высокий человек лет пятидесяти, при этом худощавый, с густыми усами и в очках. Мы сидели в его кабинете, и он читал мое резюме. Очень похожий на него, нарисованный фломастерами чьей-то творческой детской рукой, Николай Александрович висел в рамке на стене. На столе же среди исписанных пометками газет стояла маленькая черно-белая фотография, где директор был помоложе и, смеясь, обнимал маленького мальчика, должно быть, сына.

…Наконец Николай Александрович отложил резюме и серьезно спросил:

- Скажите, пожалуйста, какая ваша любимая книга?

Я внимательно посмотрела на Николая Александровича.

- «Алые паруса», - ответила я, почти не задумываясь, - «Алые паруса» Александра Грина.

- Почему? – удивился директор.

- Эта книжка о том, что можно творить чудеса.

Меня приняли. Не знаю, то ли на директора так подействовал мой ответ, то ли рекомендация от моего профессора. Теперь я – «русичка», преподаю русский и литературу в седьмых и восьмых классах. Мои первые уроки прошли тихо: дети настороженно наблюдали за мной, изучая мои повадки и разглядывая мои полосатые гетры. Но уже на второй неделе в 8А классе произошла катастрофа.

Ничего в тот день не предвещало беды, как говорят писатели. Я спешила на урок в 8А, и все мои мысли были сосредоточены на том, как интереснее рассказать им о лирике Ахматовой. При входе в кабинет я не заметила порожек и со всех ног полетела на пол. Какое позорное начало! Кто-то хихикнул. Мысленно укоряя себя, я поднялась, пытаясь придать себе невозмутимый серьезный вид, оглядела класс, и, выждав паузу, спросила:

- Вы знаете, из какого сора растут стихи?

Класс молчал и удивленно смотрел меня. Ура! Нужный эффект, несмотря на такой провальный вход, произведен.

- Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда… - громко продекламировала я. – Это Ахматова. Мы сегодня будем говорить о ее поэзии.

- О ее поэзии?! Ну нет, давайте лучше домой пойдем!

- Солидарны, солидарны!

- Домой, домой!

- То же мне, слушать эту скукотень… Лучше про Гарри Поттера!

- А вы читали Оксану Робски? Что скажете? – деловито поинтересовалась Маша Степанова.

Я глубоко вздохнула. Мое оригинальное вступление было смято напором детской болтовни. Теперь, спустя несколько лет педагогической практики, я понимаю, что все подобные уводящие от темы высказывания – всего лишь уводящие от темы высказывания, и, как правило, не несут в себе ничего серьезного, кроме разложения дисциплины. Тогда же, на втором своем уроке, я была совершенно этим обескуражена.

Урок нужно было продолжать, и я, пытаясь говорить непринужденно, ответила только на последний вопрос:

- Читала, но Ахматова круче. У Робски «плоский» текст и убогие сюжеты. Есть еще подозрение, что за нее писали «литературные негры».

- А кто такие «литературные негры»? – послышалось с другого конца класса.

- Негры – это негры, а мы вернемся к Анне Ахматовой.

Так начался мой второй урок литературы в 8А. Я рассказывала о юности Ахматовой, о ее первым изданном сборнике стихов, и чем дальше я говорила, тем большее отчаяние меня охватывало. Ребята, в большинстве своем, не слушали меня. Маша Степанова достала из сумочки зеркальце и принялась поправлять челку. Петя Черенков открыл «Гарри Поттера». Мне было обидно. Возникло стойкое и непреодолимое желание встать и уйти, и я бы так и сделала, но вдруг случайно заметила девочку на первой парте у окна. С узенького остренького личика на меня внимательно, с уважением смотрели серые глаза. Я еще плохо знала ребят по именам и только потом опознала в этой девочке Ксюшу Есенину.

- А у вас есть философский камень? – оторвавшись от книги, вдруг спросил Петя Черенков. Кто-то фыркнул. «Вот, опять понеслось», - мысленно вздохнула я. Благодарный взгляд девочки с серыми глазами воодушевил меня, и я решила подыграть Пете.

- Зачем мне такие старинные штуки? – совершенно серьезно ответила я. – Я и так могу золото из чего угодно получить, как Ахматова стихи – из сора.

- Пра-авда? – воскликнуло несколько человек одновременно.

- Научить вас творить чудеса? – лукаво улыбнулась я.

- Научите!

- Хорошо, как-нибудь мы это сделаем, а теперь вернемся к чудесам любовной лирики Ахматовой.

- Любо-о-овной! Это интересно!

Теперь восьмиклассники стали слушать меня более внимательно. Я приободрилась.

- Представьте, что вы, девушки, гуляете в саду с вашим любимым человеком, который не ответил вам взаимностью…

- Ну вот, опять все про девчонок, - сказал кто-то в полголоса. «Да, увы, Ахматова – женщина», - вздохнула я про себя.

- ….Вы почти не говорите с ним, вы, может быть, смущены или подавлены. Вы слышите, где-то далеко играет небольшой оркестр, что-то очень торжественное, но для вас что-то очень скорбное. Вы вместе заходите в какой-то ресторан, и он заказывает устриц, какое-нибудь вино.

- Не хило так! А если я устрицы не ем?

- …Он говорит вам, что он – ваш друг, дотрагивается до вашей руки или краешка платья. Вам хочется разрыдаться, но, вместо этого, вы улыбаетесь, делаете вид, что все нормально. Вы, конечно, оставшись одни, расплачетесь. А потом, может быть, как и Анна Ахматова сочините такое стихотворение:

«Звенела музыка в саду

Таким невыразимым горем

Свежо и остро пахли морем

На блюде устрицы во льду…»

Посмотрите, как она пишет. Она берет несколько деталей: музыка, устрицы – и создает ими настроение. Вот уж точно – чудо: из такого сора – парочки мелких деталей – вырастает стихотворение…

Я заметила, что девочка на первой парте у окна низко наклонила лицо, чуть ли не уткнувшись носом в тетрадку.

- А Ксюша плачет! – поспешил сообщить всему классу Петя Черенков. Пара человек насмешливо фыркнули. Я метнула в Петю строгий взгляд, но ничего не сказала.

- Всякий заплачет, кто понимает, - заметила Маша. – Я Ксюшу понимаю. А кто-то еще не дорос.

- Кто не дорос? – оскорбился Петя. – Я не дорос?! Да я тебе… зеркало разобью!

- А, что, дорос? – ехидно продолжала девушка.

- Цыц! Оставьте свою «санту-барбару», продолжим урок, - стукнув кулаком, пробасил с «камчатки» Юра Долгоруков. – И послушаем, что скажет учительница.

- Ты, Длиннорукий, вообще молчи! Тебе слова не давали, - парировала Маша.

- Как это не давали? Каждый имеет право на свободу слова: у нас демократия в стране.

Слушая их диалог, я не могла сдержать улыбки.

- Теперь у вас есть немного времени, чтобы сочинить свое стихотворение в манере Ахматовой: из сора деталей вырастите стих, - сказала, наконец, я. – Допишите дома, если не успеете.

Ребята удивленно посмотрели на меня. Видимо, я была единственной учительницей, которая задала им такую странную «домашку». «Я не девчонка, чтобы такие стихи сочинять», - шепотом возмутился Петя.

- Дайте это персонально Ксюше, она у нас стихи пишет, - предложил Коля Поляков.

- Она поэт, - поддержал кто-то еще.

- Нет, - твердо ответила я. – Я хочу, чтобы вы все потрудились. Иначе вы не поймете, как творить чудеса.

II .

Чудо – это шутка времени. Чудом я называю обычное явление или событие, которое произошло в нужный момент. Например, мел можно просто отдать в долг учительнице из соседнего кабинета, это обычное дело. Однако если мел у нее закончился, а потом вдруг снова откуда-то появился, и так происходит всякий раз, то хотя бы первый и второй раз она будет воспринимать это как чудо. Если она вообще верит в чудеса.

Прошло три месяца моего преподавания в школе. За это время я поняла, что, разводя хаос на уроке, восьмиклассники вовсе не желают мне зла и не хотят меня обидеть. Просто у них такой стиль поведения с добрыми учителями. Мне показалось это забавным, и я стала над ними тихонько посмеиваться, хотя была почти уверена в том, что учителя, настаивающие на дисциплине, посмеивались бы надо мной.

«До чего же они все милые», - улыбалась про себя я, думая о своем восьмом классе, когда в один декабрьский день вошла в учительскую выпить чая. Там, на стареньком диванчике, сидела моя коллега, учительница литературы, и читала что-то. Я налила себе чашку и села рядом.

- Вы, я слышала, с детьми стихи сочиняете? – вдруг, обернувшись ко мне, спросила моя коллега. В ее голосе слышалось неприкрытое недовольство. Растерявшись, я пару секунд не знала, что ответить.

- Да, сочиняем стихи, - сказала я прямо, стараясь сохранить дружелюбный тон. – Я учу их творить чудеса.

- Чудеса чудесами, а программу кто проходить будет? У вас могут потом возникнуть проблемы с ЕГЭ, - возмущенным тоном продолжала она. – Ребята могут остаться не подготовленными, если вся программа не будет пройдена.

- Пройдем, куда мы денемся, - отмахнулась я, хотя на душе у меня похолодело.

- Я все-таки не советую давать поэтов Серебряного века в восьмом классе, - сказала моя старшая коллега. Не желая идти на конфликт, я, проглотив свой чай, вышла из учительской и быстрым шагом направилась в кабинет литературы.

Хотя я и предполагала, что не все согласятся с моим методом преподавания, я не была готова к спорам. Вообще же, мне не в чем было оправдываться: я знаю, что делаю, и знаю, что дело мое хорошо. Если цель, с которой я пришла в школу – научить детей радоваться и быть счастливыми – расходится с учебной программой, то я выбираю счастье, а не учебную программу. Кроме того, мое непосредственное начальство, директор Николай Александрович, еще ничего не говорил против.

Однако то, что сказала старая учительница, задело меня. Не знаю, чего здесь было больше: обиды или испуга. Я вдруг начала сомневаться, правильно ли я поступаю, что даю ребятам много вольности и выделяю время на творчество. Может, не нужны им никакие стихи? И вообще все это не нужно?

Погрузившись в мрачные размышления, я не заметила, как кто-то тихо вошел в кабинет.

- Ксения Сергеевна, я сочинила стихотворение, можете посмотреть? – прозвучал знакомый голос за моей спиной, заставив меня вздрогнуть. Обернувшись, я увидела Ксюшу Есенину с тетрадкой в руках.

«Вот, ну как я могу с ними программу проходить?» - подумала я, но вслух сказала, пытаясь рассмешить саму себя:

- Давай, посмотрим, что ты сотворила. Какой урок пострадал ради поэзии? Опять математика?

Ксюша смущенно кивнула. Ну, конечно! Бедная учительница математики!

Раскрыв тетрадь, я увидела написанные неровным почерком пару четверостиший, в которых «сердце говорит». Девочка писала что-то про осень и кленовый лист, падающий на аллею, про то, что лирическая героиня призналась герою в любви, а тот отверг ее. Ритм кое-где сбивался, но и это было так трогательно, так наивно, поэтому я решила не обращать на это внимание. Разве можно исправлять ошибки в любовном письме? Ритм она потом научится слышать, главное, сейчас не угасить этот сердечный порыв.

Я долго ничего не отвечала. Что тут скажешь? Но она хочет, чтобы ей что-то сказали, она стоит и ждет, это ей очень важно.

- Очень красивое сравнение уходящей надежды с сухим кленовым листком, падающим на землю, - сказала я. – И очень точно передано отношение молодого человека, которому все равно: когда он наступает на этот лист. Ее чувства растоптаны. Это точка. Даже то, что он взял ее за руку и говорил, что он остается ее другом, даже это ничего не изменит. Тут и дружбы-то не будет.

- Держи, хорошее стихотворение, - сказала я после небольшой паузы и протянула ей тетрадь.

Она поблагодарила и скрылась, а я осталась один на один со своей тоской. «Как можно, ведь тесты, ЕГЭ, душат «души прекрасные порывы»?!» - думала я.

Серый день быстро перетек в сумерки. Зажгли фонари за окном. Я вышла из школы. Троллейбус, рогатый и синий, подъехал быстро. Я вошла, и он зашуршал по мокрому асфальту, задел ветку дерева, низко склоненного над дорогой. Внутри троллейбуса никого не было. Села в самый конец: можно было видеть весь салон и всех входящих и выходящих.

Мне нравятся сумерки, потому что в них есть много правды. Вся жизнь, как сумерки перед великой тьмой: время неумолимо несет меня к старости и смерти. Поэтому единственно возможное счастье – это находить радость в каждом моменте этой жизни. Но иногда смутная тревога застилает мне глаза и не дает видеть эту радость. Так почти было и сейчас, хотя троллейбус и сумерки меня слегка воодушевили.

На следующей остановке появились люди и среди них – знакомая фигура. Ксюша! Заметив меня, она смутилась, кивнула мне, но села на сиденье впереди меня, хотя рядом со мной было еще место. Тогда я пересела к ней. Мне почему-то хотелось пристать к ней с одним вопросом.

- Тебе хочется, чтобы мы вместо стихов проходили школьную программу? – спросила я.

Ксюша задумалась и долго не отвечала, глядя в окно.

- Конечно, программу проходить нужно, - не очень уверенно наконец ответила она, - но если мы будем проходить только программу, у нас не будет времени на стихи, поэтому, мне кажется, стихи тоже должны быть.

Я улыбнулась. «Какие же они милые!» - подумала я и вздохнула с облегчением.

- Ну ладно, хоть ты меня утешила.

Мы долго молчали. Я почувствовала, что тоска уходит и я снова оживаю, и вот… Вот началось. Мое обыкновенное чудо: тихо, постепенно нарастая, откуда-то послышалась необыкновенная музыка. Я не знаю, откуда она, возможно, так поет от радости моя душа. Я думала, рассказать девочке или нет про эту музыку? Не найдя ответа, я все-таки спросила:

- Прислушайся, слышишь музыку?

Ксюша удивленно посмотрела на меня, но все же прислушалась.

- Я слышу только, как гудит троллейбус, - ответила она, пожимая плечами.

За окном было темно. Мимо пробегали яркие вывески, фонари, желтые окна в черных домах, блестящие лужи на тротуарах.

- Ты не слышишь музыку?

Девочка покачала головой.

- Послушай.

Ксюша принималась напряженно слушать, но и представить не могла, какую музыку здесь можно услышать. Наверное, она подумала, что у нее какая-то странная учительница.

- Не кажется ли тебе, что в этой темноте что-то есть? Что яркие огни и окна по-особому красивы, что в этом есть какая-то тайна? Не восхищают ли тебя эта темнота, огни, движение?

- Не знаю, - пожала она плечами.

Я совсем сбила ее с толку. «Зачем я так с девочкой? – спрашивала я саму себя. – А с другой стороны, как же она научится писать стихи, если не слышит этой вдохновенной музыки, если не моей, так своей?» Девочка от неловкости не знала, куда спрятать взгляд, поэтому я все-таки сменила тему:

- Смотри, они, наверное, мечтают о чем-нибудь? – спросила я, имея в виду пассажиров. - О чем? Что было бы пределом их желаний?

- Мне кажется, их мечты очень прозаичны, - ответила Ксюша.

- Пусть! Пускай их мечты прозаичны, зато они у них есть. А если есть, значит можно исполнить их мечту. Делая мечту реальностью, мы сделаем их счастливыми.

Я прекрасно осознавала, что все вокруг считают меня или вполне могут считать странной, и не только Ксюша. Мои ученики прозвали меня Феей, и я думаю, это было самое безобидное прозвище, какое для меня можно было бы придумать. Но, в общем, мне было все равно.

Уже в первые дни моей работы в школе я поняла, что у всех учителей есть несколько общих проблем: плохой мел, плохой чайник в учительской и плохое поведение детей. С двумя первыми я разделалась следующим образом: покупала качественный мел и подкладывала тайком в каждый кабинет, а чайник с подписью «Для всех учителей» подбросила под дверь завуча. С плохим поведением я не умела бороться.

Я могла водить восьмиклассников во время уроков литературы в соседний парк смотреть, как падают кленовые листья, как они застилают тропинки, какое голубое небо в просветах между листвой. Все это для того, чтобы они могли понимать поэтов. При этом я часто упоминала о том, что как-нибудь я научу их творить чудеса.

Наконец пришло время научить. Не то, чтобы ребята были уже подготовлены к уроку по чудесам, нет, просто мне начало казаться, что меня за стихотворчество могут скоро уволить. Так что я решила поторопиться и до конца «испортить» детей. Но мое представление о своем будущем резко изменилось накануне «чудесного» урока, тогда же я неожиданно обрела весьма влиятельного союзника.

Итак, за день до урока в школьном коридоре мне встретился директор и, отведя меня в сторону, спросил:

- Вы с ребятами стихи сочиняете?

Вопрос напомнил мне о моих сомнениях.

- Да, - ответила я, пытаясь говорить твердо. – Мы сочиняем стихи, чтобы потом научиться творить чудеса. Стихотворение – это же маленькое чудо. Начинаем с этого, чтобы потом перейти к чудесным и добрым делам.

Николай Александрович посмотрел на меня, улыбаясь.

- Вы меня поражаете, - сказал он и, пожав мне руку, пошел прочь.

Почему одни события воспринимаются нами как чудесные, а другие нет? Дело еще и во внезапности, неожиданности. Сюрприз! Праздник! Это как разрыв во времени, остановка. Только остановившись, человек может увидеть, как прекрасен мир вокруг него. Только остановившись, мы можем рассмотреть в другом человеке что-то прекрасное и сделать для него чудо. Чудо же – это просто брешь в потоке времени, в черствой корке этой жизни. Только что же находится за этой коркой?

На следующий день я остановилась перед закрытой дверью кабинета литературы. Из класса слышались голоса:

- Ну что она может нам рассказать? Зачем нужно это вранье? Вы думаете, она реально фея?

- То же мне «Ночной дозор»!

- Что вообще это все за фигня? Мне не нужна литература, мне ее не сдавать, зачем парить мне мозг этими стихами?

«Да-а, - вздохнула я, - Была ни была!» Я открыла дверь. Увидев меня, народ ринулся на свои места.

Я села за стол и выждала тишину.

- Хотите чудеса? – спросила я. – Наконец-то я расскажу вам о них. Вы знаете, что это такое – чудеса? Вот что для вас – чудо?

- Чудо – это когда ты случайно находишь штуку баксов, - со знанием дела произнес Коля Поляков.

- Тебе бы только про бабло! – загремел Юра Долгоруков. – Нет, чудо – это когда… - почесал он затылок, - это когда… это… Это халява! Списываешь уже несколько лет, и все прокатывает.

- Где это ты так списываешь? – с усмешкой спросила я.

Юра ответил не сразу.

- Не на вашем предмете, - сказал он. – Ваш предмет я уважаю.

- Хорошо, - улыбнулась я. – Что еще для кого чудо?

- Чудо – это когда съел два куска мыла, и тебе – ни фига! – выкрикнул Петя. Класс грохнул смехом: все вспомнили легендарную историю, ходившую по школе, как три года назад Черенков на спор со своим приятелем с параллельного класса ели в туалете мыло. История закончилась «скорой».

- А если серьезно, - добавил Петя, - чудо – это эликсир молодости и философский камень.

- «Поттера» начитался! – съязвила Маша Степанова. – Для меня чудо – это не волшебство, а взаимная любовь. Как так происходит, что двое людей находят друг друга – понять не могу.

- «Санта-Барбара», - громко прошептал Долгоруков.

Я заметила, что Ксюша робко тянет руку.

- Ксюша, что для тебя?

- Мне кажется, что чудо – это внезапное исполнение твоей заветной мечты. Для всех чудеса могут быть разными.

- У-у-у, Ксюша – философ, - поддразнил кто-то.

- Это не зазорно – высказывать умные мысли, - заметила я. – Спасибо, Ксюша, я как раз это хотела сказать. Действительно, мечты у всех разные – поэтому для вас и чудеса разные. Для кого-то это философский камень, а для кого-то взаимная любовь. И если мечта – самая заветная, о которой даже не думаешь, что она сбудется – случайно сбывается – это чудо. Вспомните «Алые паруса». Мечта Ассоль – совершенно невероятная, заветная мечта, сбылась. А как сбылась, помните? Нашелся другой человек, который узнал о ее мечте и мог ее исполнить. Так и сделал.

Я замолчала и посмотрела на ребят. Удивленные, забавные, милые лица.

- Феерия Грина поразила меня этой простой мыслью, - продолжила я, - если ты знаешь мечту другого и можешь ее исполнить, действуй, исполни ее! Хочешь чуда для другого человека – сделай его!

Я подошла к доске и взяла мел.

- Итак, чтобы нам научиться творить чудеса, нужно: первое – попытаться узнать мечту человека, желательно тайно, чтобы получился сюрприз; второе – спланировать и реализовать ее. Ничего сложного. Но в чудесах должно сохраниться: во-первых, таинственность и внезапность, иначе это не будет чудом; во-вторых, чудо должно попасть «в яблочко» – то есть реализовать нужно именно мечту этого человека, а не просто что-то, что нам захотелось.

Восьмой класс смотрел на меня так, словно я действительно рассказываю, как пользоваться философским камнем.

- Нам это… записывать? – спросил Коля.

«Да, все это слишком несерьезно, чтобы быть записанным», - усмехнулась я про себя, а вслух значительным тоном сказала:

- Да, запишите и выучите. Это вам памятка на всю жизнь.

- А как творить чудеса для себя? – спросил Маша.

- Никак, - пожала плечами я. – Другой сотворит тебе чудо… А теперь запишите домашнее задание: выбрать человека, которому вы хотели бы сотворить чудо, узнать его мечту, которую вы можете исполнить, и сделать это.

III .

Чудеса начали происходить сразу. Сразу после моих уроков.

Пошел первый, поздний и долгожданный снег. С серого неба весело и быстро летели его крупные пышные хлопья. Я восторженно глядела на падающие с неба снежинки, таявшие на темном асфальте, и уже слышала внутри себя нарастающую музыку.

На остановке я встретила Ксюшу. Она была задумчивой и не заметила моей радости, а я, уважая ее настроение, не набросилась на нее со своей болтовней. Подошел троллейбус, мы вошли и сели вместе.

Вот Ксюша сидит рядом со мной, я искоса посматриваю на ее тоненький профиль, хрупкие, как будто фарфоровые, ручки, держащие сумку. В ней нет той роскошной красоты, которая уже проглядывалась в лице и фигуре Маши Степановой. Но в маленькой, низкорослой Ксюше было что-то неуловимое, неуловимо прекрасное, как в певчей птичке. Как это сказать… Какая-то трепетность и легкость.

Вдруг ни с того ни с сего мне захотелось ее спросить. Но не про музыку, которая уже гремела в торжественном марше.

- Слушай, Ксюша, есть ли у тебя несбыточная мечта? – спросила я.

Еще не совсем оторвавшись от своих размышлений, Ксюша посмотрела на меня прямым удивленным взглядом, не понимая, что я от нее хочу.

- Несбыточная мечта? – переспросила она и опять задумалась на некоторое время, глядя в окно.

- Думаю, да, - сказала она и после паузы добавила: - Я хочу летать. Мне как-то приснился сон, что я лечу над водой. Я отталкиваюсь от поверхности воды, делаю большие прыжки, взлетаю и снова опускаюсь.

«Птичка, птичка», - подумала я с улыбкой.

- А у вас есть? – спросила она.

- Есть, - ответила я. – Я хочу, чтобы все люди были счастливы.

- Да… - задумчиво протянула Ксюша. – Но если эта мечта несбыточная, почему же вы творите чудеса?

- О каких моих чудесах ты знаешь? – удивилась я.

Ксюша смутилась и опустила глаза.

- Мел… Вы приносите мел в каждый кабинет, - тихо произнесла она.

- М-да… Вроде бы была хорошая конспирация, - сказала я с притворной досадой.

- Многие учителя благодарны вам, - продолжала Ксюша. – Но считают вас странной, поэтому, может быть, не говорят вам о том, что они рады.

Я грустно улыбнулась.

- Был еще чайник, - вспоминая подарок учителям, вслух произнесла я. – В учительской был плохой чайник, и я купила новый. Сначала все так удивились, но потом всем стало все равно. Но это не важно. Я знаю, что не могу сделать всех людей счастливыми. Но я могу сделать счастливым какого-нибудь конкретного человека хотя бы на какое-то время, и это меня заставляет сотворить для него чудо.

- А если этому человеку все-таки все равно?

- Тогда очень жаль, что это так, - вздохнула я, но вдруг улыбнулась: – А может, я просто не угадала с чудом.

Мы замолчали. Ксюша вышла на следующей остановке, а во мне созрело решение исполнить ее мечту.

Чудо делает человека счастливым, потому что вырывает его из повседневного течения событий, пробуждает ото сна. Кажется, я поняла: через ту брешь, которую создает чудо, проглядывает другой таинственный мир (о котором мне не известно ровным счетом ничего), и, скорее всего, поэтому существуют несбыточные мечты, полностью принадлежащие тому миру, поэтому их невозможно исполнить. И я, думая о чуде для Ксюши, сразу отмела все мысли о парапланах, воздушных шарах и дирижаблях и прочих приспособлениях для полета. Все это было не то. Невесомая мечта, облекшись в плотность даже воздушного шара с нагретым газом, уже теряла свою привлекательность, если не вообще свою суть.

Однако я не сдавалась. Нужно каким-то нестандартным способом решить эту проблему. Что я могу? Конечно, я не научу ее летать, но…

Тут у меня родилась простая и гениальная идея.

Но до ее исполнения случилось еще одно чудо.

На следующий день после второго урока директор вызвал меня к себе в кабинет. У Николая Александровича была странная манера со всей серьезностью вызывать преподавателя к себе всего лишь для того, чтобы узнать, как у него дела. Поэтому я не очень смутилась.

Но директор не стал спрашивать меня, как у меня идут дела. Только я вошла, как он сказал:

- Я хочу подарить вам подарок, - и протянул мне небольшую черную книжку.

Я растерянно взяла ее. На обложке было написано – «Библия».

- Она вас озадачила? – спросил он с улыбкой.

- Да, немного, - ответила я нервно. – Если это подарок, то очень странный.

- Странный подарок для странного человека, - произнес он задумчиво. – Это чудо для вас, Фея. Вы же творите с ребятами чудеса?

- Странное чудо, и уж точно не для меня.

- Вот прочитайте, и все поймете.

Я положила Библию в рюкзак и забыла про нее. После занятий я позвонила редакторше газеты, где работала, пока училась в университете, и уже через час была там. Галина Сентюкова, худая высокая женщина в длинном платье и какой-то куцей телогрейке, сидела в кресле, положив ногу на ногу, курила сигарету и слушала мою историю.

- Ксенечка, номер уже почти сверстан, - перебила она меня, с чувством жалости покачав головой и стряхнув пепел.

Я вздохнула и задумалась.

- А если подвинуть что-нибудь? И подать это в следующем номере? – предложила я.

- Ну что подвинуть? Инт с министром? – улыбнулась она горьковато. – Нет, давай лучше стихи твоей девочки в следующем номере дадим, может, на третьей полосе…

- Галя! Вопрос жизни и смерти! – воскликнула я. – Какой следующий номер! Давай подвинем инт с министром, хоть с президентом, хоть с кем… Только нужно, чтобы стихи были в газете до следующего вторника.

- Ну, ненормальная, - шутя замахала на меня сигаретой редакторша. – Как была ненормальной, так и осталась! Что будет во вторник? Конец света?

- Мои уроки литературы, - хмыкнула я. – Галя, ты как будто не слышишь, я говорю: хочу сделать девочке сюрприз – напечатать ее стихи. Она бредит поэзией!

- И это прямо нужно делать в этом номере? – сомневаясь, спросила Сентюкова.

- Да! Да, Галя, да, иначе пропадет весь сюрприз и весь шарм.

- Ты сумасшедшая, - вздохнула Галина. – Ради шарма и сюрприза для какой-то девочки заставляешь меня переносить интервью с министром в следующий номер! Да я после твоей выходки седых волос не сосчитаю!

- Ну давай не будем переносить, просто немного «подстрижем», - предложила я. – Давай я этим займусь.

- Где ее стихи? – сдалась моя бывшая коллега.

Я, не теряя времени, достала тетрадку со стихами Ксюши и протянула Галине. Она долго ее исследовала, дымя сигареткой, стряхивая пепел в пепельницу. Я в это время слегка нервничала, грызла ноготь: неизвестно было, чем закончатся эти исследования.

Наконец, отложив тетрадку, Сентюкова сказала:

- Да, ты права, Ксенечка, девочка вправду молодец. Но, сама понимаешь, это только на третью полосу и только пару штук. И не в этом номере.

- Но почему, почему?! – сорвалась я со стула.

- Ксеня, - сказала она резко и твердо. - Не пропадет твоя девочка. Ты же сама видишь, ее стихи не настолько хороши, чтобы ради них что-то двигать. Давай планировать их в следующий номер, и все будет о'кей.

- Извини, Галя, - вздохнув, произнесла я. – В следующем номере – это очень поздно.

Я холодно попрощалась и ушла.

Вечером я налила горячего чая и подумала спастись от дурного настроения чтением какой-нибудь хорошей книги. Несколько дней подряд я носила в рюкзаке «Блистающий мир» Грина и, опустив руку в рюкзак, хотела достать эту книжку, но в моих руках оказалась Библия.

Впрочем, это тоже было не плохо. Вот и повод посмотреть подарок директора! Я села в кресло и, закутавшись в плед, стала листать Библию, не останавливаясь особенно долго ни на чем. Вдруг, когда я быстро пролистывала очередную часть книги, мне в глаза бросилась строчка: «Так и вы теперь имеете печаль». Я уже было пропустила ее, как мне захотелось вернуться и прочитать. Перевернув несколько страниц назад, я нашла эту строчку. «Так и вы теперь имеете печаль, - прочитала я, - но Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас…»

Я всегда была далека от какой-либо религии, и даже, учась на философском, старалась не касаться религиозных тем. Любая религия казалась мне какой-то клеткой, попав в которую, я навсегда бы потеряла свою свободу. Мне казалось, что никакая религия просто не способна говорить о радости и обещать радость, но здесь я видела это написанным черным по белому.

«И в тот день вы не спросите Меня ни о чем, - читала я дальше. - Истинно, истинно говорю вам: о чем не попросите Отца во имя Мое, даст вам. Доныне вы ничего не просили во имя Мое; просите и получите, чтобы радость ваша была совершенна».

Мне вдруг пришла странная мысль.

В сущности, я никогда особенно не задумывалась, есть Бог или нет. Может, и нет. А если есть, то что тогда? Если Бог есть, и Его попросить, возможно, Он исполнит?

«Доныне вы ничего не просили…» Да, я ничего у Него еще не просила.

Я встала и подошла к окну. Мне почему-то казалось, что так проще общаться с Богом. Снег давно перестал. В синем небе летели серые обрывки облаков.

- Бог, если Ты есть, - сказала я, не очень-то веря в разумность своих действий и слов. – Если Ты есть, сделай так, чтобы стихи Ксюши были напечатаны до вторника.

Вероятно, это очень странно выглядело со стороны. И я даже усмехнулась, услышав себя. «Нет, это невозможно», - подумала я. Потом, отложив книгу, спокойно легла спать, не думая ни о чем, стыдясь своих странных слов.

IV .

«Нет, я не фея, - с грустью думала я по дороге в школу в пятницу. – Зачем забавляться пустыми детскими играми? Я не могу сделать счастливой даже одну единственную девочку… Я сама сейчас не чувствую себя счастливой, я не умею останавливать время».

С улицы я зашла за журналом в учительскую, где застала мою старшую коллегу, учительницу литературы, читавшую газету. Поздоровавшись и мельком взглянув на нее, я заметила, что газета именно та, в редакцию которой я приходила позавчера. Я грустно вздохнула и, взяв журнал, уже собралась уходить, как вдруг старая учительница спросила:

- Ксения Сергеевна, это вы опубликовали стихи Есениной?

Это было ответом на мои мысли. Я резко обернулась, еще не веря сказанному.

- Что вы на меня так смотрите? – нахмурилась она. - Кто-то опубликовал стихи нашей ученицы Ксении Есениной. Это не вы?

Сердце мое забилось чаще.

- Нет, это не я… – покачала головой я. – Где они?

Я взяла протянутую мне газету: интервью с министром на первой полосе. Развернув ее, на третьей полосе к своей великой радости я увидела два стихотворения Ксюши, которые как раз хотела предложить к печати.

Как это произошло? С горя я не обратила внимания, положила ли тетрадь Ксюшиных стихов в рюкзак, и теперь не могла вспомнить, где она. Да это было и не важно.

Я смотрела на эти два Ксюшиных стихотворения широко раскрытыми глазами, а потом, издав радостный вопль, запрыгала на месте, бросила газету на стол и выбежала из учительской, оставив мою старшую коллегу в полном недоумении.

При виде учеников в коридоре, я замедлила шаг и приняла более степенный вид, однако улыбка постоянно вылезала на лицо. Я шла к кабинету, и торжественная музыка звучала все громче и громче, а время летело все медленнее и медленнее.

2011 г .