* * *
               …Когда звенят родные степи
               Молитвословным ковылем.
                                              С. Есенин
В молитвословии ковыль
склонился к землям Тарханкута,
где настоящее и быль
веков ушедших просто спутать:

всё та же бездна синевы,
прозрачны дали горизонта,
ветров горячечный порыв
и пламя чистое у солнца.

И шёпот ковылей седых
звучит как вечная молитва:
в картинах строгих и простых –
иконописная Таврида.

***
Закат разлился розовым мускатом,
и в чёрных гроздьях виноградных лоз
дух коктебельский щедростью пророс
и вызрел в каждой капле многократно.

О чем-то сетуя, вздыхают волны,
и немо тонет в сумерках гора,
и пролилась вечерняя пора
сиреневыми красками на кроны

и на твои протянутые руки,
на мой открытый пёстренький наряд.
И чувства, обострённые в сто крат,
не верят в приближение разлуки.

 ***
К земле иссохший, бурый лист
прильнул в печальном поцелуе,
но осень всё-таки балует:
погожий день – её каприз.

А следом – ливень золотой
срывался с тополя поспешно,
и как-то грустно, безутешно
томились ветки пустотой...

Октябрь почувствовал размах:
листва и рдела, и желтела,
и крымский воздух переспелый
янтарным мёдом, дыней пах.

В ОСЕННЕМ ПАРКЕ
Упруго, звонко падают каштаны
в примятую росистую траву
приметой стопроцентной, без обмана:
не иллюзорна осень! наяву!

И небо крымское не прихватило
дыханием холодным ноября;
ещё октябрь! ещё привет и милость
нам дарят дни погожие с утра.

Мне хорошо с тобою в этом парке
с падением каштановых планет,
с желтеющими кронами, так ярко
роняющими золото вослед.
     
***
Вслед белым стопам снегопада
дохнула и белая стужа,
и белые ветры натужно
свистели, и не было сладу

с погодою, белою грустью,
навеянной зимним ненастьем,
обнявшим наш город  так властно,
что, мнилось: уже не  отпустит.

На стёклах – следы поцелуев
и кисти январских морозов:
узор с ледяною мимозой
и птичьим изогнутым клювом…

Спасает от холода книга
взволнованных строчек поэта,
в которых и жаркое лето,
и звёздные, цвета индиго,

звенящие, южные ночи,
и шёпот морской Коктебеля,
а в окнах моих мир застелен
листами из снежных пророчеств.             
                 
АЛУШТА
Волны чешут спины
о скалистый выступ,
и разлит над мысом
запах йода, тины.

Взлёты горных линий,
кипарисов россыпь
и морская проседь –
под бездонной синью.

Этих мест достигнув,
прославляя климат,
выходцы из Рима
Алусто́н воздвигли.

Лет прошло немало,
привлекало место
гордых генуэзцев
и владык Османов…

Ныне крепость Фу́ну
все туристы рады
сохранить на кадрах
днём и ночью лунной,

шепелявый выдох
у прибоя слушать
и тревожить душу
красками размытых

синеватых далей,
запахом Алушты
смолянисто-душным,
розово-миндальным,

тонким, резким, свежим,
терпким, сладковатым
в золотых закатах
и в рассветах нежных.

БАХЧИСАРАЙ
Мелкой точкой южный рай
нанесён на синий глобус.
Отправляется автобус
в городок Бахчисарай.

В сказку еду с ветерком
живописными местами,
и лавандовые дали
голубеют за окном.

Вот он, древний городок
с колоритом улиц – узких,
чуть пропахших сном и грустью;
вот и крошечный мосток,

башни ханского дворца
(словно миф Шахереза́ды!),
ароматы роз из сада
с пряной нотой чабреца.

Затаились времена
на ветвях каштанов зрелых,
даже щебет здесь – несмелый,
всем владеет тишина.

Задержусь, как всякий раз,
у фонтана слёз, где Пушкин
ка́пель плач смиренный слушал,
и стихов рождалась вязь…

В синем небе облака
лебединой белой стаей
всё летят над крымским раем,
как и в прежние века.

Город-крепость на скале,
на вершине – ближе к Богу;
мне, увы, пора в дорогу –
я машу Чуфу́т-Кале́.

ПРОГУЛКА
ПО СЕВАСТОПОЛЮ
Своя у Севастополя душа:
мятежная и нежная, как скрипка;
открыта всем, готовым не спеша
идти навстречу солнечным улыбкам.

Гуляю в  сквере – рядом, напрямик,
белеющий собор Петра и Павла,
где в Крымскую дарил всем божий лик
надежду на победные литавры.

Сражался город, был неустрашим,
и бронзовый орёл с венком лавровым
напоминает ныне нам, живым,
о корабельной участи суровой.

Здесь был Нахимов…
Шмидт…
ноябрьский бой
в ожесточённом, гулком сорок первом:
набухло тучей небо, бил прибой,
и гребни ярых волн – как саван белый…

У города своя судьба: слились
дорогой общей  жизненные тропы;
слагаются страницы, каждый лист
в одну живую книгу – Севастополь.

СТАРЫЙ КРЫМ
И А. ГРИН
Агармыш всё так же дремлет,
Будто сотни лет назад,
В старокрымских здешних землях,
Где полыни аромат,

Можжевеловых иголок,
Диких яблонек и груш.
На его вершине голой
Среди лета, зимних стуж

Реет алый парус Грина.
И отсюда, с высоты –
И холмы зелёным клином,
И сияние воды

Круглобокого залива.
Здесь в свои рассказы Грин
Ярко и неторопливо
Перенёс любимый Крым.

Крупно, низко звёзды ночью
Высыпают над горой –
Непрочитанных пророчеств
Неменяющийся рой.

Белый домик, и мечтатель
Словно в нём живет опять:
Пишет свой роман писатель,
Ощущая благодать.   

ЦВЕТАЕВА В ФЕОДОСИИ
(Диптих)            
1.
В центре тихой Феодосии
пахло морем, солью, дынями,
и над улицей пустынною
потемнело небо с просинью.

И в ночных часах, что таяли,
очаровывались звёздами
и в рассветах ранних – вёснами
две души сестёр Цветаевых.

И Марина мелким почерком:
«сколько солнца здесь и зелени»
сентябрями и апрелями!
И не страшно одиночество.

И с тех пор хранила бережно
сердоликовую бусину,
генуэзскую искусную,
даже в будущем безденежье…

Снова лето в Феодосии:
щедрый зной и море тёплое
до дыхания, чуть робкого,
в позолоте лёгкой – осени.

Эта гавань стихотворчества
вновь наполнена поэтами,
и звучат стихи дуэтами,
и звенят стихи пророчеством.   
                     
2.            
               «Иду вдоль генуэзских стен,
                Встречая ветра поцелуи…»
                                            М. Цветаева
А тени немых кипарисов
и стен генуэзских – длинней,
и сумерки резче, смелей
дохнули печалью и бризом.

Закат разгорается робко,
и первые звёзды дрожат,
Марина идёт не спеша
среди Караимской слободки.
Её в Феодосии манит
проулочков узость, дома
из грубых камней, крутизна
ступеней, холмов. И шаманят
ворчливые, пенные волны,
от церкви доносится звон,
но взгляд у неё отрешён
рождением строк своевольных…

ЕВПАТОРИЯ
Евпатория, знаешь, с тобой
не бывает ни скучно, ни грустно
ни в звенящее свежее утро,
ни в осенний шипящий прибой.

Ты, наверное, помнишь особ
знаменитых, талантливых, разных:
взгляд ахматовский строгий и ясный
и высокий волошинский лоб,

Маяковского голос и шаг,
и осанку Сельвинского тоже –
до усталости ног и до дрожи
побережьем морским не спеша

шли они, любовались тобой,
ощущали твою многоликость
под гортанность встревоженных криков
быстрых чаек в волне голубой…

«Балаганность» и вдруг – глубина
в синеве и морской, и небесной,
и немеет под звёздною бездной
шумный голос курортного дня.

А дома современной мечты
упираются в древнюю тайну:
их соседи – раскопки да ранних
поселений и храмов следы.                
         
ВОСПОМИНАНИЯ О СУДАКЕ
Насквозь пропахший древностью Судак
историй прошлого хранит немало,
и старожилом кажется Алча́к,
откуда любовались панорамой

уютных пляжей бухты голубой,
и пихтовых шатров под небом ярким,
и крепости, где я была с тобой
июльским днём невыносимо жарким.

В ней всё погружено́ в покой веков,
скелеты каменных построек – эхо
времён, затерянных средь васильков,
былого исторические вехи.

И не скрывал по-дружески Судак
Эо́лову причудливую арфу,
где ветры проломили известняк
и, обвивая грот воздушным шарфом,

рождали в нём мелодию свою,
то подвывая, то скуля тихонько,
совсем недолгий находя приют,
чтоб с облаками вновь продолжить гонку.

Ты помнишь ли прогулки по Морской
неспешные до самого причала
и в сумерках – какой-то колдовской
закат лиловый с капелькой печали?

А не пора ли нам опять в Судак,
где столько предстоит ещё открытий
с хранительницы тайн – горы Алчак
и при луне, и в солнечном зените…
   
КРЫМСКИЙ ДОМ
Обвит Ай-Петри серпантином тропок.
Отвесные бока – у скал морских.
То мощный рокот, то несмелый ропот
У водопадов пенных и седых.

И невозможно изъясняться прозой,
Когда закат уже сгорел свечой,
А в небе чёрном, южном, ярко-звёздном
Луна повисла спелой алычой.

Степные ковыли и бризы моря,
Пух белый тополиных завирух,
Акаций «пена» и лаванда в поле
Рождают здесь особый, крымский дух.

Какую бы ни выбрала дорогу,
Прекрасен и уютен крымский дом.
Спасибо – провидению и богу
За благо жить, любить, писать о нём.

Зачерпнуть в ладони жизнь...
И по-прежнему любимы их серебряные строки...
Осенний вернисаж 
Зимние мотивы
Цикл «Пушкин в Крыму»