27 марта 2015 г.

В деревне Блудново Никольского района в тот день разгулялся народно-фольклорный праздник в память поэта Александра Яшина*. Ещё с утра в природе было вполне сносно, но мало-помалу полуденный июльский солнцепёк стал допекать по-настоящему, грозя перегревом нашим организмам, отравленными городским смогом и никотином.

Уже пресными стали казаться высоко-справедливые слова по столь значительному поводу. Звуки, несущиеся из динамиков на деревянной сценке, воспринимались слухом утомительно-резко, совсем не донося до мозга лукавого подтекста задорных частушек.

Уже не радовали зрение многолюдье и мельканье  –  туда-сюда, туда-сюда  – знакомых и незнакомых людей, бродящих между столами-прилавками с сувенирами, книгами, другой всякой всячиной ширпотреба, различными яствами и хмельным питьём.

И начинало казаться, что зря мы согласились на эту поездку в большой группе писателей и окололитературных туристов, без сомнения, хороших и заслуженных людей. Ведь прежде-то мы старались бывать на родине поэта Яшина лишь в маленьком кругу подлинных и верных друзей-соратников.

Голова словно бы наливалась чугуном от подпрыгнувшего кровеносного давления. Но тут пришла спасительная мысль: а не отправиться ли нам на Бобришный угор пешком до того запланированного часа, когда остальных гостей праздника будут подвозить туда автобусами? Мы потихоньку, стараясь не привлекать внимание зрителей, встали со своих мест, покинув скамеечной партер.
Бочком-бочком, словно ещё и веря в своё намерение оставить этот славный праздник, стали продвигаться к околице Блуднова.

Как-то неожиданно закончилась спасительная тень от домов, плакучих берёз и раскидистых рябин. Мы оказались на краю большого поля, которое разрезала песчаная дорога к дальнему лесу. Выкурив по сигарете, мы лёгким шагом пошли по песчаной дороге.

Поле за Блудновым как большая прихожая перед Бобришным угором. Не знаю, справедливо ли такое сравнение, но в ту минуту оно мне понравилось. Поле огромное! В первый раз я увидел его в феврале 1975 года. Но тогда я пересёк его на колхозной лошадке, везущей дровни. Сестра Яшина Саня (так её все звали, хотя ей было уже далеко за 60), лихо, по-мужски, управлялась этой лощадью. Можно представить восторг юного горожанина, которого в лесной глухомани везла бодрая лошадка! Ах, сейчас бы машину времени! Как бы снова оказаться на тех дровнях…

Тогда на Бобришном разожгли костерок. И читали, читали друг за другом любимые стихи Яшина:

И что из того, что уходят года
И не было в жизни спокойного дня,
Что стали страшить дожди, холода!
Как солнечный свет, как живая вода
Твоя любовь для меня.

А горе бывало так велико —
Размолвки, обиды давили грудь...
Но как это все теперь далеко!
Да разве живая вода легко
Давалась кому-нибудь?!

Кипела тогда во мне первая любовь. Хотелось быть старше себя самого, хотелось быть мудрым и умным. А было мне в тот год всего шестнадцать. Но в какой-то момент я оглянулся вокруг и замер от удивления перед этим белым светом. Белым от искристого снега, от облаков, от «шапок» на соснах…Тогда-то в первый раз стала понятна какая-то святость этого места, где душа, и верно, как-то очищается от всего наносного, постыдного, грубого. И потом, через годы, снова и снова бывая на Бобришном, всё по-прежнему трепетно оживало в душе это ощущение святости и доброты.

…Из-за леса набежало редкое в этот день облако. В глазах пропала резь от неоново-жёлтого солнечного прожектора. И тут увиделось: как же запущено это поле! Его, похоже, давно и не пашут! Я-то помнил его ещё ровным ковром спелой пшеницы! А теперь поле желтело от сурепки, краснело островками иван-чая, и покрыто бурыми стеблями каких-то сорняков, названия которым я не знаю. Всё это сбило настрой от предстоящего свиданья с Бобришным угором. А товарищ мой ещё и добавил настроение, вспомнив свои любимые строки поэта Яшина:

А сенокосы по речке Козловке снова
Снег заметает,
Опять ни скоту, ни богу…

Написано это по другому поводу, и не про это поле. По инерции хотел я продолжить:

Меня мужики называют своим поэтом…
Я сочиняю стихи
Про жёлтые листья…

Но что-то остановило меня. Вдруг показалось, что продолжать не стоит, ибо всё было сказано задолго до нас тем человеком, к которому мы шли сейчас поклониться. Мы замолчали, чтобы не поднимать больше в душе что-то смутно-нелепое для этого дня.
Оказалось, что если не оглядываться вокруг, то дорога заканчивается много быстрей, чем представлялось в начале нашей пешей прогулки. Да и какое тут расстояние – километра два, не больше. Вот и спасительный лес! А вот и Бобришный угор! Не знаю почему, вдруг показался он мне каким-то маленьким, словно уменьшился с последнего нашего свидания. Странное дело: было время, когда он казался большим-большим! А теперь скукожился до лесной поляны. Как же сюда в прежние времена входила не одна сотня деревенского люда на такие же праздники, как и нынешний!

Мы стояли под соснами Бобришного угора, не решаясь сразу отворить калитку в ограде заповедного места. «А знаешь, – вдруг сказал мой славный товарищ, – я столько раз бывал на Бобришном в прошлые годы, но только сегодня прошёл сюда всю дорогу от Блуднова пешком. А ведь это истинное наслаждение! Какие же мы ленивые…»

Я задумался над словами друга, но не нашёл простых слов, чтобы ему возразить. Мы вошли в ограду к могиле поэта и несколько минут постояли в печальном молчанье, пока его не нарушили голоса каких-то туристов, подъехавших на автомобилях прямо к Бобришному…

А мы ушли в Чистый бор, чтобы надышаться его сосновым духом, и ещё раз вспомнить о человеке, которому поставлен памятник в глухом-глухом лесу, на берегу реки Юг, на этой прекрасной земле наших древних предков.

* 27 марта - день рождения поэта Александра Яшина.