Олег Геннадиевич Игнатьев родился в 1949 г. на Южном Сахалине. Детство и отрочество прошли в г. Игарке на Енисее. Окончил Ставропольский медицинский институт и Высшие литературные курсы (1989-1991, семинар Ю.П.Кузнецова). Автор пяти поэтических книг, лауреат премии издательства «Молодая гвардия» за лучшую книгу года и журнала «Наш современник». Печатался во многих центральных изданиях и антологиях. Автор исторических повествований «Сын России, заступник славян», «Детство императоров» и романа «Пекинский узел». Член СП России. Живет и работает в Москве. | |
* * * Ветер схлестнется с ивой, чайке крыло заломит, Берег волна окатит, светлая, гулевая, И засмеются бабы, сгрудившись на пароме, Бедра веселым ситцем нехотя прикрывая. Вот он, июльский полдень, выпивший газировки В ближнем районном центре и, закатав штанину, Прямо на босу ногу меряющий кроссовки, Что хороши и впору сразу отцу и сыну. Вглядываюсь привычно в милые эти лица, Вслушиваюсь в побаски, и не хватает слуха, Чтоб уяснить, где ж людям лучше всего селиться Для продолженья рода и укрепленья духа. Вольно же было предку по сердцу выбрать взлобок, Посуху дом поставить, огородить усадьбу... Вот она, память крови! Так и глядишь в два-оба, Что попадешь нежданно к дальней родне на свадьбу. А на который берег – с левого ли на правый, С правого ли на левый – переезжать в разброде, Нам ли гадать, с улыбкой стоя у переправы? Через свои бы реки да при своем народе. * * * В проходе тесно от дедов и бабок, До света едущих грибной порой С корзинами опят и поздних яблок, Глотая воздух тамбурный, сырой. А вместе с ними – с горки, на бугор ли – Безропотно прижатый у дверей, И я куда-то еду с комом в горле, Задумавшись над участью своей. Чего добился я своим умишком? Вагон холодный прицепной гремит, И кто-то громко, может, даже – слишком, О горьком, наболевшем говорит. Здесь, пахнет луком, свежестью капустной, И этим запахам благодаря, Людская толчея приводит в чувство Получше всякого нашатыря. Холодный, жесткий, прицепной вагон Скрипит-гремит, но шаткий, без удобства, В который раз меня спасает он От зависти, корысти и холопства. * * * Мокрый луг. Копна с вечерним аистом. Вызревшая рожь пошла под нож. И полынь уже не пахнет августом, Даже если в пальцах разомнешь. Дни былые стали неподъемными, Словно камни скал береговых, И река, запруженная бревнами, Светится в разводах нефтяных. Вспыхнул лес, но ива одинокая Листьями не в силах пламя сбить. Сколько мне еще вокруг да около Этих плесов пламенных кружить? Оживает воздух в крыльях ворона, И сияет золотом жнивья Родины свеча нерукотворная, Ярая, горючая моя. Не уйти от вечного и чистого, Если рвется паутины нить И неясно, у кого так истово Жалобная птица просит пить. ПРАЩУР В поле – пахарь, а в княжестве – смерд, Неусыпная кровь ополчения, Он удержит небесную твердь, Чтоб заря догорела вечерняя. И, увидев звезду за холмом, Отливающую всеми гранями, С топором настоит на своем В неотступном бою с агарянями. Сколько их налетало – кроить Нашу волю – со злобными взглядами! Уставали березы кровить, Волчью несыть шатало от падали. Не с того ли разбойная степь В час грозы с непонятною смутою Громыхала, как ржавая цепь, Травы долгие ливнями путая? Не пустая печаль у меня По тебе, мой предтеча неведомый. И запахана в поле стерня, Да земля пахнет теми же бедами. МОСКОВСКИЙ КРЕМЛЬ Московский Кремль!.. В светающем тумане, Под кафедральный звон колоколов, Сквозит золотоносное сиянье Его первопрестольных куполов. Их отовсюду видели вдали Холоп и князь, купец и ополченец, Какой бы ни дымил мороз-крещенец, Какие бы метели ни мели. И падший дьяк в толпе пророков босых Скандально оглашал ночную темь, Что если Богу нужен будет посох, То нету лучше посоха, чем Кремль! Глаза горели, черные, как уголь... И, жутким запустением страша, Чума сводила жителей на убыль, И Кремль горел, как русская душа. Но, целостность веков его нарушив, Любой запоминал, как ни мудри: Захватчики, бывавшие внутри, Оказывались мертвыми – снаружи. Московский Кремль! Незыблемая крепость. Величия российского залог. Отечества окаменевший эпос. Народного единства оселок. * * * Кто не чувствует дороговизны С каждым днем убывающих дней? Все, что было ничейною жизнью, Стало жизнью однажды моей. Я знакомился на танцплощадках И оставила эта пора Память о кулаках беспощадных В глубине проходного двора. Передряга, правеж, перепалка, И надвинута кепка на бровь. Ни себя, ни рубахи не жалко, Жаль, что драка завяжется вновь. И мечты своей жаль о невесте С чистым прошлым и нежной душой. Не дают людям вещи быть вместе, Это я уяснил хорошо. Все, что было, и в узел не свяжешь И развязывать стоит ли сил, Если больше молчанием скажешь, От обиды губу закусив. * * * Родной окраиной портовой слободы, Пугая улочек горбатые потемки, Промчалась лошадь без телеги и узды, Назло вознице оборвавшая постромки! И разом пятки зазудели у реки Бегом бежать за пристяжной бубновой масти, И вслед за льдинами грозились топляки Еще попортить людям кровь, как портят снасти. Давай, река моя, раскачивай баркас! Пытай-испытывай изломом переката, Не ты ль ершистой гольтепою всякий раз Меня дразнила на рыбалке грубовато? Чтоб от хозяина собака – никуда, Ей надо выдрать шерсти клок – наддать испугу! А я тебя, чтоб не забыла навсегда, Я только грел тебя руками, как подругу. Я только счастлив был, что в пламени воды Сгорали полночи ледовые обломки, Я только счастлив был, что лошадь – без узды, Что кто-то может оборвать постромки. * * * Мир тесен. Пути и дороги Исхожены, кажется, все. И жизнь превратилась в итоге В одно скоростное шоссе. Одна полоса отчужденья. И я не пойму, как на грех: Мучительство или спасенье Один указатель для всех? ПАМЯТИ НИКОЛАЯ РУБЦОВА Зима задула без надежды на тепло! Забыло небо тех, кого любило. Лед из-под снега прорезался, как стекло. Дымилось солнце и меня знобило. И странно верилось, что время мчится вспять: Еще чуть-чуть – и нет меня на свете. И в жизни краткой больше нечего терять, И нет меня... Но в грудь ударил ветер! И так понятно стало пенье камыша В глухих снегах замерзшего лимана, Как будто вновь вернулась в мир душа Еще одна – родная без обмана. * * * У художника есть граммофон С медным горлом, похожим на ухо, И порой разоряется он, Как прожившая память старуха, Что взимает рубли за мытьё Подметаемых лестниц подъезда, И художник боится ее, Как боится безвестности бездарь. Он спешит отстоять свой покой Перед натиском лишних охулок И скрывает себя в мастерской, Как в рукав укрывают окурок. У художника там – граммофон, И его тарабарской пружиной Он, как женщиною восхищен, Если та понимает мужчину. Там любому четыре стены, Как и пол нециклеванный, скажут Отчего не имеют цены Те холсты, что идут на продажу. * * * Я проснулся от злой тишины, Если можно назвать тишиною Безотчетное чувство вины, Овладевшее миром и мною. Покаянно склонился тростник Над бесшумно-глубоким теченьем, И к воде покаянно приник Лунный свет голубого свеченья. Я проснулся, но мгла забытья Не желала идти на попятный, И безвольно казалось, что я Стал другим, а каким – непонятно. Высоко трепетала звезда... Колким инеем сыпала в душу И незримые годы-года Выходили ознобом наружу. Холодели часы на руке!.. И несбыточно-горько хотелось, Чтобы жизнь и возможная зрелость Были с временем накоротке. * * * Возле самого леса – больница. Возле самой больницы – забор. У больных непонятные лица, Непонятный у них разговор. Но больные об этом не знают И беспамятно смотрят на свет. Их душа, словно рана сквозная, Их на свете как будто и нет. Разбредаются люди по саду. На скамьях неподвижно сидят. Нечего им от жизни не надо. Ничего больше в ней не хотят. По дорожке гуляет сорока, Вдоль дорожки цветет резеда. Нету запада, нету востока, Есть безумный полет в никуда. * * * Поэт всегда у мира на виду, Всегда на языке у важной черни, Которая дудит в свою дуду, Будь это слава или поношенье. А он лишь кротко думает о том, Чтоб свыше озарило вдохновенье, И все на свете выразить в одном Единственном, как жизнь, стихотвореньи. * * * И славен был, и оклеветан, И пешим был, и на коне, И вот снежок слетает с веток, И многое понятно мне: И то, что всяк спешит скорее Осилить путь, который крут, И то, что женщины стареют, Как только лгать перестают. * * * Вот подлесок играет листом Обескровленным, инистым, поздним… Я хочу знать, что будет потом, После смерти. Ну, что будет после? Желтым светом осинам гореть, Листьям вновь осыпаться и вянуть… Хоть одним бы глазком посмотреть! Неужели нельзя будет глянуть? * * * Как жаль, что нынче не со мной В рубахе летней, вдоль протоки Гуляет ветер продувной, Восторженный, зеленоокий. Зима за шиворот взяла, Приподняла и опустила Не там, где трудится пчела, А где бродяги варят мыло. Гробокопатели всех стран Пируют в погребальной яме И славят тех, кто сыт и пьян – Охотников за черепами. Оглянешься – народ снует, Присмотришься – стоит на месте И слушает, разинув рот, Неутешительные вести. Его коробит от обид, Он тянет лямку до упора И сам на этот мир глядит, Как будто в щель из-под забора. * * * Не все еще себя похоронили, Ушли в подзол по утренней росе. Покорно моют ноги вражьей силе, И воду эту жадно пьют не все. Не все еще отпеты в ратном поле Под шум травы и долгий плач ветров, Где вороны садятся на дреколье, Торчащее из сумрака веков. * * * Трепетали зарницы во тьме, Чтобы небо казалось живей, Но молчала, себе на уме, Птица майских ночей, соловей. Засидевшись на плахе крыльца, Подставляя лицо сквозняку, Я представить не мог до конца Жизнь, доставшуюся на веку. И хотя сотрясалось жилье От стучащего товарняка, Ночь слепила сознанье мое Испытующей мглой тупика. * * * Мы забудем июльские чащи, Спелых рос огнецветные капли, И почувствуем время знобящее… Никогда мы так раньше не зябли! Никогда так поля не темнели, И рябины так горько намокли, Что река, обнажившая мели, Не бежит на мой ласковый оклик. Шелестящая мгла дождевая, Размывая суглинные дали, Словно лето за нас доживая, Укрывает себя в чернотале. И волна, притопив плоскодонку От случайного взгляда, скрывает Под мазутно-текучею пленкой Кособокие тени сараев. Воробьями нахохлились вишни, Неподвижны, как пень осокоря, Как бывают глаза неподвижны У людей от внезапного горя. * * * Тот снег, что выпал в огородах И до земли пригнул кусты, С благословения природы И первозданной красоты Готов лежать до потепленья, Но доказать наверняка, Что мир извечный и нетленный Не забывает нас пока. * * * Июнь открыл философу с поэтом Реку и лес, и, путая траву, Упал поэт, смущенный белым светом, На собственную тень – как на плаву! Заплеснутое чувствами, померкло Рассудочное зренье, и поэт, Не думая, что истинно, что мелко, Поверил в то, чего на свете нет. Философ же, напротив, скособочась, Поэта принялся переступать, Не слушая нечаянных пророчеств, А мучаясь, как спутника донять? И пела ревность жалкая, слепая, Что он сильней упавшего в траву, Что он тому, легко переступая, Являет к жизни волю наяву. И только небо вместе с облаками Заставило задуматься реку, Зачем один все двигает ногами, Ну, а другой лежит и ни гу-гу? * * * Село скосило травы, Сметало их в копну, А я, как раб лукавый, Не сею и не жну. Живу не так, как надо, И нет пути туда, Где мне по-детски рада Бегущая вода. Там в розовом тумане, За вишенником вслед, Мне голову дурманит Акациевый цвет. Роднятся с летним зноем Подсолнухи во ржи, И радуга со мною Берется за гужи. Июнь коня подводит И повод подает, И русский дух в народе Ключом горячим бьет. * * * На селе – ни дворов, ни заборов. По заулкам – полынь да овсюг. Матереющий век мародеров Луг и пашню берут на испуг. Оседлало округу ненастье. Лето бьется подранком в кустах. И равнина распахнута настежь, Как ворота на шатких столбах. Даль распята крестами погоста. Закрываешь глаза – тот же вид. Не от спички пылает береста И холодное небо дымит. Изнурению и разоренью Подпевают глухие ветра. Беспризорной листвы мельтешенье Прогоняет ветлу со двора. Все пропахло соломою прелой, Духом тленья, измены, вражды, Словно мир погрузился всецело В созерцание страшной беды. И уже не следы запустенья Омрачают, как символы дня, А гнетущее оцепененье Той земли, что взрастила меня. * * * Когда река теряется в тумане, А ночь грустна для ивовых ветвей, Сон мира все тревожней, все обманней И в милости, и в благости своей. Не с этой ли тревоги, одинокий, Как месяц, что недужно цедит свет, Я режу руки листьями осоки, Отыскивая след минувших лет? Не с этой ли печали камышины Легко идут на дудки и манки, Пока не молкнет щебет воробьиный И гуси табунятся у реки? Мир перевит негаданной тоскою, Стреножен так, что шагу не ступить, И я теперь ни от кого не скрою, Что знать не знаю, как на свете жить. Пишу друзьям, но сердцу нет отзыва, Осокой руки режу – толку чуть, Но я не брошусь, милые, с обрыва, Не оборву начертанный мне путь. Не вечно сиротеть реке в текучем, Туманном одиночестве своем, И месяцу не век недужить в тучах Отбившимся от стаи журавлем. * * * У реки застигнутый грозою, Вдруг увижу гибкий краснотал, Иволгу под ивовой листвою, Неба ослепительный прогал. Ливнем подпоясанные тучи, Громом ошарашенный камыш… В резком свете молнии блескучей Мало, что подробно разглядишь. Мало, что поймешь и приголубишь, В сердце, как утеху, сбережешь. Мир привык держать в кармане кукиш, Острую заточку или нож. Меченые славой и бедою, Путая связующую нить, Люди научились меж собою Только водку поровну делить. У любого – собственное мненье, Стянутое намертво узлом, Вот мы все и мечемся, как тени Ярких вспышек в небе грозовом. * * * Стоя в церкви со свечою, Отпуская душу вдаль, Я печаль свою не скрою: Мне всегда любимых жаль. Все-то хочется согреть их, Летним светом и теплом… Сколько людям жить на свете, Столько день считать за днем. Ревновать к чужой удаче, О несбыточном гадать, Жить обидою незрячей И ходить по кругу вспять. Утешаться вольной волей, Проклинать судьбу вдогон И мечтать о лучшей доле Под ненастный крик ворон. Верить снам, случайным знаньям, И клониться головой, Принимая подаянье Поминальной просфорой. * * * Какой заботы ради Я вспоминаю, как Вечерний ветер гладит Дорогу в лопухах? С какой житейской мути Пригрезился душе Свет в облачном закуте, Как лютик на меже? Ужели я в загоне Решеток и оград Удачу проворонил, Влюбившись в листопад? Я подмечаю в лицах Тугу чужих тенет И юность вижу птицей Дуплетом сбитой влет. С душою нету сладу, Ей век бы не тужить, А с листьями по саду Осеннему кружить Одной заботы ради, Отраду жизни для, Чтоб ветер нежно гладил Вечерние поля. * * * Все лето на протоке пропадаю И к серому горячему песку Плашмя гусиной кожей припадаю, Наплававшись до колотья в боку. Мне верится безумно, что на свете Для каждого своя горит звезда. …А рыбаки вытряхивают сети, И плещется у ног моих вода. От ржавых бочек тянет керосином, С буксира трос бросают на баржу… Давно стемнело. С живота на спину Переворачиваюсь и лежу, Смежая веки… В сумеречном свете Звезда моя до чудного близка, Как черствый хлеб в надорванной газете, С приставшими крупинками песка. * * * На закате, у колодца Ты стоишь и прячешь взор. Тень акации крадется Наш послушать разговор. И взволнованный репейник Робко пробует впотай Эхо трудных откровений Перепрятать за сарай, За ветлу, под черепицу Ветхой кузницы, где сам Я сметал пером жар-птицы Паутину по углам. И пока заря горела В звоне кованых гвоздей, Упорхнула, улетела Сказка юности моей. Вот она: с косою рыжей От закатного огня Опускает небо ниже, Прячет звезды от меня. |
* * * Текла заря вишневым клеем, Сладящей смолкой детских лет, И лето, яблока спелее, Катилось вечеру вослед. А тот кудрявый, чернобровый, Дразнил девчат исподтишка, Мол, не сыскать вовек другого, Такого же, как он, дружка. Он разудало сыпал дроби, Когда сходились плясуны, И, туфли модные угробив, Своей не чувствовал вины. И мне хотелось так же хватко И бесшабашно избочась, Под неуемную трехрядку Ловить улыбку милых глаз. Вертеться чертом! лишь бы с нею, С девчонкой светлой разделить И терпкость вишенного клея, И жажду сладостную жить. * * * Я вижу: мир дотла сожжен, Дымится в укоризне, И нет мужей, достойных жен, И жен, достойных жизни. Одна стоит среди снегов Расхристанно-хмельная, И не младенца своего, Полено пеленает. * * * Зная вражду подворотен глухих, Был я и смел, и ретив. Кто мне внушил, что я хуже других? Кров, что меня приютил. Горек окраины лиственный дым, Тягостна жизни тщета. Кто мне сказал, что я ровня другим? Тот, кто другим не чета. Ветер к дождю обложному притих, Небо к земле наклоня. Кто мне шепнул, что я лучше других? Та, что вдали от меня. * * * Не выдержу. Уйду. Уеду. С мечтой, с бедой ли, только ночь За мной и пустится по следу, Желая ближнему помочь. Чтоб завтра стайке снегириной Узреть спросонья, как тайком Снег возвращается к рябинам За леспромхозовским ларьком. * * * Снег летит, пути не зная, Вьюжит, кружится, пуржит. Тонкая, волосяная Нить судьбы моей дрожит. Ни, дороги, ни кювета. Мать – Россия. Бог – судья. А что будет в мире этом, Не ответчик больше я. Кружит снег, как оглашенный! Видно, все идет к тому, Что лишь ветра голошенье Близко сердцу моему. Сам себя перемогаю – Ночь в снегах подстерегла. Ах, как сладко пахнет гарью Из ружейного ствола. Ах, как больно хлещут прутья Разгулявшейся зимой Под гудящей белой мутью Между небом и землей. * * * Вроде сам был молод, а не кто-то, Сам на слух не верил ничему, Отчего же, выйдя за ворота, Я былое вижу, как в дыму? Как теперь ни вглядывайся зорко, Загустели сумерки села, И слышнее стали на задворках Коростели и перепела. * * * В низине пожухла осока И никнет камыш молодой, Колеблемый в струях потока Поплескивающей водой. Ржавеет верблюжья колючка, Облитая тенью плетня. Твои вековые отлучки И раньше пугали меня. Как ветлы к воде наклонились! И небо тревожно, хоть плачь. Не с птицами ли породнились Мгновения наших удач? Под утро туман расточится, И станет понятней всего, Что с нами уже не случится Все то, что свершиться могло. А сумерки дышат глубоко, И душу сомнения жгут: Что людям дается от Бога И что они сами берут? * * * Когда ноябрь и голоден и беден, А грязь кругом богата и сыта, Дожди по клуням шарят, как медведи Шатучие и жадные до снеди, Угрюмые и злые неспроста. А были дни, татарник остроскулый Для них седлал горячих скакунов, И буйная полынь в пылу загула, Пока луна в пруду не утонула, Выхватывала их из жарких снов. В испарине, как только что из бани, Дожди плотвой сверкали на кукане. Пахучие, как майская сирень, Веселой брагой пенились в стакане, Наполненном июльским солнцем всклень. Они, как цыганчата за десятку, Пускались в плясовую нараспах, И лето увивалось за трехрядкой, Чтоб девушкам, целованным украдкой, Мигали звезды в яблонных садах. Пока еще сердечное волненье В ликующей крови не улеглось, Они ковали радужные звенья, Чтоб славили мы первый день творенья. И тот, в котором жить нам довелось. * * * Угрюмый сосед, чтоб не застила свет, Озлясь, только щепки летели, У ели весь низ обрубил – и привет! Не тронул лишь маковку ели. Теперь красота! И чего до сих пор В колючих потемках сидели? С утра он спиной подпирает забор, Хмельной от вчерашнего зелья. На солнышке сушит воскресную лень, Мечтает свести бородавки. Загнав на веранду облезлую тень, Топор загорает на лавке. Но я не о них, замети их метель! Видал я и щепки и стружку. Родимую Русь обрубили, как ель, И шиш вознесли на верхушку. * * * Устанем от бега на месте, Дверной испытаем косяк, И ливень по кровельной жести Пропустит ночной товарняк. И гром поскользнется на крыше, И сверзится вниз головой, И нас, отчужденно-притихших, Погонит к шутам домовой. Обмоем итог незавидный, Сбегая в дождливую муть, Но выплеснуть опыт обидный – Не душу вином сполоснуть. Лицом обернувшись к востоку, Увижу пустой окоем. Как мы разминулись жестоко! А только ведь были вдвоем. И нечем душе утешаться, Когда в ожидании вьюг И воздухом не надышаться, И вдох пресекается вдруг. Сочувствие мира узнавший, Я пробую ветвь на излом, Забыв, что в истории нашей Все связано тайным узлом. ОСЕННИЙ КЛЕН Черемуха сбросила лист, Но клен еще в ярком уборе Стоит на пригорке, плечист, И солнце играет во взоре. Жених в окруженьи друзей, Любовник счастливый – открыто Горячей ладонью своей Озябшую гладит ракиту. Он той красотою красив, Что радует нас и покоит, Как ласковый шепот осин, Ведущих туман к водопою. Не зря осыпает его Хмельной березняк позолотой И клюква хранит для него Виденья лесного болота. Воскресного дня синева Безоблачна, как по заказу, И светится, как рукава Венчального платья из газа. Я помню, в рубахе ночной, Прозрачной, под белой луною, Купалась русалка со мной Веселою голью речною. Нежна, холодна ее грудь, Но если прижмется некстати, Захочешь, не сможешь вздохнуть И вывернуться из объятий. Безумье в крови зашумит, Напомнит об ужасе, бездне, И ветер такой налетит, Что прошлое дымом исчезнет. Тьфу-тьфу! Пронеси и спаси, Побудь со мной, Господи, правый, Молитвенным звоном Руси, Росою, упавшей на травы. А я, задержавшись в пути, Твоей благодатью спелёнат, Еще погляжу в забытьи, Как осень любуется кленом. * * * В низком доме низкие окошки, Всякий может взять и заглянуть. Человек играет на гармошке И роняет голову на грудь. Он ходил по морю в бескозырке, По горам пластался, словно дым, И в тельняшке залатал две дырки С тонким ободком пороховым. Уберег от смерти друг-приятель, Да и ангел, верно, подсобил. Медсестра в наглаженном халате Намекнула, кто ей люб и мил. Подсказать-то, вроде, подсказала, Завела в лирический туман, А судьбу свою с другим связала, (Все же он при штабе, капитан). Поклонился милой, повинился: Где ему, калеке, до чинов! И навеки с тою разлучился, Кто могла родить ему сынов, Дочерей - веселых да красивых, Ласковых, как солнышко весной, Чтоб душа хмельного не просила, От любви сама была хмельной. Не сбылось, не вышло, как мечталось. Улеглось, как скошенная рожь. Он поет про горечь и усталость, Про обиду, острую как нож. Кто не слышал в наши дни тех песен, Вместе с ними сердцем не страдал? Мир людей - пустынен он и тесен, И слезами залит, как вокзал. Кто бы ни уехал, ни приехал, И кому бы ни был он подстать, Но судьбы досадную прореху, Человек не может залатать. Оттого и светятся окошки, И сырой, простуженный чуть-чуть, Тенорок тоскующей гармошки Не дает мне заполночь уснуть. * * * Сгущала осень краски, И солнце сквозь туман В малиновой повязке Всходило на курган. А там, сужая очи, Свирепый хан сидел, На казни и на корчи Задумавшись, смотрел. Он яростью пропитан, Зловещ и чернобров, Как ночь в глазных орбитах Разбитых черепов. Он связан пуповиной С ухмылкой палача, Ломающего спины Свинчаткою бича. Пред ним испуг, смятенье, Проклятие и страх, И пытка, и мученье На дыбе и крюках. Тела горят, как факел Чадящий, смоляной. И лижут кровь собаки, И давятся слюной. Меня уже колотит, Колотит и трясет. Как много нежной плоти Укрыл собой осот! Как много слез горючих Отведала полынь - Угрюма, словно тучи С ночным отливом в синь. А осень, так ли, нет ли, Но вяжет меж осин Светящиеся петли Из тонких паутин. Она сгустила краски, И солнце вдалеке, Что витязь в русской сказке, Спускается к реке. * * * Сгорит ботва в подветренном огне, Пропахнут руки дымом и бурьяном, И страшный сон приснится ночью мне, Но я его рассказывать не стану. Зачем под шелест лип и тополей, Друг друга исцарапавших ветвями, Кого-то мучить памятью своей И тем, что передать нельзя словами? Гораздо лучше слушать у окна, Как во дворе, с утра пораньше, с визгом Гуляет чья-то свадьба, допоздна Плясавшая под яблоней ветвистой. И ряженые квохчут, избочась, Вокруг смурной четы молодоженов, Которые так заспанны сейчас, Что поневоле пятишься с балкона. Того гляди, порхающий Амур, Бесстыжий оголец и голопупик В отместку ли, в угоду ли кому, Свою стрелу в тебя как раз и влупит. Ему пустяк, что к лиственным лесам Тебя и так ревнуют домочадцы, Что и тебе все чаще по ночам Уродства человеческие снятся. * * * Что за нужда, когда кругом шестнадцать, А лес, как пес бездомный, отощал, Рубить валежник для костра и шляться С водой в карманах старого плаща? Хотя бы гром проехал на телеге И сердце примирил мое с дождем, Да на сквозной знобящей лесосеке Оставил нас, любимая, вдвоем. Я с августом собрался за рябиной, Забыв, как ты внушала мне сама, Что за медовым месяцем – полынный, А за полынным – слякоть и зима. Вот и брожу промеж деревьев голых, Ломаю ветки вкось и поперек, В терновник забираюсь, будто олух, И чувствую, что страшно одинок. Не знавший в жизни льгот и привилегий, Но зрело зная суд в себе самом, Зачем же верю я, что на телеге Еще прокатит нас июль вдвоем? И мучаюсь, и некуда мне деть их – Мою надежду, веру и печаль. И если мука скажется на детях, Детей невыносимо будет жаль. * * * У сгнившей за зиму копны От пролетающего мимо Сырого снега – нестерпимо Захочется не тишины В открытом поле, а, напротив, Тех потрясающих погод, Когда и гром заколобродил, И, трепетно припав к природе, Душа себя не узнает. * * * В ногах чуть слышно булькает ручей, И кажется, воды его отведав, Поймешь печаль кизиловых ветвей И листьев, отлетающих от веток. Все то, что придавало дикий вид Камням, ручью, легко оттрепетало И так теперь под ветром шелестит, Что сам вздохнешь покойно и устало. Уже не жжет, не мучит жаждой грусть Былой любви, хоть по моим расчетам Я с памятью вовек не примирюсь, Прощая только женщине… Да что там! Одна отрада: всматриваться вдаль, Осиливая путь, какой покруче, Где осознал, что прошлого не жаль, В предгорья эти сосланный поручик. Ему хватило сил сказать без слов О том, что было и что будет кряду И до возникновения миров, И после неизбежного распада. А путь кремнист, извилист, как ручей, И в стороне, когда проходишь мимо, Горит шиповник в солнечном луче Самозабвенно и неколебимо. * * * Деревья так задерганы листвой, Что им уже терять ее не жалко, И я стою пред ними, сам не свой, Оглохший от сорочьей перепалки. Я ни о чем не думал о таком, Что вызывает уйму нареканий, Так отчего же в горле душный ком И на пути, куда ни ступишь, камни? Наверное, душе моей сейчас Их твердости холодной не хватает, А то бы не хотелось, припозднясь, В горах, в лесу, где узкая, крутая Тропинка вверх уводит, жечь дотла Опавшую листву в тени деревьев, Не в осужденье жизни, что прошла, А новым срокам не особо веря. В горах, в лесу, где путь к вершине крут, Не так уж одному побыть и плохо, Ведь, может, камни только не живут В извечном ожидании подвоха. * * * Скошен клевер. Сметан стог. Вот и клонят в сон Прогоревший костерок Да уздечки звон. А в руках от тяжких вил Странный легкий гуд, Ровный, как избыток сил, Тех, что путы рвут. СОРВАННЫЙ БАКЕН И несет, и сносит к понизовью Белый бакен черная вода. И прощай! И старою любовью Снова нарекается беда. Снова отзываются полынной Горечью ветра и суходол. Было бы куда идти с повинной – Видит небо! – встал бы и пошел. Вечереет. Сумрак тихий веет. Тени безответные легли. Господи! А вдруг душа умеет Памятовать радость без любви? * * * Поманит лето лиственной прохладой И певчий дрозд начнет не абы как, На слух вытягивать мотив разлада Бог знает с кем, перепорхнув овраг. Ничто ему, пусть даже и поплачет, Не угрожает явно, да и я, Дар материнский тратя наудачу, Давно хожу по лесу без ружья. Что заставляет, под качанье веток, Отбрасывающих и тень и свет, Прикидывать в уме и так и этак, Что однозначно в мире, а что нет? Для золота придуман пробный камень И ценится он теми, кто богат, Но, золотом пытаемые, сами Те люди мягче глины во сто крат. А тот, кто дорожит загадкой мира, Не дорожит собою никогда. Не оттого ль на дне оврага сыро, Что по лиманам высохла вода? Не оттого ли в мире все двояко И в певчем горле прячется испуг, Что человек повсюду одинаков И круг людских забот – единый круг? ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ 1 Ай, да водка-самопляс, Сама пляшет, избочась! Она пляшет, а я только гляжу, Она плачет, а я сбоку сижу. 2 В доме шаром покати! Наплевать. Буду один восславлять благодать. Буду один вопрошать мирозданье, Где она мудрость, живя, не страдать? Эва! И так ты немало мудришь, Муза родная! Того и глядишь, Свесишься выгоды ради с балкона Вниз головой, как летучая мышь. Жаль, и при солнышке сердцу темно! Больше, чем свыше, ему не дано. Обсволочить бы себя поумнее… Бранью портовой не скажешь умно. Худо ли, бедно ли, как ни крути, Нашим ошибкам от нас не уйти. Так отчего же свои заблужденья Мы выдаем за порочность пути? Видели виды, не будем скрывать: Водка не девка, а тянет в кровать. Что ж я сижу, как обиженный Богом? Что ж я смеюсь, когда надо рыдать? 3 Хоть верьте, хоть не верьте, Как бабка речь теряла, То за три дня до смерти Частушку затевала. Не вспомнил бы, похоже, Я смертную муру, Но, кажется, я тоже С припевками умру. * * * Я лучше всех. Да нет, я хуже многих. В душе противоречий не унять. У дома застываю на пороге, Чего хочу, сам не могу понять. Ночами снятся сельские погосты, Лесные дали, скирды на полях, Да иногда лисицей огнехвостой Мелькнет заря в пустеющих садах. Средь вольной, шумной, празднично-ретивой Людской толпы, столичной толчеи, Витает запах тлена и наживы, И напрочь отметает сны мои. Витрин самовлюбленная реклама И тусклый пламень красных фонарей Навязывают городу упрямо Воззрения слепых поводырей. Была бы шея, а хомут найдется. Вот я и впрягся – в бричку из саней! – Вычерпывать, как влагу из колодца, Живую воду памяти моей. А плох ли я, хорош - ответят грозы, Густые травы, дятлов перестук, Да листья, что смолкают на березах, В открытый лоб целуя бересту.
Из новых стихов |