6

Городской пионерский лагерь дневным назывался не зря. Ребята со всего города утром к восьми приходили в парк Цветники, где за летним и зимним кинотеатрами (один вообще без какого-либо парового отопления, а второй, мало того, что утеплённый, так еще и с чугунными батареями в фойе и кинозале) под исполинскими тополями расположился детский лагерь имени юной героини Великой Отечественной войны Лизы Чайкиной.

Утро здесь начиналось с линейки, когда три отряда строились в две шеренги на площадке справа от высокого флагштока и происходило торжественное, под бой барабана и заливистое пение горна, поднятие красного знамени. После этого завтрак на фабрике-кухне, что через дорогу от парка, и дальше по расписанию познавательные экскурсии в краеведческий музей, городской планетарий или занятия по интересам, разучивание задорных пионерских песен, а то и организованные походы в прохладный зал летнего кинотеатра на сеансы новых приключенческих, с недавних пор, не только черно-белых, но и цветных фильмов.

Петьку особенно поразил один красочный эпизод из «Седьмого путешествия Симбада», это когда герой бился на саблях со скелетом, таким подвижным, угрожающе клацающем челюстью и не протыкаемым из-за того, что протыкать было просто нечего. Многим пацанам тоже больше всего из захватывающей цветной картины запомнился, а некоторых, наиболее чувствительных так перепугал этот страшный бой, что один из малышей даже напрудил на свою постель во время обязательного послеобеденного сна… Иногда кино показывали либо утром сразу после завтрака, или, бывало, вечером, но в этом случае посещение кинозала сразу оговаривалось, идти можно было по желанию.

По сравнению с этой некоторой вольностью всегда неизменными оставались обед в полдень и тихий час на раскладушках в по-домашнему уютном фойе зимнего кинотеатра. После сна непременный полдник с ватрушками и чаем или какао. Вечерняя линейка. И дружной ватагой – домой.

Путёвки в городской лагерь отдыха отец через местный профсоюзный комитет железнодорожников взял на всех троих и получилось так, что Алёнка по годам определилась в первый отряд, где самые старшие, Петька – во второй к середнячкам, а Лида – в третий к младшим, где большинство были первоклашками. Естественно, что они в течение дня виделись, но мельком, ведь у каждого из них свой распорядок, свои друзья и подруги, свои пионервожатые.

Да и в общем-то Петьке скучать по сестрёнкам было некогда. К примеру, сегодня понедельник, а вчера в воскресенье, когда не надо было ходить в лагерь, они с Борькой Лобановым и Сашкой Покидовым специально сбегали на Журавлиху и майками наловили в затонах по литровой банке краснопёрых мулек, чтобы утром доставить самых живучих из добычи сюда и незаметно перелить рыбок из банок в круглый бассейн, в центре которого бил вверх серебристыми струями фонтан с чистой и холодной водой.

Вокруг этого рукотворного водоёма плиткой была выложена дорожка с низкими бордюрами и стояли фигурные скамейки, а за ними перед пышным кустом черёмухи на квадратном постаменте возвышалась скульптурная композиция: лётчик в шлемофоне сидел в окружении школьников и что-то объяснял детям про полёты, это было хорошо видно и понятно по целеустремлённому выражению мужественного бронзового лица и правой, отблескивающей на солнце металлом, руки, под углом вытянутой в небо.

Выпущенные мульки на мгновенье замерли, некоторые от неожиданности белым брюшком кверху, другие, как и полагается, серой в крапинках спинкой и миниатюрными красноватыми плавниками к поверхности и, гибко блеснув чешуёй, рассыпались по фонтану и ну давай без устали носиться, нарезая в прозрачной воде круг за кругом. Ребятишки мигом облепили мраморный овал парапета и принялись восторженно наблюдать за рыбками.

- Гляди-ка, Вовка, какая краснопёрка! – лобастый малыш в светло-голубой рубашке с короткими рукавами и штанишках с лямками через плечо указывал мягкой ладонью в фонтан, где этих мулек носился не один десяток.

- Какая, Васька? Их здесь столь, что в глазах рябит!

- Вон, самая большая! Счас она под струи уплыла…

- А я сегодня в обед не буду хлеб шамать, приволоку им, - решительно сказал Вовка.

- Я тоже… а, может, и котлету стяну… - поддержал друга Васька.

- Да им поди мясо вредно? Воспитка в садике нам так говорила, - вспомнил Вовка и передразнил неведомую воспитательницу, прогнусавив: - Кушайте, детки, кашку, можно и с добавкой. От неё быстрее вырастите. А вот мяса надо кушать меньше – оно вредно… А сами у себя в комнате, мы с Танькой подглядели, знаешь, как лопали котлеты с тефтелями!

- Ну, да! Им-то можно, ведь расти уже не надо, - рассудительно сказал Васька.

- Ребята, ешьте сами свои котлетки, - Петька стоял рядом и слышал весь разговор вчерашних первоклашек. – Мулькам и хлеба хватит, тем более, мясо всегда жирное, оно, знаете, как быстро загрязнит воду, фонтан превратится в помойку. И рыбки сдохнут.

- Правда?.. – расстроились мальчишки.

- А то нет! Видели же, как ваши мамки на кухнях отмывают кипятком и скоблят тарелки и кастрюли после наваристого супа?

- Да, я видел… - согласился Васька. – Мамка еще ругалась на мою старшую сестрёнку Маринку: чего, дескать, посуду немытой в раковине бросила. Дождалась, пока весь жир к стенкам примёрзнет. Вот заставлю оскоблить без кипятка, точно останешься без рук, зато на всю жизнь запомнишь!..

- То-то и оно, - заключил Петька и отошёл к сидящим на скамейке Борьке и Сашке.

Фонтан находился наискосок от широких окрашенных в красно-синий цвет ворот на территорию их лагеря и поэтому всякую свободную минутку отдыхающие прибегали к нему подышать, как говорили старшие, очень полезным для лёгких озоном, а больше, конечно же, полюбоваться юркими рыбками. Директор Лаврентий Сергеевич и другие воспитатели, глядя на эти перемещения, особенно им не препятствовали: всё на глазах, и в любую минуту можно пресечь малейшее нарушение дисциплины.

Петька с закадычными друзьями со своей стороны тоже приняли кое-какие меры для того чтобы водная гладь и дно не замусоривались: пришли втроём в отряд к малышне и доходчиво, как накануне у фонтана, только теперь уже всем тридцати ребятишкам, в том числе и крутящейся вокруг брата Лидочке, рассказали о последствиях чрезмерного закармливания краснопёрок: все, мол, они от этого живо передохнут…

И это возымело действие, потому что ребята буквально тут же по наущению Петьки решили составить график: кто, когда и каким мякишем или корочкой будет потчевать рыбок. Не отходя с площадки здесь же назначили и ответственного, им стал уже знакомый Петьке лобастый, с умными глазами Васька. Малышня так разгорячилась, что кто-то из них выкрикнул, что надо поставить у фонтана дежурный пост, чтобы никто случайно или намеренно не напакостил. Дескать, у меня есть дома игрушечная двустволка, у неё даже затвор можно переламывать и заряжать специальными пулями-шариками, я принесу и будем выдавать часовым.

- Выдавать-то, конечно, можно, да только кто разрешит? – задумался Петька.

- А мы скажем нашему вожатому Артёму, а он пойдёт прямо к самому Лаврентию Сергеевичу - убеждённо произнёс Васька. – Он у нас, между прочим, никого не боится.

- Давайте-ка оставим всё как есть, - Петька покачал головой. – Вы же знаете, что в нашем лагере строгий распорядок. И если нас не ругают и не наказывают за то, что мы с территории бегаем к фонтану, то пусть так и будет, а то эти наши вылазки быстро прихлопнут.

- А мы хотели, как лучше… чтобы всё по-настоящему, - раздались разочарованные голоса ребятни.

- Пока посмотрим, а там видно будет, - примирительно закончил коротенькое собрание Петька и обернулся к стоящим рядом Борьке и Сашке. – Идём, пацаны. Скоро построение на обед.

Назавтра утром, получилось так, что все ребята околотка ушли в лагерь чуть пораньше обычного, и поэтому Петька с сёстрами отправились втроём не как всегда через Вокзальную улицу, а решили срезать и, перейдя по кладкам через Быструху, напрямую по мощёному булыжником переулку выйти к высокой кирпичной арке и фигурным чугунным воротам в парк Цветников.

- Петя, меня подождите, - окликнул их кудрявый мальчишка из-за ограды, за которой в зарослях сирени виднелась шиферная крыша одноэтажного дома. – Я счас…

Вадик, так кажется, звали этого мальчика; несмотря на свой невысокий рост, он был в старшем отряде, и, как сказала Алёнка, всего-то на год младше её. Глаза у Вадика голубые, внимательные, всё бы ничего, но вот холодок и какая-то скрытая надменность во взгляде мешали ребятам сойтись с ним поближе, как это запросто происходило у всех других едва ли не каждый день, а то и час.

С Петькой они сталкивались на спортплощадке, несколько раз по очереди подтягивались на турнике, гоняли футбольный мяч, правда, в разных командах, но перекинуться парой словечек, чтобы в дальнейшем завести дружбу, до этого как-то не доходило. Вполне хватало и того, что знали друг друга в лицо. А здесь вдруг: «Петя… подождите…». Вот ведь как бывает… Мальчишка улыбнулся.

- Здравствуйте, девочки! – вежливо обратился к Алёнке и Лидочке догнавший их Вадик. В руке у него была сумка, из которой торчала отполированная ручка то ли миниатюрной тяпки, а, может, грабелек.

- Привет! – ответила старшая и тут же отвернулась, позабыв о его присутствии.

- Здравствуйте! – торжественно произнесла младшая и не утерпела, поинтересовалась: – А ты тоже с нами в лагерь?

- Вы же никогда по нашему переулку не ходили, - будто не услышав вопроса, продолжил говорить своё Вадик. – А сегодня смотрю, нарисовались.

- Мы не нарисовались. Мы на линейку спешим, - назидательным тоном, как это она делала со своими куклами, принялась растолковывать кудряшу Лидочка. – А ты, если с нами – не отставай. Еще бы не хватало, чтобы из-за тебя мы в лагерь опоздали!

- Молодец, пигалица! Умеешь поставить на место, - растянул губы в ухмылке Петька. – Точно учителкой будешь! А ты, Вадик, не обижайся. Наша Лидочка любопытная и добрая, одно плохо: языка за зубами держать не умеет…

- А мне-то из-за чего обижаться? – Вадик криво, и это сразу исказило его красивое лицо, усмехнулся: - На какую-то козявку…

- Ну, ты не очень-то здесь… - резко одёрнул заносчивого мальчишку Петька.

- А то что? – запетушился Вадик.

- А ничего! Пойдёшь другой дорогой!

- Мальчики! Не ссорьтесь из-за всякого пустяка, - на правах старшей строго сказала Алёнка. – Мы уже подходим к лагерю. Увидит директор – из углов не вылезете.

- Сама не вылезешь, - огрызнулся Петька. – Ишь ты выискалась… Лучше б за сестрёнку заступилась…

Алёнка смерила брата презрительным взглядом, но промолчала. За перепалкой и не заметили, как Вадик чуть приотстал от них и даже сделал вид, что они незнакомы.

-Тот еще фрукт, этот шибздик! – не удержалась Алёнка. - Вишь, как складно слинял. Ты, братик, с ним не водись. Чуть чё, сразу подставит. У нас в отряде никто его терпеть не может…

- Ты же видишь, он сам прилип.

- Мне он тоже не понравился, - не могла остаться в стороне меньшая. – Такой задавака и выбражуля… Ты, Петя, слушай Алёну – она всегда правду говорит.

- Вот и у немтырей голосок прорезался, - съехидничал брат.

- Сам ты немтырь! Не знаешь, как подколупаться к людям, - резко бросила Алёнка, но тут же смягчила тон: – Какая муха тебя укусила, Петь?

- Мирись, мирись, мирись и больше не дерись, - неожиданно затараторила Лидочка. – А если будешь драться, то я начну кусаться! – девочка остановилась, набрала полные лёгкие нового воздуха и с жаром закончила: - Мамочка нам чё говорит? Не помните? А то – вы у меня все родные как пальчики на руке; уколи один - всем больно… А вы всё ругаетесь да ругаетесь. Прям спасу от вас нету никакого!

- Ну ты даёшь, сестрёнка! – Петька от души рассмеялся. – Скажи, когда успела нахвататься у бабы Сины таких словечек?

- А никогда! – вспылила Лидочка. – Сама знаю – вот! – и девочка, дразня брата, высунула свой алый язычок.

- Всё, вояки, пришли! – легко выдохнула Алёнка и подавила усмешку: - Оказывается, не только, как говорит папка – добрый разговор сокращает дорогу вдвое, но и хорошая ругань тоже.

- Не умничай, сестрёнка! – разве мог парнишка оставить за девчонкой, пусть и старшей, последнее слово, но сам же одёрнул себя и примирительно произнёс: - Вообще-то, ты, Алёнка, опять всё правильно сказала...

- Вот и хорошо-то хорошо! Как же я вас люблю! – захлопала в ладоши и закружилась вокруг старших Лидочка. – Какие же вы у меня лучшие!

Очередной день отдыха начался и продолжился как обычно: построились, позавтракали, позанимались в кружках. После вкусного обеда дружной колонной по двое в ряду отправились в прохладные стены зимнего кинотеатра к своим раскладушкам на тихий час, кто спать, кто тихонько шептаться с соседом. А вот перед полдником началось…

- Петя! – прибежал в средний отряд с глазами, полными слёз Васька, подавленно всхлипнул: – Наших рыбок кто-то выбросил из воды, и они теперь все на земле неживые! Мы с Вовкой их обратно в бассейн…

- А они всё равно мёртвые, - встрял подбежавший следом Вовка. Он не плакал, но лицо было серым, а в глазах жалость, смешанная с какой-то отчаянной злостью. – Если найду – кто, убью... камнем! Возьму побольше и – убью, как он наших рыбок…

- Ты с этим, парень, поаккуратней, - Петька тоже был расстроен, но виду старался не показывать: - Мы всё сделаем по справедливости.

- А это как? – всхлипнул Васька.

- Будем судить пионерским судом, - сочинял на ходу Петька, чтобы как-то успокоить ребят.

- Но мы же еще октябрята!

- Но в лагере-то вы пионерском! А значит – с нами наравне. Это-то понятно?

- Понятно…

Пока Петька толковал с малышами, в голове у него, как выплыла вдруг откуда-то утренняя сумка Вадика с отполированной ручкой, так и не исчезала никуда, изредка покалывая сознание. Надо бы проверить…

Паренёк нашёл Борьку и Сашку и поделился с ними своими догадками.

- Не переживай, Петрунь, - загадочно начал долговязый Сашка Покидов, - думаю, скоро всё будет оки-доки-чико-брыко! Расколем этого чистюлю по полной… Вот увидишь…

После вечерней линейки ребята по одному и группами начали расходиться по домам. Вадик, что-то напевая себе под нос и деловито размахивая сумкой, шёл по тротуару на выход по направлению к арке, когда из кустов акации на него, словно и не замечая идущего мимо, выкатились живым шаром трое мальчишек, увлечённо толкаясь и подставляя друг другу подножки. Одна, сама каверзная длинная нога, принадлежащая, конечно же, Сашке, неожиданно просунулась между щиколотками растерявшегося Вадика, а тут вдруг - случайно ли? – оказался рядом Борька и будто бы невзначай торкнул старшеотрядника в бок. Вадик по-бабьи взмахнул руками и лягушкой распластался по тротуару.

Сумка отлетела в сторону, из неё вывалился большой влажный сачок с мелкой ячеей и отполированной ручкой и косо упал дюралевым кружком и сеткой на бордюр, а концом черенка в траву лужайки. Петька слёту наступил кедом на эту красоту, хруст ломаемого черенка для друзей оказался таким вкусным и ожидаемым, что они, как по команде, даже перестали бороться, а, переглянувшись, расхохотались и, не обращая внимания на ругань и слёзы бессильной досады поднявшегося с тротуара Вадика, положили руки на плечи друг дружке и, обнявшись, втроём зашагали домой, весело горланя:

И в каждом куплете, после слов «будь готов» делали паузу, одновременно вскидывали свободные руки выше лбов, шутливо отдавали пионерскую честь и кричали на весь парк: всегда готов! Прохожие, кто недоумённо, кто с интересом оборачивались: что, мол, это за праздник у ребятишек, вишь ты, как сорванцы расшумелись, раскрылатились? Еще мгновенье и - точно полетят! Этакими победными ласточками или, что ближе к ним подходило, быстрыми стрижами…

На следующий день весь лагерь гудел и возмущался, Вадик же в одиночестве прогуливался, хоть и поодаль, однако с высоко поднятой головой, но это мало ему помогло: если раньше с ним никто не разговаривал только в старшем отряде, то отныне для всех до единого отдыхающих Вадика просто не существовало. Заносчивый малый стал для ребят пустым местом, хотя до конца смены оставалось еще целых две недели. Неизвестно по какой причине, но спустя три дня Вадик перестал посещать лагерь, а еще через три Васька встретил на волейбольной площадке Петьку и радостно выпалил:

- Теперь мы с Вовкой поняли, что такое пионерский суд, - малыш опять расплылся в улыбке и громко выпалил: - Справедливый!

В первом отряде числился один дылда, звали его Сева, по фамилии Трифонов, а почему только числился, да потому что вёл себя вольно и вызывающе, на построения не ходил, покуривая и посмеиваясь рядышком в кустах, воспитателям дерзил, огрызался, однако всё это делалось с одной оговоркой: поступал Севка так, когда на территории отсутствовал директор, а это происходило довольно часто, ведь на руководителе лежала вся ответственность за хозяйственное и прочее снабжение лагеря. Мотался директор по городу, выбивал дефицитное, договаривался с нужными людьми и организациями.

Перед Лаврентием Сергеевичем дерзкий переросток заискивал, поддакивал, преданно заглядывал начальнику в глаза. И не скрывал этого перед другими ребятами, так как считал обращать драгоценное внимание на всю эту мелюзгу ниже своего достоинства. Как и положено в подобных обстоятельствах, у Севы, по кличке Триф имелась и своя свита, примерно такие же подростки, однако в коленках пожиже. Но зато как они заливисто хохотали и нехорошо ухмылялись, когда Севка пересёкся однажды на аллее с Вадиком.

- Ты шкет, почто рыбок обидел?

- А кто сказал, что я?..

- Сорока на хвосте принесла, - усмехнулся Триф. – Слушай сюды: сроку тебе два дня – наловишь в Быструхе, да не мулек, а пескарей. Пополнишь ущерб, - Севка сделал паузу. – Назначаю тебя, салажонок, кумом над бассейном. Пшёл вон, козявка!

Вадик попятился и задом ретировался с глаз хохочущей ватаги. Рыбок он в бассейн не принёс, да и сам растворился в неизвестном пространстве.

Триф жил недалеко от Цветников, на Вокзальной, а все городские ребята знали, какая эта улица опасная и отрываловская, недаром матери опасались отправлять туда за покупками в магазины своих детей, ведь там «бандит на бандите и бандитом погоняет…», кто-то только освободился, вернулся из мест не столь отдалённых, другой, наоборот ожидал или жаждал посадки, чтобы, отсидев, быстрее влиться в преступный мир и утвердиться в нём; и вообще, если где и искать блатную малину, то вернее любой Вокзальной хавиры вряд ли отыщешь.

Здесь тебя приветят, накормят и напоят, все твои прихоти и фантазии превратят в сладкую реальность, а в завершение, коль чем-то не угодишь или брякнешь лишнее, не поленятся, прирежут, предварительно вывернув всё из твоих карманов и кромешной ночью по-тихому отвезут на тележке на шлаковое поле за свинцовым заводом и там прикопают. Сколько скелетов хранит этот гигантский террикон отходов горнорудной деятельности вряд ли кто когда-нибудь узнает. Такая вот общегородская страшная и отталкивающая тайна. Сюда и наряды милиции заглядывали неохотно, лишь по крайней необходимости да во время облав на сбежавших зеков из тюрьмы в областном центре, что на Иртыше в семидесяти километрах от Тихменёва.

Весёлые и беззаботные ребятишки при Трифе терялись, начинали что-то мямлить и конфузиться, и старались при первой возможности сквозануть куда подальше от этого ухаря. А он, впрочем, никого и не удерживал, упиваясь своей безраздельной властью. Петька несколько раз попадал в поле его зрения, но глаз никогда не отводил, смотрел прямо и спокойно.

Триф покровительственно усмехался и переводил своё внимание на других, видимо, знал, что этот малец из околоточных, а те, в случае чего, могли и ответить, потому что были спаяны и дружны между собой, да и отцы их в основном работали в одной железнодорожной организации, сплочённой, дисциплинированной, многие прошли фронт, а некоторые, как Александр Ефимович, и побывали в гостях у «кума», да на таких ледяных широтах, при упоминании о которых у многих невольно по телу пробегали мурашки. Прежде чем связываться с такими и блатные должны были сто раз подумать - а стоит ли оно того?

Фабрика-кухня – этот продукт первых пятилеток была каменной и двухэтажной. По задумке тех энтузиастов, что строили новый обобществлённый мир, на предприятиях питания всё должно быть, говоря по-простому: под рукой и удобно. На первом этаже крохотные магазинчики с местной выпечкой и другими полуфабрикатами, в глубине – варочный цех и кухня с современными печами и прочими прибамбасами. Второй этаж, размером с небольшое футбольное поле, весь отдан под зал питания. Столы здесь расставлены и традиционно четырёхместно, и сдвинуты в два длинных, человек на сто, ряда. Окна высокие, помещения от этого светлые, просторные. Есть и выход на каменный же, во всю длину поперечной стены, балкон.

На сегодняшний полдник дежурившие на раздаче ребята и девчата из старшего отряда разнесли по столам кроме стаканов с какао еще и пирожные, но не обычные с кремом в виде розовых и зелёных цветочков, а так называемые «картошки» - это, когда пирожное овально-продолговатое и обсыпано шоколадной крошкой.

Петька, как увидел такое богатство, у него даже слюнки потекли, и стал с нетерпением ждать, когда же дойдёт очередь до их стола. Ага, вот они, дорогие, на блюдечках! Пальцы левой руки потянулись, чтобы с благоговением прикоснуться к этой вкуснятине и внимательно рассмотреть, прежде чем отправить пирожное в полный слюной рот, да не целиком, а по махонькому кусочку, и наслаждаться тем, как оно тает на языке, преображая не только весь зал, но делая ярче и приветливей залитую солнцем листву на тополях за окнами.

- Так, шпана! Гляди сюды! – раздался громкий и резкий, как лезвием по стеклу, голос Трифа. Все обернулись и увидели, как Севка небрежно поднял в ладони над собой пирожное, которое действительно можно было на расстоянии легко принять за продолговатую и не очищенную от земли картошку. – Чё это нам подсунули? Мы чё, колхозники али поросята какие, жрать эту дрянь с пашни? Поэтому все – делай, как я!

И Триф, а за ним и цепочка шестёрок, неся перед собой на ладонях вытянутых рук пирожные, торжественно прошествовали к балкону и там демонстративно и брезгливо побросали их за перила вниз. Остальной ребятне ничего не оставалось, как с растерянными и расстроенными выражениями лиц обречённым ручейком последовать примеру негласного вожака и его присных.

Петька на ватных ногах шёл к балкону одним из последних. В мальчишке боролось два чувства: первое – кричащее немо сопротивление, «кто он такой вообще, этот Триф, чтобы я за ним, как мышь на привязи?..» и второе, этакое подленькое, примиряющее, «все несут, и ничего… подумаешь, какое-то пирожное… чё я не ел его сроду, что ли… зато никаких тебе придирок теперь… вон, даже и сам Севка глядит, как на равного, да, кого там – как на лучшего друга!..».

Однако наблюдать за тем, как его вкуснятина с коротким чавканьем с высоты плюхнется в безобразную кучу таких же не съеденных и даже не початых пирожных Петька не стал, лишь сделал глубокий вдох, какой обыкновенно делал перед тем, как нырнуть с крутизны вниз головой в тёмный речной омут, и вернулся за свой стол.

До конца дня он ни с кем не разговаривал, на вопросы друзей лишь отрицательно мотал головой и досадливо отмахивался рукой, да поминутно вдруг стискивал зубы и сжимал кулаки. Казалось, окажись в эту минуту Севка рядом, Петька бы накинулся на него с этими самыми горящими кулаками, мстя за вопиющую несправедливость, что тот провернул своей дешёвой выходкой не только с ним, но и другими ребятишками. Хотя, если разобраться, никто ведь из-под палки не швырял пирожные с балкона, все как будто находились под каким-то гипнотическим воздействием непререкаемости приказов атамана.

Наутро Петька встал в обыкновенном настроении, то есть выспавшимся и бодрым, лишь где-то на самом донышке сознания нет-нет, да и поплёскивало что-то напоминающее о случившемся в столовой накануне. И не сказать, что мальчишке было сильно жалко несъеденного пирожного, хотя и это было, ну если только самую малость… Нечто другое, что вчера разъедало душу и ярило мозги, сегодня улеглось и утишилось, однако теперь Петька крепко знал, что впредь нигде и никогда в жизни он не купится ни на какой призыв ли, угрозу ли, либо сладкие посылы кого бы то ни было и не совершит ничего против своего желания, что бы ему за это не грозило.

В мальчишке проснулось и за сравнительно короткое время окрепло, а где-то и обновилось родовое кержацкое упрямство и неприятие любого диктата, исходящего хоть от взрослого, хоть от ровесника. Про таких в их городке говорили, кто с усмешкой, а кто наоборот, уважительно: «поперёшный», то есть в переводе на доступный язык – чересчур самостоятельный, живущий своим умом без оглядки на чужое мнение…

7

Чтобы завести полуторагодовалую нетель Милку на бортовой грузовик Александру Ефимовичу понадобилось сколотить из досок надёжный настил. Сделав это, он сказал шофёру, чтобы тот, откинув задний борт, сдал к бугру за сараями, и, не мешкая, они вдвоём с водителем пробросили настил с пригорка на борт. Александр Ефимович прошёлся по нему, проверяя на прочность и кликнул сына помочь. Миг, и Петька рядом, в руках у него толстая хворостина подгонять Милку. Был конец мая, недавно мальчишка закончил пять классов, вытянулся, окреп, теперь он отцу чуть ли не до подбородка, а значит, и подмоги от него больше.

Сегодня им предстоит неблизкая дорога на Серый Луг, в предбелковье; как говорят взрослые, высота тамошних альпийских угодий над уровнем моря аж две тысячи метров! Там живут и работают в нагорном отделении животноводческого совхоза Коростины Перфилий Лукич и Агриппина Ивановна, отцова родня. Еще на Пасху они сговорились, что возьмут на летний выпас Милку, которая не сегодня завтра запросит быка, а в отделении совхоза, да и в личных хозяйствах на высокогорном чистейшем воздухе и женихи-производители – все, как на подбор, племенные.

При переходе с бугра на борт Милка не зауросила, не заупрямилась, а спокойно, с коровьим достоинством, то есть степенно, прошла и встала перед самой кабиной. Отец притянул обвитую вокруг рогов верёвку к бортовому стояку впереди, крепко привязал, сам уселся сбоку на откинутую скамью, а сыну сказал:

- Петюша, ты можешь в кабину к шофёру, место есть, и не так будет дуть и трясти…

- Не-а, папка! Я хочу с тобой, здесь больше видно, - ответил Петька. – Да и если вдруг чего, помогу.

- Тоже правильно, - согласился Александр Ефимович. – Помощник – это хорошо!

Лесовозная дорога в горной тайге как правило разбитая, колеи изрезанные, вывернутые и глубокие, однако участок от города до отдалённого отделения был относительно ровным и наезженным, директор совхоза распорядился пару раз в неделю направлять бульдозер заравнивать ухабы. Удои на фермах в отделении высокие и терять такое молоко – это как-то не по-социалистически.

Кроме того, снег в белках почти растаял, и по обыкновению в эту пору на летние заоблачные отгоны стада скота и табуны лошадей многие совхозы и колхозы области день и ночь гнали по этой дороге.

Подъём местами случался крутоват, газик урчал натружено, но ни разу не захлебнулся от натуги, а пусть и медленно, но пёр и пёр вверх. Сказывались надёжность мотора и опыт чубатого, скуластого шофёра, который еще и ухитрялся иногда приоткрывать дверцу и, не бросая руля, высовываться из кабины и оборачиваясь к пассажирам, интересоваться: ну, как, дескать, не растрясло?.. Александр Ефимович махал рукой: всё, мол, Боря, в порядке; а Милка, скосив умные глаза на шофёра, даже и не взмыкивала, лишь на кочках заметнее подрагивали её широко расставленные мохнатые передние ноги.

Петька только раз глянул в их сторону и снова вернулся к тому, чем был увлечён с того момента, как машина въехала в тайгу и начала подъём в гору, а именно – продолжил с нескрываемым восхищением и вместе с тем с какой-то затаённой опаской рассматривать окружающую их местность. А посмотреть было на что. По левую сторону бугристые и скалистые сопки, заросшие кустарниками отцветающей акации по логам, ближе к машине оранжевые, словно плавающие в мареве, разливы алтайских купальниц-жарков, щедро расплёсканные по альпийским лугам. По правую руку уходящая в синее небо и поблескивающая ледниками на вершинах гряда Ивановского белка. Высота и красота завораживающие!

Выехали на взгорок. На этом участке, скорее всего, для того чтобы спрямить крутизну, дорога была отсыпана и приподнята метров на десять вверх, и потому обзор открывался шире и полнее.

- Посмотри, сынок, на эти кедрачи, - Александр Ефимович указал на огромную зеленеющую рощу, едва ли не с откоса уходящую к отрогам белка. – Это и есть та самая Палевая Яма, откуда у нас орехи.

- Папка! Деревья такие большие и толстые, а как же ты на них лазишь?

- Редко, сынок, приходится залезать, по крайней необходимости. У кедра ветки, которые даже и толстые, через одну обычно хрупкие. Тут нужен глаз да глаз, чтоб они не подломились, и ты не сорвался бы с этакой высоты. Косточек не соберёшь, - отец помолчал и продолжил: - В основном, с земли оббиваем колотушкой или ждём ветродуя, когда в конце августа как по чьей-то команде по всем белкам вдруг поднимается сильный ветер, люди еще говорят: черти женятся… а шишка-то спелая, вот она и сыплется, да так густо, что лучше в это время не стоять под кедром – на голове и спине живого места не останется. Никакая шапка или там фуфайка не спасёт.

- Ты, папка, так страшно рассказываешь, - Петька вздохнул, - что я расхотел ездить с тобой за шишками.

- Что-то я не помню, чтобы хоть раз просился…

- Ага, не помнишь! Да я каждое лето хожу за тобой, а ты: подрасти да подрасти – малой еще…

- Вижу – подрос, - отец привстал с сиденья, дотянулся до сына и ласково потрепал по вихрам. – Нынче в августе обязательно возьму. А то, о чём я сейчас поведал – считай проинструктировал, как надо вести себя.

- И как?..

- Осмотрительно, сынок, и внимательно. И ворон ртом лучше не ловить. Тайга этого ой как не любит.

Петька, переведя взгляд от отца обратно на громоздящиеся и проплывающие мимо хребты, продолжил любоваться окружающей первозданностью. Небо своей непередаваемой синевой словно очерчивало скалистые зигзаги вершин Ивановского белка с его главной примечательностью единственным в округе трёх тысячником - пиком Ворошилова.

Выпуклые светло-зелёные овальные склоны ниспадали сверху в некоторых местах почти отвесно, а где-то и вытягивались сравнительно полого на несколько сот метров лесистыми отрогами, чтобы потом вдруг обрушиться до дна ущелья обнажёнными вертикальными базальтовыми стенами, изрядно испещрёнными молочными полосками мрамора, серыми выходами гранита и живописными разноцветными росчерками алтайских самоцветов - малахита, порфира, кварцита и яшмы.

По широким логам ниспадающих склонов там и сям белели длинные языки не дотаявшего снега, кое-какие из них впечатляли воображение мальчишки не только своими размерами, но и той крутостью, на которой они почему-то держались и нависали, а не скатывались лавинами вниз.

Выгрузка на Сером Лугу, на полянке рядом с оградой Коростиных, прошла без сучка и задоринки. Нетель сама спустилась по трапу, Александр Ефимович лишь поддерживал провисшую верёвку, чтобы Милка случайно не запуталась, а когда снял петлю с рогов, нетель, почуяв, что свободна, взбрыкнула задними ногами и, задрав хвост и раскидывая копыта, понеслась сломя голову прочь от машины.

- Как теперь ловить? – растерянно спросил подошедший шофёр. – Ни верёвки, ни загона…

- Увидишь, Боря… Перебесится, сама придёт, - Александр Ефимович ухмыльнулся: - Тебе бы постоять неподвижно эту пару часов при такой тряске притянутым к борту, чтоб всё затекло и онемело, я думаю, ты бы и не так разогнался!

- Никуда не денется, красавица, - поддержал свояка Перфилий Лукич. – Добра скотинка! Они здесь, Ефимыч, пасутся вольно. Думаю, за день осмотрится, обвыкнет. Вечером загоню, дам хорошего пойла, чтоб дом знала. А пока ступайте в избу, обедать.

Обратно выехали, когда солнце переместилось на запад и стало жарко, как летом, поэтому садиться в кабину отец и сын опять отказались, предпочтя поездку на скамейках кузова, при упругих порывах освежающего таёжного ветерка.

- Папка, глянь! – неожиданно вскричал Петька и махнул рукой на широкий крутой лог слева, когда дорога, огибая утёс, почти прижалась к белку и они въехали на взлобок. – Какой-то человек катится по снегу. Не убился бы, - подражая взрослым, озабочено сказал парнишка. – Скорость-то бешеная!

Александр Ефимович бросил быстрый взгляд в ту сторону, куда указал сын, подскочил с места и забарабанил по крыше кабины:

- Боря, тормози!

- В чём дело? – недовольный шофёр высунул чубатую голову из отрытого бокового окошка и остановил газик.

- Смотри, как мишка разыгрался!

- Какой мишка?

- Да тот самый – косолапый…

- Где? – Боря открыл дверцу и встал на подножку. Огляделся.

- А вон по тому логу напротив нас, видишь, катится по снежнику!

- Да ты что! Счас-ка бинокль из бардачка достану!

Спустя минуту они втроём, взобравшись на высокую щебнистую бровку дороги, по переменке рассматривали в окуляры двенадцатикратного бинокля косматого зверя, что косолапо карабкался по снежнику снова вверх. Бинокль хорошо приближал, было видно, как мощные мышцы зверя играли, перекатывались по загривку на широкую спину, бурая шерсть лоснилась и поблескивала на солнце.

Но самое любопытное Петька увидел в следах, вдавленных в снег – отчётливые, они тянулись за медведем вмятыми отпечатками, разительно схожими, каждый, с широкой босой ступнёй человека, лишь пальцы были заметно толще и короче; цепочка выкладывалась строго лапа в лапу. Такой огромный зверюга и такая тонкая цепочка!

- Папка, а почему он здоровый, а след от всех четырёх лап только в одну линию посередине? -спросил Петька и хмыкнул: - Тут же и набок легко завалиться!

- Если кто его и свалит – так только трактор. В нём на глазок килограмм двести пятьдесят. А что так ходит… лапы у него подвёрнуты вовнутрь; думаешь, зря его зовут косолапым.

Пока они говорили, медведь поднялся к верхней кромке снежника, какое-то время постоял, наверное, приводил дыхание в порядок, присел, и задрав задние лапы над собой, на спине покатился вниз, с каждым мгновеньем ускоряясь. Где-то на середине пути, чтобы погасить скорость, зверь приподнял мохнатую, чуть вытянутую морду с аккуратными ушами, разбросил передние лапы по сторонам и, в бинокль было чётко видать, как он, когтями впиваясь в слегка спёкшийся снег, бороздил и пытался, если и не затормозить, то хотя бы замедлить свой слаломный спуск, чтобы не вылететь со снежника на оттаявшие каменные россыпи внизу.

- А чего это он, сдурел что ли? – в голосе у шофёра слышались лёгкие нотки недоумения.

- Почему же – сдурел, - Александр Ефимович усмехнулся: - Здесь, как говорится, приятное с полезным. Медведь и накатается, наиграется вволю, и блох из своей шкуры, хотя бы какую-то часть по выкидывает.

- Вон оно что? Умный, зараза… сообразительный…

- Не без того… Ну, что, Борис, поехали, - молвил Александр Ефимович, прежде, чем взяться руками за борт, подтянуться и ловко перекинуть своё сильное тело с земли в кузов.

- Папка, как вырасту, тоже научусь!.. – с восторгом крикнул Петька, ухватываясь руками за борт и ставя носки ботинок сначала на обод, а затем на верх резинового болона, чтобы уже оттуда закинуть ноги на оббитый железом борт кузова. – Видишь, даже не запыхался…

- Молодец, Петруша, - похвалил отец. – Видно, не зря в народе говорят: воля и труд – всё перетрут! Значит, теперь это и про тебя.

Газик заурчал и покатился дальше вниз, погромыхивая на редких ухабах. Проехали лесничий кордон, а от него, как сказал отец, всего-то пять километров до окраины города; так что почти дома, подумал Петька, продолжая любоваться лугами с атласными разливами оранжевых жарков и белопенными зарослями черёмухи поодаль.

- Вот и приехали… - неожиданно раздался голос отца.

Парнишка повернул голову. Навстречу машине, перегородив всю дорогу, плотной стеной поднимался в гору гурт скота. Перед ним гарцевал на коне худощавый мужичок-гуртоправ, а с двух сторон по лугу вдоль стада размахивали и угрожающе щёлкали бичами еще двое верховых на ходких низеньких лошадках-монголках.

Газик встал, гурт его обтёк за какую-то секунду. Животные, а это был в основном молодняк, изредка трубно мыча, и постоянно толкаясь между собой, пёрли и пёрли, не обращая ни малейшего внимания ни на громоздкую помеху в виде машины, ни на людей в кузове. В глазах телят, если Петьке удавалось мельком заглянуть в них, сквозили равнодушие и усталость; и лишь один раз парнишке на долю мгновенья вдруг показалось, что он даже успел прочитать в больших и влажных глазах у одного, выделяющегося среди других своим ростом, бычка что-то похожее на надежду, вроде той, что, как бы не было трудно сейчас, но всё равно впереди альпийские тучные нивы и вкуснейшая родниковая вода. И целое беззаботное лето среди сказочного высокогорья!

В это время, когда почти всё стадо уже обогнуло газик, еще один верховой показался на пыльной дороге. Это был, наверное, самый ответственный всадник, он замыкал гурт и зорко следил за тем, чтобы никто не отбился от стада и не сбежал на волю в луговое разнотравье.

Спустя неделю на попутках в околоток примчался встревоженный Перфилий Лукич и с порога огорошил только присевшего со своим любимым мундштуком у окошка перекурить Александра Ефимовича:

- Милка-то, вторые сутки, как пропала, - едва перевёл дыхание Перфилий и продолжил: - Вчера взял у бригадира коня, все сопки и ущелья проехал, все кушера прошерстил – нету твоей тёлки, и всё тут. Голос сорвал, когда кричал её. Делать-то чё, свояк?

- Дай подумать, - сказать, что Александр Ефимович был ошарашен известием, это в общем-то ни о чём… Он был подавлен. Однако мужику хватило тридцати секунд, чтобы прийти в себя и собраться с духом. – Значит, так, Перфилий, ты пока пообедай с дороги, Светлана соберёт, а я переоденусь, и – сразу к тебе. Ты мне вот что скажи: в эти дни скот мимо вас прогоняли?

- Так то, вроде всех еще на той неделе, основных-то… - свояк умолк, вспоминая. – Хотя, Ефимыч, постой! Позавчера в полдень через деревню «восходовцы» с Шемонаихи прошли большим гуртом. Я еще у их спросил: - почто, мол, запаздываете? А они, мужики бородатые, злые, что-то буркнули в ответ, да давай скотину бичами охаживать, поторапливая. Не они ли к своим и Милку пристроили? – догадался Перфилий Лукич.

- Они, не они, а всё ниточка… - приободрился Александр Ефимович. – Как приедем, ты мне размаячишь, какой дорогой идти на ихний стан.

- Далековато, километров пятнадцать от нас.

- Да я-то не о том… Пятнадцать-двадцать… Милку надо спасать, пока те не расчухали и не прирезали, чтоб, как говорится – концы в мясо… Сам ведь понимаешь…

Взошедшее малиновое солнце только утвердилось между двух восточных пиков, называемых в народе Мясными Вилами, когда Александр Ефимович с рюкзаком за спиной, обежав их, выбрался на обширное горное плато, обрамлённое с краёв осыпавшимися скалистыми останцами, издалека причудливо похожими на полуразвалившийся, сложенный из камня древний забор. К подобному сравнению отсылало еще и то, что внутри на обширном альпийском лугу стояла крепкая изба посредине, рядом поблескивал довольно широкий ручей, а ближе к скалам виднелся большой огороженный жердями квадрат загона, сейчас пустого. Скот гуртовался и пасся в густой траве неподалёку.

Вчера лишь к вечеру добрались они со свояком до совхозного отделения. Вот-вот стемнеет, и потому идти куда-то дальше не имело смысла, решили подождать до утра. Едва забрезжил рассвет, Александр Ефимович уже на ногах, погрелся чаем на дорожку, и – своей особой лёгкой походкой – вперёд. Хорошо подгоняла шершавая муть неопределённости, потому как это состояние мужик ох как не любил и всегда стремился как можно скорее от него избавиться. А сделать это можно было только лишь разрешением загородившей весь белый свет проблемы, то есть во что бы то ни стало отыскать Милку или хотя бы её шкуру.

- Доброго утра, мужики! - поприветствовал Александр Ефимович двух бородачей свирепого вида, копошащихся с досками, пилой и топором у ручья, по всему видать: ладят или поправляют поилку для скота.

- И тебе не хворать! С чем пришел? – не сказать, что дружелюбно откликнулись пастухи.

- Нетель ищу…

- Однако ж высоко ты забрался. Здесь окромя нашенских, тока медведи промышляют, - пастухи переглянулись и тот, что по моложе, усмехнувшись, ехидно так полюбопытствовал: - И скажи, мил человек, а чё на этакой верхотуре могла забыть твоя, говоришь, тёлка? Каким путём она бы сюды взобралась?

- Люди на Сером Лугу сказали, - с нажимом ответил Александр Ефимович и вроде бы как случайно, но, чтобы заметили пастухи, поправляя, передвинул на поясе охотничий тесак в ножнах ближе к правому боку, чтобы, если что, ловчее было выхватить. – После вашего гурта моя Милка и пропала.

- Ты шибко-то не наговаривай, - угрожающе начал молодой. – Забыл, где находишься и с кем разговор балакаешь? Фильтруй базар…

- Ботаешь по фене, фраерок… Сколь у кума-то гостевал? И где зону топтал, на каких широтах?.. – не сдержался Александр Ефимович.

- Где гостевал… Чё топтал… Чё-то ты, мужик, буровишь…

- Серёга, остынь, - перебил тот, что постарше и глянул исподлобья и оценивающе в глаза незваному гостю. – Ты парню-то бошку не дури. Он дальше Шемонаихи сроду не бывал, - мужик нехорошо ухмыльнулся: - У хозяина чалился я… Ну и чё?

- Вот и познакомились, - ответно ухмыльнулся Александр Ефимович и, посерьезнев, отрезал: - Милка у вас.

- Давай так, мужик, - сказал старшой. – Здесь триста голов, хочешь – ищи, хочешь считай, однако шибко скотинку нашу беспокоить тебе мы не дадим, - хохотнул: - чтоб привес не пострадал, ходи по краю! Найдёшь – твоя, а нет, дак на нет и суда нет, - насмешливо закончил пастух.

- А у меня другое предложение, - бородачи несколько напряглись и с опаской снова переглянулись. – Я подхожу к стаду и зову свою Милку. Она бежит ко мне, и вы даёте нам уйти.

- Да кто ж к тебе выбежит от такой дармовой жратвы? – опять подался вперёд молодой. – Вот сморозил, дак сморозил? Держите меня, а то я обоссусь!

- Придёт время - обоссышься, и не раз, - одёрнул раздухарившегося пастуха Александр Ефимович.

- Иваныч! Я ему точно врежу!

- Цыц, Серёга! Не в этот раз! А ты, мужик, давай-ка кажи свой фокус, - старшой вдруг что-то надумал и ощерился с издёвкой: - А вот позвать тёлку мы тебе дадим только три раза. И это опять же потому, чтобы ты своим беспокойством не повлиял на привес наших бычков и тёлочек. Если не выйдет – всё, проваливай, подальше от греха… Сам знаешь: закон – тайга. Договор окончательный и обжалованью не подлежит!

- Молодец, Иваныч! Как ты его! – аж взвился на месте молодой.

Однако Александра Ефимовича всё это уже мало интересовало, он лёгким своим шагом летел к пасущемуся в низине стаду. Когда оставалось метров десять до животных, отыскал глазами бугорок, взбежал на него и, сложив ладони рупором, закричал, что есть силы:

- Милка! Милка! Милка!

Стадо, как по команде подняло от травы и повернуло свои рогатые головы в его сторону, но никто даже и не сдвинулся с места. Неужели они со свояком ошиблись, и искать надо было где-то в другом месте – резанула отчаянная мысль, и в тот же миг глаза поймали какое-то движение в стаде – это, расталкивая быков и тёлок, и бодая всех, кто мешал ей выдираться из гущи на волю, рвалась его рослая и счастливая Милка.

- Милочка ты моя родненькая! – Александр Ефимович обнял за породистую, с шелковистой шерстью, шею, уткнувшуюся ему в бок нетель. Отёр ладонью слёзы с её сливовых глаз, на мгновенье отпрянул, быстро сдёрнул с плеч рюкзак, достал верёвку и накинул Милке на рога петлю. – Всё, миленькая, домой, домой…

Проходя мимо ручья, где давеча толковал с пастухами, отметил, что их полку прибыло, откуда-то подошли еще двое таких же, если не свирепей, бородачей, и все они неприязненными, сверлящими взглядами встретили и проводили бесстрашного крепыша со стальными неподвижными глазами, ведущего за собой изъятую у них, казалось бы, верную добычу.

8

Два гектара пашни, что город традиционно отводил железнодорожникам под посадку картошки, находились в сопках в урочище Берёзовая Грива. Идти или ехать туда было в общем-то несложно, дорога земляная, накатанная, крутых подъёмов раз-два и обчёлся. Непроходимой она становилась лишь после ливней, и если случалось оказаться здесь в эти часы, то люди не мешкая сворачивали на обочину или еще подальше в траву – там только промокнешь до нитки, зато останешься целым, а на скользкой дороге, раз за разом катясь юзом и падая, так извозюкаешься, столько грязи на тебя налипнет, что потом и за день не отмоешься. И это, не считая ссадин и ушибов…

В мае после тракторной вспашки пашню промеряли аршинами и нарезали участки, кому пять соток, кому и десять, а то и больше - не зря ведь картофель называли вторым хлебом: и блюда с ним наваристые и вкусные, да и мелочь с очистками не пропадали, а шли на корм коровам и поросятам. Кроме того, толковые хозяйки частенько для домашних нужд варили из него дефицитный в те годы крахмал. Некоторые люди, к ним относилась и семья Лукиных, при богатом урожае сдавали излишки в городскую заготконтору. Всё дополнительная копейка. А сданную картошку куда-то увозили из города, может быть, отправляли пароходами в ту же голодающую Африку.

Примерно так думал Петька, насмотревшись по чёрно-белому телевизору жалостливых передач об угнетённых злыми колонизаторами и капиталистами темнокожих народах. К этой мысли его подталкивало и то, что на прилавках овощных магазинов парнишка ни разу не видел картофельных клубней; квашеная капуста, свежая редька, морковь и яблоки по осени, огурцы, помидоры и прочая огородная зелень летом – эти можно было встретить, а вот картофеля никогда, просто потому что горожане и жители окрестностей по заведённой едва ли не со времен царя Гороха традиции сажали этот овощ каждый сам себе и потом всю зиму хранили бурты в прохладе погребов под гаражами и сараями.

И у железнодорожников посадка и копка проходили организованно: людей, вёдра, лопаты и мешки с семенным картофелем на Берёзовую Гриву привозили на бортовой машине; ранней осенью для вывозки урожая их также обеспечивали транспортом, а вот на прополку и окучивание, будь добр, добирайся сам как сможешь.

Ранним июльским утром Светлана Алексеевна и Петька с тяпками наперевес отправились на пашню. Мать помнила, что их пятнадцать соток были где-то третьими с краю, однако разделявших участки колышков с косо надписанными фамилиями отыскать не удалось ни одного, то ли были воткнуты не глубоко и их вымыло и уронило наземь дождями, то ли кто, озорничая, повыдергал да повыкидывал эти деревяшки в траву. Теперь определять участки можно было только по зачинам на бровках. Никто же не приступал к посадке строго по линейке, натягивая при этом жгут. Как правило, один отступал на пашню подальше от вывернутой лемехом плуга стерни, чтобы потом полоть поменьше, другой, надо полагать, более экономный и бережливый, первый ряд лунок лепил едва ли не на бровке.

Это и помогло отыскать Светлане Алексеевне свой участок. Берёзка-вьюнок переползла с луга и устелила первые семь рядков проклюнувшейся картошки светло-зелёным ковром, да таким густым, что Светлана Алексеевна отложила тяпку на межу и, согнувшись пополам, принялась выдирать этот назойливый сорняк с корнем. Глядя на мать и Петька начал дёргать берёзку, предварительно собирая по несколько тонких стеблей в пучок. Минут через десять парнишка приноровился и теперь вытягивал длинные молочного цвета корешки один за другим, и так это ловко у него получалось, что мать, разогнувшись передохнуть, залюбовалась старанием сына.

- Ты, Петруша, будто сто лет этим занимаешься, - похвалила Светлана Алексеевна.

- Мам, ты же знаешь, - всего-то первый раз, - Петьке лестно было слышать такое в свой адрес. – А у тебя-то всё равно кучи больше, и почти весь свой край выполола…

- Я, сынок, уж и не помню, сколь за жизнь-то наполола. С детства ведь, с до войны еще…

 После того, как выдрали весь ковёр, и Петька отнёс и повыбрасывал березку под куст дикого шиповника, взялись они за тяпки и еще на раз прошлись и подрыхлили только что обработанный участок. И так вот, по словам матери – постатью – к полудню было прополото две трети, то есть, около десяти соток.

Обедать сели в тенёчке под раскидистой вербой. Пока Светлана Алексеевна выкладывала на расстеленное чистое полотенце снедь, Петька с баклажкой сбегал в ближний лог к роднику за студёной, до ломоты зубов, водичкой. Нигде в другом месте как на летнем лужке среди родимых гор еда не бывает такой необыкновенно вкусной, те же домашние котлеты с гречкой и подливом в специальных походных глубоких мисочках, пучки зелёного лука и ядрёной редиски, пористый и поджаристый пшеничный хлеб, пряники и карамельки. Не было только ароматного горячего чая. Уже и термос поместили в рюкзачок, однако в последнюю минуту перед выходом из квартиры Светлана Алексеевна вдруг надумала проверить поклажу на вес, приподняла несколько раз и, покачав головой, начала развязывать тесёмки на рюкзачке. Вытащила и вернула на стол термос.

- Не годится, сынок. Кабы на машине, а то пешком да в гору. Умаешься до поры. Какой из тебя тогда работник?..

- Мама, да я сильный, - Петька завернул итак короткий рукав рубашки, напряг и сжал руку, показывая, какие у него бицепсы. – Видишь, мам, уже как у большого…

- Сыночка, там рядом ключик. Водичка сладкая. Чем тебе не чай на свежем-то воздухе!

- Да мне-то, мама, вообще без разницы!

- Вот и ладушки.

Отдохнув в тени с полчаса, и переждав самое пекло, с новыми силами взялись они за прополку. Перепутанной и вязкой берёзки сейчас не попадалось, колючий осот тоже был редок, зато молочая местами хватало, однако и он с трудового ритма не мог сбить, потому как невдалеке уже виднелась верхняя травяная бровка, а это означало конец рабочим мытарствам и можно было перед дорогой домой поваляться в прохладной тени знакомой вербы.

- Ну, не молодцы ли мы с тобой! – в голосе матери явно проскальзывали нотки облегчения. Было заметно, что Светлана Алексеевна подустала. Она закончила свою полоску и, оперев тяпку лезвием о землю, сложила ладони на закруглённый верх черенка. – Давай, сынок, добивай свою, а я чуток опнусь…

Петька взрыхлил почву вокруг последнего необработанного картофельного куста с тёмно-зелёной ботвой и, в тот же миг услышал снизу треск мотора подъезжающего мотоцикла. Надо же, за весь день ни одного постороннего звука, кроме птичьего пения и гомона, они не услышали, а тут, едва закончили, сразу кто-то и нарисовался… Везёт же…

Одноцилиндровый ковровец с мужчиной за рулём и женщиной на заднем сиденье подкатил почему-то прямо к их участку. Седоки энергично спрыгнули на землю, женщина в трико и лёгкой блузке изящно потянулась, а мужчина средних лет прямиком через прополотый участок направился к ним. Петька едва сдержался, чтобы не крикнуть этому наглому мужику: - ты, мол, это чё же творишь-то? Мы только взрыхлили, а ты топтать!.. Возмущённый парнишка уже набрал воздуха в лёгкие, чтобы поставить на место незнакомца, но тот неожиданно опередил:

- Женщина, а вы что на нашей полосе делаете?

- Как – на вашей? – Светлану Алексеевну всю словно ледяной водой окатило. – Это наши пятнадцать соток… я знаю…

- Ничего вы не знаете, - мужик ухмыльнулся и, меняя и усиливая интонацию, с плохо скрываемой издёвкой повторил слово в слово материнское: - Это наши пятнадцать соток! Я знаю!

- Да как же так-то… - растерянно пробормотала Светлана Алексеевна. – Я же вроде верно всё отсчитала от края… наша – третья… я помню…

- И никакая не третья, а четвёртая, - видно было, что мужик смягчился. – Сейчас-ка, постойте…

Он обошёл опустившую бессильные руки женщину и давай шнырять по верхней бровке туда-сюда, затем удовлетворённо крякнул, нагнулся и поднял из травы колышек. Потёр ладошкой по нему и как на крыльях подлетел к Светлане Алексеевне:

- Видите фамилию: Протасов – так это я! Он самый!

- А мы ведь всю её обработали… по такой жаре… - только и промолвила потерянная мать.

- Но вас-то ведь никто и не просил! – с вызовом бросил мужик.

Светлана Алексеевна ничего не ответила и, даже не глянув в его сторону, подхватила тяпку, махнула рукой Петьке и, они пошли через чужой участок, не выбирая пути, к своим, оставленным под вербой вещам. Когда проходили мимо продолжавшей разминаться стройной и фигуристой женщины, та лишь скосилась на них, но не кивнула в знак приветствия и не поздоровалась, что по обыкновению делают многие при встрече в безлюдных местах, хотя бы просто из элементарной вежливости.

 Всю обратную дорогу мать шла с каменным лицом и молчала. Помалкивал и Петька, хотя внутри у него всё клокотало. Его бы воля, он бы тяпкой так огрел этого наглеца по горбу, что тот в кусты бы уполз на карачках и оттуда не вылазил, пока бы они с мамой не сели на ихний мотоцикл и не умчались домой. Пусть бы потом добирались пешочком, и эта расфуфыренная тётка тогда уж точно бы натренировалась на год вперёд. То, что Петька ни разу в жизни не рулил на мотоцикле, это ничего, сел бы, а под горку и так бы скатился. Где педаль заднего тормоза он знает: с правой стороны у выхлопной трубы, а педаль переключения скоростей – с левой.

У отца Борьки Лобанова есть мотоцикл иж-планета с люлькой, вот они нередко во время дождя собирались и пережидали у друга в гараже, и Борька разрешал друзьям посидеть на упругих сёдлах, подержаться за руль, показывал куда что надо нажимать и как переключать. Правда, без включённого мотора. Борька объяснял, что, если заведёшь, то от выхлопных газов можно задохнуться и даже умереть, как помните, прошлой зимой в соседнем гараже в новеньком москвиче-408-ом угорели от выхлопов дядя Лёня Шилов и тётя Софа Казачок, они там почему-то голые уснули. Тогда еще тётя Надя Шилова кричала на всю улицу: вот и добегался, блядун несчастный!.. А как выла! У меня, говорил Борька, до сих пор, как вспомню, мурашки по спине ползают и кусаются...

Так в своих мстительных мечтах и мыслях Петька и не заметил, как они пришли в околоток.

- Представляешь, Саша, мы всё пропололи, а они нам даже «спасибо» не сказали! – едва переступив порог, Светлана Алексеевна упала на грудь вышедшего встретить мужа и разрыдалась. – Что за люди?.. Молодые, а уже такие чёрствые…

- Света, ты о ком? – не мог понять, что же произошло, Александр Ефимович. Он стоял и растерянно поглаживал вьющиеся волосы жены, положившей свою красивую голову ему на плечо.

- Соседи по пашне, какие-то Протасовы, - Светлана Алексеевна подавила рыдания и посмотрела на мужа.

- Не знаю таких… даже не слышал… Может кто с депо?

 – Колышки были сбиты, и мы с Петюшей ошибочно пропололи их участок, - женщина вздохнула: - А жара стояла не дай Бог какая…

- Понял, Света, всё понял, - сказал Александр Ефимович, секунд пять помолчал и решительно заключил: - Сегодня у меня третья ночь, потом отсыпной, а послезавтра всей семьёй на картошку. Такой ватагой мигом расправимся и с сорняками, и с прочими безобразиями.

 Отец прошёлся по кухне, взял с подоконника мундштук и пачку сигарет, заправил одну и, потянувшись за спичками, не выдержал, попрекнул и без того расстроенную жену:

- Говорил же тебе – не ходи одна, дождись моих выходных…

- Саша! И ты туда же!.. Добить решил?!

- Всё, Светик, молчу. Сам не знаю, как вырвалось… другой раз такой поганый язычок, хоть отрезай…- спохватился, винясь, Александр Ефимович и, чтобы как-то отвлечься от возникшей неловкости, принялся чиркать спичкой о коробок и прикуривать.

- Да ладно уж… все мы хороши, - обронила Светлана Алексеевна. – Сполосну лицо с дороги, да и пойду прилягу. Как же мы умаялись с Петюшей на этом грёбаном субботнике...

Поливальная машина тугой струёй сбивала пыль и освежала асфальт на проезжей части; хотя пыль – это сказано громко, откуда ей взяться, если весь городок и даже Новостройка - два микрорайона, один возведённый перед войной, другой в пятидесятых и начале шестидесятых годов, утопали в тени и зелени рябин, берёз и тополей, благоухали в солнечных разливах цветочных клумб и ухоженных аллей.

Гипсовые, позолоченные ансамбли скульптур, что по замыслу властей должны были отражать творческий порыв и стремление советского народа к новым высотам намеченным партией, были уютно расставлены во многих скверах и у городских фонтанов. Вот, к примеру, три могучих горняка в шахтёрских комбинезонах и касках с фонарями, у одного отбойный молоток на плече, те, что по краям, держат в руках по куску настоящей, поблескивающей на солнце руды, а неподалёку колхозник и колхозница, он с серпом и молотом, она в обнимку с пшеничным снопом; на въезде в городок, в огромном, взятом бетонными бордюрами в кольцо, цветнике посредине взметнувшийся ввысь в виде шлейфа от космической ракеты постамент, и его венчает небольшой железный шар спутника с расходящимися лучами антенн.

На главной площади городка напротив здания горкома партии огромный памятник вождю мирового пролетариата. Тёмный, до такой степени отполированный мрамор, что, приблизившись, можно увидеть в нём своё отражение; большие золотые буквы, составляющие слово «ЛЕНИН», и он сам в бронзовых пальто и кепке и, с вытянутой вперёд рукой, указывающей на фронтон и высокие колонны Дворца культуры на противоположном конце площади. Люди постарше говорили, что прежде на этом месте находилось старое кладбище, однако городок разросся, и не лезть же в гору современным четырёх- и пятиэтажным домам, вот и принялись застраивать и обживать долину, освобождаясь попутно и от попадающихся на пути пережитков прошлого.

После сбрызгивания асфальт слегка парил, а солнечные лучи, было такое ощущение, оплавляли его; капельки росы на траве за бордюрами приветливо посверкивали. Светлана Алексеевна с дочерями и Петькой только что вышли из рейсового автобуса, что их с окраины привёз в центр.  

Стояла середина августа. Ряды и палатки. Большой школьный базар, где ребятишек ждут не одни обновки в виде юбок и брюк, блузок и рубашек, но и тетради, учебники и появившиеся впервые год назад наборы шариковых ручек. Теперь не надо было таскать с собой на уроки чернильницы, пеналы и ручки с постоянно расщепляющимися маркими перьями или думать о том, где заправить чернилами авторучки, эту сунул в портфель и - на месяц забудь. Она проста в обращении и, если закончилась паста, открутил колпачок, поменял…

- Мам, а купи мне две шариковых ручки, - попросил Петька.

- Зачем, чтоб потерял?..

- Не-а. Одну на сейчас, а другую на потом…

- Хочешь сказать, что запас карман не тянет?

- Да нет, просто захотелось…

- Конечно, куплю, - улыбнулась Светлана Алексеевна. – Сегодня ваш день.

- Мам, а мне купи еще блокнотик для рисования, - глядя на брата, сказала Лида.

- Может, по выбираешь себе альбомы для раскрашивания, а заодно и красок с кисточкой тогда возьмём.

- Да, мам! Так вообще хорошо!

- А ты, что же, Алёнушка, молчишь? – обратилась мать к старшей.

- Мне ничего не надо, - Алёнка передёрнула плечами. – Я ведь давно уже не малышня…

     Видно было, что ей неинтересно на этом школьном базаре. Что поделать – переходный возраст…

Светлана Алексеевна опять улыбнулась.

- Ты пока, доченька, походи отдельно от нас, посмотри, может, какой портфель модный для школы себе подберёшь. На цену не гляди. Деньги есть.

- А можно? – радостно вспыхнула Алёнка и всё её напускное равнодушие как рукой сняло, она счастливо выпалила: – Я уже там, на входе видела полки со школьными портфелями и сумками. Одна, с широкими розовыми и синими полосками, с застёжками и молниями мне так понравилась! И её можно носить через плечо, и ремень красивый.

- Идём. Покажешь.

А в конце октября отцу пришло извещение, в котором его приглашали получить мотоцикл иж- юпитер – 2 с коляской, так как, дескать, ваша очередь подошла. Это было несколько неожиданно, поскольку этого события ждали не раньше весны. Обежали знакомых, одолжили денег, добавили своих и выкупили двухцилиндрового красавца. Александр Ефимович пошёл к начальству, ему выделили один из недавно построенных на бывшем пустыре кирпичных гаражей, и что удобно, почти в двух шагах от дома.

      Тот октябрьский день Петьке запомнился еще и тем, что на последнем уроке Евдокия Константиновна вдруг объявила: завтра, мол, надо принести по пятьдесят копеек на билет – в субботу всем классом пойдём на представление областного кукольного театра в дом пионеров. Всё бы ничего, да вот только на субботу они с ребятами надумали идти на Каменушку жечь костры и печь картошку в мундирах. И Петька сказал, что он не может пойти в театр.

- Как не можешь? Заболел, что ли? -  всегда покладистый в подобных ситуациях, сейчас мальчишка был непонятен учительнице.

- Нет. Я здоров, - сказал и не сдержался, огрызнулся: - Чего и вам желаю!

- Объясни-ка, Лукиных, что ты этим хочешь доказать?..

- А ничего. Не пойду и просто…

- Тебе, небось, денег жалко? – решила задеть самолюбие упрямого мальчишки раздражённая учительница.

- Счас-ка! – Петька засопел, полез в нагрудный карман вельветки и вытащил полтинник одной монетой. Его он скопил и берёг на покупку пистолета с рифлёной пластмассовой рукояткой. Выложил на стол перед Евдокией Константиновной: - Нате! Только отстаньте, всё равно не пойду.

- Так, Лукиных. Всё понятно. Деньги немедленно убери с моего стола, - от такой наглости Петьки учительница едва сдерживала себя. – Ишь, ты, цирк мне здесь будет устраивать. Завтра без родителей в класс не пущу!

Когда он вышел из школы, лицо горело, а на улице подмораживало. Лужи на дороге подёрнулись ледяной корочкой, они были неглубокие и потому Петька смело хрустел ледышками, и это занятие отвлекало его от переживаний и от мыслей, как помягче сказать родителям, чтобы их не расстроить.

Дома никого не оказалось, мальчишка приподнял половичок перед входной дверью, ключ на месте, значит, всё нормалёк. Провернул в замочной скважине, прошёл в квартиру, переоделся, прожевал ломоть белого хлеба с холодной котлетой, запил молоком. Подкрепился, теперь будет легче объясняться с родителями. А где же они? Парнишка оделся и вышел во двор. Ряд гаражей хорошо было видно с крыльца, и Петька уже знал, что ихний третий от края, а у него-то, гляди-ка, и ворота распахнуты! Скорым шагом направился туда.

Отец и мать стояли в проёме и любовались поблескивающим салатной краской новым мотоциклом. Рядом лежали грудой листы обёрточной бумаги и деревянные бруски обшивки.

- А, сынок, - Светлана Алексеевна теплым взглядом встретила Петьку. – Видишь, какая у нас обнова? Механизированная.

- Лайба, что надо! – не скрывал своей радости и отец. Еще раз глянул на сына. – А ты-то чё не весел?

- Вас в школу вызывают, - хоть и не хотелось портить праздника родителям, но куда денешься.

- Натворил опять чего? – так и не меняя тона спросил Александр Ефимович.

- Не пошёл со всеми в театр.

- Захворал, что ли? – вступила мать.

- Нет, просто мы с друзьями в этот день на гору договорились…

- Ну, и ладно, сынок, сходим, - беспечно сказала Светлана Алексеевна и опять вернулась к осмотру покупки. – Ты посмотри-ка, Саша, какие мягкие и удобные сиденья, а люлька – легко можно вдвоём поместиться.

После этих слов школьное происшествие мгновенно выветрилось из головы, праздничное настроение быстро передалось и Петьке, сначала он принялся осматривать и осторожно прикасаться пальцами к бензобаку и хромированным спицам, а осмелев, даже взобрался на сиденье и дотянулся руками до руля.

- Ничего, сынок, - услышал голос отца из-за спины, - снег ляжет, начнём учиться, обещаю - накатаешься.

9

Протекторы на колёсах у мотоцикла были чёрными в ёлочку и цепкими, ни малейшего скольжения и юза – это проверилось сразу же, как лёг основательно снег и полотно двусторонней бетонки вдоль домов укатали машины, снующие через их улицу к управлению железной дороги.

Александр Ефимович дождался пока Петька взберётся на заднее сиденье и завёл мотор. Вкусно напахнуло дымком от сгоревшего бензина, и – поехали! Первая скорость, переключение на вторую, третью. Колючий ветер в лицо, Петька было спрятался за широкую спину отца, но лишь на мгновенье – как он может пропустить и не видеть столько интересного и нового! И пусть морозец и скорость вышибают из глаз невольную слезу, мальчишка, сжав зубы, опять выглянул из-за отцовского плеча и уже не уклонялся от тугих и колких струй сиверка. Они проехали до ворот управления, развернулись и теперь мчались до моста через Разливанку, оттуда снова до управления, и так, Петька посчитал, пять кругов.

В начале марта отучившийся в автошколе Александр Ефимович, на отлично сдав теорию, в заключение должен был показать приёмной комиссии свои навыки вождения. И, если во время обучения курсанты пользовались транспортом автошколы, то на экзамен нужно приезжать уже на своём личном мотоцикле, и чтобы он обязательно был без люльки, то есть на двух колёсах и от этого крайне неустойчив. Об этом ничего не говорилось, но, видимо, кое-кем для пущей убедительности подразумевалось.

- Сынок, ты как – поедешь со мной? – спросил отец, перед тем, как отправиться в гараж отцеплять коляску и готовить свою лайбу к дороге.

- Конечно, папка! – обрадовался Петька. – А можно?

- Не можно, а нужно. Кстати, поможешь мне… четыре руки, это тебе не две. Только одевайся потеплее, чтоб не продуло.

На мотоцикле без коляски парнишка до этого ни разу не ездил, поэтому ему было любопытно и чуточку боязно. Шоссейку, на которую они выехали из околотка, прямо перед ними проскребла снегоочистительная машина-сваха, вон она уходит за поворот, и, однако, должна еще вернуться подобрать с середины дороги разворошенный рыхлый снег. Петька видит, как отец крепко держит руль, и поэтому спокоен, скорость средняя, протекторы цепкие. Еще каких-нибудь минут пятнадцать, и они в автошколе.

И вот тут-то на очередном повороте заднее колесо неожиданно закинуло в сторону, то ли какой стылый и обледенелый комок попал под мотоцикл, то ли сваха до опасного блеска очистила часть дороги и превратила её в слегка припорошенный ледяной каток, но закрутило их знатно! Однако всё произошло так быстро, и так ловко их обоих выбросило с мотоцикла на обочину, что ни отец, ни сын даже испугаться не успели. Иж по инерции еще раз крутнулся и замер. Хорошо, что шоссейка была пустынна. Александр Ефимович спокойно поднялся, отряхнул с куртки и ватных штанов комья налипшего снега, подобрал и нахлобучил на голову слетевшую кроличью шапку и обернулся к Петьке:

- Сынок, ты как, всё в порядке?

- Да, папка, всё… - парнишка уже давно был на ногах и тоже отряхивался от снега.

- Ну, тогда поехали дальше? – улыбнулся отец.

- А то как же!

Александр Ефимович поднял мотоцикл и, придерживая руками руль, левой ногой несколько раз резко дёрнул заводной рычаг. Мотор завёлся. И они, как ни в чём не бывало, поехали на отцовский экзамен.

- Не зря я еще тогда, как мы с тобой кувыркнулись на шоссейке, подумал, что теперь то точно всё будет отлично, и через час другой права у меня в кармане, – шутливо сказал отец, спускаясь по ступеням из помещения автошколы и показывая сыну новые корочки водительского удостоверения, и усмехнулся: - Выходит, правильно люди говорят, что бомба в одну воронку дважды не падает. Так что это, Петюша, отныне и про нас с тобой.

- Правда, папка! – сообразительный парнишка мгновенно сопоставил всё сказанное Александром Ефимовичем. – Получается, что не упади мы по дороге, ты бы мог и не сдать?..

- Просто, сынок, та ледышка выпрыгнула бы где-нибудь здесь на трассе. И неизвестно, с какими бы последствиями…

Через некоторое время после получения прав Александром Ефимовичем ужесточились требования к мотоциклистам: если прежде можно было гонять даже и вообще без головного убора, то теперь не только водителю нельзя было садиться за руль без каски, но и все пассажиры, включая детей должны были быть обязательно в касках. Возникла некоторая заминка с приобретением этих новых и непривычных головных уборов. Детских касок поначалу совсем не было в продаже, поскольку вероятнее всего они второпях не были предусмотрены, и поэтому в наступившие весенние дни, когда начались регулярные поездки на их лайбе, Петька придумал способ, чтобы большая, взрослая каска не хлябала у него на голове, не сползала на глаза – он просто надевал на вихры сначала шерстяную спортивную шапочку, а поверх нахлобучивал огромную каску. И ничего, становилось очень даже отлично: и по голове не стучит, и тепло от шерсти!

А к началу мая отец где-то раздобыл и аккуратные синие, с красным ободом, каски для детей. Это было по-настоящему здорово, потому что на двадцатые числа, в первые дни летних каникул, родителями намечалось путешествие на Зыряновское водохранилище, что называется, своим ходом, на мотоцикле. Правда, Алёнка сразу отказалась: что мне, дескать, там делать, море я и в телевизоре посмотрю, да и потом, к экзаменам надо готовиться. Александр Ефимович и Светлана Алексеевна переглянулись, потому что, еще раньше, всё обдумав, они пришли к выводу, что ребятишкам втроём в коляске, пусть она и просторная, будет тесно, опасно, да и против всех правил дорожного движения. А вот как сказать об этом старшей дочери, чтобы не задеть её самолюбия, об этом долго ломали голову. И слава Богу, что всё так удачно разрешилось.

- Готовься, доченька, - одобрительно произнесла Светлана Алексеевна. – Продукты на четыре дня оставим. Да и как никак баба Сина-то всегда рядышком, через дом.

Горное шоссе с загадочным названием Восточное кольцо брало разбег сразу после моста через Ульбу и по нарезанному на скалистом склоне спиралью серпантину ступенчато поднималось к вершине, нависающей над приречной долиной. Петька с младшей сестрой сидели в уютной люльке, прижавшись друг к дружке и с любопытством крутили головами, разглядывая пробегающие мимо красивые пейзажи. Вскоре Лиде это надоело, она извлекла уложенную в ногах куклу и принялась её укачивать до тех пор, пока, убаюканная однотонным звуком мотора, несущегося по безупречному асфальту иж-юпитера, сама же и не задремала, свесив каску с выглядывающими из-под неё косичками на плечо брата и выронив куклу из рук.  

Дорога, хоть и была недальней, от дома до моря всего-то две сотни километров, однако теперь шоссе петляло по горам и над ущельями, и поэтому лишь к вечеру они доехали до Серебрянска, где на высоком берегу водохранилища в своём доме жил двоюродный брат Светланы Алексеевны Виктор Сергеевич Молоков. Встретили их хорошо, мотоцикл загнали в ограду, ребятишки, Петька с сестрёнкой и сын хозяев Олег сбегали под яр к воде. Пока мужчины топили баньку, женщины сготовили ужин, а позже, после крепкого пара с дороги, в саду под расцветающей яблоней накрыли стол. Темнело. Хозяин поднялся со стула, прошёл на веранду и, над столом вспыхнул свет от проброшенной от дома до дерева гирлянды из трёх лампочек. Стало светло как днём.

- Так вы хотите проехать до Алтайской бухты? – поинтересовался у Петькиного отца Виктор Сергеевич, после того, как они выпили по очередной рюмке и аппетитно похрустели солеными огурчиками.

- Да, у нас палатка в багажнике есть.

- А почему бы вам не заночевать на нашей школьной турбазе в Голубом Заливе? Корпуса свободны. Заезд только с первого июня, - предложил хозяин. Молоков вот уже десять лет руководил отделом Серебрянского городского народного образования.

- Это было б здорово! – Александр Ефимович не скрывал своей радости. – Меньше хлопот, а значит, больше времени посидеть с удочкой…

- Утром я чиркну записку сторожу, ты, Саша, покажешь, и всё в ажуре. И по мелочам, тоже не стесняйся, обращайся к Акимычу. Он мужик наш, понятливый.

- Лады, Витя, - кивнул Александр Ефимович и сменил тему. – Перед спуском к вам, мы с горы любовались окрестностями. Красота, я тебе скажу, обалденная! Это же не водохранилище, а прямо озеро Байкал.

- Бывал на нём?

- Приходилось… - Лукиных усмехнулся. – Правда, не по своей воле. Провозили мимо на Дальний Восток. Тащились по южному берегу целый день, я с верхних нар в зарешёченное окошко всё смотрел и смотрел. Глаз не оторвать! Шибко понравилось. И вот теперь примерно такой же вид, а главное, и вода прозрачная и чистая, как там. Представляешь - что она именно такая, с горы можно разглядеть!

- Ну, может, и не совсем как в Байкале, но согласен, где-то близко. Горная система-то одна – Саяно-Алтайская, - по образованию Виктор Сергеевич – географ, он знал, о чём говорил, и по памяти: - Её протяжённость с запада на восток – 1600, а с севера на юг – 1300 километров.

- Наши родные расстояния, - поддержал свояка Александр Ефимович, - сибирские. Ты мне вот что скажи, Витя: кто придумал так грамотно разместить вашу ГЭС? И плотина в теснине, и перепады воды соответствуют.

- Кто конкретно, я тебе не отвечу, а вот то, что все гидростанции на Рудном Алтае – и каскад небольших горных ГЭС вокруг вашего города, и наша громадина – это живое воплощение заложенного еще Лениным в 20-х годах плана ГОЭЛРО.

- Понятно…

- Хочешь одну занимательную историю, - хозяин улыбнулся. – Нигде об этом не прочитаешь, однако в народе она живёт.

- Валяй.

-Тебе фамилия Маленков ни о чём не говорит?

- Если бы! Говорит и – о многом! То, что после смерти Сталина, он фактически возглавил Советский Союз и почти сразу же снизил сельхозналог, списал недоимки и освободил все колхозы от многомиллионных долгов, благодарные крестьяне ему за это до сих пор готовы в пояс поклониться, - Александр Ефимович усмехнулся: - Я-то тогда на Колыме прохлаждался, но освободился по амнистии как раз в те годы и своими глазами видел, как вздохнули наши колхозники. Мы же с тобой в душе деревенские, пусть и живём теперь по городам.

- Так вот. Когда в середине пятидесятых Маленкова и других старых коммунистов за создание якобы антипартийной группы Хрущов турнул из правительства, то Георгий Максимилианович был направлен сюда к нам руководить строительством как раз этой вот гидроэлектростанции. Люди каким-то образом узнали, когда и каким поездом он прибывает в Усть-Каменогорск, начали собираться на Защитинском вокзале, чтобы достойно, со цветами встретить народного благодетеля; местные власти, прознав об этом, решили высадить его заранее в Георгиевке, что в тридцати километрах. И что ты думаешь, люди и туда успели, и на руках вынесли Маленкова из вагона и под аплодисменты пронесли до ожидающей его машины. И ни охрана, ни милиция никак не смогли помешать. Вот это и называется – народная любовь!

- И добрая память, - Александр Ефимович разлил по рюмкам остатки водки. – Давай, Виктор Сергеич, за здоровье Маленкова!

- С удовольствием, Александр Ефимыч!

Чокнулись, выпили, закусили.

- А как скользят метеоры на подводных крыльях! – вернулся к разговору Петькин отец. – Мы специально остановились на яру, чтобы посмотреть на этих красавцев. Верно, сынок? – Александр Ефимович обернулся к Петьке, сидящему на стульчике у самого яблоневого ствола.

- Да, папка! Они такие приподнятые над водой и белоснежные… и окна блестят… Как мчались навстречу друг другу! - парнишка улыбнулся, вспоминая. – Я даже подумал – а вдруг наедут и шмякнутся! Но ничё, пронесло…

- Столкновений и аварий на воде не должно быть ни при каких обстоятельствах, - серьёзно, как взрослому, пояснил мальчишке Виктор Сергеевич. – У каждого судна свой просчитанный и намеченный заранее маршрут, и капитаны ведут свои корабли строго по графику. Здесь, Петя, свои правила речного движения, наподобие дорожных. Вот только знаков по пути значительно меньше, - Виктор Сергеевич пошутил: - потому что в воду столбов не вкопаешь, а если что-то и получится - не углядишь, как уплывут. В лучшем случае обходимся буйками.

Пионерский лагерь в прибрежных сосновых сопках Голубого Залива нашли быстро. Утром по зорьке выехали из Серебрянска, шоссе почти равнинное, серпантины и горные перевалы позади, так что крути себе рукоятку газа на руле да мчись вперёд навстречу всходящему солнцу и свежему, жаль, что не йодистому, как с настоящего моря, ветру, захватывай силы и здоровья полными лёгкими! Пятьдесят километров для такого зверя как их иж-юпитер-2 – это один энергичный прыжок.

Остановившись перед высокими воротами с надписью вверху на своеобразном фронтоне «Пионерский лагерь имени Володи Дубинина», Александр Ефимович посигналил. Вскоре показался сухощавый старик в соломенной шляпе, толстовке поверх клетчатой рубашки, помятых брюках, заправленных в кирзовые сапоги с низкой голяшкой. Шёл он, прихрамывая, однако тросточку нёс в руке.

- Здравствуй, Акимыч! – отец слез с мотоцикла и пошёл навстречу сторожу.

- И ты будь здоров, мил человек! – они крепко пожали друг другу руки. - Не знаю, как по имени отчеству?

- Александр Ефимович.

- Что привело к нам?

- Желанье отдохнуть и порыбачить. На вот, ознакомься с посланием Виктора Сергеевича.

- Это правильно, - дед принял бумагу и добродушно усмехнулся: - Сам же понимаешь, мил человек – здесь не проходной двор, а государственное учреждение.

По просёлочной дорожке среди сосен отец с сыном перевалили через гору в соседний прибрежный лог. По словам Акимыча, проводившего их за ворота и указавшего направление, там и клёв был не чета здешнему, что в заливе перед турбазой. Старик даже и точное место объяснил:

- Как спуститесь к воде, берите влево и ступайте по скалкам, они пологие, и наполовину затопленные. Метрах в десяти есть одна, отменная от других, шершавая и как бы полукругом, да еще и в наклон. А под ей глыбь не мерянная, - Акимыч перевёл дыхание. – Ты, Ефимыч, поплавок ладь от крючка на аршин, не боле, усаживайтесь так, чтоб с воды вас не видать… И тогда вся рыба ваша.

- Кто хоть здесь водится-то?

- Сорога, окунёк, ёршики, бывает, лещ заходит. Однако с тем надобно глаз да глаз иметь! Леску рвёт, как нитку.

И вот рыболовы на месте. Скала действительно шершава из-за того, что сплошь усеяна крупицами окаменевшего песчаника. Лёгкая, вся в солнечных бликах, волна мягко подплёскивает под берег. Глаза прищуришь, и кажется, что поверхность залива усыпана меленькими лучистыми звёздочками. Небесное светило ласково пригревает, посидишь на одном месте, так даже и припекает. Так хорошо, что охота что-нибудь да промурлыкать себе под нос! Петька самостоятельно насадил, подражая отцу, червяка на крючок, поправил свинцовый шарик грузила, поплевал на приманку и забросил подальше, на сколько смог. Пузатый поплавок утонул, тут же всплыл, выровнялся и принял вертикальное положение, слегка покачиваясь на водной глади.

Большого опыта ловли на удочку у парнишки не было, так, посидят с пацанами у затона, повыдёргивают мультявок и реже пескарей, зато Петька лет с шести наловчился ловить тех же мулек в стеклянную банку: накрошит внутрь хлебного мякиша, нахлобучит сверху пластмассовую крышку с вырезанным отверстием, обвяжет широкое горлышко бечёвкой и – в речку, желательно в какую-нибудь укромную заводь. Минут через десять смело тащи банку наверх, содержимое кишит и кипит от количества мулек. Опорожнил на берегу, ссыпал улов в ведёрко и на второй, третий заход.

Кто-то из ребят пойманных мультявок отдавал своим кошкам и собакам, а Петька приносил домой, мать ставила на плиту вместительную сковородку, споласкивала рыбу над раковиной и жарила на постном масле, сдобрив мелко покрошенным лучком; перед готовностью, густо заправляла сметаной. Блюдо получалось – пальчики оближешь!

Примерно столько же налавливали и когда забредали в речку с широкой марлей, а если вдруг её забывали захватить с собой, а мульки так и пёрли, то кто-нибудь из самых отчаянных и азартных мальчишек стаскивал с себя майку и с ней двое заводили, касаясь дна, остальные же выполняли обязанности загонщиков, ходили по течению чуть поодаль от рыбаков и пинали воду, шурудили по волнам прихваченными впрок прутьями берегового краснотала, и всё по направлению к месту предполагаемого поднятия из воды на воздух богатого улова.

Как и предрекал Акимыч, клёв здесь был редкий. Отец и сын не успевали снимать с крючка то сорожку, то окунька, то колючего ёршика, и класть добычу в пятилитровое ведёрко, его Александр Ефимович пристроил в тенёчке под кустом акации, что росла из узкой полоски земли между скалами, буквально в двух шагах от рыбаков.

- Петруша! Глянь-ка! – азартно крикнул отец. – У меня что-то серьёзное.

Произнося это, Александр Ефимович не переставал ходить по скале туда-сюда, напряжённо держа обеими руками выгнутое удилище с натянутой как струна леской. Что там творилось под водой, видно не было, однако Петька быстро сообразил, что отец не сам по себе ходит по берегу, а его водит та немалая рыбина, что попалась на крючок. Между тем Александр Ефимович приноровился к повадкам неведомой рыбы и не торопясь, начал подводить её всё ближе и ближе к берегу, медленно приподнимая удилище и одновременно пятясь спиной к акации.

И вот наступил самый ответственный момент. Петька увидел, как набухли и взбугрились от напряжения мышцы и чётче обозначились и зазеленели выразительные наколки на обнажённом по пояс корпусе отца, как мужчина резко подсёк и выбросил удилище едва ли не себе за голову, и тут же парнишка залюбовался летящей по воздуху, в блёстках чешуи, огромной, извивающейся рыбиной. Через секунду добыча со звучным шлепком ударилась о скалу и, подпрыгнув, затихла. Подбежавший Петька только и глянул разок на неё и отвернулся, потому что от хлёсткого удара у крупного леща, а это был именно он, выступила кровь из-под жабры, а смотреть на это парнишке почему-то было не очень и приятно. Отец перехватил взгляд сына и всё понял.

- Ничего, Петюш, - Александр Ефимович не то, чтобы почувствовал себя в чём-то виноватым, но всё-таки нужно было что-то сказать, как-то ободрить сына. - Просто сил не рассчитал, приложился по полной, иначе бы он сорвался…

- Да я понимаю, папка, - согласился парнишка. – У нас в ведре их вон сколь засыпает, а здесь… кровь и чешуя блестит, да такая живая… не ожидал…

- Привыкай, Петруша. Еще и не такое встретишь… - отец вздохнул и продолжил, больше, наверное, для себя: - Больно ты жалостлив, сынок. Оно с одной стороны и хорошо, зверья на земле и без тебя хоть отбавляй, а с другой – непросто такому, как ты, бывает приспособиться к жизни.

- Да, я, папка, не боюсь!..

- Вижу, сынок, всё знаю, но я тебе не о страхе. С этим у тебя как раз всё в норме. Я о характере.

- Я и характер в себе закалю!

Петька очень любил отца и, даже не думая о том, старался во всём походить на него. Безусловно, многого из того, чем с ним делился Александр Ефимович, он еще в силу своего возраста не мог понять, но запоминать уже получалось. И где-то в душе всё это по кирпичику откладывалось, чтобы потом, с годами в нужное время, называемое иногда моментом истины, помочь сделать единственно верный выбор.

(Продолжение следует)

Вверх

Комментариев: