|
* * *
Постой сейчас со мной и слов совсем не надо –
побережем слова, как силы берегут.
А там – рванём вперед из нашего разлада,
из пробок своего промышленного ада,
хотя, конечно, в рай ворваться не дадут
никак без пропусков, без взяток, без лукавства…
А впрочем, всё равно – мы всюду чужаки.
Сменив степенный быт на вечные мытарства,
ночной колёсный стук глотаем, как лекарство,
и обострённый бред несём в черновики.
* * *
Покрутив в пальцах жизнь на манер сигареты,
в сотый раз передумав бросать,
наскрести на последний автобус монеты,
в одиночество ехать опять.
Типовые дома, коммуналки, общаги
и мерцания всяких аптек
громоздятся вокруг разноцветностью мрака,
где ничтожен живой человек.
* * *
Снег на гранитном парапете
И на пруду.
Кто вспомнит очертанья эти?
В каком году?
О чём так долго говорили?
На чём сошлись?
Так быстро и шутя прожили
Смешную жизнь,
В которой наши силуэты
И снегопад,
И белый шлейф по парапету –
Все наугад.
Она влюблялась ненадолго,
Любовь – пустяк.
А мне плевать. Пускай без толку.
Сойдет и так.
За руку с ней, смотря на вечер
И этот пруд,
Я знал, что все недолговечно
И там и тут.
* * *
Вдоль станции ползут товарняки
змеей гремучей в сторону рассвета.
Стук монотонный возникает где-то
поодаль, но врывается в виски.
Смотрю вослед, не думая о том
сколь зыбок миг прощания и встречи.
Россия расстояниями лечит
тоску в пейзаже дымно-голубом.
* * *
Дурная пора межсезонья...
Живя на пороге зимы,
невольно находишь резоны
выпрашивать снова взаймы
у бога в любой ипостаси
(где истинный – сам разберись!),
ничтожную горсточку счастья –
украсить продрогшую жизнь.
Согреться не водкой, но лаской,
любить – чтоб до смерти вдвоем...
Однажды сбываются сказки,
хотя они, знаешь, вранье.
* * *
Под небом, виснущим на плечи,
под снегом, лупящим под дых,
никто, как водится, не вечен –
так мало места для живых
в многоэтажном захолустье,
в сырых прогалинах дворов...
Тем проще пониманье сути
простых и сокровенных слов,
ценней прикосновенья взглядов,
прочней обманчивая связь...
Для жизни так немного надо –
чтоб кстати эта жизнь пришлась.
* * *
Вслепую растасовывая годы,
судьба меня родиться подвела,
когда страна паленую свободу
без закуси хлестала из горла.
И молодость, с ног сбитая, ложилась
под мрамор в неизбывный ровный ряд.
Вновь чья-то мать рыдала и молилась...
А я не знал, что рядом смерть носилась
и в этом был, конечно, виноват.
* * *
Ветра во дворе захолустном,
привычная брань за стеной,
и как-то особенно грустно,
что ты не осталась со мной.
А время ведет нас по кругу
подобно круженью листвы.
Чем дальше – тем ближе друг к другу,
чем ближе – тем дальше, увы...
* * *
Холодный свет, разбавленный водой,
стекает по лицу,
гудки машин играют мне отбой –
день движется к концу,
как в темноту вонзается, искрясь,
летящая звезда.
Прости-прощай. Сверкни в последний раз
и гасни навсегда.
* * *
У помойки раскурив окурок,
бросив звон вчерашнего вина,
к магазину топаю понуро –
плоть от плоти странная страна,
что трезвоном новых колоколен
глушит боль развалов и утрат.
...Солнца свет приветлив и спокоен,
и никто ни в чем не виноват.
* * *
Расплываются города контуры
серой кляксой на белом снегу.
От зимы этой, чистой до одури,
я сбежать никуда не смогу.
Ничего... Будет сердцу отдушина.
Память пусть зарастает быльем.
Заметает мотивом в наушниках
все, что было со мной до нее.
* * *
Сквозь сито больничной палаты
себя пропустив,
идешь исхудавший, помятый,
но все-таки жив.
От солнца лимонного морщась,
по скверам, дворам
несешь свои бледные мощи
домой, а не в храм.
Уходишь из рая и ада,
из бреда и сна.
А что еще глупому надо?
Была бы весна...
* * *
Пока ещё трамваи живы,
мне кажется, и я живу
не тощей справкой из архива,
а наяву.
Стук металлического сердца
вновь одурманивает сном,
и катится вагон по детству,
где я в окно
смотрю у мамы на коленях,
и жизнь проста, как дважды два,
а город полон удивленья
и волшебства...
Вези. Я памятью укроюсь,
пробив по карточке билет
туда, где самый светлый голос
и только свет...
...Фонарный по глазам. Разбужен,
сойду в бесснежье декабря.
Толкутся несколько пьянчужек
у фонаря.
Чего там?
«Выпить...
Сделай милость...».
Какой-то бред про Новый год...
Нет мелочи, и детство скрылось
за поворот.
* * *
Рассудок проясняя алкоголем
до снежной тошнотворной белизны,
я жизнью, знаешь, полностью доволен
и дни мои никем не сочтены.
Белеет день, как пресловутый парус,
еще б туман – конечно, голубой!
В такую зиму жить – сплошная радость!
А протрезветь так страшно, Боже мой...
* * *
Оттаявший воздух горек,
и в горле тяжелый ком.
Дурманящий влажный морок
за грязным стоит окном.
Полна трехэтажным матом
плацкартная дробь колес.
Уносимся вдаль куда-то,
где я еще жив всерьез.
|
* * *
Снег над дворами кружит птицею.
Собаки брешут дотемна.
А в слове будничном «провинция»
горчит какая-то вина.
Невыразимо настоящая,
как будто боль самой земли.
И молча смотришь на блестящую
макушку церковки вдали.
Крестясь украдкой, спотыкаешься,
привычно поминаешь мать...
И объяснить себе пытаешься,
и слов не можешь подобрать.
* * *
Остывая, смиряясь, взрослея,
привыкаешь к тому, черт возьми,
что великая наша Рассея
состоит из мышиной возни.
Слишком мелочны наши печали,
потому всюду схож неуют
и хоть в Липецке, хоть в Забайкалье
одинаково плачут и ждут.
В тамбур прёшься спросонья, лохматый.
Закурить... Да не куришь давно.
Все не так – будто в песне, ребята,
и, качаясь, глядишь за окно.
Где-то в небе туманно-белёсом
одинокая птица кружит
и стихи подступают, как слёзы,
прямо к горлу усталой души.
* * *
Сколь веревочку не верти,
а написано на судьбе:
неизбежен конец пути –
возвратишься назад, к себе.
Оттого и спешу встречать
проходящие поезда.
Собачонкой худой печаль
по перрону туда-сюда.
Где скучающие часы,
чемоданная толкотня –
я шепчу себе: блудный сын,
отыщи, отыщи меня...
* * *
А небо застелено белым бельём,
как койки в больнице.
Соседи вздыхают о чём-то своём
со скукой на лицах.
Но ангел в курилке – спокоен и строг
без фальши и грусти –
сказал: карантин отмотаешь, браток,
и к саду допустим.
* * *
Одна и та же глупая картина:
толкутся алкаши у магазина,
сшибая деньги на пузырь вина.
Потом дерутся у дверей подъезда,
не разбирая времени и места,
и поутру не помнят ни хрена.
***
Чтобы ворваться без спроса
музыка время найдёт.
Взвизгивать будут колёса,
будет мычать идиот,
скверно играя немого,
мелочью грязной бренча,
что-то про бренность земного
и вековую печаль.
Лязг полумёртвых трамваев,
птичий и бабий галдеж –
музыка эта живая –
в жизни живей не найдёшь
для пиджаков и спецовок,
для площадей и трущоб.
Музыка вечна. Жаль, слово
не появилось ещё.
***
Дождя музыкальные пальцы
с утра на оконном клавире.
Замри, ошарашенно пялься,
как будто такое впервые.
Как будто мелодия эта
окрест созывает прощённых –
проход на ковчег без билета,
ждет Ной у подъезда хрущёвки,
неспешно дымя беломором,
глаза протирая спросонок...
И что-то про волны и море
звучит с этажа из колонок.
* * *
Плавно кружатся листья в пруду,
не тревожа его немоту,
прибиваясь волнами к порогу
одинокого домика Бога
в отраженных в воде небесах.
Оставляют мне август и страх.
Это странное чувство земное —
вечный страх перед вечным покоем.
* * *
Слезы — вовсе не грех в бесконечную осень,
если мокрый ноябрь приплелся во двор,
если ветер последние мысли уносит,
да и те, в общем — вздор.
Мир сомкнулся до стен трех домов обветшалых
и огней супермаркета, в вечную муть
не мигая глядящих. Почти не мешают.
Разве только чуть-чуть.
...Не уснуть, как всегда. Выйти в старенькой куртке,
чтоб ноябрь, как щенка, приласкать на груди,
незаметно шепча в тишину переулка:
все еще впереди.
***
Как блатные мелодии просятся
на слова неприметных дворов,
так весна оказалась вдруг по сердцу,
словно я был всю жизнь к ней готов.
Словно где-то в дали переулочной
перекрещены наши пути...
Что весна – одинокая дурочка -
Говорит: не могла не прийти.
* * *
По-над крышами, под облаками,
опираясь на дым заводской,
чуть качаясь, слепыми шагами
сокращаю дорогу домой –
в сигаретно горчащее детство,
в хриплый лай беспризорных собак,
в беспробудное пьянство подъездов,
в замеревшее время и место,
из которого выйти – никак.
Сколь не пробуй – с вещами на выход –
сзади свет, темнота – впереди.
Возвращение – это не прихоть,
это финиш земного пути.
* * *
Родины пейзаж провинциальный,
где все так же – водка и блатняк.
Вывесок неоновым мерцаньем
вечер кормит зябнущих дворняг.
Полицейской люстре, прикорнувшей,
не понять вовек по чьей вине,
мудрость поколений предыдущих
сведена к трем буквам на стене.
Вросший сердцем в эту безнадегу,
где немногим в целом повезло,
примиряюсь с жизнью без упреков
простодушно, тихо и светло.
* * *
Не избежать друг друга, нет,
отгородившись городами.
Ночь – расстоянье между нами –
короче пачки сигарет.
Без счета кануло сердец
в ее колодезном молчанье.
Но я пока еще в начале
пути во тьму – в один конец.
* * *
Не на развалинах самовластья,
ну что ты – Бог мой!
Меня припомнят не ради счастья,
а ради хохмы
в глухих поселках, быльем поросших
с Союзом вместе.
Мол, надышался российским прошлым
и – спета песня.
Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов
|
Александр Анатольевич Лошкарев родился 1 июля 1993 года в Липецке; окончил Липецкий государственный педагогический университет по специальности преподаватель истории и МХК. Победитель Всероссийского конкурса «Библиотека открывает таланты» (Самара, 2018). Лауреат Всероссийского фестиваля — конкурса «Хрустальный родник» (2019); лауреат Липецкой областной премии им. Е. И. Замятина (2020). Участник Ежегодного Всероссийского Совещания в МГИК (Химки). Автор сборника стихов «О неслучайностях земных», Самара, 2018; стихи публиковались в журналах «Петровский мост», «Подъем», «Бельские просторы», «Литературный Симбирск» и др.
